ВОСПИТАНИЕ - НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ ПРИРОДЫ
Характерное для Джеймса понятие, что человек обладает инстинктами изучать вещи, одним махом уничтожает всю дихотомию обучения против инстинкта, природы против воспитания, генов против окружающей среды, человеческой натуры против человеческой культуры, врожденного против приобретенного, и весь дуализм, который беспокоил исследователей мозга, начиная с Рене Декарта. Поскольку, если мозг состоит из эволюционировавших механизмов, очень специфичных и замысловато разработанных, но приспосабливаемых по содержанию, то невозможно использовать факт, что поведение легко приспосабливаемо, как признак того, что оно "культурно". Способность использовать язык является "генетической" в смысле, что она присуща генным инструкциям по сборке человеческого тела, включая детализированный аппарат овладения языком. Она также" культурна" в смысле, что лексика и синтаксис языка произвольны и осваиваются в процессе обучения. Она также связана с развитием в смысле, что аппарат овладения языком растет после рождения и использует примеры, которые видит вокруг. Только потому, что язык приобретается после рождения, не означает, что он культурен.
Зубы также приобретаются после рождения.
"Существует не больше генов агрессии, чем генов зубов мудрости",- писал Стивен Джей Гулд, подразумевая, что поведение должно быть культурным и не "биологическим".
Его аргументы, конечно, верны, но именно поэтому его выводы являются неправильными.
Зубы мудрости - не культурные артефакты; они генетически детерминированы, даже
хотя развиваются в конце юности, и даже притом, что нет ни одного гена, который, как говорят, "выращивает зубы мудрости".
Термином "ген агрессии" Гулд говорит о том, что различие между агрессивностью особи A и особи B произошло бы из-за различия в гене X. Но так же как всевозможные различия окружающей среды (такие как пища и дантисты) могут повлиять на то, что у А будут большие зубы мудрости, чем у B, так и всевозможные генетические различия (влияющие на то, как растет лицо, как тело поглощает кальций, как распределятеся последовательность зубов) могут привести к тому, что у особи А будут большие зубы мудрости, чем у особи B. Точно то же самое относится к агрессии.
Где-нибудь в нашем образовании мы легкомысленно впитываем идею, что природа (гены) и воспитание (окружающая среда) являются противоположностями, и что мы должны сделать выбор между ними. Если мы выбираем теорию о решающей роли окружающей среды, то мы признаем универсальную человеческую природу, чистую, как листок бумаги в ожидании пера культуры, и что люди поэтому способны к совершенствованию и рождаются равными. Если мы выбираем гены, то мы признаем необратимые генетические различия между расами и между индивидами.
Мы - фаталисты и сторонники элитизма.
Кто не надеялся всем ее сердцем, что генетики были неправы?
Робин Фокс, антрополог, который назвал эту дилемму спором между первородным грехом и совершенствованием человека, так описал догму о решающей роли окружающей среды:
У этой руссоистской традиции есть замечательно сильная власть над постренессанским западным воображением. Боюсь, что без нее мы станем добычей реакционных убеждений различных злодеев, от социальных дарвинистов до евгеницистов, фашистов и новых правых консерваторов. Чтобы предотвратить это злодейство, продолжается в аргументации, мы должны утверждать, что человек или от рождения нейтрален (tabula rasa) или от рождения хорош, и что плохие обстоятельства заставляют его вести себя порочно.
Хотя понятие чистой доски восходит к Джону Локку, именно в нынешнем столетии оно достигло зенита своей интеллектуальной гегемонии. Реагируя на идиотизм социальных дарвинистов и евгеницистов, ряд мыслителей сначала в социологии, затем в антропологии, и наконец в психологии решительно переложили бремя доказывания с воспитания на природу.
Пока не доказано обратное, человека нужно считать творением его культуры, а не культуру продуктом человеческой натуры.
Эмиль Дюркгейм, основатель социологии, изложил в 1895 году свое утверждение, что социология должна исходить из предположения, что люди являются чистыми досками, на которых пишет культура.
С тех пор, пожалуй, эта идея застыла в виде трех железобетонных предположений. Во-первых, все различия между культурами должны быть основаны на культуре, а не приобретены биологически; во-вторых, все, что развивается, а не появляется полностью сформированным при рождении, должно также быть усвоено в процессе обучения; в-третьих, все, что обусловлено генетически, должно быть неизменяемым.
Неудивительно, что социология беззаветно предана понятию, что ничто в человеческом поведении не является "врожденным", поскольку нечто действительно различается между культурами, действительно развивается после рождения, и явно неизменяемо.
Поэтому механизмы человеческого разума не могут быть врожденными.
Все должно быть обусловлено культурой.
Причина, по которой мужчины считают молодых женщин более сексуально привлекательными, чем старых, должна состоять в том, что их культура неуловимо учит их оказывать пристрастие молодым, а не потому, что их предки оставляли больше потомков, если они врожденно отдавали предпочтение молодым.
Следующей была очередь антропологии.
С публикацией Маргарет Мид "Совершенноление на Самоа" в 1928 году дисциплина была преобразована.
Мид утверждала, что сексуальное и культурное разнообразие, по сути, безгранично и поэтому было продуктом воспитания. Она мало что сделала, чтобы доказать преобладание воспитания - ведь эмпирическими доказательствами, которые Мид действительно предоставила, было в значительной степени, как теперь кажется, принятие желаемого за действительное - но она переложила бремя доказывания. Господствующая антропология по сей день остается преданной точке зрения, что есть только чистая человеческая натура.
Преобразование психологии было более постепенным.
Фрейд верил в универсальные ментальные свойства человека - такие как эдипов комплекс. Но его последователи стали одержимы попытками объяснить все согласно влиянию на индивида раннего детства, и фрейдизм стал возлагать вину за натуру человека на его воспитание. Скоро психологи уверовали, что даже разум взрослого был многоцелевым изучающим устройством.
Этот подход достиг своего апогея в бихевиоризме Б. Ф. Скиннера.
Он утверждал, что мозг - просто устройство для того, чтобы связать любую причину с любым результатом.
К 1950-ым, оглядываясь назад на то, что нацизм сделал от имени природы, некоторые из биологов почувствовали склонность бросить вызов тому, что заявляли их коллеги-гуманитарии. Однако неудобные факты уже появлялись.
Антропологи были не в состоянии найти разнообразие, в котором уверяла Мид.
Фрейдисты объяснили очень немногое и изменили еще меньше своей концепцией раннего воздействия.
Бихевиоризм не мог объяснить врожденные предпочтения различных видов животных в изучении различных вещей. Крысы чувствуют себя лучше в сплошных лабиринтах, чем голуби.
Неспособность социологии объяснить или выявить причины преступлений была позором.
В 1970-ых некоторые смелые социологи начали интересоваться, почему, если у других животных эволюционировали врожденные качества, люди были исключением.
Их поливали грязью влиятельные круги в сфере общественных наук и призывали возвратиться к наблюдению муравьев. Однако же вопрос, который они задали, не исчез.
Главная причина враждебности к социобиологии заключалась в том, что она, казалось, обосновывала предубеждения.
Но все же это было просто недоразумение.
Генетические теории расизма, или классизма, или любого рода -изма, не имеют ничего общего с понятием, что существует универсальная, инстинктивная человеческая натура.
Действительно, они в основном противостоят друг другу, потому что одна верит в универсальные, другая в расовые или классовые особенности.
Генетические различия принимались во внимание только потому, что дело касалось генов.
Почему такое должно происходить? Разве не возможно, чтобы гены двух индивидов были идентичны? Эмблемы, нарисованные на хвостах двух Боингов 747, зависят от авиалиний, которым принадлежат самолеты, но хвосты под ними в сущности одинаковы. Они были сделаны на одном и том же заводе из одного и того же металла. Вы же не допускаете, что, поскольку они принадлежат различным авиалиниям, они были сделаны на различных заводах.
Почему тогда мы должны допускать, что, поскольку есть различия между речью французов и англичан, у них должен быть мозг, на который гены вообще не оказывают влияния? Их мозг является продуктом генов - не различных генов, а одних и тех же.
Есть универсальный человеческий аппарат овладения языком, так же, как есть универсальная человеческая почка и универсальная структура хвоста Боинга 747.
Подумайте также о тотальных последствиях чистого энвайронментализма [теория о решающей роли окружающей среды в формировании личности - прим. пер.] Стивен Джей Гулд однажды так высмеял представления генетических детерминистов: "Если мы запрограммированы быть теми, кто мы есть, тогда наши характерные черты неизбежны. Мы можем, в лучшем случае их направлять, но не можем их изменить." Он подразумевал генетическое программирование, но та же логика применима в еще большем смысле к энвайронментальному программированию.
Несколько лет спустя Гулд написал: "Культурный детерминизм может быть не менее жесток в приписывании серьезных врожденных болезней - аутизма, например - заумным разговорам о чрезмерной родительской любви, или о недостаточной."
Если действительно мы являемся продуктом нашего воспитания (и кто может отрицать, что многое в детстве оказывает неотвратимое воздействие - доказательством служит акцент?), тогда мы были запрограммированы нашим различным воспитаниями, чтобы быть теми, кто мы есть, и мы не можем изменить это - богатый, бедный, нищий, вор [слова из детской считалочки - прим. пер].
Энвайронментальный детерминизм подобного рода, поддерживаемый большинством социологов, является столь же жестоким и ужасающим принципом, как биологический детерминизм, который они критикуют.
Правда, к счастью, в том, что мы представляем собой сложную и пластичную комбинацию их обоих. Если мы - продукт генов, все и всегда будет развиваться и сверяться по опыту с генами, как глаз учится находить границы или разум изучает свою лексику.
Если мы - продукты окружающей среды, то наш спроектированный мозг предпочитает учиться у окружающей среды.
Мы не реагируем на "маточное молочко", которым рабочая пчела кормит определенных личинок, чтобы превратить их цариц. При этом пчела не узнает, что улыбка матери является причиной для счастья.
ПСИХИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА
Когда в 1980-ых исследователи искусственного интеллекта присоединились к разряду тех, кто исследует механизм разума, они также начали с бихевиористских предположений: что человеческий мозг, подобно компьютеру, был ассоциативным устройством.
Они быстро обнаружили, что компьютер был способен лишь на то, на что способны его программы.
Вы не мечтали бы попытаться использовать компьютер как текстовой процессор, если у вас не было программы для обработки текстов.
Таким же образом, чтобы компьютер был способен распознавать объекты, или понимать жесты, или ставить медицинский диагноз, или играть в шахматы, вы должны запрограммировать его "знаниями". Даже приверженцы "нейронных сетей" конца 1980-ых быстро признали, что их притязание создать универсальное устройство обучения-по-ассоциации было необоснованным. Нейронные сети существенно зависят от того, что им сообщили, от ответа, который был достигнут, или от закономерности, которая была обнаружена, или от того, что они были разработаны для конкретных задач, или получают непосредственные примеры, чтобы на них учиться. "Коннективисты", возлагавшие такие большие надежды на нейронные сети, угодили прямо в ловушки, в которые попали бихевиористы поколением ранее. Необученные сети коннективистов оказались неспособными даже изучить прошедшее время в английском языке.
Альтернативой коннективизму, а до него и бихевиоризму, был "когнитивный" подход, который намеревался открыть внутренние механизмы разума.
Впервые он расцвел с утверждением Ноама Хомски в "Синтаксических структурах", книге, изданной в 1957 году, что универсальные устройства обучения по ассоциации просто не могли решить проблему выведения правил грамматики из речи. Они нуждалось в механизме, оснащенном знанием о том, что искать. Лингвисты постепенно подошли к признанию аргументов Хомски. Те, что изучают человеческое зрение, тем временем, посчитали плодотворным применение "вычислительного" метода, отстаиваемого Дэвидом Марром, молодым британским ученым из Массачуссетского технологического института. Марр и Томасо Поджо систематически раскрывали математические уловки, которые мозг использовал, чтобы узнать сплошной объект в изображении, сформированном в глазу.
Например, сетчатка глаза вшита таким образом, чтобы быть особенно чувствительной к краям между контрастирующими темными и светлыми частями изображения; зрительные иллюзии доказывают, что люди используют такие края, чтобы очертить границы объектов. Эти и другие механизмы в мозге являются "врожденными" и весьма характерными для их задач, но они, вероятно, совершенствовались знакомством с примерами. Здесь нет никакого универсального индуктивного мышления.
Почти каждый ученый, изучающий язык или восприятие, теперь признает, что мозг оснащен механизмами, которые не "усваиваются" из культуры, а развиваются при знакомстве с миром; эти механизмы специализируются в интерпретации ощущаемых сигналов. Туби и Космидес утверждают, что "высшие" психические механизмы аналогичны.
В психике есть специализированные механизмы, "разработанные" эволюцией, чтобы узнавать лица, читать эмоции, быть щедрыми к некоторым детям, бояться змей, быть неравнодушными к определенным представителям противоположного пола, догадываться о настроении, догадываться о семантическом значении, овладевать грамматикой, интерпретировать социальные ситуации, ощущать подходящий дизайн инструмента для определенной работы, рассчитывать социальные обязательства, и так далее. Каждый из этих "модулей" оснащен некоторыми знаниями о мире, необходимыми, чтобы выполнять такие задачи, так же как человеческая почка разработана, чтобы фильтровать кровь.
У нас есть модули, чтобы учиться интерпретировать выражение лица - части нашего мозга учатся этому и больше ничему.
В десять недель мы предполагаем, что объекты неполы, и поэтому два объекта не могут занимать одно пространство в одно и то же время - предположение, что рисованные мультфильмы не подвергают нас никакому риску, позже будет отброшено.
Младенцы выражают удивление, когда им показывают фокусы, в которых два объекта могут занять одно и то же место.
В восемнадцать месяцев дети предполагают, что нет такой вещи как действие на расстоянии - что объект A не может быть перемещен объектом B, если они не касаются.
В том же возрасте мы проявляем больше интереса к сортировке орудий согласно их функции, а не согласно их цвету.
И эксперименты показывают, что, подобно кошкам, мы предполагаем, что любой объект, способный к самостоятельному движению, является животным - то, от чего мы только частично отучились в нашем кишащим машинами мире.
Последнее служит примером того, как много инстинктов в наших головах развилось на предположении, что мир переживает период Плейстоцена, до изобретения автомобилей. Новорожденные нью-йоркцы намного легче приобретают страх перед змеями, чем перед автомобилями, несмотря на намного большую опасность, создаваемую последними.
Их мозг просто предрасположен бояться змей.
Боязнь змей и предположение, что самостоятельное движение - признак животного, являются инстинктами, которые, вероятно, так же хорошо развиты у обезьян, как у людей. И при этом нежелание взрослых заниматься сексом с людьми, с которыми они жили детьми - инстинкт избегания инцеста - присущ исключительно человеку.
Люси не нужен был для этого больший мозг, чем собаке.
Одним из того, в чем не нуждалась Люси, была необходимость начинать с нуля и изучать мир заново в каждом поколении.
Культура не могла научить ее обнаруживать края в поле зрения; она не учила ее правилам грамматики. Она, возможно, учила ее бояться змей, но зачем об этом беспокоиться? Почему не позволить ей родиться со страхом перед змеями? Для некоторых с эволюционной точки зрения вовсе не очевидно, почему мы должны считать обучение столь важным.
Если бы обучение действительно заменяло инстинкты, а не увеличивало и тренировало их, тогда мы тратили бы половину наших жизней, заново изучая вещи, которые обезьяны знают автоматически, такие как факт, что неверные партнеры могут наставить вам рога. Зачем беспокоиться о том, чтобы их изучать? Почему бы не позволить эффекту Болдуина превратить их в инстинкты и татить немного меньше времени, занимаясь этим утомительным делом в юности? Если бы летучая мышь должна была учиться использовать свой навигационный сонар у своих родителей, вместо того, чтобы просто вырастая развивать эту способность, или кукушка должна была бы изучить дорогу в Африку зимой, вместо того, чтобы "знать" ее перед отправлением, то было бы намного больше мертвых летучих мышей и заблудившихся кукушек в каждом поколении.
Природа предпочла снабдить летучих мышей эхолокационным инстинктом, а кукушек миграционным инстинктом, потому что это более эффективно, чем заставлять их учиться.
Правда, мы учимся намного больше, чем летучие мыши и кукушки.
Мы изучаем и математику, и лексику из десятков тысяч слов, и на что похожи человеческие буквы. Но причина в том, что у нас есть инстинкты это изучать (возможно, за исключением математики), не потому, что у нас меньше инстинктов, чем у летучих мышей или кукушек.
МИФ ОБ ИЗГОТОВИТЕЛЕ ОРУДИЙ
До середины 1970-ых вопрос, почему люди нуждаются в большом мозге, тогда как другие животные нет, лишь был по-настоящему сформулирован антропологами и археологами, изучавшими кости и орудия древних людей.
Их ответ, убедительно изложенный Кеннетом Окли в 1949 году в книге под названием "Человек изготовитель орудий", состоял в том, что человек был пользователем орудий и в особенности их изготовителем, и что он развил большой мозг с этой целью. Учитывая увеличивающуюся сложность человеческих орудий на протяжении его истории, и внезапные скачки технического мастерства, которые, казалось, сопровождали каждое изменение в размерах черепа - от habilis до erectus, от erectus до sapiens, от неандертальца до современного - это имело некоторый смысл. Но здесь было две проблемы.
Во-первых, в течение 1960-ых годов были обнаружены способности животных, особенно шимпанзе, создавать и использовать орудия, что сделало довольно неприглядным основной набор орудий Homo habilis.
Во-вторых, было подозрительное предубеждение в этом вопросе.
Археологи изучают каменные орудия, потому что именно их они находят сохранившимися.
Археолог будущего через миллион лет назвал бы возраст нашего бетона, довольно обоснованно, но мог бы совсем ничего не знать о книгах, газетах, телевидении, индустрии одежды, нефтяном бизнесе, даже об автомобильной промышленности - следы которых не сохранятся.
Он мог бы предположить, что для нашей цивилизации были характерны рукопашные бои голых людей в бетонных крепостях.
Возможно, подобным же образом, эпоха неолита отличается от эпохи палеолита не набором орудий, а изобретением языка, или брака, или кумовства, или каким-то подобным нефоссилизируемым признаком. Дерево, вероятно, играло большую роль, чем камень, в человеческой жизни, однако деревянные инструменты не сохраняются.
Кроме того, сведения об орудиях вовсе не предполагают беспрерывной человеческой изобретательности и говорят о монументальном и затяжном консерватизме.
Первые каменные орудия, Олдувайская техника Homo habilis, появившаяся приблизительно 2.5 миллиона лет назад в Эфиопии, была действительно очень проста: грубо обтесанные камни.
Они едва улучшились за весь следующий миллион лет, и далекие от экспериментирования, они постепенно становились более стандартизированными. Затем они были заменены ашельской технологией Homo erectus, которая состояла из ручных топоров и каплевидных каменных инструментов.
Снова же, ничего не случалось в течение миллиона лет и более, до приблизительно 200 000 лет назад, когда произошло внезапное и неожиданное увеличение разнообразия и виртуозности орудий, примерно в то время, когда появился Homo sapiens. После этого орудия не стояли на месте. Они становились все более разнообразными и совершенными до изобретения металла. Но он был изобретен слишком поздно, чтобы объяснить большие головы; головы увеличивались начиная уже с 3 миллионов лет назад.
Инструменты, используемые erectus, было не очень трудно создать.
По-видимому, их мог сделать каждый, вот почему их делали по всей Африке.
Не было никакой изобретательности или творчества. В течение миллиона лет эти люди создавали одни и те же унылые ручные топоры, хотя их мозг были уже чрезвычайно большими по стандартам обезьяны. Очевидно, что инстинкты мануальной ловкости, восприятие формы, и воспроизведение изделия, начиная от функции и кончая формой, были полезны для этих людей, но очень неправдоподобно объяснять расширение мозга как полностью управляемое развитием этих инстинктов.
Первым конкурентом теории создателя орудий был "мужчина-охотник".
В 1960-ых, начиная с работы Раймонда Дарта, большой интерес вызывало представление, что человек был единственной обезьяной, предпочитавшей мясную диету и сделавшей охоту образом жизни. Охота, следуя этой логике, требует предусмотрительности, хитрости, координации и способности изучать навыки, например, где найти дичь и как ее добыть.
Все верно, все крайне банально. Любой, кто когда-либо видел фильм о львах, охотящихся на зебр в Серенгети, знает, насколько искусны львы в каждой из упомянутых выше задач. Они преследуют, заманивают в засаду, сотрудничают и обманывают свою добычу так старательно, как какая-нибудь группа людей.
Львам не нужен огромный мозг, так зачем он нужен нам? Мода на мужчину-охотника уступила женщине-собирательнице, но и здесь применимы подобные аргументы.
Абсолютно излишне владеть философией и языком, чтобы быть способной откапывать клубни из земли.
Бабуины делают это точно так же, как женщины.
Тем не менее, одним из наиболее потрясающих фактов, вскывшихся при крупном исследовани бушменов пустыни Намиб в 1960-ых, была огромная масса местных знаний, которыми обладают охотники-собиратели - когда и где охотиться на каждый из видов животных, как читать следы, где найти каждый из видов употребляемых в пищу растений, какого рода пища доступна после дождя, что является ядовитым, а что лекарственным.
Мелвин Коннер писал о бушменах: "Их знания дикорастущих растений и животных глубоки и достаточно полны, чтобы удивить и информировать профессиональных ботаников и зоологов". Без этих накопленных знаний для человечества было бы невозможно развить настолько богатую и разнообразную диету, поскольку результаты экспериментов методом проб и ошибок не могли быть кумулятивными, а должны были бы повторно изучаться в каждом поколении.
Мы были бы ограничены фруктами и мясом антилопы, не смея пробовать клубни, грибы, и т.п.
Удивительные симбиотические отношения между африканской птицей-медоуказчиком и людьми, когда птица приводит человека к пчелинному гнезду и затем съедает остатки меда, когда он уходит, зависят от факта, что люди по рассказам знают, что медоуказчики приведут их к меду.
Накопление и передача этого запаса знаний потребовали большой памяти и больших способностей к языку.
Следовательно, необходим был большой мозг.
Аргумент достаточно впечатляет, но снова же, он применим в равной степени к каждому всеядному существу на африканских равнинах.
Бабуины должны знать, где добыть корм, в какое время и есть ли многоножек и змей.
Шимпанзе даже ищут особое растение, листья которого могут вылечить их от заражения червями, и у них есть культурные традиции относительно того, как колоть орехи. Любое животное, чьи поколения накладываются и которое живет группами, может накопить запас знаний естественной истории, которые передавались бы простой имитацией. Эти объяснения не прошли тест примененимости только к людям.
ДЕТЕНЫШ ОБЕЗЬЯНЫ
Гуманист мог бы чувствовать себя немного расстроенным этой аргументацией.
В конце концов, у нас больший мозг, и мы его используем. Факт, что у львов и бабуинов он маленький, и они им обходятся, не означает, что нам наш мозг не помогает.
Мы обходимся им, пожалуй, лучше, чем львы и бабуины.
Мы построили города, а они нет. Мы изобрели сельское хозяйство, а они нет.
Мы колонизировали Европу во время ледникового периода, и они нет.
Мы можем жить в пустыне и сельве; они застряли на саванне.
Все же аргумент звучит еще довольно убедительно, потому что большой мозг не достается бесплатно.
У людей 18 процентов энергии, расходуемой ежедневно, тратится на управление мозгом.
Это слишком дорогое украшение, чтобы помещать его на вершине тела на случай, если оно вдруг поможет вам изобрести сельское хозяйство, так же, как половое размножение было бы слишком дорогостоящей привычкой, чтобы позволить ее себе просто на случай, если она приведет к новшеству (глава 2).
Человеческий мозг является почти столь же дорогостоящим изобретением, как половое размножение, что означает, что его преимущество должно быть столь же незамедлительным и столь же большим, как преимущество полового размножения.
По этой же причине легко отвергнуть так называемую нейтральную теорию эволюции интеллекта, которая была популяризирована в последние годы главным образом Стивеном Джей Гоулдом. Ключом к его аргументации служит понятие "неотении" - сохранение особенностей юности во взрослой жизни. Избитой истиной человеческой эволюции является то, что переход от австралопитека к Homo и от Homo habilis к Homo erectus, а от него и к Homo sapiens, предусматривал продление и замедление развития тела так, чтобы в зрелом возрасте оно все еще было похоже на ребенка.
Относительно большой череп и маленькая челюсть, стройные конечности, голая кожа, неповорачиваемый большой палец ноги, тонкие кости, даже наружные женские половые органы - мы похожи на детенышей обезьяны.
Череп детеныша шимпанзе намного больше похож на череп взрослого человека, чем череп взрослого шимпанзе или чем череп человеческого ребенка.
Превращение обезьяночеловека в человека было простым вопросом изменения генов, которые затрагивают скорость развития взрослых особенностей, поэтому к тому времени, когда мы прекращаем расти и начинаем размножаться, мы все еще довольно похожи на ребенка. "Человек рождается и остается более незрелым, и в течение более долгого периода, чем любое другое животное",- писал Эшли Монтегю в 1961 году.
Свидетельства неотении многочисленны.
Человеческие зубы прорезаются через челюсть в определенном порядке: первые моляры в возрасте шести лет, по сравнению с тремя для шимпанзе.
Данная картина является хорошим индикатором всевозможных других вещей, потому что зубы должны прорезаться в только в определенный момент относительно роста челюсти.
Холли Смит, антрополог из Мичиганского университета, нашла у двадцати одного вида приматов тесную корреляцию между возрастом, в котором прорезался первый моляр, и весом тела, продолжительностью беременности, возрастом отнимания от груди, интервалами между рождениями, половой зрелостью, продолжительностью жизни и особенно размером мозга. Поскольку она знала размер мозга ископаемых гоминид, она могла предсказать, что у Люси первый моляр прорезался в три года, и жила она до сорока, подобно шимпанзе, тогда как у типичного Homo erectus первый коренной зуб прорезался почти в пять, и жил он до пятидесяти двух.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |