Из тоскливой задумчивости Вильгельма вывел настороженный голос Сэдрика. Он заметил нескольких всадников на горизонте, которые ехали по их следам, и достав из-за пояса аркебузы, стал насыпать в них порох. Наездники быстро приближались. Вильгельм был бледным, как полотно, и мысленно молился о том, чтобы это были разбойники-убийцы, которые положили бы конец его страданиям. Сэдрик же постоянно оглядывался. Давать галоп было бесполезно. Их лошади были нагружены, и они не успели бы, и только распалили бы злодеев. Хотя, может быть, это были вовсе и не злодеи, а такие же путешественники, как и они. Когда топот копыт стал раздаваться совсем близко, он, прикрыв глаза, представил того, у кого осталось его сердце, тихо шепча его имя, словно молитву. Если бы смерть пришла сейчас, его душа улетела бы к Тому, он знал это.
— Ну, вот мы и встретились, Вильгельм Каулитц…
POV Tom:
Как мог он так мне лгать? Мне, который любил его, верил, обожал. Мне непонятны его мысли, его мотивы, его поведение. Если я так глубоко ему омерзителен, тогда зачем он играл и делал вид? Зачем усугубил всё, бросив это поверхностное, неестественное «Убей»? Это же неискренне! Он даже не стал просить поверить ему. Он всё это время делал меня посмешищем перед другими, а ведь все предупреждали меня о его скользкой и лживой натуре. Джаред, Августин, Георгий, Рамона… однажды она злорадно бросила, что наконец-то со мной кто-нибудь расквитается за мои дурные привычки и жестокость. Неужели всё то, чему я отчаянно не хочу верить — сущая правда?
Может, стоит поступить, как раньше? Может, стоит сейчас сесть на коня и быстро догнать их, они ведь не могли далеко уйти? Ведь я знаю, что Билл меня простит. Он прощал всегда, и простит сейчас. Мне неспокойно. Отец не захотел сегодня встречаться со мной, а Джонни сказал, что видел, как они прощались, и видел на руке Вильгельма перстень, принадлежавший отцу – подарок? А старик никогда не ошибался. Я уважаю его мнение, я полагаюсь на его чутьё. Он не смог бы так близко принять дурного человека. Но я… Я ненавижу ложь. Я ненавижу предательство. Я ненавижу притворство. Я ненавижу его. Он думал, что разжалобит меня? Что я снова поверю? Нет. Никогда больше!
Прошло всего несколько часов с тех пор, как он уехал. Я наблюдал за ним из-за занавески, я знал, что он хотел увидеться со мной, я чувствовал, как внутри меня растекался холодный, липкий стыд, но нарочно не появлялся. Я знал, что он ждал, но уверен, что и это была очередная игра. Надежда на то, что в последний миг я выйду и остановлю его. Ведь так уже было, я всегда спохватывался, а потом просил прощения. Следовало бы пойти к отцу и добиться его аудиенции, которую он упорно не хочет мне давать. Да что там, приехал Генри, его брат, но дворецкий сообщил, что господину нездоровится, и он не может спуститься к ужину. Отец был здоров ещё вечером, и уж точно бы позвал меня, если бы действительно захворал. Или этот мальчишка смог так задурить ему голову, подсыпал какой-нибудь порошок, и отец настолько проникся к нему, что прогневался на меня? Ведь он понял, что причина в нашей ссоре.
***
Вот уже три часа я гоню своего коня галопом, лишь изредка позволяя ему перейти на рысцу. Безветренная, тёмная степь простилается в бесконечность, а из ближайших лесов доносится холодящий душу вой волков. Холодно. Холодно на душе, холодно снаружи, мне кажется, что сейчас я вернусь в замок, где меня ждёт он, и я снова почувствую себя самым счастливым. Но это уже в прошлом. Хотя, я думаю, что даже этого прошлого никогда не было, поскольку это лживое создание никогда меня не любило. Это был простой расчет. Он повидал многие страны, он хорошо знает людей, чтобы наверняка знать, какое влияние можно оказать тем или иным образом. А у меня есть немало, чтобы быть полезным и нужным любовником. Я привык, что охота за моим состоянием и влиятельным положением — удел хитрых девиц, спешащих замуж за кого угодно – лишь бы при дворе, и совсем выпустил из виду то, что и такой, особенный, мальчик может иметь все те же побуждения и руководить его послушанием может чистый расчёт. Ведь он даже не осмелился возразить мне! А ведь мог бы что-то сказать. Хотя, что он мог сказать, когда я не раскрывал ему причин своего решения? Должен был умолять меня не оставлять его, но он не стал этого делать. Ну и что, что я сказал ко мне не обращаться?! Неужели только из-за этих слов он даже не попробовал со мной объясниться, а собрался и уехал? Так кажется мне, что он ждал, когда же я, наконец, скажу, что наши отношения закончены, и радостно сбежал! Он ждал этого, он наверняка ждал, тихо ненавидя меня, и сбежал при первом удачном случае!
Но всё же, что же я делаю сейчас на этой узкой дороге, поздней ночью, если не хочу ни видеть его, ни думать о нём? Что же заставляет меня искать его, и что я скажу, если найду? Мысль о том, что он будет принадлежать кому-то другому. Вот, что мне мешает забыть. Он только мой, и ничей больше. И в таком случае, я знаю, что я сделаю, когда увижу его…
— Дадли!
Я вздрогнул, когда меня вырвал их тяжёлых дум знакомый голос. Конь уже с четверть часа шёл умеренным шагом по направлению к деревеньке Сент-Мэри, куда, как мне сказали крестьяне, проследовали несколькими часами раньше двое всадников. Из-за высокого кустарника появился тёмный силуэт, но недавно взошедшая луна позволила отчётливо рассмотреть лицо незнакомца. Какая встреча!
Глава 20. «Карта XX Суд. В перевёрнутом положении».
POV Author:
Сырые, каменные стены, от которых веяло болью и ужасом тех, кто когда-либо оказывался под сводами этого монастыря, окутывали холодом тонкую фигуру следующего за двумя монахами мага. За ними следом шёл неприятный, высокий солдат с мушкетом и топориком наперевес. Шёл он за ними спокойно, даже не ожидая возможного сопротивления, поскольку все, кто попадали сюда, теряли самообладание от одного понимания, в какой ловушке оказались. Отсюда не возвращались, а если и происходило чудо, то выходили полностью искалеченными и потерянными для окружающего мира. Их сторонились даже родные — что уж говорить о друзьях. Это была темница при Дербийском приорстве, таинственном месте, о котором известно было очень мало, но то, что монастырь живо следовал политическим течениям, было известно даже детям. Этого места боялись особенно после прихода сюда Томаса Гейнсборо, алчного и жестокого приора.
Вильгельм находился здесь уже три дня. За это время еду ему принесли только раз, но всё время давали воду. Для него не было сложным поститься, он бы и дольше терпел, если бы только его не запирали в холодной, сырой камере, заковав в кандалы, как опасного мятежника. Это было совершенно ненужно, потому что ему едва хватало сил, чтобы подняться на ноги. Все три дня, впрочем, как и предыдущие две недели с момента расставания с Томом, маг усиленно пытался понять, что с ним происходит. Едва они с Сэдриком выехали за пределы Суффолка, как к ним приблизилась группа всадников, одним из которых оказался сам Гейнсборо, а остальные были солдатами, которые сообщили магу о том, что он арестован по подозрению в колдовстве и будет препровождён в темницу Дерби, а в случае попытки дать отпор, будет немедленно убит по приказу Его Величества. Вильгельм только недоумённо взирал на них, и согласившись следовать, развернул лошадь, которую тут же за уздцы привязали к тяжеловозу приора. Сэдрику, который со слезами ринулся за своим хозяином, было приказано оставить своего коня и всё, что на нём было, а самому убираться восвояси, если не хочет быть выпоротым на площади и клеймённым. Парнишка, естественно, побежал за ними, доказывая, что ему ничего не страшно, и что он хочет последовать в тюрьму за хозяином, но один из солдат сильно ударил его рукояткой копья, и, скорее всего, сломал бедняге плечо. Таким Билл видел его в последний раз – лежащим в траве, и боялся, что тот мог не дойти в таком состоянии до ближайшей деревни и мог быть разорван волками.
Последующие почти пятнадцать суток в дороге стали для мага сплошным кошмаром. Дорога была размыта недавними дождями, и всё вокруг было окутано густым туманом. Все тёплые вещи остались в Ноттингеме, а был уже конец октября, и Англия плавно переходила от мрачной осени к бесцветной зиме. Никто, из сопровождающих его, не пытался заговорить с ним, и задавали только бытовые вопросы – не хочет ли он остановиться или утолить голод, которого он совсем не чувствовал. Эта тишина поначалу давила и пугала, но потом Вильгельм почувствовал, что она позволяет погрузиться в собственные мысли, потому что только они оставались теперь у него – воспоминания о тех днях, когда любимый Том был рядом, и они были счастливы. Счастливы так, как они умели и привыкли, другого значения этого слова Вильгельм не знал.
Он не знал, что можно быть счастливым по-другому. Что, как с Томом – это боль, унижение и так не должно быть. И сколько бы ему ни говорили Эндрю, или Сэдрик, или кто бы то ни было ещё, иначе он не представлял. Он никогда не мог понять, за что именно Дадли мечет в него гром и молнии, это всегда было неожиданно, и он знал изначально, что однажды это закончится. Он лишь хотел пробыть с Томом как можно дольше, не потеряв ни одной минуты того бесценного для него времени. Неожиданностью стала разлука. Билл ждал Дадли в течение двух месяцев, он чувствовал, как приближается что-то недоброе, но в глубине души надеялся, что это будет вовсе не то, что в итоге произошло. Он не ожидал, что Том поступит так, он не мог понять, по какой причине он так поступил. Перебрав в голове все возможные причины такого поведения своего возлюбленного, маг пришёл к выводу, что не понимает ничего, а спросить у Таро он теперь не мог – в Суффолке на это не было времени, а теперь он был в темнице, где у него отобрали все вещи. Только перстень, который подарил ему перед отъездом герцог Суффолк, отдали на следующий день после того, как всё имущество было изъято. Камею же с портретом Тома, которую юноша всегда носил на груди… пришлось выкинуть в одну из рек, когда переезжали её по мосту вместе с конвоем. То же самое он сделал и с омоньером, в котором хранились все письма Дадли.
Больше всего на свете Билл сейчас боялся, что из-за связи с ним, могут причинить вред Тому. Всё происходящее с ним, казалось страшным сном: так просто не могло быть, Том не мог такое с ним сотворить! Он мог быть каким угодно, мог его оскорблять, или причинять боль, но не мог бросить его на произвол судьбы, зная, что может случиться. Поэтому все дни, проведенные в полной неизвестности, Билл постоянно думал о том, как объяснить происходящее. Глядя по ночам в крохотное, зарешёченное окошко, в котором на час появлялся молодой месяц, он искал в сознании ответы на эти бесконечные вопросы.
Маг полагал, что его убьют в первую же ночь, или сразу казнят, что было вполне логично. Но после трёх дней, проведенных в тюрьме, где им никто не интересовался, Билл уже начинал сомневаться, что о нём вообще помнят. Разлука с Томом, и их последний разговор отдавались в сердце Вильгельма болезненным эхом. Все оскорбления, изошедшие из уст Дадли, были безосновательными. Если бы только Вильгельм знал, что было тому причиной, он непременно приложил бы все усилия, чтобы переубедить разгневанного. А теперь неизвестность душила и выжигала всё, как чувства, так и мысли. Не обида на Тома, а сожаление. Магу страшнее всего было от мысли, что какие-то обстоятельства заставили Тома так измениться в его отношении. Значит, любимому Тому было очень больно.
Размышления были прерваны звуком отпирающейся железной двери, и прогремевшим снаружи голосом тюремщика: «На допрос». И теперь он шёл по мрачным коридорам, с трудом переставляя закованные в кандалы ноги, отчётливо слыша вопли, доносящиеся из камер пыток. Натёртые цепями щиколотки и запястья кошмарно саднили. Маг шёл и думал: что было страшнее – то состояние, к которому он никак не мог привыкнуть, а именно – конец их с Томом отношений, или всё то, что проходил он теперь, и что ещё предстояло пройти? Вильгельм размышлял об этом не потому, что не знал ответа. А потому, что всё ныне происходящее почти не затрагивало его. Пытки? Они ни в какое сравнение не шли с тем, что иногда мог делать Том, если не телесно, то душевно уничтожая. Казнь? Для Билла она давно свершилась. Обилие бранных слов и то, как просто Том от него отрёкся, убило его ещё несколько дней назад.
Именно таким, спокойным и бесстрашным Билл и вошёл в помещение, находящееся за большой деревянной дверью с коваными завитушками. Убранство кабинета было неброским, но дорогим. На многочисленных дубовых полках стояло множество старинных книг, а по центру был резной стол, с двумя массивными креслами.
Глаза привыкли к темноте, а яркий свет, ещё и на фоне трёхдневного голода, дали о себе знать. Билл покачнулся, хватаясь за голову, и тут же услышал ровный, низкий голос совсем рядом:
— Вильгельм Каулитц-Крэкер фон Вальдхайм?
Дёрнувшись, Билл обернулся и встретился взглядом с высоким, худощавым человеком в рясе епископа, который буравил его взглядом серо-зелёных глаз.
— Да, Ваше Преосвященство, — тихо произнёс маг, теряя последние силы.
— Граф… недурно-недурно. Это также можно занести в дело – поддельный паспорт.
— Вы… — Билл собирался что-то сказать, но епископ жестом остановил его.
— Давайте-ка присядем, и вам принесут поесть, вы нужны мне сильным и в здравом рассудке.
Путаясь в цепях, Билл опустился в предложенное кресло, после чего епископ подозвал тюремщика и велел освободить мага от оков.
— Я — Бартоломью Эберкромби. Епископ Ноттингемский, Дерби и Стаффордширский. Надеюсь, вы понимаете, почему вы здесь оказались?
Билл посмотрел в глаза священнику, едва заметно кивнув.
— Ну что ж, тогда приступим к делу, — епископ совсем не собирался медлить, у него был чётко назначенный план того, как получить от Вильгельма всё, что ему нужно. – У меня к вам предложение, Вильгельм, и думаю, вам придётся принять его, так или иначе.
Как раз в этот момент вошёл слуга с подносом, наполненным разными кушаньями, который поставил на небольшой пятиугольный столик. Откупорив глиняный кувшин, епископ налил вина себе и стал наливать магу.
— Я не пью вина, — тихо произнёс юноша.
— Значит, вы действительно… — епископ выдержал паузу и поморщился, — не христианин?
— Для того, чтобы стать христианином, так необходимо пить вино?
— Не дерзите мне.
— Я верю в Бога. А вы говорите, что это вино – кровь Христова. Так кто из нас вампир?
— Отложим философскую беседу на потом, — немного раздражённо произнёс епископ, — Хотя бы поешьте тогда. Поверьте, сын мой, вам понадобятся силы.
Чтобы не спорить со священнослужителем, Билл отломил небольшой кусочек хлеба, и запил его водой.
— А мясо? Вы что, воздухом питаетесь? Впрочем, да, мне же говорили.
От этих слов Билл чуть вздрогнул и вопросительно посмотрел на епископа, который с невозмутимым видом поглощал баранью ножку.
— У вас много друзей в Англии, не так ли? – начал епископ, — И один из них, Томас Дадли, сообщил нам о том, что вы… отвлекаете его от богоугодных дел, рассказал нам о ваших не самых богобоязненных привычках. Вы практикуете чёрную магию, вы не посещаете мессы, вы отказываетесь от освящённых богом уз брака, предлагая себя мужчинам для плотских утех, — спокойно продолжал священник, потягивая вино из золотого кубка, в то время как менялся в лице Билл, слушая эти слова — «Том? Разве мог Том…?» И епископ тут же развеял все сомнения, — Сэр Томас попросил меня забрать вас, и разъяснить вам, как подобает вести себя доброму христианину. Если же вы попытаетесь возразить, то… следуйте за мной.
Поднявшись со своего места, епископ снял с пояса ключ, и отодвинув висящий на стене ковёр, отпер им маленькую дверцу. Вильгельм пошёл следом и они оказались в маленькой и светлой, но ужасной в своей обстановке комнате. Посередине располагалась дыба, со стен свисали цепи, а в углу, рядом с небольшой печью с углями, уместно красовалась Нюренбергская Дева. С потолка же свисали крюки разных форм и размеров. Хотя помещение было тщательно вымытым, запах крови и страха, казалось, навсегда поселился здесь. Билл отшатнулся, когда священник сделал пару шагов к нему, вертя в руках металлическое приспособление по форме напоминающее грушу, красиво украшенное завитушками, с шипами на конце.
— Вы знаете, что это? – увлечённо, будто бы в первый раз, разглядывая вещь, спокойно спросил Бартоломью, — Знаете. Те, кто впадает во грех, сын мой, играя роль женщины, являясь мужчиной, очень хорошо знают, чем это для них заканчивается. А этот предмет только помогает лгунам признаться. Только вы — наделённый такой изысканной красотой, что многие женщины ни в какое сравнение не идут с вами — вряд ли сможете выдержать, когда это уникальное устройство, будет разрывать вас изнутри.
Для убедительности епископ покрутил рукоятку, открывая «лепестки» этого адского изобретения палачей, и внимательно следя за наполняющимися ужасом глазами мага.
– Вот эта печь, казалось бы, самая обыкновенная, не так ли? – окинув взглядом дрожащего и бледного юношу, епископ продолжил свою «проповедь», — Но как необходимы угли, когда допрашиваемый не хочет признаваться в содеянном. Его укладывают вот сюда, и сыплют раскалённые угли на самые чувствительные участки тела, выжигая из его сердца ложь. Но у вас такая нежная кожа, как лепестки лилий, Вильгельм. Варварством было бы сотворить такое с ней.
Хитро прищуриваясь, и следя за реакцией Билла, священник не спеша рассказал ему о назначении всех предметов интерьера комнаты, и подытожил свою речь тем, что такому изящному, молодому человеку совсем не место в этом страшном замке, но поскольку он встал на неверный путь и отдал душу сатане, служители Бога вынуждены будут направить его на путь избавления. Затем епископ замолчал, выжидающе глядя на Вильгельма, который, казалось, почти не дышал.
— Но если сэр Томас уже рассказал вам обо всех моих грехах, то что вы тогда хотите услышать от меня? – еле шевеля губами, тихо спросил маг.
— Признание, сын мой.
— Я приз…
— Подождите, — оборвал Билла епископ. – У меня есть для вас одно предложение. Как вы понимаете, после всех этих богоугодных мучений, вы будете приговорены к сожжению, как и все еретики и колдуны. Ведь одной жалобы и свидетельства нескольких уважаемых дворян достаточно, чтобы решить вашу судьбу, а заступиться за вас совсем некому. Но Господь подал вам руку помощи. Это орудие божье — мой брат в боге — Его Преосвященство кардинал Карл Йозеф Шлаг.
С этими словами епископ развернулся к входной двери в свой кабинет, куда в этот же момент вошёл только что упомянутый им духовник. Кардинал Карл Йозеф был облачён в ярко-красную рясу, расшитую серебром, а на руках сверкали золотые перстни с рубинами и изумрудами. При виде Вильгельма, его лицо растянулось в хищной улыбке, и он быстрым шагом направился к магу и епископу, стоявшим в проёме между кабинетом и потайной камерой пыток.
Лишь спустя несколько мгновений до Билла стали доходить слова епископа, а в особенности имя, которым он назвал немолодого, но весьма привлекательного кардинала. Это имя вспыхнуло в памяти, загораясь внутри страшным огнём.
— Так вот, какой ты… — приподняв бледное лицо мага за подбородок, сказал Карл Йозеф. – Весь в мать... – и снова хищная улыбка, и дьявольский огонёк в глазах, озарили худое лицо этого служителя Церкви. – Вы уже сообщили Вильгельму наши условия? – обратился он к епископу, и услышав отрицательный ответ, снова повернулся к магу, который еле держался на ногах, прислонившись к стене у двери. Убийцу матери, который требовал от неё сожительствовать с ним, он знал из рассказов Азалии, своей тётки. Этот человек приложил все усилия, чтобы Симуну уничтожила Инквизиция.
— Милый мальчик, я знал вашу мать, и хлопотал в своё время, чтобы спасти её жизнь, но… — кардинал развёл руками, — Я не всесилен. Надо мной были те, кто не поверил в то, что ваша мать была верующей, и не имела никакого отношения ко всей этой ереси вроде Таро, астрологии, и прочих оккультных практик. Насколько я…
— Моя мать не была той, кем вы пытались её сделать. Потому она и умерла. Она не была той доброй христианкой, чтобы опускаться так низко. Потому вы её и убили. Мне не о чем с вами разговаривать.
Откуда ни возьмись, в голосе мага появились уверенность и сила. Глядя прямо в глаза Карлу Йозефу, он хотел было сказать ещё что-то, видя, как чернеет и наливается яростью взгляд священнослужителя, но тут вмешался епископ, у которого было куда больше планов на Билла.
— Но никто не собирается заставлять вас делать то, чем, исходя из слова сэра Томаса Дадли, вы занимались всю свою жизнь, — с ухмылкой произнёс мужчина, — Вы можете быть спасены посредством одной небольшой услуги, которую можете оказать Святой Церкви, а мы, в свою очередь, даруем вам право спокойно покинуть пределы Англии.
Вильгельм молчал, всё также опираясь на стену, иначе бы давно упал. Он даже не сразу понял, что ему говорят. Когда епископ закончил, маг поднял на него затравленный взгляд, который, злорадствуя, заметил кардинал.
— Видите ли, дело в том, что Томас Дадли, — епископ протягивал каждое слово, следя за изменениями в лице Билла, — сам давно перестал быть добрым христианином. Он блестяще выполняет все военные задания, Его Величество благоволит ему. Кстати, даже устраивает его брак с леди Джейн Гилберт. И эта свадьба была бы на руку всем, если бы молодица не принадлежала клану Тюдоров. Если свадьба состоится, это будет великой неудачей для всех нас. Но для Дадли, который этим самым хладнокровно предаёт своего друга - Его Высочество Джареда Стюарта, этот брак открывает многие перспективы и преимущества. Собственно, для того, чтобы его постыдная связь с мужчиной не испортила его репутации и планов, он и донёс на вас, заручившись поддержкой своих друзей. Но я отвлёкся…
Епископ вовсе не отвлекался, а говорил то, что, по его мнению, должно было отрицательно повлиять на отношение Вильгельма к Дадли. Он внимательно следил, и видел, как бледные щёки юношу вспыхнули краской, когда он упомянул о скорой свадьбе Тома и Джейн, отметив для себя, что Билл об этом ещё не успел узнать.
— Томас Дадли был замечен в порочащих связях очень давно. Он присваивал себе деньги крестьян, когда собирал дань в Ноттингеме и Стаффордшире, а также в своём герцогстве, где творил кошмарные безобразия. Так вот, — продолжал мужчина, жестом приглашая кардинала и несчастного заключённого пройти назад в кабинет, и закрывая потайную дверь, — от вас, Вильгельм, достаточно одного единственного признания. Вы должны будете всего лишь помочь Церкви.
— Как? – бесцветным голосом произнёс Билл, ещё не понимая, чего от него хотят.
— Сказать, что вас, чужеземца, Томас Дадли удерживал силой, наносил телесные увечья, принуждал к запретной связи и занятиям магией. Заставлял вас изготовлять ядовитые снадобья, чтобы помочь ему избавиться от врагов. На вашей стороне много преимуществ: вы не англичанин, и за ваши преступления вас могут просто выслать, без права возвращения в Королевство. На вашей стороне я и Его Преосвященство кардинал. Мы можем обеспечить вам убежище в одном из наших монастырей – либо здесь, либо во Фландрии. Роскоши в божьей обители, конечно же, нет, — будто бы и не сидел за дорогим резным столом, и не пил из золотого кубка, сказал епископ, — но всё же, согласитесь, это – не мучительная смерть в огне костра священной Инквизиции. Вы согласны?
— Никогда.
В глазах потемнело, а давно мучившая Вильгельма жажда стала нестерпимой. Всё тело пробила дрожь, но и он из последних сил удержался, чтобы не упасть на мраморный пол.
— Поговорим с ним завтра, когда придёт в себя. – прошипел кардинал епископу, который позвал солдат, чтобы те отнесли Билла обратно в камеру.
***
— Он с самого начала держался смело. На первый взгляд он и на мужчину-то не похож, но как держится! Каждый особенный заключённый, которому я лично показывал вот ту милую комнатку, лишь только входил в неё, падал на колени, умоляя не мучить, кем бы он ни являлся в миру – герцогом, принцем. И признавался сразу даже в том, чего не совершал, только бы я не испробовал все эти средства. Но он…
Епископ задумчиво подписывал бумаги, принесенные молодым послушником, рассказывая кардиналу о впечатлении, которое на него произвёл молодой маг. За свою жизнь, в стенах разных монастырей, он повидал множество людей, в том числе заключённых и приговорённых, и бесчисленное количество раз становился свидетелем того, как от страха люди теряли свою гордость, честь, теряли своё человеческое лицо, часто скидывая свои грехи на самых близких. Он хорошо помнил уличённую в распутстве женщину, которая оболгала свою дочь, поклявшись на Библии, что ухажёры приходили к той, а не к ней самой. Он помнил мужчину, который убийство троих дворян свалил на своего брата. А что говорить про особ королевских кровей, которые ежегодно расправлялись со своими родственниками, которые могли претендовать на престол. Помнил матерей, которые убивали своих сыновей из-за того, что мужья оставляли всё наследство им, скидывая вину на остальных детей, обвиняя их в том, что они убили братьев из зависти. Что уже говорить о подлецах, обрюхативших своих подружек, которые доказывали, что глупышки были известными на всю округу блудницами, только чтобы не жениться и не признавать вины? Низость людская имело бесчисленное множество лиц, но всегда была заметна сразу. Однако Вильгельм, о достоинствах которого епископ уже был наслышан, поразил его. Теперь всё усложнялось лишь тем, что внезапно прибывший из Фландрии кардинал тоже имел личные счёты с семьёй Каулитц. Будто бы читая мысли епископа, Карл Йозеф решил рассеять его сомнения, которые его очень раздражали.
— Дорогой мой, мне кажется, что вы сомневаетесь в правильности ареста Каулитца?
— Почему вы так подумали?
— Вопросом на вопрос… ну что ж, я полагаю, что вы слишком доверчивы, Ваше Преосвященство. Мать Вильгельма была блудницей, которая привораживала к себе мужчин своими чёрными чарами. Она смогла очаровать даже того, чьё письмо мы имели удовольствие читать сегодняшним утром. Однако вы не хотите верить в это, желая оправдать чёртово отродье – её сына, невинными глазами которого очарованы. Он повлиял на вас, согласитесь. Вы настолько растроганы, что не хотите замечать очевидного. Этот щенок играет, играет в благородство и любовь. Он сломается, как только вы испробуете на его теле хоть одно из тех средств, что ему показали. Он скажет, поверьте, скажет всё, что вы пожелаете. Он думает, что мы поведёмся на его жалостливые взгляды и красивые речи, и…
— Вы отдаёте себе отчёт в том, что говорите мне?! – возмущённо отбросив перо, воскликнул епископ, — Вы хотите сказать, что я не разбираюсь в людях?!
— Поверьте, моей целью не было оскорбить вас, брат мой. Но я знаю, как действенны чары его и его матери. Чтобы спасти свою жизнь она пыталась охмурить меня, пыталась изо всех сил, но у меня хватило сил спастись от преисподней. Я был на грани! Мечтал сбежать с ней, забыв о сане, о служении! Что вы знаете о них?! – праведно сверкая глазами, прогремел кардинал, вскакивая с кресла. Епископ и в правду часто ошибался, несмотря на большой опыт. Даже сейчас он уже начинал верить в благородный гнев кардинала, которого знал насквозь – алчный развратник, такой же, как и он сам.
— Хорошо, мы поговорим с ним завтра, если не подействует…
— Если не подействует, — глаза кардинала стали масляными, а взгляд по-лисьи сверкнул, — мы найдём достойное применение этому сладкому юноше. Неповадно будет ему открывать свой прелестный ротик.
— Да очистятся его уста божьей благодатью! – ухмыльнулся епископ, откинувшись в бархатном кресле.
— Ваше Преосвященство! – в двери показалась голова молоденького послушника с огромными голубыми глазами, — Прикажете тотчас же отправить солдат в Суффолк?
— Нет, старика мы ещё успеем взять, он не уйдёт. Позже, Бенедикт, зайдёте.
— Однако, глупость совершил Дадли-старший… — задумчиво произнёс кардинал, перечитывая исписанный старым герцогом пергамент, который маг не успел уничтожить, — ум его уже теряет ясность и прозорливость. В письменной форме признаться в таком… надо же, как вовремя! За такое родство его теперь можно беспрепятственно взять под стражу, и даже больше – казнить вместе с его ненаглядным пасынком.
POV Tom:
Бесцветные дни и ночи, похожие друг на друга. Ночные кошмары, из-за которых я боюсь засыпать, дневные видения, непонятное настроение отца – всё это осталось мне после того, как я выгнал Вильгельма из своего дома. Но я ни капли об этом не жалею. Порой мне не хватает его тела, но и это теперь мне прекрасно заменяют умелые француженки, которые изо всех сил стараются ублажить меня. Видимо, до французского дворянства ещё не дошли вести, что я уже помолвлен с Джейн Гилфорд.
Во Франции я был только второй день. До этого я совершил великую глупость, попытавшись отыскать и вернуть эту продажную шлюху. Никогда не забуду того позора, что мне пришлось пережить, когда этот нахальный де Монморанси сообщил мне, что Вильгельм отныне будет с ним, а меня он не хочет видеть. Мне, Томасу Дадли, стало больно! Я не мог даже держать шпагу в руке, я не смог вызывать Франсуа на дуэль, потому что мне хотелось умереть, провалиться сквозь землю, исчезнуть в тот же миг! И ради этого неблагодарного я ещё гнал лошадь целый день, боясь, как бы с ним чего не случилось? С этим? С ним никогда ничего не случится! Скользкое, лживое чёртово отродье! Ещё неизвестно, что за цели он преследовал, когда так втирался в доверие к моему отцу. Отец – ещё одна головная боль. Он перестал разговаривать со мной с того самого дня, как уехал этот… этот щенок. Зачем отдал наш фамильный перстень, который может носить только герцог Суффолк? Только перед моим отъездом сюда отец подошёл ко мне, и обняв, попросил подумать о том, что я, возможно, совершил большую ошибку, выгнав этого несчастного мальчика. Несчастный мальчик? Ха! Как же легковерен мой старый отец, до чего жалостлив. По той же своей сердобольности спас он когда-то и меня — сына бедняков — вскормил, взлелеял. Зачем? Я несчастен, всё равно. Близость к престолу и реальной власти? Увы, Джаред давно перестал быть для меня дорогим мне человеком, и заключив брачный союз с Тюдорами, я поступаю нечестно по отношению к нему. Однако и он использовал меня немало. А Рамона? Выгодливая, глупая, посредственная. Ей всегда нужны были мои деньги, балы, где можно продефилировать в своих безвкусных нарядах, драгоценности и престиж. Отравила собственного мужа, который ревниво не отпускал её в Лондон и Ноттингем, пытаясь удержать в какой-то глубинке. Эндрю? Возможно, он и есть тот самый друг. Он не искал выгоды, всегда был откровенен и участлив, но… излишне мягок. Они бы отлично спелись с моим отцом. Он до сих пор считает, что я был несправедлив к Вильгельму, и если тот и сделал то, что он сделал, то я заслужил это. Одним словом постоянно даёт мне понять, что я недостоин всего того, что у меня есть. Так не зависть ли им движет? И Вильгельм – вершина! Идеал лицемерия и лживости, совершенным образом обыгранных, как благородство и необычность. Предатель и изменник, которого я буду видеть перед глазами до последнего вздоха. Потому что я любил. Любил его! Я обожал, я приклонялся, я боготворил! Как мальчишка бегал вокруг этого капризного существа, которому вечно всё было не то и не так. Да он элементарно подбирался к нашему дому, чтобы в конце концов стать названым сыном моего отца, а потом вышвырнуть меня и стать герцогом! Потому что наша семья имеет привилегию передавать свой титул по наследству.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |