религиозно-нравственный союз, но в значительной степени господствовала и в
гражданской области, составляя высшую общественную связь и заменяя собою разложившееся
государство. С развитием нового государственного строя это положение существенно
изменилось; гражданское призвание церкви отпало, а между тем, те материальные
средства, которые даны были для исполнения этого призвания, сохранялись неподвижными
и неизменными в руках духовенства. Церковные имения на веки изъяты были из
гражданского оборота. Самое распределение их было чисто случайное и вовсе
не соответствовало общественной цели. Громадные имения принадлежали монастырям,
которых существенное назначение состоит в том, чтобы служить убежищем скорбных
душ. Их богатства только привлекали и плодили несметные толпы нищих. Значительными
доходами пользовалось и высшее духовенство, епископы и каноники, что давало
им средства жить в роскоши, а нередко и в праздности, тогда как обделенное
низшее духовенство, на котором лежало ближайшее исполнение обязанностей относительно
духовной паствы, находилось почти в нищете. Такое положение, очевидно. не
соответствовало изменившимся требованиям. Поэтому, не только революционеры,
но и самодержавные государи постоянно стремились к упорядочению этих отношений.
Тот же вопрос возникал и в католических странах, и в протестантских и в православных,
совершенно независимо друг от друга. Церковные имения были отобраны в казну
в России прежде, нежели это совершилось во Франции. Этим обозначается переход
от средневекового порядка к новому, от первенства церкви к первенству государства
в гражданской области. Вопрос состоял лишь в том: следовало ли только урегулировать
существующее положение, установив лучшее распределение церковного достояния
и отобрав излишки, или же разом покончить с старым порядком и поставить духовенство
на жалованье??Этот вопрос поныне -еще возникает в тех странах, где означенный
переворот доселе не совершился. Он может решаться различно, в зависимости
от политических и экономических соображений, от положения церкви в государстве,
от возможности соглашения. Вступаясь в эту область, государство очевидно нарушает
существующие интересы; оно возбуждает против себя самую влиятельную часть
духовенства, а через него и остальных. Соглашение в особенности трудно там,
где церковь имеет независимого внешнего главу. Тут могут произойти столкновения,
мучительные для совести граждан и опасные для внутреннего мира. Поэтому здесь
всегда следует поступать с большою осторожностью. Государство может решиться
на самовластное действие только таи, где требование настоятельно, а соглашение
невозможно. В таком случае это акт войны с духовною властью, что всегда составляет
великое зло и далеко не всегда сопровождается успехом.
Что касается до самого результата этих мер, то выбор того или другого
способа обеспечения духовенства представляет, как и все учреждения, выгодные
и невыгодные стороны. Без сомнения, обеспечение духовенства землями связывает
его с гражданскою жизнью, дает ему независимое положение, а вместе и возможность
исполнять свое благотворительное и учебное призвание. Но, с другой стороны,
оно вовлекает его в материальные заботы и развивает в нем частные интересы,
которые могут идти в разрез с его духовным призванием. Едва ли такое положение,
независимое от светской власти, может служить противодействием влиянию внешнего
главы. Напротив, чем тверже духовенство стоит на своих ногах, тем более оно
готово сплотиться около общего вождя, ибо это дает ему высшую силу в борьбе
с законными требованиями светской власти. Состоя на жалованье у правительства,
духовенство находится от него в большей или меньшей зависимости, а это служит
некоторым противовесом подчинению внешнему главе. Независимость церкви через
это умаляется, но влияние государства увеличивается. Который из этих двух
элементов требует усиления это зависит от временных и местных условий. Общего
правила тут нельзя положить. Нельзя при этом упускать из вида и то, что притесняемая
церковь всегда имеет обильные источники дохода в добровольных подаяниях верующих.
Только при оскудении религиозного духа материальные средства понуждения, употребляемые
государством, достигают цели. Но при таком условии они вовсе даже и не нужны.
Все это относится преимущественно к церкви господствующей, которая обыкновенно
пользуется особенными имущественными льготами и пособиями. Но это равно прилагается
и к церквам признанным. Не обладая привилегированным положением. они могут
иметь собственные имущества или получать большие и меньшие пособия от государства.
Устройство их может быть разное, и так же разнообразны могут их отношения
к государству. Они зависят, как от самого характера и внутреннего устройства
церкви, так и от местных и временных условий, от исторических причин, от возможности
соглашения. Общее правило политики относительно всех их состоит в том, что
государство, по возможности, должно жить с ними в мире, оказывая им защиту
и покровительство, и признавая в них высокую нравственную силу,. которая
руководит совестью более или менее значительной части граждан. Менее всего
государство должно вступаться во внутреннее их управление. Система признанных
церквей установляет далеко не такую тесную связь между государством и церковью,
как система господствующей церкви. Поэтому государство должно вступаться только
там, где это право дано ему законом,утвержденным обоюдным согласием. Правительство,
выходящее из этих пределов, рискует возмутить совесть верующих и подорвать
свой собственный авторитет. Мы видели, к чему привела попытка Карла?-го ввести
в Шотландию англиканскую литургию. Точно также стремление Французского Учредительного
Собрания 1789 года регулировать церковное управление вызвало всеобщее сопротивление
и повело к падению религии; только Конкордат Наполеона?-го восстановил правильные
отношения. На наших глазах поход непреклонного князя Бисмарка против католической
церкви кончился тем, что он принужден был идти в Каноссу и сложить оружие
перед папскою властью.
Не всегда однако миролюбивая политика возможна. Если существенный интерес
государства состоит в том, чтобы жить в мире с церковью, то, с другой стороны,
оно обязано охранять независимость светской области против притязаний духовенства.
Но именно на этой почве возникают столкновения. И католическое властолюбие
и протестантский пиэтизм стремятся подчинить себе светскую область, взять
в свои руки в особенности воспитание юношества, употреблять орудия духовной
власти для деятельности на политическом поприще. Нередко само государство
способствует этим стремлениям, надеясь найти в церкви союзника против революционных
идей. Но этим оно вооружает против себя независимые светские элементы, которые
тем более дорожат своею свободою, чем большая им грозит опасность со стороны
союза двух могучих властей. Они обращаются против государства, забывающего
истинное свое призвание, а это ведет не к ослаблению, а к усилению революционных
идей. В недавнее время проект прусского правительства подчинить школы надзору
духовенства вызвал такую бурю в германских университетах и во всех представителях
светского образования, что министерство принуждено было взять свое предложение
назад. Если же, наоборот, государство дает отпор притязаниям церкви, последняя
поднимает вопль о нарушении ее свободы и жалуется на гонения. При таких условиях,
сохранить должную меру не всегда легко. Здесь твердость должна соединяться
с миролюбием. В этом проявляется практический смысл государственных людей.
В общественном же мнении умиротворению всего более способствует распространение
здравых понятий об отношениях государства к церкви.
Всего труднее достигнуть этого там, где духовенство имеет стремление
вмешиваться в политические дела и играть политическую роль. В Бельгии, с самого
отторжения ее от Голландии в 1831 г., клерикальная партия составляет один
из самых могущественных факторов политической жизни. В Германии такая партия
сплотилась:и организовалась в видах отпора антицерковной политике князя Бисмарка.
В особенности обострились отношения во Франции. Здесь духовенство выступило
противником республиканских учреждений; оно служило связью различных монархических
партий в их походе против республики. Такая политика, в свою очередь, вызвала
вражду со стороны республиканцев. Они в клерикализме увидели главного своего
врага. Изданы были законы, совершенно изгоняющие религиозное преподавание
из школы, ибо невозможно было отдать воспитание юношества в руки людей, которые
стремились к ниспровержению существующего порядка. Проведенная во всей строгости
всеобщая воинская повинность была распространена и на учеников семинарий.
Католическое духовенство сочло себя угнетенным; возгорелась борьба на почве
отношений государства к церкви. Даже примирительная политика Льва XIII могла
лишь несколько ее умерить, но не утишить. Миролюбивое направление явилось
слишком поздно, когда страсти уже разыгрались и доверие было подорвано. Взаимная
вражда поддерживается тем, что властолюбивое духовенство всетаки не хочет
отказаться от своей политической роли. Общественная совесть не может не возмущаться,
когда раскрывается, что верующие граждане лишаются причастия за то, что они
на политических выборах подают голос за неугодных духовенству кандидатов.
Положить конец этим злоупотреблениям может только воодушевленное искренним
желанием мира руководство высших духовных властей. Те, которые всю вину в
этих ненормальных отношениях возлагают на нетерпимость радикалов, смотрят
на вещи с крайне односторонней точки зрения. Беспристрастный наблюдатель должен,
напротив, сказать, что главная вина падает на властолюбие католического духовенства,
которое вызывает и поддерживает нетерпимость его врагов. Радикалы были бы
бессильны, если бы католики не давали им оружия в руки.
Многие видят исход из этого положения в совершенном отделении церкви
от государства. Этим способом вопрос переносится на почву свободы, которая
одна может разрешить затруднения. Католическое духовенство утверждает, что
ему не может быть возбранено такое же участие в политических выборах, какое
принадлежит всем гражданам. На это ему отвечают, что другие граждане не имеют
в руках духовной власти, которую можно употреблять для насилования совести.
Когда же эта власть признается и поддерживается государством, то последнее
не только получает право, но и берет на себя обязанность положить пределы
ее злоупотреблениям. Однако, исполнить это оно бессильно, ибо оно не может
вмешиваться в сокровенные отношения между верующими и их духовными отцами.
При таких условиях лозунгом либерализма естественно становится начало, провозглашенное
Кавуром: "свободная церковь в свободном государстве". Но осуществлению этой
программы препятствуют, с одной стороны, интересы церкви, которая не хочет
лишиться выгод, получаемых от государства, а с другой стороны интересы государства,
которое не хочет лишиться своего влияния на церковь. Пока оба союза живут
в мире, такое отношение может сохраняться; но с обострением борьбы разрешение
связи, при обоюдной свободе, становится неизбежным.
Неприязненное отношение к церкви делается особенно опасным для государства,
когда церковь связана с покоренною и враждебною народностью. Таково, например,
положение католической церкви в Ирландии и в Польше. Здесь вся политика государства
должна быть направлена к тому, чтобы разъединить эти два интереса. Когда к
подавлению народности присоединяется религиозное гонение, то вражда достигает
крайней степени напряженности. Государство соединяет против себя две высшие
нравственные силы, какие существуют в человечестве: любовь к отечеству и привязанность
к своей вере. Этого можно избежать только остерегаясь всякого посягательства
на права совести и малейшего намека на религиозное притеснение. В свободных
государствах возможное ослабление борьбы достигается уничтожением, как религиозных,
так и политических стеснений. В Англии эманципация католиков и уничтожение
господствующего положения англиканской церкви в Ирландии были актами мудрой
политики. Если борьба этим не прекратилась, то это зависело от других причин,
главным образом от аграрного вопроса, который составляет здесь камень преткновения.
В государствах, где политическая свобода или вовсе не признается или не имеет
такого широкого развития, подобная система, конечно, не может быть принята.
Но и тут надобно держаться основного правила: не толкать церковь в ряды врогов
гонением и притеснением, а стараться, напротив, приобрести на нее влияние
дарованием ей тех или других льгот. Тут всего более требуется политический
такт, соединение твердости с мягкостью. Твердость нужна не только для пресечения
враждебных действий, но и для вынуждения уступчивости с противной стороны.
При всяких переговорах полезно дать почувствовать, что имеешь силу в руках.
По неумеренное или неуместное употребление силы может породить только большее
зло, возбуждая страсти и подавая справедливые поводы к нареканиям. Целью все-таки
должна быть не вражда, а умиротворение. На религиозной почве оно всего более
необходимо и всего скорее достижимо. Подавленная народность, пока в ней есть
жизнь, никогда не примирится с своим угнетенным положением; но церковь имеет
свою сферу деятельности, которая неотъемлемо ей принадлежит и в которую государство
не имеет права вступаться. Самые властолюбивые церкви, стремящиеся к захватам
в гражданской области и проявляющие узкую нетерпимость, когда государство
ищет их содействия, весьма хорошо уживаются со всякого рода правительствами.
В Соединенных Штатах католицизм не требует себе никаких привилегий, а довольствуется
полною свободой.
Эта последняя система основана на совершенном отделении церкви от государства.
Там, где среди народонаселения господствуют разнообразные вероисповедания
и нет исторической связи между известною религиозною формой и развитием народности,
она представляет самое рациональное разрешение религиозного вопроса. Но там,
где значительное большинство народонаселения принадлежит к известной церкви
и эта церковь обладает крепкою организацией, которая делает ее могущественною
политическою силой, государству трудно оставаться к ней вполне безучастным.
Отсюда стремление сохранить политическую связь, оставаясь при системе признанных
церквей. Только обострение борьбы, как замечено выше, может привести к совершенному
отделению церкви от государства. Но и при полной свободе отношения тем затруднительнее,
чем могущественнее сама церковь и ее нравственный авторитет в народе. Только
обоюдная умеренность и долговременная привычка к свободе могут смягчать столкновения.
Наоборот, величайшею помехой мирному сожительству является фанатизм, как религиозный.
так и антирелигиозный. Тут вопрос разрешается не столько государственною политикой,
сколько развитием нравов и понятий. Только распространение истинного просвещения
может привести к утверждению правильных отношений.
Эти затруднения не имеют места в отношении к вероисповеданиям, не имеющим
ни широкого распространения, ни крепкой организации. Сюда принадлежат многочисленные
христианские и нехристианские секты. К ним вполне приложима система терпимых
церквей, даже совместно с господствующею церковью или с признанными вероисповеданиями.
Тут основным началом должна быть самая широкая терпимость. Этого требуют не
только неискоренимые права совести, не только справедливость и человеколюбие,
составляющие высшие руководящие начала государственной деятельности, но и
здравая политика, не ослепленная узким фанатизмом или ложным пониманием отношений
государства к церкви. Истинное зло для государства составляет не распространение
сект, а их подавление. Распространение сект свидетельствует о подъеме религиозного
чувства в народе. Оно является результатом высоко нравственных, а не каких-либо
низких, корыстных или безнравственных стремлений. Переходят в секты те люди,
которых душа не находит удовлетворения в официальном формализме, а ищет живого
духовного единения с Верховным Источником всякой жизни. Какими путями происходит
это приближение души к Богу, совершающееся в глубине совести, это скрыто от
человеческих взоров и менее всего подлежит ведению государственной власти.
Государство обязано только не касаться этих святых отношений, в которых человек
обретает высший подъем духа и в которых, поэтому, и оно само обретает высшие
нравственные силы, ибо от нравственных сил общества зависит и нравственная
сила государства. Напротив, посягательство на святыню совести понижает нравственный
уровень государства, которое делается орудием узкого фанатизма. Нарушая требования
справедливости и человеколюбия, оно, как уже было замечено выше, не только
сеет озлобление и ненависть в угнетенных, но возбуждает против себя благороднейшие
сердца среди граждан, которые возмущаются произволом и насилием, учиняемым
над совестью.
Поэтому, даже там, где религиозные секты носят более или менее враждебный
государству характер, к ним следует относиться не иначе, как с величайшею
осмотрительностью. Обыкновенно враждебное государству настроение вызывается
именно угнетением. Когда людей оставляют в покое и оказывают им покровительство,
они не чувствуют никакой злобы. Есть секты, которые признают долгом совести
не исполнять известных государственных требований, которые отказываются, например,
от принесения присяги или от военной службы. В государствах, где господствуют
правильные взгляды на права совести и человеколюбивые отношения к подданным,
эти требования заменяются другими, не нарушающими религиозных понятий секты.
Квакерам разрешается, вместо присяги, простое утверждение своим словом; с
меннонитов, вместо военной службы, взимается особенная подать. Есть и такие
секты, которые отказываются от исполнения каких бы то ни было государственных
обязанностей. Но и тут, пока они оказывают только страдательное сопротивление,
нет никакой необходимости прибегать к строгим карам; достаточно тех принудительных
мер, какие принимаются, например, против неисправных плательщиков. Во всяком
случае, государство должно избегать всякой жестокости. Это составляет безусловное
требование не только человеколюбия, но и политики. Дать возможность всем частям
подвластного населения жить в мире и пользоваться беспрепятственно плодами
своего труда, таково высшее призвание его на земле. Насилие оправдывается
только там, где без него нельзя обойтись, а жестокость не оправдывается никогда.
Она только возмущает совесть и остается пятном на государственной и народной
жизни.
С этой точки зрения следует смотреть и на те вопросы, в которых к религиозным
мотивам присоединяются и другие соображения; таков вопрос еврейский. Он имеет
свою долгую и печальную повесть. На поприще всемирной истории были два народа,
которым человечество обязано высшими своими духовными благами: Эллины и Евреи.
От первых оно получило те высшие начала светской культуры, которые легли в
основание всей новой цивилизации; вторым оно обязано всем своим нравственным
достоянием. Но первые, как весенний цвет, исчезли, совершив свое дело; вторые
же, униженные, угнетенные, рассеянные по всей земле, сохранили в течении тысячелетий
непоколебимую веру в завет своих предков, а вместе с тем крепкую внутреннюю
связь и резкие черты национального характера. Мало того; это удивительное
племя, щедро одаренное самыми разнообразными талантами, сумело среди самого
унижения сделаться общественною силой. С непреоборимою крепостью духовного
строя у него соединяется изумительная изворотливость в денежных делах и ничем
не смущающаяся настойчивость в преследовании своих целей. Вследствие этого,
уже в средние века Евреи сделались главными капиталистами среди европейских
народов. К ним самые их притеснители должны были постоянно обращаться за помощью.
Когда же, с устранением религиозного гнета и с водворением общей свободы,
перед ними открылось широкое поле для деятельности, они сделались царями финансового
мира. И на всех других поприщах, в науке, в искусстве, в литературе, особенно
в журналистике, в самых разнообразных общественных сферах, они заняли выдающееся,
а иногда господствующее положение.
Но именно эти успехи презираемого племени возбудили против него усиленную
неприязнь, которая в значительной степени продолжается и доселе. Между тем
как законодательства установили всеобщую свободу и гражданское равенство,
между тем как в нравах и понятиях образованных обществ водворялись начала
терпимости и человеколюбия, в массах, направляемых слепыми инстинктами и пошлыми
побуждениями, продолжала держаться упорная вражда к чуждому элементу. С религиозною
нетерпимостью соединяются самые низменные человеческие чувства: ненависть
к богатству, зависть к успеху, желание устранить деятельную конкуренцию, наконец
какое-то чисто животное озлобление, подобное тому, которое возбуждает собаку
против кошки. Жид представляется синонимом чего-то грязного и презренного.
Христианин видит в нем не брата, а существо низшей породы. Забывают, что именно
от этого существа мы получили высшее, что есть в человеке,- закон милосердия
и любви, что из этого племени вышли и пророки и апостолы, что от него родился
сам Христос. Все эти священные заветы заглушаются и попираются ногами под
влиянием бессмысленного животного влечения. Темные массы воздвигаются на прогром
еврейского имущества; в средних слоях развивается антисемитизм. Чем невежественнее
толпа, чем ниже ее нравственный уровень, тем, разумеется, сильнее проявляются
в ней эти чувства; но в настоящее время даже и в самых образованных странах
обнаруживаются эти течения, составляющие явные признаки одичания. Конечно,
ни один человек с возвышенным нравственным строем не может к ним примыкать.
Вождями антисемитизма являются люди, принадлежащие большею частью к отребью
человеческого рода: это или узкие фанатики, или пошлые демагоги, или даже
люди, обличенные во всяких мошеннических проделках. Но когда движение принимает
широкие размеры, оно не может не обратить на себя внимания, как государственных
людей, так и наблюдателей политической жизни.
К сожалению, не все христианские законодательства умеют возвыситься над
этим низменным уровнем. В Западной Европе антисемитизм представляется только
уродливым явлением, которое на законодательства доселе не оказало ни малейшего
влияния: твердо установившиеся начала справедливости и свободы полагают ему
предел. Горько сознаться, что иное мы видим в нашем отечестве. У нас не только
сохраняются средневековые стеснения гражданских прав Евреев, но в новейшее
время меры строгости усилились под влиянием ложно понятого национального направления.
Изгнание Евреев из Москвы и те притеснения, которые повели к выселению их
массами в другие страны, суть такие явления, которые не могут не поразить
скорбью сердце русского человека, дорожащего благоустройством и добрым именем
своего отечества. Подобные меры идут наперекор не только требованиям справедливости
и человеколюбия, но и здравой политики.
Евреев обвиняют главным образом в том, что они будто бы высасывают кровь
того населения, среди которого они живут, парализуют его деятельность и обращают
его в нищих. Встречаются люди, даже считающие себя образованными, которые
видят в них каких-то паразитов, которых надобно истреблять. Как будто ремесленники,
торговцы, комиссионеры, адвокаты, медики, музыканты суть паразиты! Те, которым
доводилось жить в Малороссии, наполненной Евреями, и сравнивать быт тамошних
крестьян с великороссийскими, знают, до какой степени эти обвинения преувеличены.
Если есть разница, то скорее в пользу Малороссии. И тамошние жители, не отуманенные
слепыми инстинктами, но глядящие на вещи без предубеждения, от помещиков до
священников, не только не видят от Евреев никакого зла, а напротив, признают
за ними существенную пользу. Их неустанная деятельность и оборотливость оживляют
торговлю и облегчают сбыт. Без сомнения, среди них встречаются некрасивые
черты. Тысячелетний гнет не прошел для них даром. Стесненные со всех сторон,
они постоянно принуждены были действовать обманом и хитростью, и эти приемы
в некоторой степени наложили на них свою печать. Но разве не тоже самое мы
замечаем и в русской торговле, которую прошедшая наша история точно также
не приучила к честности? Разве русский кулак не такой же, если не худший ростовщик,
нежели Еврей? Разница между ними состоит лишь в том, что Еврей довольствуется
малым, тогда как русский кулак всегда старается выжать как можно больше. В
благоустроенном государстве, обман, как и все другие преступления, карается
законом. Но там, где есть уважение к законному порядку, наказываются только
доказанные преступления, кем бы они ни были совершены, а не установляются
категории подозрительных людей, которые стесняются в своих гражданских правах
единственно потому, что их собратья склонны к мошенничеству. Во всяком случае
непонятно, если Евреи действительно вредны, почему им отдаются на жертву жители
известных местностей, среди которых они принуждены жить, стараясь, волею или
неволею, извлечь из них средства пропитания для слишком скученного населения.
Непонятно также, почему Еврей, принявший крещение из корыстных видов, то есть
показавший себя негодяем, разом приобретает все гражданские права, тогда как
его более нравственные собратья подвергаются всей суровости стеснительных
законов. Такого рода законодательство вносит в государственную жизнь произвол
и несправедливость; возбуждая озлобление в притесняемых, оно, вместе с тем,
понижает нравственный уровень общества, приучая его смотреть равнодушно на
оскорбление человеческих чувств и нарушение христианского долга, а с другой
стороны, оно умаляет и материальное его благосостояние, лишая его той неоцененной
пользы, которую приносит живое и деятельное население, обладающее энергией,
оборотливостью и капиталом. Можно думать, что финансовое и экономическое положение
России было бы иное, если бы с Евреев сняты были все стеснения и им дозволено
было, как и всем людям, беспрепятственно расширять свою деятельность, селиться,
где угодно, и заниматься, чем угодно. Надобно надеяться что это совершится
в недалеком будущем. Начало гражданской свободы, водворенное у нас великими
преобразованиями Александра??-го, слишком громко вопиет против этих остатков
средневековых воззрений.
Такой же осторожности, как и религиозные верования, требуют от государственной
власти ее отношения к светскому просвещению. И тут она ложною политикой может
обратить против себя силы, которые ей выгодно иметь своими союзниками и которые
менее всего поддаются принуждению.
Польза светского образования для государства так велика и очевидна, что
об этом нечего много распространяться. Все государственное развитие нового
времени шло рука об руку с успехами просвещения. Освободившись от пут средневековой
теократии, государство стало на чисто светскую почву, и в этом движении оно
нашло союзника и опору в светской науке, которая стоит на той же почве и следовала
тому же процессу. Государственный быт покоится не на одних темных инстинктах
народных масс, но прежде всего и более всего на сознательном к нему отношении
высших слоев общества, которые одни дают правительству образованные силы,
необходимые для управления государством. Только при ясном понимании своих
задач и условий своего существования государство приобретает возможность исполнять
свое призвание, а это понимание дается наукой и образованием. Государства
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |