должно всегда иметь в виду, с одной стороны, что они составляют добытое трудом
достояние бедных, которое в его руках должно оставаться неприкосновенным,
и что, поэтому, принятые им на себя обязательства должны быть свято исполнены,
с другой стороны, что платежи процентов должны производиться из собственных
доходов сберегаемых капиталов, а не из общественных средств. Сберегательные
кассы суть учреждения предусмотрительности, а не благотворения.
Последний характер получают те учреждения, в которых кассы пополняются
принудительными налогами. Таково именно общее страхование рабочих, введенное
в недавнее время в Германской Империи и вызывающее подобные же попытки и в
других странах. Оно имеет в виду дать рабочему классу большее или меньшее
обеспечение на случай болезней и старости. Цель, без сомнения, весьма возвышенная
и благая; но средства, которые употребляются для ее осуществления, нельзя
признать согласными ни с правильным пониманием задач государства, ни с требованиями
здравой политики. Тут проводятся два начала, одинаково нежелательные: опека
над свободными людьми и благотворение не в частных только случаях доказанной
нужды, а как общая мера. распространяющаяся на целый класс людей, имущих и
неимущих.
Опека состоит в том, что страхование делается обязательным. Можно допустить
обязательное страхование, когда оно имеет в виду случайные бедствия, безвинно
постигающие иногда целое население и делающие его предметом общественной благотворительности.
Таково у нас страхование от пожаров крестьянских строений. Но иное дело заставлять
человека в зрелых летах делать сбережения на случай старости. Это уже не общее
бедствие, а его личная забота. Если его заставляют вносить известную плату,
то этим самым предполагается, что он вносить ее может, но не делает этого
добровольно по неразумию или бесхарактерности. Это значит брать его в опеку.
Этим убивается в нем собственная предусмотрительность. Чем более он обеспечивается
принудительными взносами, тем менее он имеет поводов и желания заботиться
сам о себе и устраивать собственную свою судьбу.
Это парализующее действие увеличивается, когда к собственному вкладу
присоединяются чужие, со стороны частных лиц и со стороны государства. Тут
к обязательной предусмотрительности присоединяется благотворение, частное
и общественное, и притом в отношении к таким лицам, которые вовсе о нем не
просят и могут вовсе в нем не нуждаться. При этом частная благотворительность,
также как собственные вклады, делается обязательною. Германское законодательство
возлагает на фабрикантов уплату известной части страховых взносов. Такую подать
нельзя признать ни справедливою, ни целесообразною. На фабрикантов можно было
бы возложить обязательное обеспечение рабочих в старости, если бы последние
были связаны с ними какими-либо обязательными отношениями, если бы они были
закреплены к фабрикам. Но отношения тут свободные и случайные. Сегодня рабочий
работает здесь, а завтра он переходит туда, где ему дают большую плату. За
что же заставлять фабриканта участвовать в обеспечении судьбы рабочего, с
которым он связан единственно договоренною платой и произведенною за то работою?
Если желательно эти случайные отношения заменить более прочною связью, в которой
участвовал бы нравственный элемент, то именно этому всего более препятствует
подобное законодательство. Частные и личные отношения рабочих к фабриканту
заменяются здесь общим их отношением к государству. Когда фабрикант принужден
постоянно делать взносы за своих рабочих в государственную кассу, то у него
отбивается и охота и повод устраивать подобные учреждения на своей фабрике,
а именно эти частные учреждения привлекают рабочих к фабрике и устанавливают
между ними и хозяином постоянные нравственные связи. При государственном страховании
эти связи разрываются. Рабочий знает, что если хозяин участвует в нем своими
взносами, то он делает это не добровольно, а потому, что его заставляют.
Всего менее понятно, в силу чего государство может брать на себя часть
взносов, Государство платит пенсии своим служащим, 'которые посвятили этому
служению значительную часть жизни, оставляя нередко более выгодные частные
предприятия именно в видах обещанного обеспечения в старости. Но рабочий не
находится на государственной службе; он - частный человек, добывающий хлеб
своим личным трудом. Подводить его под один разряд с первыми значит смешивать
совершенно разнородные сферы. При таком взгляде нет ни малейшей причины, почему
бы не давать пенсии всем и каждому. С другой стороны, это не служит предупреждением
или заменой общественной благотворительности. Последняя, как сказано, действует
только тогда, когда есть случаи доказанной нужды, а не в виде предупредительной
меры. Опыт Германской Империи доказывает, что с учреждением страховых касс
настоящая благотворительность не только не уменьшается, а напротив, увеличивается,
ибо требования со стороны бедных растут: они начинают смотреть на оказанную
им помощь, как на свое право. Мы указали и на то, что общественная благотворительность,
даже когда она делается обязательною, возлагается прежде всего на частные
союзы, к которым принадлежит лицо; государство же приходит на помощь только
тогда, когда бедствие становится общим и частные средства оказываются недостаточными.
Здесь, напротив, государство заменяет всякие частные союзы и все притягивает
к себе.
Несоответствие этих мер с истинными задачами и даже средствами государства
именно и повело к тому, что подобный же проект, представленный французским
министерством, канул в воду. Против него справедливо было замечено, что сделать
всех рабочих пенсионерами государства есть нечто чудовищное во всех отношениях.
В замен того, в видах поощрения личной предусмотрительности, предложено было
ассигновать небольшую пока сумму в пособие добровольно возникающим кассам
взаимной помощи. Против этого, в свою очередь. совершенно справедливо было
замечено, что это значит благотворить тем, которые что-нибудь имеют, и оставлять
без помощи тех, у кого ничего нет. Если этот закон был принят, то эго объясняется
лишь политическою подкладкой, которая скрывается за всеми этими благотворительными
мерами. В демократических странах, и представители и правительства считают
нужным заискивать расположение масс, облеченных верховным правом, показавши
им, что те, которым вверено управление, сочувствуют их участи и готовы для
них чтонибудь сделать. Но такого рода явления обнаруживают только оборотную
сторону демократических учреждений; они не могут служить указанием того, чем
должно руководствоваться государство, понимающее свои задачи и свое призвание.
Политическую подкладку имеют и меры, принятые германским законодательством.
Они имели в виду привязать рабочие массы к новосозданному государству, в особенности
же отвлечь их от социалдемократии, грозящей разрушить весь существующий общественный
строй. Известно, что эта цель не была достигнута; громадный рост социал-демократии
со времени издания этих законов служит, тому доказательством. Рабочая партия
действительно всего ожидает от государства., но она хочет достигнуть этой
цели, не становясь под его опеку, а, напротив, подчинив его себе. Меры, подобные
общему страхованию рабочих, не только не в состоянии противодействовать этому
направлению, а, напротив. могут только его усилить, поддерживая мысль, что
государство есть распределитель всех земных благ. Истинная задача, как правительственной,
так и научной социальной политики состоит, наоборот, в борьбе с этими взглядами.
Надо стараться внушить обществу, что не государственная регламентация и опека,
а личная самодеятельность составляет источник высшего экономического развития
и условие благосостояния. Чем более в обществе укоренится это убеждение, тем
более будет развиваться в нем внутренняя энергия и тем более будет заключаться
в нем задатков будущего преуспеяния.
В этом отношении нельзя не заметить, что господствующие в обществе понятия
о задачах и деятельности государства в значительной степени зависят от тех
привычек, которые утвердились в нем его предшествующею историей. Там, где
государство было преобладающим фактором исторического развития, общество естественно
привыкает обращаться к нему за удовлетворением всех своих нужд и видеть в
нем источник всех благ; напротив, от него всего менее ожидают там, где главною
пружиною развития было энергическое начало самодеятельности. В Англии меры,
подобные общему страхованию рабочих, имеют весьма мало шансов на успех.
Из этого не следует однако, что в странах первого типа надобно, пользуясь
укоренившимися привычками, расширять безмерно государственную деятельность.
В государственном управлении, также как в государственном устройстве, коренное
правило здравой политики состоит не в том, чтобы усиливать одностороннее начало,
а в том, чтобы его умерять и восполнять. Только этим достигается гармония
общественных элементов, составляющая необходимое условие высшего развития.
В этом отношении государства второго типа имеют громадное преимущество перед
первыми. Там, где общество привыкло к самодеятельности, недостатки ее восполняются
легко. С одной стороны, от государства требуется меньше, ибо многое делается
само собой; с другой стороны, практическая энергия, присущая обществу, естественно
сообщается и правительству. побуждая его быстро и решительно принимать нужные
меры. Напротив, там, где в обществе есть недостаток самодеятельности, там
возбудить его крайне трудно. И чем более правительство расширяет свою деятельность,
тем менее оно достигает своей цели. Тут следует поступать с величайшею осмотрительностью,
чтоб излишнею опекой и регламентацией не заглушить тех скудных зачатков энергии,
которые зарождаются в обществе, не привыкшем стоять на своих нотах. Люди,
именующие себя либералами, которые, при таких условиях, постоянно взывают
к вмешательству государства, не ведают, что творят. Вся цель здравой политики,
как со стороны правительства, так и со стороны представителей общества, должна
быть направлена в противоположную, сторону. Только развивая в себе мужественную
самодеятельность, народ может сохранить свое место в ряду других.
Глава IV. Духовные интересы
Еще более важный предмет заботы государства, нежели материальное благосостояние
народа, составляют духовные его интересы. Две области в особенности, по своему
высокому значению для государственной жизни, требуют его внимания и содействия:
религия и просвещение.
Мы видели огромную важность религии для государства (II, кн. 4, гл. 1).
Давая непоколебимую опору нравственным требованиям, направляя человеческую
совесть, она для громадного большинства людей составляет верховное руководящее
начало их деятельности, от которого зависит исполнение обязанностей, как частных,
так и общественных. Для масс, которым недоступно философское образование,
она представляет источник всей их духовной жизни, единственную нравственную
точку опоры; ею они возводятся в чистую область духа, возвышающую человека
над животными. Для государства нет, поэтому, более драгоценного союзника;
его политика должна быть постоянно направлена к тому, чтобы приобрести его
содействие. Когда, под влиянием фанатических страстей, государственная власть
вооружается против религии, она совершает величайшую ошибку и подрывает собственное
существование. Против нее возмущается общественная совесть, и когда, после
временного торжества фанатиков, является человек, который водворяет религиозный
мир. он приветствуется всеми, как избавитель, хотя бы он был величайший деспот.
Таково было положение Франции после Революции. Восстанавление религии было
одним из первых действий Наполеона.
Редко, впрочем, государственная власть обращается против самой религии.
Обыкновенно враждебная политика относится лишь к той или другой ее форме или
к деятельности ее представителей в области гражданской. Дело в том, что религия
не остается чисто вопросом человеческой совести. Верующие соединяются в постоянные
союзы; они образуют церкви, которые, как все постоянные союзы, занимают известное
место в гражданской области. Какое им здесь предоставляется положение, какими
они облекаются правами, какой простор дается их деятельности, все это зависит
от государства. Оно не судья в догматах веры; оно не властно направлять человеческую
совесть; но определение гражданских и политических прав церквей, как постоянных
союзов, принадлежит собственно ему и никому другому. Здесь оно находится в
собственной своей сфере; здесь возникают вопросы церковной политики.
В Общем Государственном Праве мы видели различные положения, которые
церковь может занимать в государстве: теократия, господствующая церковь. признанные
церкви, наконец терпимые. О теократии, как таковой, мы здесь говорить не станем.
Исследуя политику государственного устройства, мы устранили негосударственные
формы, к которым принадлежит и теократия. По существу своему, она противоречит,
как государственным, так и религиозным началам, ибо она делает религию принудительною,
вопреки истинной ее природе. В особенности она противоречит существу христианства,
которое образует царство не от мира сего, и которого высшая историческая задача
в гражданской области состояла в выделении церкви из государства. Когда средневековые
папы, во имя единства человеческого общества, хотели государство подчинить
церкви, они натолкнулись на препятствия. лежавшие в самой природе обоих союзов.
Законная сторона их деятельности состояла в том, что они отстаивали независимость
церковного союза против притязаний светской власти, которая, во имя той же
идеи единства, стремилась подчинить себе церковь. Результатом борьбы было
то, что оба союза утвердили свою самостоятельность. Оказалось, что не единство,
а раздвоение составляет коренное начало человеческого общежития, вытекающее
из самой природы вещей. Идеальное единство должно установляться не подчинением
одного союза другому, а согласным их действием. Только этим раздвоением ограждается
и свобода человеческой совести, которая без того неминуемо подвергается принуждению.
Но если теократическое устройство человеческого общежития оказалось несостоятельным
и осуждено историей, то теократические притязания церкви, стремление ее властвовать
в гражданской области, тем не менее, продолжают существовать и оказывают свое
влияние на политику. Это относится в особенности к католической церкви, которая
настойчиво предъявляла эти притязания в средние века и доселе, считая себя
непогрешимою, не может от них отказаться. В светском движении нового времени
она видит только плод человеческого безумия. На этой почве происходят и главные
столкновения между государством и церковью. Государство, с своей стороны,
не может отказаться от неотъемлемо принадлежащего ему права владычествовать
в гражданской области. Как бы ни было драгоценно для него содействие церкви,
оно не может подчинить ей гражданские отношения, не отрекаясь от собственного
призвания. Но размежевание этих двух областей представляет вопрос чрезвычайно
сложный, разрешение которого может быть весьма различно, смотря по тому, насколько
в народе имеет силы религиозный элемент и насколько та или другая его форма
распространена в обществе. От этих условий зависит и то положение, какое дается
церкви в государстве, является ли она господствующею, признанною или просто
терпимою.
Из этих форм, бесспорно, наибольшие выгоды представляет церковь господствующая,
когда она утверждается на прочном основании народных верований. Церковь, сросшаяся
со всею историческою жизнью народа и со всем его государственным бытом, заключает
в себе такую нравственную силу и дает такую крепкую опору государственному
порядку, с которыми ничто не может сравниться. Самая верховная власть получает
от нее религиозное освящение и через это становится священною в глазах подданных.
С этим связывается и чувство народности. Защита отечества представляется вместе
защитою своей веры, всего, что дорого и свято для человека, того, что он любит
и чему он поклоняется. Эта духовная связь дает народу такую внутреннюю крепость,
о которую разбивается всякая внешняя сила. Это показали Испания и Россия в
Наполеоновские войны.
Но эти громадные преимущества имеют, как и все человеческое, свою оборотную
сторону. Как бы ни благотворно было это внутреннее, живое единство между народом
и церковью, которое выражается в государственном ее положении, оно не существует
для тех, кто к ней не принадлежит. Государство может иметь подданных весьма
различных вероисповеданий. Для них требуется иная связь, хотя они точно такие
же граждане, как другие, принадлежат к той же народности и также любят свое
отечество и служат своему государству. В народном сознании и в государственной
жизни является неизбежное раздвоение, которое тем глубже и сильнее, чем более
распространены среди подданных другие вероисповедания. Граждане, не принадлежащие
к господствующей церкви, видят в себе какихто отверженников государства; они
унижены против других, и унижены во имя того. что для них всего более дорого
и свято, что составляет для них непреложную истину. Этим нарушается и равенство
всех перед законом. Чем более это последнее начало водворяется в государственной
жизни, тем более шатким делаются положение господствующей церкви. В особенности
это неравенство становится невыносимым в тех местностях, где большинство народонаселения
принадлежит к другому исповеданию. Распространение привилегий господствующей
церкви на покоренные области, населенные чуждым народом и имевшие совершенно
другую историю, составляет крупную политическую ошибку. Так в Ирландии англиканская
церковь до недавнего времени пользовалась привилегированным положением, тогда
как громадное большинство населения состояло из католиков. Отмена этих привилегий
министерством Гладстона была поэтому актом и политической мудрости и высшей
справедливости. Столь же мало может оправдываться у нас господствующее положение
православной церкви в Остзейском крае.
Но если неравенство, проистекающее от религиозных различий, само по себе
составляет великое зло для государства, то это зло увеличивается еще в тысячу
раз, когда господствующая церковь является нетерпимою и притеснительною. А
такого рода поползновения естественно рождаются вследствие самого ее положения.
Сохранить свои привилегии можно только не допуская других пользоваться такими
же правами и мешая распространению других вероисповеданий. К умалению гражданских
прав присоединяются обыкновенно притеснения совести. На отщепенцев воздвигаются
гонения; воспрещается свободный переход из одного вероисповедания в другое;
при смешанных браках требуется, чтобы дети принадлежали к господствующей вере.
Виновные в нарушении притеснительных правил подвергаются преследованию и каре.
Самые сходбища верующих для принесения молитв Верховному Существу и для чтения
священных книг считаются преступлением. История человечества полна картинами
тех ужасов, которые производит религиозный фанатизм, когда им воодушевляется
государственная власть. Но история же показывает и все то бесконечное зло,
которое проистекает отсюда и для государства и для церкви. Религиозные гонения
не только возбуждают ненависть и вражду в сердцах притесняемых, но они обращают
против церкви самых благородных ее сынов, тех, которых нравственное чувство
возмущается насилием совести и оскорблением того, что для человека наиболее
свято. Утверждая внешнее свое владычество, угнетающая церковь разрушает свое
высокое духовное значение и тем подрывает истинные свои основы, а государство
плодит себе врагов, вооруженных теми началами, которые составляют лучший завет
человечества и несокрушимое орудие борьбы с царством насилия и мрака. В этом
отношении назидательный пример представляет отмена Нантского Эдикта Людовиком
XIV-м. Не только Франция лишилась целой массы мирного, трудолюбивого и образованного
населения, которое свои полезные силы перенесло в другие страны, но государство
и церковь, вместо того, чтобы упрочить свое владычество, нажили себе внутренних
врагов, которые, действуя неустанно во имя высших человеческих начал, привели
наконец оба союза к падению. Общественная совесть была возмущена ничем не
оправдывающимся насилием; лучшие умы обратились против гонителей. Все литературное
движение XVIII-го века было реакцией против этого притеснительного союза господствующей
церкви с всемогущим государством. Оно и привело наконец к Революции. В большей
или меньшей степени к тем же результатам приводит всякое гонение, когда оно
происходит в обществе, способном к умственному движению и развитию. Там же,
где оно не встречает ничего, кроме мертвой апатии или даже тупой поддержки
со стороны распространенного в массах религиозного и национального фанатизма,
победа его ведет к тому, что в обществе глохнут всякие живые силы и всякое
нравственное чувство. Народ превращается в коснеющую массу, а государство
представляет разлагающийся организм. В такое положение повергнута была Испания
под влиянием системы, опиравшейся на инквизицию.
Такой тесный союз между государством и церковью грозит опасностью и светскому
просвещению. Последнее представляет элемент независимый от обоих, самостоятельно
развивающийся. Между тем, в господствующей церкви, особенно одушевленной властолюбивыми
притязаниями, является стремление подчинить себе все светское образование.
Наука, по средневековым понятиям, должна быть служанкою богословия. Обучение
юношества составляет одно из высоких призваний духовенства, и оно стремится
всецело захватить его в свои руки. В католических странах эти стремления проявляются
с особенною силой и находят поддержку в правительствах, которые в тесном союзе
с церковью видят спасение против революционных идей. Успех подобной политики
ведет к подавлению всякой самостоятельной мысли, а вместе к погружению народа
в невежество и мрак, как и случилось в ХV??-м и ХVIII-м веке в Испании. Если
же мысль в обществе не заглохнет, то она, в силу реакции против подавляющего
ее гнета, кидается в крайности и обращается против угнетающих ее сил. Мысль
менее всего поддается принуждению; она тысячами изворотов ускользает от преследования.
Если ей запирается выход внутри, она ищет опоры и пищи во внешних сношениях.
Чем живее международные связи, чем менее государство может обособиться от
других и оградить себя китайскими стенами, тем менее подобная политика имеет
надежды на успех. Народы, обладающие свободою мысли, являются вожатыми других
на историческом поприще. Рано или поздно за ними следуют и отсталые. Свободное
движение мысли все уносит перед собою; клерикальная реакция против него совершенно
бессильна. Она возбуждает только против церкви несметное количество врагов,
вооруженных всеми средствами просвещения.
Привилегированное положение церкви ведет к тому, что и собственные ее
внутренние силы слабеют. Привилегии устраняют соревнование; обеспеченность
избавляет от необходимости труда. Привилегированная корпорация не имеет нужды
собственною деятельностью поддерживать свое положение. Она погружается в покойную
рутину, предоставляя государству охранять ее от внешних врагов и взывая к
нему всякий раз, как грозит действительная или мнимая опасность. При таком
оскудении духа многие естественно от нее отпадают. не находя в ней той духовной
пищи, которой алчат их души. Но у нее уже нет сил бороться с этим собственными
средствами, проповедью и убеждением. В жадном искании истины она видит не
глубочайшую потребность человеческой души, а посягательство на ее официальное
положение, преступление против религии и государства. Оскудение духа сопровождается
узкостью и нетерпимостью. Политика, поддерживающая подобные стремления, жертвует
внутреннею сущностью внешнему величию. Желая покровительствовать союзнику,
государство отнимает у него именно те побуждения, которые дают ему внутреннюю
крепость. Только полная свобода вероисповеданий может возвратить господствующую
церковь к настоящему ее призванию, возбудить в ней дремлющие силы и сделать
ее живым и крепким оплотом государственного строя. Без этого есть только блестящее
официальное положение, прикрывающее бедность внутреннего содержания.
Мало того: ища внешней опоры, церковь рискует потерять свою собственную
самостоятельность; она становится орудием государства. Эта опасность грозит
в особенности церквам, которые не имеют внешнего, независимого главы, а сохраняют
чисто национальный характер. Казалось бы, такое подчиненное положение, если
оно может быть вредно для церкви, то во всяком случае должно быть полезно
для государства, которое не только избавляется от соперника, но и приобретает
всегда послушное орудие. Однако и для самого государства такая политика ведет
к вовсе не желательным результатам. Конечно, для него весьма выгодно не встречать
в своей внутренней деятельности оппозиции честолюбивого союза, стремящегося
распространить свое владычество на непринадлежащую ему гражданскую область.
Средневековое положение церкви и вытекавшие из него притязания именно и были
причиною, что новое государство стремилось отобрать у нее через меру расширенное
ведомство и даже подчинить ее себе, обставляя ее привилегиями и ставя ее под
свою защиту. Там, где эта политика не встречала препятствия в независимом
положении главы церкви, она в значительной степени возымела успех. Но лишение
церкви подобающей ей самостоятельности, как союза, по существу своему независимого
от государства, не может обойтись без вредных для нее последствий. Именно
от этого происходит в ней внутреннее оскудение, а это отзывается крайне неблагоприятно
на самом государстве: приобретая орудие, оно лишается опоры. В области духа,
более, нежели где либо, только независимые силы имеют внутреннюю крепость
и могут служить надежною поддержкою власти. Весь смысл союза государства с
церковью заключается в том, что внешняя сила нуждается в духовной опоре. Превращая
последнюю в орудие, государство подрывает собственные свои требования. Оно
временным целям жертвует отдаленными, практическому удобству высшими интересами
народа. Вместо того, чтобы найти в церкви поддержку, оно само принуждено ее
поддерживать. Ненормальные отношения неизбежно ведут к ненормальным явлениям,
тяжело отзывающимся на государственной жизни.
Независимое положение церкви связано и с материальным ее обеспечением.
Владение собственными имуществами дает ей самостоятельную материальную опору;
напротив, получение пособий от государства ставит ее в более или менее зависимые
отношения к последнему. Вследствие этого, Токвиль осуждал отобрание церковных
имений, которое последовало во Франции во времена Революции, а также и в других
европейских государствах. Он доказывал, что через это духовенство лишилось
связи с страною, а вместе и с гражданским порядком, в который вплетаются его
материальные интересы; оторванное от почвы, оно должно или теснее примкнуть
к внешнему центру, или сделаться покорным орудием государственной власти.
Этим он объяснял развитие ультрамонтанского направления у французского духовенства
в нынешнем столетии. В итальянском парламенте Кавур, возражая против предложения
отобрать церковные имения, привел эту цитату из Токвиля. Такие крупные авторитеты
свидетельствуют о том, что в этом взгляде есть значительная доля истины. Однако
не полная, ибо тут упускается из вида историческая сторона вопроса. Наделение
церкви имениями, как со стороны князей, так и частными лицами, было естественным
продуктом средневекового порядка, когда церковь не только образовала независимый
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |