-Когда ты вырастешь, кем хочешь стать? 11 страница

Часть 2. Каникулы в Дуркино

Помещение, куда меня привели, не выходя на улицу и поднявшись по лестнице на этаж, называлось отделение. 18 -е отделение, куда меня привели, относилось ко Фрунзенскому району столицы, а всего в РКПБ (так сокращенно называется Республиканская Клиническая Психиатрическая Больница, эта аббревиатура совпадает с Российской Коммунистической Партией Большевиков, но по моему наблюдению, людей с развитым чувством юмора в Новинках работает не так уж много и тем более не на высоких должностях) отделений, кажется, 38. Мужские и женские, тяжелые и не очень (неврозов), есть даже закрытое 30 отделение, где содержат зэков, в т. ч. совершивших особо тяжкие преступления. Я побаивался, кто там, может мне как-то "отомстят" за мое прошлое "не такое" существование, но всё прошло как-то нейтрально. Никто из пациентов меня не бил, хотя некоторые взгляды были недобрые, но постепенно я понял, что у многих из них просто по жизни взгляды такие. Большинство одеты в больничные казенные пижамы синих и красных цветов, многие

в карманах носили ломти хлеба, заныканные в столовой во время приема пищи. Я был никакой. На ужин давали ломоть батона и кажется вареное яйцо, может еще кашу рисовую немного, но я съел ломоть батона и всё. Какой-то усатый мужик за нашим столом тасовал ломти батона по столу, как наперсточник наперстки. Повели в общую "острую" палату и указали койку на металлической кровати с сеткой. Там уже была застеленная постель. Всего в палате было, наверно, коек 10 или 12, а дверей не было, т.е. проход все время был открыт. У прохода почти все время дежурил санитар. У него со стороны коридора у прохода стоял стул. Да и вскоре я понял, что оттуда убежать сложно - все рабочие двери, идущие на выход с вынутыми ручками, только квадратные дырки от ручек, а ручки с ответными частями квадратного сечения каждый работник персонала носит с собой. Такую дверь легко можно открыть большой отверткой, квадратным напильником или еще чем-нибудь подходящим, но пациентам подобное иметь не разрешается, если увидят - обязательно отберут. Даже ручку или карандаш бывает иметь проблематично. Я как под наркозом, к учебе в универе я уже не стремился,

кругом была новая обстановка, в которой я пока плохо понимал, а объяснять мне никто ничего не пытался. Я лег на койку и вечером усатый кудрявый мужик лет 35 грязноватыми руками дал мне 2 непонятные какие-то белые таблетки, чтоб я съел. "А вы врач?" спросил я "Урач" - угрюмо ответил мужик (впоследствии я узнал, что это был санитар, Ваня Богдан). "Лекарства" тут раздавали практически всем. Иные раза 3 в сутки принимали жменьку из 5-7 таблеток за раз. Тут и беленькие, и желтенькие, и красненькие, и голубенькие разных размеров, целые и половинки, и по 2 - кому как. Продинамить практически нельзя, потому что медсестра с санитаром, заподозрив, заставляют открывать потом рот и смотрят. При желании можно откосить и выплюнуть, но потом могут сказать, что не то поведение. Плюс еще наверно у большинства уколы. Мне в первые пару дней уколов, кажется, не давали, только таблетки. А какое действие у тех таблеток? Никто из руководства не снизошел до объяснения мне их действия, но теперь я думаю, что они и сами слов таких не знали. Как называются я тоже представления не имел. А где-то со следующего дня я стал отказываться от еды, потому что есть не хотелось. А

они тащили меня насильно в столовую, а когда я не захотел вставать, приносили мне еду на стул к кровати и

насильно пихали в рот. Параллельно со мной поступил полубомж Юра Кильбин 32 лет. Санитар Павел Ананьевич, который утром сменил Ивана Константиновича, говорил, что от этого Юры пахнет запахом человеческого трупа "Сладкий трупный запах" говорит. Даже после того, как его помыли, запах всё равно остался.(Я не обращал внимания на это). Так вот, этот Юра жил прежде, говорит, у своегшо дядьки. Из-за чего его взяли, не знаю, но он был изголодавшийся, постоянно хотел есть и бросался на еду, так его наоборот, в столовую не пускали и иногда отказывали в приеме пищи. Примерно параллельно со мной поступил также 34 летний Анатолий Борисович, светловолосый с усами. По его словам, он был офицером КГБ, а папа у него вроде был генералом КГБ или полковником- папе 63 года было. Накануне он выпил, пришел к отцу, у них возник конфликт и он поколотил папу. Папа тогда позвонил и вызвал психушку и сынулю принудительно госпитализировали. "Я Алик Борисович, Я КГБ" говорил в очереди на уколы и руки у него от лекарств тряслись. Потом когда "пошел на поправку", звонил по городскому домой жене и интересовался, как там его малолетний сын. "И шортики грязные уже сам в бельё кладёт? И убирает уже за собой?"Был там также 45 летний Володя Якушев, который поначалу хорошо ко мне относился. Он рассказывал, что у него вроде дочка 5 лет и он читал в палате разные стихи. Один про то, что "капельку яда всё равно для тебя сберегу" А другой - про Новинки -

"Здесь эпилепсию не лечат, а шизофрению калечат". Для родителей был шок, что меня туда забрали, а я в свою

очередь был на них обижен, что они меня туда сдали. Они ко мне ходили каждый день и носили пищевые передачи, а в меня еда не шла и не было аппетита, а психиатры считали, что я на психической почве отказываюсь от еды и насильно в меня вливали, прибегая к угрозам. Было у меня в кармане пару печений, завернутых в бумажку, но Юра Кильбин меня обшарил как-то наутро и их забрал, и носовой платок почему-то забрал. Врачи мне стали угрожать, что разрежут мне живот, вставят туда трубку и будут вливать по трубке. В одно утро на медицинском подносе они принесли коричневую полихлорвиниловую трубку и длинные медицинские ножницы и стали говорить, что этими ножницами разрежут мне живот, если я сейчас же не начну есть. Но на самом деле у меня не было аппетита, потому что организм и пищевой тракт были сильно зашлакованы, и я ждал и мечтал, что меня понемногу отпоят водой и говорил это товарищам по палате может и медсестрам, но по-моему, мало кто меня понял. Восстановление водой со мной провели позже и спустя только месяцев 9 дома, а пока я находился в стенах РКПБ и по действиям врачей я понимал, что они совершенно не имеют понятия о процессах в моем организме, т. е. о том что именно в нем нарушено и пытались пичкать меня химическими препаратами в лошадиных дозах, а что-либо объяснять им было бессмысленно, т.к. они "сами всё на свете знали лучше всех остальных". 18-е отделение рассчитано максимум на 80 человек, но в зимний период там находилось обычно человек 60-75, а летом - еще меньше. Потому что в холодный период РКПБ является местом зимовки бомжей, а с наступлением теплых весенних дней бомжи расползаются по чердакам и дачам.

В отделении наблюдается постоянная "текучка" пациентов - одни поступают, многие сначала в острую палату, других выписывают. По мере того, как постояльцы острой палаты через некоторое количество дней или недель становятся более адекватными, их переводят в другие палаты - в основном 6-местные. Всего палат в отделении кажется 15. Я старался в основном лежать, потому что чувствовал усталость и ждал, когда я исцелюсь и "взалкаю", т.е., когда во мне проснется жизнь и аппетит. Но достаточно казенная и утилитарная атмосфера РКПБ и её достаточно жесткий режим по-моему совсем не способствует обретению психического здоровья и тем более отдыху. Постоянно от медперсонала поступают различные команды, которые не дают расслабиться, а если пытаешься их игнорировать, они прибегают к насильственным действиям и даже к наказаниям. Они считали, что я залёживаюсь в кровати и поэтому прописали мне галоперидол в уколах в неслабых дозах. И если я поначалу без этих уколов на свидания к маме приходил "теплый и грустный", то после того, как мне стали их колоть, я стал ничего не соображать, озверел и стал маме говорить всякие гадости. А мама ужасалась "Что вы ему колите?". Но молодая медсестра Елена Фёдоровна ей что-то довольно спокойно отвечала. А действие от этих уколов галоперидола такое, что "по стенке ползать станешь". Как можно "избить" человека, не нанося ему прямых побоев? Галоперидолом. Зачем смирительные рубашки? Это прошлый век. От галоперидола всё тело начинает крутить и такое ощущение, что что-то пытается тебя выдавить вон из твоего же собственного тела. Шею перекручивает вниз. По территории Новинок ходит немало постояльцев со скрученной шеей. Возможно, это у них уже хроническое. В общем, ощущение достойное пыток. Не только галоперидол, но и другие нейролептики тоже. Сядешь на диван, положишь ногу за ногу, а она у тебя болтается, как у футболиста при

ударе по мячу. Туда-сюда, туда-сюда. Без остановки. Идеотизм.. Конечности могут трястись, как при холоде. Или неусидчивость. Бегаешь туда-сюда, как дурак. Присядешь на 2 секунды и снова бегаешь. Но если будешь слишком бегать, санитар может привязать ремнями к кровати. Чтобы не крутило, по норме при приеме галоперидола надо принимать ещё корректоры - циклодол или его заменитель паркопан. Лечащий врач Иван Иосифович говорил мне "чтобы не крутило, надо принимать циклодол. Проси 2 таблетки".За это он у меня заочно сам получил кличку Циклодол. Довольно прикольный мужик, но как и во многих психиаторах в нем чувствовалась "своеобразие". Роста выше среднего, ему 60 лет почти было, но выглядел гораздо моложе и напоминал лицом и повадками игрушечного Карлсона - похожий у моей племянницы был. Когда я там находился уже наверное с месяц, он во время обхода по утрам врывался к нам в палату и наклонившись орал мне в лицо:"Что болит?!!!!!". Не хватало только, чтобы он еще при этом меня за воротник схватил и стал трясти, но он так не делал. Не позволяла солидность и врачебная этика. А когда я его потом уже достал с просьбами о выписке, он во время обхода не обращал на меня внимания и шел и смотрел умывальник на коридоре - где там подкрасить, где подмазать - он был тогда заведующий отделением - и благодаря его занятиям сантехникой вместо общения с пациентами во мне родилась крылатая фраза "Психиаторы - это сантехники человеческих душ".Он потом мне ещё торопился быстрым шагом, я говорю "Здравствуйте!"- он в ответ:"Привет!" - прикольно так, прямо как Карлсон - "Привет, Малыш!" Также он ещё Леонида Ильича Брежнева из анекдотов немного напоминал. Или даже Оззи Озборна. А также артиста Валентина Смирницкого в пожилом возрасте – голос слегка ноющий.А жена у

него, он говорил, была скрипачка И он меня агитировал, что надо кушать."А то помрёшь!" говорил. Но я этого тогда не боялся. В общем, хоть не было аппетита, я при этом понемногу ел, страдая запором. Он уверял, что запор- от того, что я лежу и мало двигаюсь (у меня были иные соображения на этот счет, но их тогда трудно было оформить в слова, а сопротивляться их напору я уже не мог, но меня их напор тревожил.). "Старики, говорит, лежат - стула нет". Когда я ходил утром на свидание к родителям в специальное помещение со столами и креслами между отделением и лестницей и меня кормили макаронами с сосисками, он поинтересовался, чувствую ли я вкус принимаемой пищи. Я говорю, да, вкус сосисок и макарон чувствую - "Значит, желудок у тебя работает". Как-то после вкалывания симпатичной медсестрой блондинкой Наташей Чувашовой в меня галоперидола внизу позвоночника мне было хреново и ночью мне снился сон - что я какая-то странная стеклянная электронная лампа высотой с метр, а может больше, стоящая вертикально на полу и напоминающая песочные часы со светло-зелёным цоколем. (Вике Клочковой из сериала "Не родись красивой" по её словам, как-то после езды по грязи на мотоцикле всю ночь снился сон, что она - реактивный двигатель. Видно, такой же бредовый.) А во рту у меня было сухо. Как-то во сне мне представилось, что я - японский атташе и почему-то вслух я стал звать: "Супруга! Супруга!" А Володя Якушев наутро мне сказал, улыбаясь "Видно, тебе сегодня очень интересный сон приснился". Снился мне также какой-то неприятный сон, что я дома с пылесосом и у меня во рту клубок из скрученных носков. А когда я смотрел на стену 11 палаты, там мне

под определенным углом виделось лицо какого-то бородатого деда. Специально он нарисован не был, просто так легла масляная краска, остальное достраивало мое воображение. Окружавшим пациентам я говорил, что я ходячий труп. "То есть зомби?" - спросил один, Боря Михнович - "Типа того. А ты слышал про события в Москве в начале октября, про Белый дом, спецназ и всё такое?" спросил я - "это всё я, говорю, устроил" - "О, да у тебя ещё и мания величия!" - говорит. Я продолжил разговор "Просто страшно было, когда..." я не закончил фразу "О, да у тебя ещё и страхи!!". Боря Михнович, ему 41 год был, говорил мне, "поздравляя": "Ну всё, теперь ты всё время будешь сюда попадать. Я тут с 16 лет, говорит, с 1968 года постоянно бываю" Ложась спать, я сказал в палате, что я живой труп – мне так хреново и непонятно было. Я лег и сказал "Сейчас разлагаться буду" - "Да ты заткнёшься или нет?! " крикнул в темноте какой-то молодой из противоположного ряда, кажется, по фамилии Слыш. Ночью какой-то привязанный на кровати у входа донимал своим монологом санитара, и Володя Данилов, санитар с комплекцией шкафа, сделал ему кляп из его же носков и засунул ему в рот - он стал как Леонов в фильме "Джентльмены удачи" -"Вы-вы-вы-вы-вы." Наутро при сдаче смены врачу санитар Володя рассказывал, что такой-то (назвал фамилию и показал) сидя на кровати ночью занимался онанизмом - вот так и размашисто показал правой рукой на уровне своей груди. Кормили меня насильно, пичкали лекарствами, а я лежал на кровати и крутил свои мысли, перебирая всю свою жизнь. В течение нескольких дней к нам в палату прибыло молодое пополнение - справа от меня днём положили молодого кудрявого светловолосого парня, который при этом с жаром что-то доказывал, но его не слушали, стащили с него брюки, забрали ключи и привязали к кровати и говорили между собой "Смотрите какой он возбужденный!". Это был студент индустриально-педагогического техникума Гена Гайкович. Ему 21 или 24 года кажется, было, после армии уже. А забрали его прямо из техникума, когда он с другими студентами стал в разговоре спорить и с жаром доказывать, что Бог есть, а они все говорили, что Бога нет и в конце концов вызвали психбригаду. Врач у него был другой - Александр Антонович, ему уже наверно немного за 60 было. Гена лежал на кровати справа от меня, а врач с Геной негромко говорил примерно так: "Разве народу нужен Бог? Народу водка нужна!". А слева от меня положили 16 летнего хоккеиста Диму Маргулиса. У него какой-то нервный срыв был, и он рассказывал про конфликт с его хоккейной командой, как они его подставили и как ему было противно. Я подумал тогда, что нас тогда снесло сюда одной волной. На чей-то вопрос же про меня, санитар Ваня Богдан кому-то ответил: "А гэты? Ды перавучыуся!" Когда вызывали перед сном на укол, я отказывался идти и Ваня Богдан тащил меня по коридору волоком в носках по бетонному полу метров 40 туда и столько же обратно, мог даже пристукнуть в спину несильно, но довольно больно. А на родителей я был обижен и даже раз вечером отказался выходить к ним на свидание, хоть мне и приснился накануне во время тихого часа хороший сон про чердак нашего 9 этажного дома и какие-то интересные сооружения внутри его. Но по моему крику души и с помощью родителей удалось повлиять на лечащего врача и он из-за отсутствия аппетита заменил галоперидол инсулином. Типа курс инсулинотерапии. И меня, и Диму, и Гену перевели в 1 палату. Там еще были 26 летний Ваня Гринцевич, тоже после армии и присоединился длинный кудрявый Валера Шидловский. Но из-за постоянной текучести персонажи в палате постепенно менялись, но костяк оставался. Инсулин колют натощак, в предплечье, часов в 9 утра. Потом идешь и ложишься в свою койку, тебя привязывают за руки к раме кроватной сетки. Потом лежишь часа 1,5-2, у тебя наступает инсулиновый шок и выключается сознание. Это длится, наверное, минут 40. Потом приходят медсестра и раздатчица с кружками с сахарным сиропом, а медсестра колет в вену глюкозу. Если не купировать таким образом инсулиновый шок, говорят, человек может помереть. Потом всех отвязывают, мы одеваем штаны и пижамы и нас ведут в столовую и кормят там "инсулиновым завтраком" - картошкой с колбасой или котлетами. И таких процедур штук 14 было. Нашу 1-ю инсулиновую палату я стал называть "дивизией зомби", но Дима сказал, что он не считает себя зомби. После инсулина

перед обедом, лежа на кроватях, Гена Гайкович, Дима, я и может кто-то еще беседовали, рассуждая о Боге, дьяволе, жизни и личном мировосприятии и мироощущении. Вошел врач Александр Антонович (он курировал Гену) и говорит:""Чего это вы тут рассуждаете о высоких материях?" Я отвечаю:"А о чем, по вашему, мы должны говорить?" - "О женщинах!" Против женщин ничего не имею, но мне подумалось, что персонал больницы пытается не поднять пациентов до своего уровня, а опустить их до своего уровня. Гена также высказал свое наблюдение, что в миру полно "шизофрении" - она довольно часто так или иначе выражается как в речи, так и в поступках немалого количества людей, только такие чувствительные как мы люди это остро воспринимаем. В данном случае под "шизофренией" Гена, по-видимому, понимал алогичность в сочетании с грубостью, двойственность, иррациональность, навязывание своего мнения физической силой и т.п. Я сам думал про подобное, но Гена первым сформулировал эту мысль. В абсолютном большинстве никому в голову не придет сажать людей с подобными проявлениями в дурку, т.к. это терпимо обществом и во многих случаях не противоречит его традициям и законодательству. Во время лежания под инсулином может также возникать психическое возбуждение, помутнение сознания и потеря контроля над речью. Я как-то стал просить медсестру, чтоб она меня поцеловала (они все были молодые и красивые) но умом понимал, что это несерьезно, но всё равно продолжал упрашивать. А они стояли и ржали. Нас всех это забавляло. В другой раз я стал звать медсестру "Елена Николаевна! Елена Николаевна!" Когда Елена Николаевна появлялась в дверном проходе, я говорил "Уйди, очкастая Танька!" (Елена Николаевна очков не носила). Она улыбаясь уходила, а я снова начинал звать "Елена Николаевна! Елена Николаевна!" Она появлялась, а я снова говорил: "Уйди, очкастая Танька!" Она снова поворачивалась и уходила. Это тоже забавляло медсестер. Я верхним умом понимал нелепость, но это всё уходило тогда из-под контроля. Очкастая Танька - это другая медсестра, Татьяна Владимировна, она мне немного Ядвигу Поплавскую напоминала. Не только у меня мутилось после инсулина. Дима тоже как-то встав с кровати после сеанса, ничего не соображая стал ходить по палате и коридору со спущенными штанами, напоминая малыша, который только встал с горшка - так потом ходил Александр Цекало в клипе "Москау Москау". Валера на инсулине как-то возбудился, вытаращил глаза и стал неадекватно орать "Что вы делаете, зачем вы в вену колите?" при купировании глюкозой. Новостей в скучноватых дневных коридорах РКПБ было мало, поэтому в один вечер пациенты там передавали друг другу следующее: "Вы слышали новость? Толстик обосрался!" Михаилу Владимировичу было почти 62 года, маленького роста, говорил невнятно, куда-то всё время шагал. Часто спал днём, а ночью маршировал по палатам и угонял у пациентов тапки, стоявшие у кроватей - свои сбрасывал, а чужие надевал и уходил в них, поэтому санитары советовали прятать свою обувь под матрас. Он как-то рассуждал вслух про грузовые автомобили - что "более слабая - это ГАЗ, ЗиЛ - сильнее, МАЗ - еще сильнее. Но самая сильная машина - это КрАЗ. По шоссе прёт, как танк!" Как-то сидя со мной, он рассказывал про самолёты – и про бомбардировщик Ил-28 и про "Ту-16 с двумя турбинами". В столовой он хватал со столов хлеб, пихал его в рот, а когда его прогоняли, выглядел очень обиженным. "Издеваются" говорил, насупив брови. Вроде он был с 26 лет в поле зрения психиатров, возможно после армии. У него 3 дочки было, вроде нормальные. Младшая 26 лет навещала его, довольно красивая, давала ему курицу вареную, он ее странно жрал. Медсестра как-то щупала ему живот и говорила, почему он такой твердый. В общем, никто его не понимал, а объяснить сам он не мог. Потом где-то через год его левую или правую половину организма парализовало, он стал пускать ртом пену и умер от инфаркта в стенах (застенках) РКПБ. А тогда в 11 палате он пел песню "Ах Арлекино, Арлекино, нужно быть смешным для всех, Арлекино, Арлекино есть одна награда смех". А когда он смо,кал на некоторое время и становилось скучно, Саша, который тогда лежал у стенки, говорил "Толстик, а ну давай ещё Арлекино!" Вообще, где-то с половину пациентов были нормальными адекватными людьми на мой взгляд. Ну, может, психанули там у себя где-то, а у окружающих терпение кончилось. Тот же Саша вроде как-то по линии следствия здесь находился. Вел себя нормально, мыл пол периодически, только через слово ненормативная лексика была. Про него кто-то из пациентов говорил, что он похож на немецкого солдата. «Матка, яйки!» Был там ещё Петя Ковалёв - Пётр Иванович с 1941 года р. Он вроде бы в свое время служил на флоте. По ночам он мог тоже маршировать по коридорам и палатам. Один сотоварищ рассказывал, что сегодня ночью Петя маршировал, подходил к нему, останавливался и рапортовал: "Вас приветствуют военно-морские силы СССР!" В палате наблюдения Петя, сидя на кровати, как-то исполнял "Мурку", красиво интонируя и мелодией передавая мурлыканье. Но в один из первых моих дней Петя медленно ходил по проходу палаты туда-сюда, снимая постепенно с себя всю одежду и говоря, что он – «проституточка», и санитар Володя, не дожидаясь финала этого стриптиза, прификсировал его к кровати. Петя там был долго. У него одно время было такое увлечение - пристраиваться к кому-нибудь и ходить за ним по пятам сзади сбоку на расстоянии метра, как магнитная торпеда. Ты остановился - и он останавливается. Ты возобновляешь движение - и он за тобой. Ты в конце коридора делаешь разворот- и он вместе с тобой делает. То к медсестрам пристраивался, то к пациентам, и я его пару рейсов туда-сюда «водил». А медсестра Елена Николаевна ему потом сказала: «Пеця, не хадзi за мной. Увязауся, як прыклеяны». Когда весной меня стали водить на работу в первую смену в картонажный цех, Петя там тоже был. Там был народ со многих отделений - мужских и женских. Петя там заигрывал с женщинами, баловался, надевая на голову лист картона, как изогнутую крышу, приплясывал с ним вприсядку и напевал что-то вроде плясовых частушек. Женщины смеялись и говорили: "Петя, не балуйся", а он веселился и продолжал всё равно. Но санитар ходил по цеху и мог сделать ему замечание и сказать, чтобы занимался работой. Был ещё в отделении такой Витя Ермолович 26 лет, который мог здорово ходить по полу на одних руках вниз головой. По словам папы, как-то раз, когда мама ждала в коридоре, он проходил мимо (он был на свидании с кем-то из родителей) и представился ей медработником и сотрудником больницы и стал ей рассказывать о своих больших возможностях и заманчивых перспективах. И что мама поначалу приняла это за чистую монету, а потом до нее дошло, и она расстроилась. А как-то мы шли с мамой со свидания по фойе, а Витя там сидел со своим отцом и говорил нам что-то типа как мы на выходные все вместе пойдем в парк или на праздник и говорил «и он пойдёт и она пойдёт», показывая рукой, как будто уверял. А папа его смотрел на нас и грустновато улыбался. А что ещё оставалось делать?

После принятия лекарств типа успокоительных Дима часто говорил: "...И будем дурачками". Каждую неделю, кажется, по средам к нам приходила парикмахерша. Она брила всех, кто не хотел или не мог бриться сам одной бритвой по очереди, мыля лица мыльным помазком. У нас там находился такой Сергей Ставер лет 30, с чем-то вроде бельма на глазу. Он на меня почему-то иногда говорил, улыбаясь, "Нани Брегвадзе". А парикмахерша его запомнила и называла почему-то всё время Стадлером. Ей бы следовало понять, что Стадлер - это скрипач-виртуоз, победитель конкурсов, который записывал пластинки с классической музыкой (к меня есть пластинка с его портретом на обложке), а Алесь Ставер -это белорусский поэт, автор текста песни "Жураулi на Палессе ляцяць", разбившийся в автокатастрофе. Ставер (наш новинковский) вел вроде себя довольно смирно, правда, его как-то санитар привязал, а он через некоторое время стал проситься в туалет по-большому. Ему санитар говорит: "Лежи". А он: "Ой не могу, обосрусь". Не помню, чем кончился поединок, вроде на тот раз отвязали, и он удовлетворил свою нужду. Но как-то днем в коридоре раздался крик медсестры: "Санитара на первый пост!".- это пост у выхода из отделения, там стол с городским телефоном и обычно сидит медсестра. "Санитара срочно вызывают в кабинет стоматолога - Ставер громит зубной кабинет!" - его с группой "товарищей" накануне туда повели. Через может пару месяцев после меня в отделении появился Володя Амбражей с длинным темно-рыжим волнистым хаером. Лет ему было 20 с небольшим, вроде после армии и говорил, что был металлистом. С неделю он ходил по отделению с этими длинными волосами в синей недлинной больничной пижаме с поясом и таких же штанах, а потом пришла парикмахерша и постригла его довольно коротко. Девчонки-медсестры умилялись, одна другой говорила: "Иди посмотри этому длинноволосому патлы состригли - какой хорошенький!" Как уже говорилось, в отделении основная масса пациентов во времени совершала непрерывное движение от прибытия к выписке, правда, небыстро - в Новинках обычно менее 45 суток не держат. И мое внимание на фоне моих переживаний почему-то привлек довольно молодой человек с лысеющей круглой головой, нехуденький. Что-то было в его синих погруженных внутрь глазах такое, что привлекло мое внимание, может быть какое-то ощущение движения жизни или чего-то настоящего. Его звали Гриша Бергер, 32 лет. Он был членом какой-то миссионерской церкви, спонсируемой из-за границы. Церковь вроде христианская, но православие вроде бы считает такое сектами. Он знал Библию, у него было собственное ее понимание. Он рассказывал, как в их церковь для служб закупили новые колонки и усилители. Иногда он молился вслух, сидя на коленях кровати, произнося не текст молитвы, а что-то вроде "Барабарабух" и говорил, что он молится языками (см. послания апостола Павла). Он был довольно физически крепкий и работал вроде грузчиком на полставки. Как-то один из его соседей, когда стемнело, но свет в палате уже был выключен, часов между 21 и 22, стал говорить ему про то, что на окне стоит банка. Банки на подоконнике не стояло, это просто видно были его фантазии или потеря контроля над речью. А Гриша сказал ему, что "Да у тебя уже миражи" и уложил его в кровать. И со временем вышло так, что мы с Гришей стали соседями по койкам, потому что меня снова перевели в палату наблюдения. Месяца через 3 с половиной после моего прибытия мне с помощью также моих родителей удалось уговорить завотделением, чтобы меня выписали. В субботу перед обедом пришла мама с мужем моей сестры Сергеем. Я на него посмотрел и сказал: "Ты мне, Серёжа, не нравишься". Он занимался каким-то бизнесом - изготовлением мебели и у него в тот период дела пошли в гору и он купил первый свой автомобиль Москвич-412 ИЖ. Он до этого приходил и навещал меня тоже, для всех родных моя госпитализация была шоком., и я ему тогда выговорил про все его косяки, которые мне казалось, он совершил по отношению ко мне в начальный период своего появления в нашей семье, о которых я прежде молчал, а теперь я чувствовал, что мне нечего терять и резал всё, что думаю в нелицеприятном стиле, мне потом даже неудобно за себя было. И я говорил, что машину и материальный достаток он получил от недобрых материальных сил - я так тогда рассуждал. И Цой в свое время автомобиль получил от злых сил - считал я, и это его в конечном счете сгубило. И Сережа был в ту субботу на своей машине, а я почему-то тогда отказался выходить из стен РКПБ. Мне показалось, что в городской микрорайонной квартире будет еще хуже, и что я там усну насмерть и захлебнусь в собственном чреве. Вышел Иван Иосифович, и я ему стал говорить, что "Я сделал себя из дерьма, и что не хочу домой". Подобное уже хорошо срабатывало, и меня снова отвели в отделение в палату наблюдения. Я был ослабленный, потому что пища в меня плохо проходила, а гоняли в Новинках неслабо, и я иногда на пару мгновений терял сознание, у меня темнело в глазах, и я валился на пол. Я вернулся в палату, пообедал, насколько можно - компотом и лег, и после обеда мне было как-то очень плохо. Была середина марта, начало проглядывать солнце, и я попросил санитара Валеру чтобы мне помог дойти до умывальника, чтоб я там попил воды. Мне вроде полегчало, но ел я плохо и от еды старался отказываться. А Гриша оказался на соседней койке. И он сказал, что мой пост какой-то сатанинский, и что нечего показывать геройство, и на завтрак принес в металлической миске творог со сметаной и принудительно ложкой покормил меня - я сильно не сопротивлялся. А сам Гриша кушал хорошо, у него был аппетит, он стал активный и подвижный, ходил в физкультурный зал, и его тамошние приятели стали подкалывать и говорить: "Чего ты всё время есть хочешь? У тебя в животе дьявол". Но там это носило даже не характер подкола, а говорилось довольно прямолинейно. Был там ее Дима В. на несколько дней меня старше. Довольно доброжелательный, даже задорный. Лет ему было как мне, но он уже тогда был склонен к облысению, спортивный. Говорил, что занимался, работая в ателье, ремонтом цветных телевизоров, и что ему в голову вставили телевизор, и что вместо третьего глаза (внутреннего зрения) у него теперь в голове телевизор. Рассказывал про свой опыт по "ясновидению" и что он там видел космонавта "Петьку Климука" и некоторые глобальные события с ним и с другими людьми связанные. Рассказывал также про свою тринадцатилетнюю подругу - как они бесконтактным сексом с ней занимаются. И говорил, что врачи поставили ему неправильный диагноз и что у него на самом деле не шизофрения, а паранойя. Бордюр в туалете у нас прежде был выкрашен в синий цвет, но накануне его перекрасили в желтый. А у Димы была своя версия этой перемены."Это говорит, другое 18-е отделение. Нас всех усыпили и незаметно перенесли всех в другое место. Ты заметил, что тут туалет другой? Там был синий, а здесь желтый. Это другое 18-е отделение ". Я ему пытался что-то объяснить, но свою версию он мне проговорил не меньше двух раз в течение одного или двух дней. Мы стали говорить про лечащего врача. Дима говорит: "Ты заметил, какой он странный?" Действительно, у него была какая-то странноватость и глаза часто на мокром месте, никогда не смеялся и вроде почти не радовался."Это, говорит в полголоса, потому, что... - шизофреник".И про других врачей сказал тоже, что у них психические заболевания. Действительно, большинство психиатров, включая женщин, казались мне странноватыми и какими-то очень одинокими. Как-то водили меня, может через месяц после моего поступления, к эксперту - женщине, она была в каком-то женском отделении. Когда меня привели, она стала усиленно интересоваться, принимаю ли я сигналы из космоса. А потом дала какой-то тест, и надо было на листе бумаги рисунками отобразить разные словесные понятия (в частности, страх), которые она диктовала, штук 20 или 30, а потом по рисункам надо было в том же порядке без подсказки вспомнить эти слова-понятия, что она диктовала. Я прошел тест, и она сказала "память у вас хорошая". Но в ней, в этой психиаторше тоже присутствовала какая-то не совсем нормальная грусть - мне тогда так показалось. Где-то через месяц после пребывания в РКПБ я понял, что мне снятся нормальные сны, но "там" я уже не так себя веду, как во снах до 1 октября. Но я иногда жаловался врачу на чувство усталости. Он сказал: "А ты сны видишь? Если ты видишь сны, говорит, значит, у тебя мозг работает и не отдыхает. Надо чтобы ты сны не видел -тогда у тебя мозг будет отдыхать. Мы тебе будем теперь давать снотворное, чтоб ты спал" И стали мне давать. И сны исчезли. Но с годами я понял, что как раз если вижу сны, то отдыхаю и восстанавливаюсь, а не наоборот. Иван Иосифович при встрече меня спрашивал: "Как дела?" Я обычно отвечал:"Хорошо" Надо было отвечать "Хорошо", потому что если скажешь "Плохо", тебе могут назначить какие-нибудь зверские лекарства. Стиль РКПБ вынуждал к неискренности. А как-то раз я спросил в ответ: "А у Вас как дела?" Иван Иосифович ответил:"Плохо у меня дела".Но расспрашивать подробности я не стал – было неудобно. Несколько дней назад тогда мне снился сон, что он чего-то плакал. А умывальник в фойе отделения, из которого пациенты могли пить воду и при надобности мыть руки, потому что остальные умывальники были закрыты на отмычку и открывались обычно только по утрам после побудки, дал течь и плохо закрывался. Его пытались ремонтировать, но потом в нем сантехники из-за того что у них не получалось отремонтировать, отключили горячую воду, а через несколько лет его совсем ликвидировали из коридора. Нет явления - нет проблемы. Остался только один общедоступный умывальник возле первого поста, у входа, но далеко не всех пациентов пускали к первому посту. Появилась там еще через месяца полтора довольно строгая медсестра Галя, видно после отпуска. Она ходила в светло-зеленом медицинском колпаке и таком же халате, длинного телосложения, роста выше среднего, на лицо - ничего так, симпатичная даже, лет 27, но чтобы когда-нибудь улыбалась, я особо не видел, больше распоряжалась. Руководство отделения настаивало, чтобы когда ложились ночью спать, снимали верхнюю одежду - пижамный костюм, спортивные трико, мастерку или свитер - у кого что было - была зима и в бетонном коридоре отделения было довольно холодно. Но большинство пациентов успешно саботировали это предписание. Во первых, так спать теплее, а во вторых, если повесишь одежду на спинку кровати, на завтрашнее утро можешь ее больше не увидеть и вообще уже никогда не увидеть. Тот же Толстик мог ходить одетый слоями в несколько пижам, были и другие подобные "специалисты". Могли утащить и просто где-нибудь бросить или запоганить. Поэтому в таком случае верхнюю одежду надо было прятать, например, под матрас. Но если ночью выйдешь в туалет, всю твою кровать мог переворошить исподтишка какой-нибудь анонимный сосед по палате или какой-нибудь другой Night Prowler. Как-то в инсулиновой 2-й палате ложимся мы спать, медсестра Галя контролирует укладывание, видит, что я ложусь в трико и мастерке и говорит: "А дома тоже в одежде в постель укладываешься?" Я говорю:"Да!" У нее на секунды полторы происходит замешательство, стрелка компаса в голове поворачивается на 180 градусов и она говорит обдуманный за это время противоположный вариант ответа: "Так вот, здесь тебе не дома! А ну раздевайся!" Пациенты за глаза, конечно, между собой обсуждали разных работников. Был такой разговор - кто-то говорит, чего эта медсестра Галя такая, в смысле строгая? А кто-то выдвинул версию, что у неё нет сейчас никакого парня, и поэтому свою неудовлетворенность она выплескивает на пациентов (некоторые пациенты страдают сверхизбыточной пошлостью). Как-то она открывала дверь посетителям, потом папа мне говорит: "Ну эта Галя у вас - строгая!" Другая медсестра - Елена Фёдоровна обладала избыточным чувством юмора, но при этом ее нельзя было назвать смешливой - он проявлялся в ее некоторых фишках. Например, Витю Зуйкова 1957 г.р. она неизменно называла Зуйкин, возможно перефразировав фамилию из анекдота про Вовочку. (Витя был ростом выше среднего и лицом напоминал певца Кая Метова. Мама у него была старенькая, навещала его редко, и он часто хотел есть, и зарабатывал дополнительную порцию гуляша мытьем пола в столовой. Мне он казался там довольно нормальным. Может, дома не умел себя вести?). Ей лет 27 было, она в мединституте окончила несколько курсов, вроде, но оставила его и пошла работать медсестрой. Уколы обычно проводились 2 раза в сутки - утром после завтрака и перед сном где-то ближе к 22 часам. В процедурной стоял белый застекленный шкаф под замком и на нем была надпись "Нейролептики". После вкалывания уколов многих начинало крутить или возникало дрожание конечностей, сковывание или оцепенение, постепенно начинало гнать слюну. Как-то один быстро поковылял после укола из процедурной, а санитар Володя Данилов сказал: "О, смотрите, скрутило прямо как фашистский крест!" Потом начиналась сборка работниками мусора. Из процедурной выносили горы тары из-под нейролептиков - разноцветные картонные коробки из-под ампул с надписями Галоперидол, Аминазин, Трифтазин и др., пустые обоймы из-под таблеток, одноразовые шприцы вроде куда-то сдавались. Санитарка и медсестры шарили по тумбочкам у пациентов и много чего забирали и выбрасывали в мусор - фрукты протухшие, а может и непротухшие, апельсиновые корки, всякие бумажки и целлофановые пакеты. В тумбочках мало чего можно было хранить - разрешалось, например, мыло, туалетную бумагу, зубную щетку, газеты можно. Но ответственности за пропажу администрация не несла. Зубную пасту хранить не рекомендовалось, т.к. некоторые пациенты ее могли найти и с голодухи сожрать. Ручку или карандаш также иметь было проблематично, не говоря уже о более сложной технике. Мусор весь сбрасывали в отдельную большую специальную кастрюлю, туда же сбрасывались бумажки из корзин туалета - в туалете на всех было 2 кабинки с удобством типа "армейское очко" - такие стояли в советских аэропортах, а теперь стоят в общежитиях. Назначались из отделения 2 человека - из благонадежных, которые не сбегут - и волокли за ручки эту кастрюлю вдвоем к контейнеру во двор метров за 400. Тогда контейнер был сменный, и приезжавший мусоровоз на базе ЗиЛ-4331 оставлял порожний контейнер и забирал полный. Потом по возвращении можно было попросить, чтобы дали помыть руки с мылом (мыла в общем доступе не было). Пищевые отходы - всякую кашу, суп, куски хлеба и др. - сливали и бросали в другую большую кастрюлю и вытаскивали на двор - их содержимое забирал приезжавший дед на телеге с лошадью. Но мне мое пребывание в РКПБ напоминало похищение инопланетянами и этот в меру слаженный муравьиный механизм, когда каждый делает свою работу, но в итоге никто не ведает, что же они творят все вместе. Вряд ли медсестры понимали в полной мере действие вкалываемых и назначаемых лекарств, просто так было назначено врачом и написано на листике или в журнале. Отвертеться пациентам было практически невозможно. Как-то медсестра в очередной раз обкалывала назначенную очередь всякими препаратами, горела лампочка, я стою и говорю: "Вот что она делает? Она хоть понимает, что она делает?"- "Она выполняет свою работу"-дрожащим, но твердым голосом ответила за нее санитарка. "Выполняет свою работу!" Почти как во время оккупации - так про полицаев загонявших людей в сарай говорили.. Уколы аминазина считались болючими (мне такого не кололи, аминазин колют буйным, от него валит с ног, мышцы расслабляются и человек засыпает дурным сном), и тем, кому его кололи, на заднее место полагались процедуры прогревания типа УВЧ. Их делали в кабинете физиопроцедур, для этого утром после завтрака и уколов санитар зачитывал пофамильный список, человек 7-10 собиралось на 1-м посту, и их медсестра вела по коридорам в физиокабинет. Меня тоже туда одно время водили – может, в связи с простудой, а может электрофорез на голову питательным раствором каким-то делали. На первом приеме пожилая физиотерапевт мне говорит: "Раздевайся до пояса". А я в шутку спрашиваю - "До пояса сверху или до пояса снизу?" - это я позаимствовал у Джима Моррисона из Doors. Но она даже не улыбнулась и стала на меня орать, что я хулиган. Больше я так старался не экспериментировать. У проекта "Коммунизм" есть такая композиция - "В тюрьме не смеются". Не знаю про тюрьму, но РКПБ - полноценное место лишения свободы. Я как-то где-то через неделю после моего поступления спросил у Володи Якушева, видя что между пациентами всё же происходит на коридоре какое-то общение, есть ли тут какой-то коллективизм, а он ответил мне, что здесь каждый одинок. Группа «Коррозия металла» назвала в одной из своих композиций психиатрическую больницу "санаторием сатаны". Какое-то грязное злое клокотание вентиляторов в курилках- круглосуточно. Душевный холод, голод, неустроенность, пустота, моральное насилие. Но мне эта будничная серость и скука при материальном относительном достатке напомнила песню группы Ария "Мёртвая зона":

Дата добавления: 2015-10-21