Виконт не возвращался во Францию. Как же! Он теперь должен похвастать перед Джаредом своим «трофеем». Хотя, кто его знает, может, и вовсе будут использовать игрушку вместе. Ведь Джаред так хотел этого. Ну вот, теперь я дважды оправдан. Вовремя я избавился от этого лжеца, пока не успели расползтись слухи в Лондоне. Моя репутация была бы тогда окончательно испорчена. Джаред не будет распространяться, а к тому времени, как состоится свадьба, Билл уже будет известен, как любовник Франсуа, и ко мне это вообще не будет иметь отношения. Любил… он меня любил? И, однако, даже не попытался меня переубедить. Филантроп Эндрю всю дорогу из Лондона до Ноттингема, после получения тех злосчастных писем, всё пытался меня уговорить, говорил, что если я прямо спрошу у Билла о его связи с Франсуа, то он расскажет и может вполне оказаться, что всё это — неправда. Но зачем мне спрашивать, унижаться перед этим щенком, чтобы услышать ложь? Ведь правды он мне никогда не скажет, даже если и так!
Как жаждал я его удушить, когда он фальшиво стонал всю ночь. Как хотелось выколоть его предательские глаза, в которых собирались фальшивые слёзы, когда он с наигранной любовью смотрел на меня. Как хотелось изуродовать всё его прекрасное лицо, вырезать язык, которым он смел говорить, что любит меня. Уничтожить его, стереть с лица земли. Потому что я — не привыкший верить и любить — поверил ему, полюбил это жалкое подобие.
— Господин, позвольте войти? — стук в дверь и тихий голос Этьена. Милейший мальчик. Сын каких-то мелких дворян. Повезло мне в этот раз с пажом.
— Что, мой свет? – слащаво улыбаясь, позволяю ему войти. Люблю смотреть, как румянец вспыхивает на бледных щеках… Как же вы все одинаковы.
— Прибыл гонец с письмом, из Англии, вот…
Вскрываю конверт, кивком указывая мальчишке на дверь, и он поспешно покидает мой кабинет.
«Приветствую тебя, дорогой друг!
Виконт де Монморанси прибыл в Лондон один. На мой вопрос о Вильгельме ответил невнятно, будто бы что-то скрывая. Однако хуже то, что среди твоих хороших знакомых он высмеивает тебя, называя слепым ревнивцем. Том, он отрицает какую-либо связь с Вильгельмом.
Его Высочество уже объявил мальчика в розыск по всему Королевству, потому что стало известно, что ни он, ни его слуга ближайших к Ноттингему границ Англии не пересекали. Деревенские жители графства Дерби видели его в сопровождении неизвестных всадников. Это было около трёх дней назад. Я имею некоторые подозрения, относительно его исчезновения. Сообщу тебе, когда мне станет что-либо известно. В самом деле, пишу тебе лишь потому, что во мне живёт надежда на то, что в тебе осталась хоть капля того Томаса Дадли, которого я знал когда-то. Хотя, в преддверии выгодной свадьбы тебе, скорее всего, нет дела ни до чего.
Эндрю Форестер».
Эндрю — старый чёрт. Умеет разжалобить, когда ему это нужно. Нет, милый друг, я уже не тот. Перечитав его письмо два раза, я действительно так и не понял, почему меня должна беспокоить дальнейшая судьба этого мальчишки, от которого я, по правде говоря, чертовски устал.
Встав со своего места, я скомкал послание, и выбросил его в камин, наблюдая за тем, как пергамент превращается в пепел. Завораживающее зрелище – сила огня. Сейчас это – важный документ, способный решить судьбу не одного человека, но уже через секунду – бесполезная горсть пепла. И всё же известия меня немного насторожили. Что могло случиться? Хотя, мало ли, о чём судачит чернь? Ради поддержания склок, деревня и не такого понапридумывает. Поэтому сейчас, выбросив из головы мысли об этом отвратительном мальчишке, я позову Этьена, который с удовольствием предоставит мне свои услуги, не надеясь когда-либо, в последствие, стать герцогом Суффолком.
***
Все попытки жалки и оканчиваются ничем, кроме как осознанием того, что мне нужен он. Только он и никто больше. Только его глаза и его руки. Его губы, его тело, его запах. Хрипловатый голос, от которого мурашки всегда бегут по коже, его поцелуи, похожие на касание крыльев бабочки. Его красота, естественная и вечная. Его признания, его преданность, его… любовь. И я брежу этим. Я не могу выкинуть этого. И снова страшный сон, где мы оба в крови, где отец кричит на меня и проклинает, что сохранил жизнь недостойному. Снова глаза Билла, моего Билла, который плачет, и просит не отпускать его руку, а я не могу удержать, скользкие от крови руки не выдерживают. Его уносит непонятно откуда взявшаяся волна грязи, смывая кровь с мраморного пола, и я остаюсь один. Без одежды, в грязи, но в золотой короне. Смотрю в зеркало, а там – он. Пишет что-то с обратной стороны, но оно перевёрнуто, я не успеваю прочитать, когда вдруг наступает темнота, и слышен только тихий шёпот со всех сторон, из пустоты: «Я люблю тебя, Том». Как же я ненавижу тебя, Билл.
POV Author:
— Да неужели тебе не дорога твоя жизнь, молодость, красота?
— …
— Глупец! Ради кого ты молчишь, для кого ты играешь? Мы же видим тебя насквозь, ты же просто шлюха! Ещё раз повторяю: подпиши, только подпиши эту бумагу!
— Я никогда это не подпишу. – еле слышно произнёс Вильгельм, в который раз за ночь теряя сознание.
— Облейте его водой и начинайте сначала! – скомандовал кардинал.
Это продолжалось уже неделю. На следующий день, как и предполагал епископ, Вильгельм ни в чём признаваться не стал. Тогда Карл Йозеф рассвирепел, и втолкнув еле держащегося на ногах юношу в комнату за настенным ковром, приказал двоим палачам содрать с него всю одежду. Выпоров его кнутом, кардинал толкнул Билла на дыбу, где велел его привязать, после чего жестоко надругался, грубо овладев им, а затем, всё с самого начала повторил епископ, а вслед за ним и Гейнсборо, всегда отличавшийся особой извращённой манерой поведения с заключёнными. Когда юноша терял сознание, они снова приводили его в чувства, окатывая холодной водой.
Когда все трое угомонились, палачи отнесли бездыханного мага в отдельную келью, без окон, где он пролежал в беспамятстве до самого утра. В темницу его не возвращали, чтобы не вызывать подозрений у остальных монахов. Когда же днём Вильгельм только приоткрыл глаза, к нему наведался кардинал и спросил, не хочет ли он чего-нибудь сказать или изменить в своих показаниях? И когда Билл, на теле которого не было живого места, где не красовался бы синяк или кровоподтёк, отрицательно помотал головой, потому что голос был сорван, Карл Йозеф избил его до потери сознания, а затем снова грубо взял его, испытывая какое-то извращённое удовольствие от вида глубоких ссадин и царапин на бледном, податливом теле. Это повторялось изо дня в день. Иногда утром, иногда глубокой ночью, которые для Вильгельма слились воедино, представляя собой для него персональный ад. Боли он практически не чувствовал, почти не обращая внимания на липкие руки похотливых «служителей Бога», когда те приходили к нему развлекаться, или за волосы притаскивали в ту самую комнату.
Не приходя в сознание по нескольку часов, Билл уходил в тяжёлый сон, в котором ему виделся Том, стоящий на высокой скале, который звал его к себе, но их разделял океан, кишащий акулами и пираньями. Приходя в себя от очередного приступа острой боли, Вильгельм начинал тихо звать его, чем только больше злил своих палачей в рясах. Когда же кошмар ненадолго заканчивался (а это длилось ровно столько, сколько нужно было высоким санам, чтобы прочитать проповедь, прилюдно помолиться и посетить трапезную) Вильгельм либо отключался, проваливаясь в очередной сон, либо же – если боль была слишком сильной – лежал там, где его оставили, думая только об одном – что сейчас с Томом?
Первое его отчаяние, когда он всерьёз подумал о том, что Дадли сам отдал его в руки священников, уже прошёл. Канул в небытие и извечный вопрос «За что?». Сейчас, когда и душа и тело одинаково разрывались от боли, несчастного мага занимал только один вопрос – не сделают ли чего-то подобного с Томом?
В целях устрашения кардинал уже водил его в обычную камеру пыток, наглядно показывая, что делают с государственными преступниками, блудницами, мужеложцами, ворами, ведьмами и колдунами. Увидев собственными глазами зверства, которые творили палачи по указанию духовных лиц, Вильгельм сходил с ума от ужаса, боясь, что то же самое будут делать с Томом, а угрозы и желания священников не оставляли сомнения в твёрдости их намерений. Герцога Суффолка и его наследника нужно было лишить всех титулов, и стереть с лица земли. И если ещё несколько месяцев назад принц хотел сделать это, чтобы завладеть их землями и богатствами, а также самим Биллом, от которого Дадли не мог отказаться, то сейчас вперёд выступили интересы короны Стюартов – Тюдоры набирали мощь, готовя новый переворот. А если такая влиятельная фигура, как герцог Суффолк, который до сих пор владел почти четвертью всех земель в Англии, и с помощью своего пасынка держал в подчинении не один дворянский клан, переметнётся на сторону Тюдоров, Стюарты понесут значительный ущерб, что означает наступление поистине тяжёлых времён – им будет даже негде скрываться и неоткуда собирать дань. Время было таким, что пока до деревни доходило известие о смене власти, к ним успевали приехать два-три лжесборщика налогов, и обобрать и без того бедных крестьян до последней нитки и крошки хлеба. Вильгельм всё это хорошо понимал, и страх за Тома разъедал то, что осталось от сердца – истерзанное кровавое месиво, не сильно отличавшееся от состояния его тела.
Билл лежал на твёрдом топчане в убогой келье, ставшей для него и местом отдыха, и личной камерой пыток. Это крошечное помещение находилось в одной из башен монастыря, самой отдалённой и холодной, но зато в нём была бойница, и хотя в неё пробивался холодный ветер, приподнимая какую-то старую шкуру, которой она была занавешена, всё же близость неба приносила некоторое облегчение, а ещё это место напоминало Биллу о тех днях, когда он жил в старом замке, занимался своими астрологическими расчётами и Таро, и варил лекарственные снадобья, забывая о времени, голоде и внешнем мире.
Но однажды, появился он. Его принц. Которого он короновал сам, возведя на трон своего сердца, вытеснив все свои прежние принципы и убеждения. Его религией, его заговором, его божеством стал Том. Не потому, что был идеальным, а потому что был тем, кем был — объектом любви, которую Вильгельм хотя и чувствовал, но объяснить её происхождение не мог. Любовь ведь не понимают, её не изучают и не объясняют. Ею живут. И сейчас именно она была для Билла альтернативой жизни. Впрочем, о выборе он и не задумывался – он выбрал её уже давно. Не жизнь - Любовь. С этим выбором сталкивается однажды каждый, кто рискует познать второе. Жизнь дана нам изначально, и с помощью жизни мы можем познать это странное чувство. Но как только оно приходит, не становится жизни, и человек начинает существовать за счёт любви. С той минуты, как они встретились в башне год назад, Билл перестал видеть свою жизнь после. Случилось ли это потому, что появление Тома стало предвестником скорой смерти, или же ещё было время что-либо изменить, а Билл просто не пожелал это сделать – сказать трудно. Ответов на эти вопросы не знал никто, это одному Богу известно, но факт оставался фактом. И теперь, когда Том полностью отрёкся от него, последней задачей для Вильгельма стало попытаться оградить возлюбленного от тех бед, которые надвигались. Больше никакой цели. А сохранение жизни – зачем она, если в ней нет самого главного?
***
В первые дни Билл ещё давал волю слезам. Тогда, сходя с ума от боли, которая пронизывала тело от любого движения, он спал полусидя, кое-как устроившись на полу и облокотившись на топчан. Внутри всё горело огнём, а исполосанные кнутом спина и бока не давали лечь и отдохнуть. Только через пару дней монах, приносивший ему еду, к которой он даже не притрагивался, стал приносить какие-то лекарства, смазывал раны какими-то мазями. Только проку с этого было мало – через час или даже меньше могли вернуться кардинал и епископ, и всё начиналось по-новому.
Теперь же сознание теплилось на последней ниточке, и в полубреду Вильгельм часто видел прекрасные сны, где они с Томом были вместе, где они гуляли под сенью раскидистых деревьев, а вокруг щебетали птицы, и солнце грело их своими лучами. В этих снах Том непременно был нежным и любящим, таким, каким был когда-то в самом начале. Каким, на самом деле, не был никогда и ни с кем. Когда же грёзы растворялись в сыром холодном воздухе тюремной башни, Билл ещё несколько минут приходил в себя, с ужасом осознавая, что любимые глаза, которые он видел только что, были лишь игрой воображения. Также как и сам Дадли теперь казался ему плодом собственного воображения. Последней умирает любовь, как бы ни старались доказать обратное. А первой пропадает вера. Веры у Билла не было уже давно, но всё это время он продолжал надеяться и любить. И хотя самая смутная надежда с каждым днём становилась всё прозрачнее, маг продолжал мечтать о том, чтобы хоть раз увидеть его.
Когда ему делали больно, Билл звал Тома. Когда срывал связки, то продолжал шептать или повторять в уме любимое имя. Когда уходил в беспокойный непродолжительный сон, когда просыпался, когда сидел на полу кельи, бездумно глядя на кусочек неба в бойнице, Билл помнил его лицо, его голос, его любовь, и где-то очень глубоко в своём сердце надеялся, что в последний момент Том придёт и заберёт его, спасёт, защитит. Вильгельм уже не понимал, насколько далеко он зашёл в этом бреду, он не видел, как его тело с каждым днём истощалось, превращаясь в сплошную рану, как близился конец, как с каждым днём становилось яснее, что именно из-за Тома он и попал сюда. Именно из-за нескольких небрежных слов, что Дадли сказал в его адрес Джареду и Рамоне, его ежедневно подвергали побоям и унижению. Билл забывал, как больно ему стоять, сидеть, лежать, жить вообще. Забывал, порой, как его зовут, не реагируя на обращения, но умереть всё никак не получалось, хотя и не ел уже больше недели. Порой он посматривал на перстень, который ему зачем-то вернули, но по какой-то причине не хотел его открывать. То и дело к нему возвращалась мысль, что старый герцог мог предполагать, что его ждёт, и насыпал туда яду. Но тогда, тем более, ему бы это кольцо не вернули. Конечно же, теперь он никогда не узнает, что написал ему герцог в том самом письме.
«Отказ от избавления. Застой. Феникс не возрождается. Промедление. Сожаление. Несчастливый конец. Даже если вы чувствуете, что еще не готовы, в любом случае вам нужно подвести черту каким-то отдельным аспектам своей жизни. Обстоятельства, болезнь или даже смерть могут разлучить вас с любимым человеком. Те, кто переживают нежелательное окончание каких-то событий или нежелательные серьезные перемены в жизни»…
Сегодня, когда за ним снова в течение дня никто не пришёл, Вильгельм сидел в углу своей кельи, на пучках сырой соломы, и безжизненным взглядом смотрел на то, как лоскут неба в крошечном окошке, окрашивается сначала в розовый, потом в багряный, а потом в лиловый, постепенно превращаясь из нежно-голубого в почти чёрный. Маг не знал, сколько таких безликих дней минуло, и сколько ещё впереди. «Том не придёт, потому что забыл» — эта мысль с новой силой хлестнула по сердцу, и это оказалось больнее, чем когда кнут проходился по ещё незажившей ране. Только слёз уже не осталось.
— Вильгельм… — послышался за дверью тихий, знакомый голос.
***
Darling, I forgive you... after all,
Anything is better than to be alone.
And in the end I guess I had to fall.
Always find my place among the ashes.
I can't hold on to me,
Wonder what's wrong with me?
Lithium, don't want to lock me up inside.
Lithium, don't want to forget how it feels without...
Lithium, stay in love with you…(c)
Глава 21. «Карта XIII Смерть»
–Как он?! - это было первым, что услышал Эндрю Форестер из уст мага, когда вошёл в келью, и совершенно растерялся, не зная, что отвечать. Внешний вид Вильгельма привёл его в ужас: под глазами залегли глубокие тёмные пятна, а всё лицо и другие участки тела, открывавшиеся из-под некоего подобия одежды, были в синяках, ссадинах и кровоподтёках. Спутавшиеся волосы небрежно спадали на лицо, а губы и руки были разбиты в кровь. Весь этот образ дополняли дикие отчаяние и боль, которые источал взгляд юноши. А чего ещё можно было ожидать, и что русоволосый дворянин должен был ответить? Что возлюбленный не только в целости и сохранности, но и в полном довольствии пребывает сейчас во Франции, а мысли его полностью заняты предстоящей свадьбой с леди Джейн и связями с королевской семьёй? Или необходимо было пересказать Биллу те слова, которые Дадли говорил о нём в последний раз?
Замешательство и мрачность Эндрю маг расценил по-своему, и в его глазах, кажущихся огромными на исхудавшем лице, заблестели слёзы. Вильгельм схватил Эндрю за руку, и тому, даже сквозь слои тёплой одежды его пальцы показались холодными, как лёд.
–Умоляю вас, сэр Эндрю…
– С ним всё хорошо, – через силу произнёс граф, заключая узкие, холодные ладони в свои, одновременно отмечая, как сильно запястья истёрты тяжёлыми кандалами.
Потухший взгляд напротив сразу же загорелся жизнью, и Эндрю даже показалось, что он увидел лёгкую улыбку, проскользнувшую на лице мага.
– Почему вы так беспокоитесь о нём, Вильгельм? Он ведь оставил вас, по его вине вы сейчас здесь! – зашептал граф, глядя в безумные, карие глаза. – Вы готовы выслушать меня?
–Извольте, но…
–Вас должны перевезти в Ноттингем. Там состоится закрытый суд, и я не знаю, что именно задумал епископ, но Его Высочество этого так не оставит. Он вступится за вас, вы только должны будете говорить то, что мы вам скажем. Вас освободят, вы сможете беспрепятственно покинуть Англию. Я обещаю вам! Принц самолично взялся за это дело, он искал вас всё это время, беспокоился о вас. Прошу, крепитесь, мы обязательно вытащим вас. Только пообещайте, что сделаете всё так, как мы вам скажем.
Эндрю всё говорил и говорил, а Вильгельм лишь молча смотрел на него, думая о чём-то своём. Стоило ему только замолчать, как юноша мгновенно задал мучивший его вопрос, и в этот момент показалось, будто бы всей предыдущей речи он и не слышал вовсе.
–Скажите, Эндрю, если вам известно, что с ним случилось? Почему Том…?
–Я не знаю, Вильгельм, – глухо отозвался мужчина, борясь с накатившим негодованием, но в следующий момент, стоило только ему взглянуть в полные слёз и отчаяния глаза, как он не выдержал. – Он недостоин вашего беспокойства, он недостоин ваших мыслей, Вильгельм! Вы помните? Помните, что я вам говорил тогда, после происшествия в лесу? Я предупреждал вас, я знал, на что способен этот человек. Это вам кажется, что есть причины. Причин нет. Причина – это он сам. Не будьте же вы ребёнком, Билл! Ему не нужны причины, чтобы причинить боль, а если нужны, то он не побрезгует их выдумать. Он… он …
Форестер буквально задыхался от негодования. Внутри он ещё лелеял надежду на то, что между юношей и Франсуа в действительности существовала некая связь, потому что видеть абсолютно невинного человека в подобном положении было невыносимо. Но сердце подсказывало обратное. И всё же, задать такой вопрос было бы неэтично, к тому же, он не хотел напугать Вильгельма. Это, по сути, не имело никакого значения в их с Джаредом игре.
– Значит, вы знаете, но не хотите мне сказать, – обречённо выдохнул маг, отводя глаза и отворачиваясь. – Не говорите о нём так, граф, прошу вас. Я знаю, что просто так Том никогда бы не поступил со мной подобным образом. А если …
– Время истекло! – прогремел за дверью голос стражника, заставляя собеседников вздрогнуть.
– Скажите!
– Он видел ваше письмо, Вильгельм…
– Какое письмо?! – воскликнул маг, ещё крепче цепляясь за руку вельможи. Звук открывающейся двери говорил о том, что он может и не успеть ничего выяснить.
– Я не осуждаю вас, поверьте! И Его Высочество тоже. Вы имели на это право, а мы никогда не спросим вас об этом, будьте спокойны!
– О чём же! – почти закричал маг, с ужасом глядя на стражника, входящего в маленькую дверь.
– Ваша Милость, время не ждёт. Извольте…
Даже не глянув на вошедшего солдата, Эндрю сунул ему кошелёк с деньгами, и тот, громко вздохнув, прикрыл за собой дверь.
– О вашей связи с Франсуа.
Янтарные глаза широко распахнулись, и Билл резко отпрянул от графа, которого заставил поморщиться звон цепей, висевших на руках и ногах измождённого юноши.
– Будьте уверенны, вы имели на это право. Вы должны были подумать о своей жизни, я не осуждаю вас! Вас никто не осудит!
– У меня нет с ним никакой связи! О чём вы говорите, Эндрю? И вы хотите сказать, что Том… - часто задышав, Вильгельм попытался подавить всхлипы. - Том не поверил бы в это, ведь он знает, что я… -
Он замолчал, потому что продолжать было нелепо. Что говорить, и кому? Если Том в действительности заподозрил его в порочной связи с французским графом, если даже Том допустил такую мысль, то что говорить о посторонних? Для всех, кроме Дадли, Вильгельм был содержанкой будущего герцога, в лучшем случае – нищим алхимиком. Но, похоже, что теперь и для своего возлюбленного он значил не больше, чем уличная блудница.
– Как бы ни было, всё будет хорошо, я клянусь, Билл! – воскликнул Эндрю, видя замешательство мага.
– И вы не верите, – прислонившись к холодной стене, произнёс юноша, глядя в маленькое зарешёченное окошко.
– Господин, смена часового, вам пора! – снова донёсся грубый голос из-за двери.
– Всё будет хорошо, – тихо повторил Форестер в пустоту, образовавшуюся между ним и Биллом, и вышел за дверь, оставляя мага наедине с любовью и несправедливостью - её неразлучной спутницей.
У ворот монастыря, накинув на голову капюшон тёмного плаща, графа ожидал Его Высочество. Когда только Эндрю появился в полутьме с факелом в руках, Джаред спешился, и пошёл ему навстречу.
– Как он там? – обеспокоенно спросил принц, удивляясь странной ухмылке друга.
–Эти же слова были первыми, что я услышал от него.
– О Дадли, – скорее не спрашивая, а утверждая, произнёс Джаред, направляясь назад к лошадям.
– О Дадли.
По дороге в Ноттингем Форестер рассказал принцу беседу с Вильгельмом во всех подробностях. Граф описывал всё: жесты, мимику, каждый вздох и взгляд. Рассказал он и о том, в каком состоянии и в каких условиях содержится маг, отмечая, как нахмурились густые брови принца, а руки сжались в кулаки. Стюарт действительно был готов приложить любые усилия, задействовать любые связи и заплатить любые деньги, только чтобы освободить Билла. К тому же, сопоставив все имеющиеся у них факты со словами мага, они пришли к заключению, что вся интрига с письмами была попросту подстроена подлым виконтом. Джаред клял себя за то, что поверил в эти россказни, хотя сам прекрасно знал нрав и природу Билла – он ни за что не стал бы изменять Дадли. В ходе продолжительных бесед они также выяснили, что Рамона могла знать больше, и по прибытии в Ноттингем совершенно не удивились тому, что её там не было. Она, якобы, уехала в Девоншир к некой родственнице, и оставалось только догадываться о том, что же на самом деле произошло в Суффолке в те дни, когда Франсуа гостил у старого герцога. Но больше всего, и принца, и графа, одолевало предчувствие, что Билл не станет свидетельствовать против Дадли. Ещё до визита в адское приорство, когда тайная разведка принца сообщила о местонахождении фламандца, они полагали, что оказавшись там, Билл осознает, кто стал причиной его бед и изменит своё отношение. Но поговорив с ним, увидев в его глазах всё тот же фанатизм, не уступающий фанатизму верующих, они поняли, что ждать от него показаний против наследника Суффолков бесполезно. И они оказались правы.
POV Tom:
Начало декабря. Никогда не любил это время. Неприятная погода с постоянной моросью. Серо и угрюмо. Сегодня пришло письмо от Саймона, старого слуги в нашем замке. Отец совсем плох, с ним случилось что-то, чего Саймон не смог написать в письме. Я должен ехать к нему, потому что плохое предчувствие не покидает меня уже давно. Я не придавал значения, поскольку началось это после … хотя, я не удивлюсь, если этот грязный мальчишка использовал тёмную силу, пытаясь завладеть моим разумом. Он - как болезнь, которую необходимо искоренить, с какой бы болью это ни далось. Боюсь только, как бы с этим чёртовым отродьем не была связана болезнь отца. Я переверну весь дом, и если выяснится, что эта мерзость подсыпала что-то отцу, или я найду ещё какие-то доказательства, то достану его хоть из-под земли, и задушу своими руками. Как жаль, что Форестер тогда помешал мне…
Ненавижу! С того самого момента, когда получил эти треклятые письма всё стало на свои места. Ведь я знал, что этим всё закончится, знал, что не может он меня любить. Такие не любят, такие лишь используют в своих целях. И не удивлюсь, что так быстро исчез он с территории Англии именно потому, что был засланным. Я поверил собственным призрачным надеждам, которые ещё жили глубоко внутри. Нет справедливости на земле, и нет любви.
***
И все эти мысли лишь оттого, что внутри я исступлённо пытаюсь найти хоть что-нибудь, что меня бы остановило. Ищу доказательства того, чего нет и быть не может. Потому что сердце верит – он не мог. Не мог предать, не мог изменить, не мог ненавидеть. Но он исчез. Просто оставил меня, не смог больше, сбежал. Он был рад представившейся возможности. И меня ничто не убедит в обратном – он умеет давать любовь, а я не имею сил её принять. Я – раб своей жизни, своего положения. Ради отца и нашего состояния я должен жениться на Джейн, должен стать ближе к Тюдорам, должен предательски перейти от Джареда к ним, должен участвовать в заговоре против Стюартов, иначе мы лишимся всего.
Джаред. Когда-то мы называли это любовью. Принц и нищий… Потом появился Франсуа, я видел, как горели глаза Джареда, когда этот вертлявый выродок крутился возле него. Джаред перестал обращать на меня внимание, а я точно так же не хотел его больше видеть. Так мы расстались. Парижская каналья, прихвостень, шакал! И снова он. Как проклятие! Безумство.
Десятый день путешествия. К счастью никто не встретился мне по дороге, никто не звал в Лондон, никто не передавал никаких посланий. Отсюда же становится ясно, что отец… жив. Иначе бы хоть какой-то гонец встретился бы мне по пути.
Холодно, из носа лошади вырываются клубы пара. Ни намёка на снег. А скоро середина декабря. Билл, Билл, Билл. Где он сейчас? Наверное, забыл уже и живёт соей жизнью. Может быть, во Франции, а может, отправился в тёплую Италию, ему ведь там нравилось, и друзья были. Друзья. Что он считает дружбой, а что – любовью? Где та грань, за которую он не переходит с другими? А может, и переходит, только я этого не знаю. Опять мысли о нём. Не хочу, не хочу! Уйди же ты из моей головы, я не могу так больше! Не желаю никого другого, только его, только с ним. Но теперь уже поздно. Достаточно прощал, терпел и унижался. Больше не будет. Забыл. Ему должно быть хорошо. Я не смог сделать его счастливым, но ведь он… блаженный, ему для счастья нужны только его книги и Таро. Книги – большая часть осталась в Ноттингеме. Хоть что-то от него, хоть что-то на память. Я смогу их читать, ведь я пробовал, и мне понравилось. На какую память, зачем? Это же издевательство над самим собой.
Пожираемый потоком беспорядочных мыслей, я сам не заметил, как подъехал к нашим владениям, и вдалеке, на холмах, уже виднелись стены Фрамлингхемского замка. Сердце учащённо забилось от мыслей об отце и о… Сейчас тут мог ждать меня он.
Родной замок встретил меня холодной тишиной. Свечи не горели, было мрачно и пахло … мне показалось, мне просто показалось! На встречу выбежал слуга, забрал мою меховую мантию, сообщил, что отец почивает, и увёл Джонни на кухню. Взбежав по лестнице вверх, я мигом оказался у входа в отцовские покои. Видимо, услышав мои шаги, старый Саймон тихонечко приоткрыл дубовую дверь, и я проскользнул внутрь, подходя к алькову, где отдыхал родитель. Отец был бледен и если бы не ровное, едва уловимое дыхание я бы подумал… Он так исхудал, и черты лица заострились… Моё воображение играет со мной в странные игры, кругом рисуя его образ.
Решив, что я просто слишком устал с дороги, из-за чего уже начинает мерещиться всякая бессмыслица, я тихо попросил Саймона сообщить отцу о моём приезде, когда тот проснётся, а сам направился в свои покои. Слуги уже затопили камин, и в помещении стало немного теплее. Захотелось просто упасть и уснуть, и долго не просыпаться. Велев дворецкому распорядиться о горячей воде, я скинул с себя всю верхнюю одежду, намереваясь вздремнуть хотя бы ненадолго, но стоило откинуть покрывало и лечь на подушку, как меня - словно тупым ножом протянули по незаживающей ране – окутал едва уловимый аромат, каким-то чудом (или несчастьем) сохранявшийся больше месяца. Я соскочил с постели, будто она была утыкана иголками, и бросился к окну, распахивая его и впуская в комнату, еле прогреваемую камином, холодный воздух. Отдохнуть так и не получилось.
Когда слуги принесли ушат с горячей водой, я приказал постелить мне где-нибудь в другом месте, но только обеспокоенный Джонни направился к двери в смежную комнату, я закричал, чтобы он не смел, пугая его ещё больше. Я не смогу спать в его комнате. Испуганно поглядывая на меня, слуга стал давать указания остальным, и мне было прготовлено ложе в небольшой комнатке возле покоев отца, потому что ночевать в гостевых, где обитал мерзкий француз, я также не согласился.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |