управляются мыслью, а не слепыми инстинктами. Просвещение дает им и орудия
действия. Только призывая на помощь просвещенную наукой человеческую изобретательность
государство может успешно бороться с своими соперниками и удержать свое место
в ряду других. Отставая в просвещении, оно неизбежно нисходит на низшую ступень.
Но если государство нуждается в просвещении, то оно должно принимать
во внимание и необходимые его условия. Первое заключается в умственной свободе,
которая составляет движущую пружину всякой умственной деятельности; это-самый
воздух, которым она дышит. Церковь государство может привязать к себе или
даже обратить в свое орудие дарованием ей всякого рода льгот и привилегированного
положения; с светским просвещением такая политика немыслима, ибо оно не оставляет
организованной силы и не заковано в неизменные догматы. Сущность его состоит
в неустанном, свободном движении человеческой мысли, ищущей истины и открывающей
в этом искании все новые и новые орудия и пути. Просвещение, по самой своей
природе, есть независимая сила, свободное веяние духа. ускользающее от всяких
определений и разрушающее всякие преграды,
Именно эти свойства светского просвещения заставляют некоторых писателей
враждебно относиться ко всякому вмешательству государства в эту область. В
покровительстве, которое государство оказывает наукам и искусствам, они видят
положительный вред. На такую точку зрения становился Бокль в своем знаменитом
сочинении о Цивилизации в Англии. Подтверждением этого взгляда может до некоторой
степени служить английская история, которая действительно представляет самобытное
развитие просвещения помимо всякой правительственной деятельности, что не
мешало Англичанам сделаться одним из образованнейших народов мира. Однако,
такое воззрение страдает значительною односторонностью. Там, где, как в Англии,
в общественной жизни господствует начало самодеятельности, на котором зиждется
не только светское просвещение, но и самый государственный быт, там между
обоими элементами само собой установляется необходимое согласие. Но при других
условиях отношения могут быть совершенно иные: иногда государство отстает
от требований просвещения, а иногда, наоборот, оно, с своими практическими
требованиями, стоит впереди. В первом случае происходит разлад, который в
конце концов может привести даже к переворотам; во втором случае государственная
власть стремится насаждать просвещение и таким образом поднять общество к
уровню своих требовании.
Лучшим примером политики последнего рода может служить Россия, где все
развитие просвещения происходило по инициативе правительства. Толчок был дан
могучим гением Петра, который вдвинул Россию в ряды европейских народов. Его
царствование составляет величайшую эпоху не только государственного, но и
общественного развития Русского народа. Его преемники продолжали его дело.
Устроены были университеты, гимназии и разные другие высшие и средние учебные
заведения; молодых людей посылали учиться за границу; требование образования
сделалось условием для достижения высших чинов на службе. Монархи, проникнутые
уважением к просвещению, как Екатерина II и Александр?, требовали образования
и от окружающих. Идущее сверху направление постепенно распространялось и в
средних слоях, всюду пробуждая мысль и потребность учения. Восприимчивая русская
натура легко поддавалась этим требованиям и быстро усвоивала плоды просвещения,
сперва, как водится, с внешней их стороны, а затем, мало-помалу, с большею
основательноетью и глубиной. Возникла русская литература, свидетельствующая
о самостоятельном творчестве народного духа. Русская мысль стала проникать
во все области знания, всюду проявляя свои силы.
Но чем самостоятельнее становится мысль, тем более она ускользает от
внешнего руководства. Правительство может насаждать просвещение, но оно не
в силах его направлять. Скоро оказывается, что взлелеянный ребенок хочет мыслить
сам и не поддается указке. Чем настойчивее стремятся наложить на него руку,
тем более он возмущается против опеки. Тогда правительство объявляет направление
просвещения вредным и хочет ставить ему преграды. Оно установляет строгую
цензуру; нередко оно вступает в союз с церковью и старается светскую науку
подчинить религиозным началам. Такое реакционное движение проявлялось во многих
государствах Европы; но всюду оно имело результатом только полный неуспех.
Назидательный пример в этом отношении представляет Германия в первой
половине нынешнего столетия. Там великие войны освобождения произвели необыкновенное
возбуждение умов; и консерваторы и либералы с одинаким воодушевлением шли
на защиту отечества. Но после мира надежды либералов были обмануты; охранительная
политика Австрии получила полный перевес. При таких условиях, брожение, очевидно,
не могло скоро улечься. Начались волнения в университетах; газеты сделались
органами демократической пропаганды. Наконец, убийство Коцебу обнаружило всю
крайность обострившихся отношении. Тогда, по настоянию Австрии, приняты были
общие меры против печати и университетов. Но они возбудили только общее негодование.
всех мыслящих людей в Германии. Не только либеральные профессора, как Дальман,
но и строгие консерваторы, как Нибур, который был прусским посланником в Риме,
были возмущены. "Я не поклонник германских университетов", писал последний
Штейну в 1822 году; "я считаю их даже извращенными учреждениями; но такого
рода меры внушены скотскою ненавистью (von einem bestialen Hass) к науке и
просвещению и обращены столько же против В. Превосходительства и меня, сколько
против бедных студентов. Впрочем, я боюсь, что наше юношество находится на
плохом пути; но кто в этом виноват перед Богом? Каково это юношество было
в 1814 году, его можно было вести вперед к энтузиазму во имя всего истинного
и ко всякому славному подвигу. Теперь невежество есть рекомендация, а наука
повод к проскрипции"*(94). Результатом того, что Нибур называл скотскою ненавистью
к науке и просвещению, было то, что эти силы обратились против угнетающих
их правительств. Революционное движение 1848 года показало, насколько демократическая
пропаганда, которую думали подавить внешними мерами, успела укорениться в
умах. Она на первых порах все унесла перед собою и пала только вследствие
полной неприготовленности общества к действию.
Для нас, Русских. еще назидательнее результаты стеснительных мер, принятых
в туже эпоху и по тем же побуждениям русским правительством. У нас реакция,
наступившая после великих войн и особенно после несчастного возмущения 1825
года, приняла еще несравненно большие размеры, нежели в Западной Европе. Уровень
образования русского общества был гораздо ниже, а потому отпор был меньше
и меры можно было принимать еще более строгие. Тогда как в Германии книги
были избавлены от цензуры, что давало возможность свободного обсуждения научных
вопросов, а в мелких государствах существовало даже конституционное правление
с свободою печати, у нас правительственная цензура простиралась на все произведения
человеческого ума и достигала размеров, которые были бы невероятны, если бы
они не были точно удостоверены. Записки и воспоминания современников, даже
самых умеренных, свидетельствуют о том неслыханном гнете, который тяготел
над русскою мыслью. Печатание даже чисто ученых книг встречало почти непреодолимые
затруднения; мысль подвергалась самому безобразному и невежественному искажению.
Всякое свободное слово, все, что хотя отдаленными намеками отзывалось либерализмом
или вольнодумством, беспощадно вычеркивалось. Несчастных цензоров сажали на
гауптвахту за совершенно невинные статьи, которые кому-либо из влиятельных
лиц почему-либо не понравились. С 1848 года поход против просвещения сделался
еще более грозным и настойчивым. Вследствие революционных движений в Западной
Европе, все русское юношество и вся мыслящая часть русского общества подверглись
подозрению. Умный и образованный министр, который дотоле хотя сколько-нибудь
ограждал русские университеты от натиска реакции, вышел в отставку. Еще прежде
него вышел просвещенный попечитель Московского учебного округа. На место его
был назначен старый генерал, вовсе не причастный образованию. Число студентов
в каждом университете, кроме медицинского факультета, было ограничено тремястами.
Во время Крымской войны в университеты введено было военное обучение. На кафедры
философии были посажены священники. Цензурные строгости достигли таких размеров,
что печатать что-либо, отзывающееся мыслью, сделалось почти невозможным. Те,
которым довелось жить в те времена, помнят ту невыносимо удушливую атмосферу,
в которую погружено было зреющее русское просвещение. И казалось, что из этого
положения нет исхода. Всемогущее правительство, не знавшее границ своей воле,
тяготело над умственною жизнью общества так, что не давало ему дохнуть.
К чему же окончательно привела эта политика? Непосредственным результатом
было то, что все способное мыслить и чувствовать, без различия направлений,
умеренные и крайние, славянофилы и западники, обратились против правительства.
Трудно измерить ту глубину ненависти, которая накипела в эти печальные годы
в сердцах русских образованных людей. Записки Герцена могут дать об этом некоторое
понятие. И, как естественно в таком положении, крайние направления получали
все больший и больший перевес. К ним переходили даже люди склонные к консервативному
образу мыслей. Разумеется, явно высказываться они не могли; но на частных
сходбищах, в литературных кружках, велись горячие прения; на кафедре раздавалось
более свободное слово. С помощью всяких изворотов и умолчаний мысль пробивалась
и в журнальных статьях, которые, падая на восприимчивую почву, получали самое
широкое распространение. Русское общество приучилось читать между строками,
угадывать то, что не досказывалось. Всякий даже отдаленный намек встречал
восторженное сочувствие и переходил из уст в уста. Под всеподавляющим гнетом
происходила тайная работа, но вместе накоплялись и семена ненависти и озлобления.
И когда наконец, с переменой царствования и под влиянием внешних событий,
этот гнет был снят, и долго подавленная мысль ринулась на открытое ей поприще
со всем упоением новоприобретенной свободы, умеренное направление скоро было
перегнано крайним. Привыкшее к оппозиции, общество смотрело с оппозиционной
точки зрения даже на самые благие начинания правительства. Под официальными
заявлениями преданности скрывалось неисцелимое недоверие. Всякое слово в пользу
власти разом лишало писателя популярности; напротив, крайние направления приобретали
все больше и больше влияния. Скоро они от слова перешли к делу и проявились
в социалистической пропаганде, которая поставила себе целью разрушение всего
существующего общественного строя. Когда же злодеяния этой партии вызвали
наконец реакцию и в правительстве и в самом обществе, умеренное направление
опять осталось в накладе. При разгаре страстей, голос благоразумия менее всего
может рассчитывать на успех. Борьба умеренных людей с крайними партиями становится
тем затруднительнее, чем менее она находит поддержки в правительстве. Последнее,
становясь на сторону односторонней реакции, тем самым способствует развитию
другой крайности. Здоровая середина исчезает под напором противоположных течений.
Между тем, правительство должно дорожить именно этими средними, здоровыми
элементами, которые представляют истинное зерно просвещения. Движение человеческой
мысли состоит не только в открытии новых путей, но прежде всего в сохранении
и упрочении приобретенного. В этом заключается истинное существо развития.
Только при этом условии прошедшая работа не пропадает даром; только этим установляется
живая связь поколений, составляющая сущность исторического процесса. Мысль,
оторванная от своих корней, теряет почву. В общественной жизни, в особенности,
прочно только то, что имеет корни в прошедшем. Не отрицание, а постижение
исторического содержания составляет задачу науки. Истинное просвещение старается
связать противоположные элементы, становясь посредине между узким и упорным
отстаиванием прошлого и легкомысленным скаканием к неизвестному будущему.
Поэтому оно представляет самую надежную опору государственного порядка, имеющего
в виду исполнить настоящую задачу государства-сохранять, улучшая. Поэтому
и государство должно им дорожить. Отталкивая от себя просвещенных людей, оно
подрывает собственные свои основы. Правительство, которое хочет подавить просвещение,
может временно удержать свое положение, но оно имеет против себя будущее.
Ибо просвещение есть, по существу своему, прогрессирующий элемент, который
или явным натиском или тайными изворотами разрушает все преграды и тысячью
путями завоевывает себе большее и большее место в человеческой жизни. Вступить
в борьбу с элементом, одаренным такою энергией и такою эластичностью, есть
совершенно безумное предприятие, не имеющее ни малейшего шанса на успех.
Но если государство должно искать союза с просвещением, то оно, прежде
всего, должно признать в нем независимую силу. С ним можно обращаться, как
с ребенком, пока оно само еще ребенок. Но как скоро оно пришло к самосознанию
и почувствовало свою самостоятельность, к нему следует относиться с уважением,
признать в нем союзника, с которым надобно считаться, а не орудие, которым
можно действовать по произволу. Поэтому нет более превратной политики, как
та, которая всякую самостоятельную мысль считает явлением революционным и
осуждает независимость наравне с возмущением. А именно к этому склонна власть,
не знающая границ своей воли. Она привыкла видеть, что в юридической области
все перед нею склоняется; а тут она встречает духовную силу, которая не поддается
никаким внешним требованиям и следует только собственному убеждению. В обществе,
для которого безусловное повиновение есть закон, это представляется каким-то
ненормальным, даже чудовищным явлением. Но если умеренность, вообще, составляет
первое требование здравой политики, если самоограничение есть высшее нравственное
свойство власти, то здесь эти требования выдвигаются с особенною настойчивостью,
ибо здесь власть имеет дело с силою, которую никакими средствами нельзя удержать
в повиновении. Управлять с независимыми силами, без сомнения, гораздо труднее,
нежели обращаться с слепыми орудиями; но зато результат несравненно плодотворнее.
Надобно только ясно сознавать свою задачу, знать, что государство может делать
и чего оно должно искать.
Меры, которые могут быть приняты в этой области, двоякого рода: отрицательные
и положительные. Одни имеют в виду предупреждение или пресечение вредных и
опасных явлений, вторые - содействие просвещению.
Меры первого рода требуют особенной осторожности, ибо они часто могут
приносить более вреда, нежели пользы. Безусловно отвергать их нельзя, и тут,
как во всей области политической деятельности, все зависит от временных и
местных условий, от состояния общества, от его умственного уровня, наконец
от образа правления. В свободных государствах естественно допускается полная
свобода теоретических изысканий, составляющая главное условие умственного
развития. Свобода духа находит здесь высшую свою гарантию. При неограниченном
правлении полная свобода идет в разрез с существующими учреждениями. Здесь
по необходимости пытливому разуму полагаются границы, сообразно с требованиями
общественной жизни. Они тем теснее, чем ниже умственный уровень общества,
чем менее оно заключает в себе самостоятельных сил и способности судить о
теоретических вопросах. Но именно тут всего легче, вместе с вредными или опасными
проявлениями мысли, подавить и самостоятельные зародыши ее развития или толкнуть
ее на неправильные пути. Мы видели, к каким печальным последствиям приводит
в этом отношении ложная политика. Можно положить общим правилом, что предупредительные
меры против чисто теоретических изысканий всегда составляют зло. Они приложимы
к летучей литературе, но никак не к книгам, которые во всяком случае должны
быть изъяты от предварительной цензуры. Без этого немыслимо здоровое и правильное
умственное развитие. Самые меры пресечения в отношении к книгам должны руководиться
законом, а не произволом. Административные кары опятьтаки приложимы к ежедневной
летучей литературе, а не к сочинениям, на которые положены нередко целые годы
кропотливых изысканий. Изъятие их от произвола требуется уважением к мысли
и труду. Конечно, и в объемистом сочинении можно проводить всякого рода разрушительные
учения; но против этого должен действовать закон. а не произвол. Закон должен
определить, что разрешено и что дозволено. При этом следует иметь в виду и
состояние умов, и образ правления, и религиозные страсти, наконец даже предрассудки
общества; но когда законом установлены известные пределы, писатель знает,
что можно говорить и чего нельзя. Он не принимается за долголетнюю работу,
рискуя тем, что плод ее будет уничтожен случайною прихотью узкого администратора.
Конечно, в области мысли определить границы дозволенного и недозволенного
весьма мудрено; тут всегда остается широкое поле для оценки. Но именно для
этого и существует независимый и беспристрастный суд, которому эта оценка
должна быть поручена. Равно удаленный и от односторонности бюрократических
взглядов и от общественных увлечений, соединяя в себе сознание требований
порядка и внимание к существенным желаниям общества, он один может дать надлежащие
гарантии, как власти, взывающей к каре, так и мысли, ищущей свободы. Этим
путем всего легче и правильнее установляется и постепенное расширение умственной
свободы, составляющее высшую цель самых карательных мер. Чем более зреет общественная
мысль, обставленная надлежащими гарантиями, тем более эти меры становятся
бесполезными. Высшее развитие просвещения вовсе их не допускает; с водворением
духовной свободы они отпадают сами собой.
Совершенно иное значение имеют меры, содействующие просвещению. И тут,
как сказано, государство должно отказаться от мысли, что оно может давать
направление науке и литературе. Но на высших ступенях, также как и на низших,
оно может и должно иметь попечение о рассадниках просвещения, в которых воспитывается
юношество. В Общем Государственном Праве были рассмотрены, как учреждения,
которые устраиваются государством, так и вопросы, при этом возникающие. Эти
вопросы, прежде всего, технического свойства, касающиеся педагогии; их здесь
не место обсуждать. Но к ним примешиваются и вопросы политические. В низших
школах они касаются отношения к церкви, в высших-свободы преподавания.
Об отношениях к церкви и духовенству мы уже говорили. Мы видели, что
при всей громадной пользе, которую доставляет союз с церковью, государство
не может отказаться от собственного заведывания народною школой, а этим установляется
светский характер последней, ибо государство само есть светское учреждение.
Здесь, как и везде, первое правило здравой политики состоит в соображении
существующих условий. Там, где церковь издавна заведывала народною школой
и показала в этом деле свою силу и свое умение, изъятие школы из ее ведомства
должно совершаться не иначе, как с величайшею осмотрительностью, только тогда,
когда этого настойчиво требуют интересы светского образования или когда это
вынуждается властолюбивыми притязаниями духовенства. Напротив, там, где школы
возникли и устроились деятельностью светских лиц, подчинение их церковной
власти составляет ничем не оправданное посягательство на их самостоятельность.
Если оба элемента, светский и церковный, оказывают одинаковое рвение к этому
делу, то предоставление нм свободы, под надзором государства, составляет наилучшее
решение вопроса. Но всего хуже искусственное возбуждение соперничества, там,
где оно в действительности не существует. Вместо желанного согласия водворяется
взаимная вражда, здоровые светские элементы отвращаются от властолюбивой церкви,
а вместе и от государства, которое поддерживает ее притязания. Такой порядок
вещей идет наперекор тем целям, которые государство должно поставить себе
в народном образовании. И чем более развивается светское просвещение, чем
более оно заключает в себе сил, тем менее оно поддается церковному влиянию.
В недавнее время проект прусского правительства, подчиняющий в некоторой степени
народные школы духовенству, встретил такой единодушный отпор во всех просвещенных
слоях общества, что министерство принуждено было взять его назад. А так как
светское просвещение, по существу своему, есть развивающееся начало, то ему
и в этом отношении принадлежит будущее.
Еще в гораздо большей степени свободное развитие светского просвещения
требуется в высших школах. Относительно университетов, задача политики, имеющей
в виду истинные интересы просвещения, заключается в том, чтобы образовать
из них самостоятельные корпорации, одаренные внутренними силами и способные
иметь нравственный авторитет над обучающимся юношеством. В первой части курса
мы видели, что в этом состоит истинное существо университетов. Они призваны
быть не только учебными заведениями, но и рассадниками науки, центрами умственной
деятельности. От них зависит в значительной степени настоящее и, еще более,
будущее умственное развитие общества. Но именно это развитие требует прежде
всего свободы, а свобода возможна только при независимом положении учащей
корпорации. Без этого не могут создаться ни крепкие умственные силы, ни нравственный
авторитет. Поэтому, всякие стеснительные меры, всякие стремления к подавлению
самостоятельности университетов и к введению в них бюрократического элемента
могут принести только вред народному просвещению. Чем последовательнее проводятся
такие меры, тем значительнее проистекающее от них зло. Мы уже указывали на
печальные плоды такой политики. Она понижает умственный и нравственный уровень
общества и возбуждает против государства силы, которые ему полезно иметь за
себя.
Без сомнения, о безусловной свободе университетского преподавания не
может быть речи. Университет не есть открытое для всех поприще, на котором
каждому предоставляется возвышать свой голос. Он имеет свое призвание, которое
налагает на него известные обязанности, а с тем вместе установляет для мысли
известные границы. Эти границы полагаются требованиями науки и преподавания.
Государство не может допустить, чтоб университетские кафедры делались центрами
и орудиями разрушительной пропаганды. Но желательно, чтобы всякие уклонения
от истинных целей преподавания пресекались собственною внутреннею деятельностью
и нравственным авторитетам корпорации. Только в крайних случаях может быть
допущено внешнее вмешательство власти. Условием для этого служит хороший состав
самой корпорации. В этом деле государство не может оставаться безучастным.
Если выбор профессоров полезно предоставить самим университетам, которые могут
быть лучшими судьями ученых достоинств, то государственной власти во всяком
случае принадлежит право утверждения. Самовосполняющиеся корпорации, особенно
при невысоком уровне образования и при отсутствии конкуренции, легко могут
обратиться в замкнутые кружки, покоящиеся на своих привилегиях и перестающие
заботиться об истинном своем призвании. Контроль государственной власти полагает
этому преграды. Но контроль, в свою очередь, не должен превращаться в опеку.
Государству в деле высшего просвещения принадлежит содействие, а не руководство,
к которому оно неспособно. Оно никогда не должно упускать из вида, что оно
имеет дело с независимыми силами, с которыми надобно обращаться с уважением
и осторожностью. Просвещение, более нежели какая либо другая область, требует
бережного и внимательного к нему отношения. Только многолетнее и неуклонное
шествие по намеченному правильному пути обеспечивает надлежащий успех. Всякие
же реакционные меры, в особенности всякие колебания между послаблениями и
произволом. здесь вреднее, нежели где-либо. Они вносят смуту в умы, возмущают
нравственное чувство и подрывают необходимый авторитет. Здесь всего более
необходимы ясность взгляда и твердость направления.
Для того, чтоб исполнить эту задачу, необходимо, чтобы лица, которым
вверяется управление народным просвещением, сами стояли на высоте этого просвещения.
По-видимому, это - самоочевидное, даже элементарное требование; а между тем,
на практике, оно с разных сторон встречает препятствия. В конституционных
государствах существенною помехой служит парламентское правление, в котором
министерские места замещаются далеко не всегда в видах общественной пользы,
а обыкновенно в интересах господствующей партии. Вследствие этого, управлять
народным просвещением часто призываются лица, вовсе к тому не приготовленные.
Поправкою этому злу может служить только учреждение постоянного Совета, независимого
от смены партий и составленного из людей, обладающих бесспорным знанием и
авторитетом. Если он не заменяет инициативы министерства, то этим способом,
по крайней мере, существующий порядок ограждается от произвола. В неограниченных
правлениях является помеха другого рода. Она заключается в свойствах владычествующей
бюрократии, которой обыкновенно вверяется управление. Бюрократия всегда склонна
к рутине и формализму; всякое свободное движение ей неприятно. Но именно это
есть смерть для тех независимых сил, с которыми ей приходится иметь дело.
Они неизбежно глохнут, как скоро они поддаются ее влиянию; если же они оказываются
непокорными, их признают революционными, и тогда начинается глухая борьба,
в которой окончательно гибнут интересы просвещения. От управляющих лиц требуется
уже не понимание истинных его задач, а податливость реакционным течениям и
полное презрение ко всякому свободному движению мысли. При таких условиях,
о сколько-нибудь разумной системе, конечно, не может быть речи. Бюрократическое
управление есть пагуба истинного просвещения. Если, вообще, неуважение к независимым
общественным силам производит расстройство государственной жизни, то нигде
это зло не выражается так ярко, как именно здесь. В политике нельзя не настаивать
на той основной истине, что, государство не есть только организация силы,
а сложная система. состоящая из разнообразных элементов. Подчинение последних
высшему единству не исключает относительной их самостоятельности, а требует,
напротив, внимательного соображения с свойствами каждого и с присущими им
силами и способностями. Чем более эти силы имеют духовный характер, тем менее
они поддаются внешнему принуждению и тем бережнее следует к ним относиться.
На этих началах основано и самое устройство государственного управления,
которое мы рассмотрим в следующей главе.
Глава V. Централизация и местное самоуправление
Два элемента соединяются в организации государственного управления: государственный
и общественный. Если бы государство было только явлением силы, то вся его
задача ограничивалась бы хорошим подбором и устройством собственных орудий.
Но так как оно представляет сложный организм, составленный из свободных лиц
и разнообразных общественных групп, имеющих свою собственную силу и деятельность,
то необходимо предоставить последним известное участие в управлении, стараясь
лишь связать их так, чтоб он в существенных вопросах подчинялись центральной
власти и действовали согласно для общей пользы. В этом и состоит задача политики.
Собственное орудие государства, как мы уже видели, есть бюрократия, или чиновничество.
Она имеет тем большее значение, чем больше политическое тело организуется
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |