Перед окошком регистратуры вилась очередь, и Антон обратился к пробегающему мимо молодому мужчине в белом халате и шапочке.
– Слушай, друг, тут мамаша одна лежит, ей нужно передать вот это. – Квасов встряхнул пакет.
– Кому? – на бегу задал вопрос мужчина, прощупывая Антона цепким взглядом.
– Юн-Ворожко. Только не знаю, в какой палате.
– Юн-Ворожко, говоришь? – Собеседник притормозил.
– Так точно.
– Иди за мной, – велел мужчина и устремился вверх по лестнице на второй этаж, а там – по унылому коридору к двери с табличкой «Ординаторская».
Мужчина оказался лечащим врачом Симы и, как врач, видел свой долг в том, чтобы вынести Квасову мозг.
– Папаша, ты понимаешь, что едва не потерял жену? Непростительная безответственность! – тут же обвинил Антона доктор, предварительно заведя в кабинет и усадив напротив.
Квасов сразу завязался в узел: обнял себя за локти, закинул ногу на ногу, отвел глаза, настоятельно рекомендуя себе не заводиться, потому что док ни при чем. Потому что откуда эскулапу знать, что «папаша» – никакой не папаша, и не любовник, и не седьмая вода на киселе, и даже не двоюродный плетень нашему тыну. Всего лишь условный (весьма и весьма условный!) сосед.
Не сорвись, уговаривал себя Квасов, если ты сорвешься, случится еще один тривиальный привод за административное нарушение. И где? В роддоме…
– Дефицит железа – это вам не насморк вульгарный! – горячился док. – С таким диагнозом на сохранение ложиться надо, а не ремонтом заниматься. Вот и результат – преждевременные роды, маточное кровотечение.
– Виноват. – Раскаяние вырвалось у Антона непроизвольно.
– Виноват, исправлюсь?
Видимо, выглядел Колосов совсем уж жалко, потому что настроение у доктора переменилось, взгляд потеплел. Он достал из шкафа колбу с притертой пробкой и два мерных стаканчика, четким движением отмерил по пятьдесят граммов и примирительно улыбнулся:
– Будем надеяться, что все обойдется. Вовремя успели, счет шел на минуты. Кто-то из вас под счастливой звездой родился. Давай за здоровье матери и ребенка. Аркадий, – спохватился док и протянул сильную ладонь с длинными, как у пианиста, пальцами.
– Антон, – ответил на крепкое пожатие Квасов.
Они воссоединили стаканы и опрокинули содержимое. Горло обожгло неразведенным спиртом, Квасов крякнул, а док осклабился:
– Торкнуло?
– Торкнуло, – выдохнул Антон.
– Я смотрю, ты мужик нормальный, – из чего-то заключил Аркадий, – береги ее, ей тяжести поднимать нельзя с полгодика.
Одним натренированным движением док собрал улики, спрятал в стол, достал и разломал закуску – плитку горького шоколада.
– Мы не женаты, – ответил Квасов, заедая выпитое. Щемящее чувство утраты, прежде не испытанное, сдавило грудь.
– Ну, это же не мешает вам делать детишек, а? – подмигнул Аркадий.
– Мы вообще не живем вместе.
Это обстоятельство доктора нисколько не смутило.
– Тогда ты просто мастер!
– Не-а, только учусь. – Антону стало скучно, он поднялся, протянул ладонь. – Бывай, Аркадий.
– Обращайся, – пригласил тот.
– Не мой профиль, – буркнул Квасов, покидая кабинет.
Сам того не ведая, док коснулся запретной темы.
Любовь…
С любовью было покончено под Цхинвалом: она подорвалась на мине.
Оставалась надежда, но Квасов честно старался обмануть ее, убеждал себя, что калека никому не нужен. Обмануть не получалось: надежда избрала партизанскую тактику и стала тайной.
Тайная надежда на поверку оказалась сильным противником. Квасов загонял ее в угол аргументами (мало ли молодых, здоровых и таких же одиноких?), ставил к стенке, расстреливал в упор, но уже через несколько дней выяснялось, что надежда перед смертью успела выбросить семена. Семена выпускали нежные ростки, и все повторялось заново.
Антон ненавидел себя за эту слабость (парни полегли, а он, слюнтяй, слабак, маменькин сынок, кисейная барышня) и боролся с нею всеми доступными средствами.
Такими средствами были: барышни, алкоголь в больших и очень больших количествах, культ воспоминаний о погибших в боях за Грозный и Цхинвал; частые встречи с братишками под аккомпанемент все тех же воспоминаний с разницей в географии; посильное участие в драках и скандалах с мирняком, гопотой, чиновниками всех мастей и уровней; тщательный уход за личным оружием – пистолетом «ТТ», переписка на форуме и редкое чтение военной прозы.
Но у каждого приема были побочные эффекты.
После ночи со жрицей любви нечеловечески хотелось напиться.
Общаясь с себе подобными, Антон все хуже понимал цивилов, сиречь мирных граждан.
Стычки и скандалы тоже грешили двойственностью: с одной стороны, становились потребностью, с другой стороны – оказывали непродолжительное действие. Злоба вытесняла тоску на пару дней, потом все возвращалось.
Водка обладала тем же эффектом: Антона вырубало из воспоминаний, одновременно вырубало из жизни, отчего жизнь лучше не становилась, напротив: ко всем мерзостям добавлялось похмелье.
Уход за пистолетом Токарева доставлял сомнительное удовольствие, в чем-то схожее с онанизмом. А в прозе, даже военной – аааа! засада! – всегда присутствовала любовь…
Все вместе и привело к тому, что даже друзья все хуже находили общий язык с Квасовым – Антон вспыхивал от малейшего трения. Это был забег на приз психиатрического отделения, в конце которого с распростертыми объятиями Квасова встречали антидепрессанты, транквилизаторы и нейролептики.
На форуме было тихо – рабочий день, братишки пашут, один он, неудачник и лох, непонятно чем занимается.
Антон пролистал темы, посмотрел новые сообщения и уже хотел удалиться, как на панели всплыло имя посетителя: Dana65.
Эта Dana65 с момента появления на форуме бесила Квасова тем, что сунулась не в ту дверь. Умничала, выставлялась, любовалась сама собой. Антон отлично представлял эту фифу: любопытство и самомнение потолки, как говорится, царапают. Все-то ей интересно: как, где, за что? Один вопрос о бывших врагах чего стоил: «Сможете мирно разойтись или не сможете?»
Провокационный вопрос вызвал бурю: «Кончай трепаться! За такие вопросы можно получить в бубен».
А она: «Перестаньте митинговать, переходите к нормальному разговору».
Один за другим появились ответы: «Бывших врагов не бывает!!! Если не ты, то он тебя!!!!»
«Любопытно вам? Взяли бы АК, да пошли повоевали».
Антон удовлетворенно хмыкнул: так ей и надо. Пусть не нарывается.
«Трясет от дебильных вопросов мирняка «сколько ты убил?», «разойдетесь – не разойдетесь?». Не мутите души пацанам. Никто не обязан по первому требованию цивилов выворачивать душу наизнанку. Что, больше поговорить не о чем? Почему как с ветеранами – так обязательно о войне?» – от бедра веером шмальнул commandos101.
– Так ее. – Квасов удовлетворенно потер ладони, радуясь за Пашку-commandos101.
«Потому что это ваша работа, – хладнокровно ответила Dana65. – Я говорю с вами о профессии, как с хирургом – об операции, или с журналистом о статье, или с бухгалтером – о балансе. По-моему, нормально».
– Нашла с чем сравнить! – Антон заводился все больше.
«Если вы не видите разницу, нам вообще не о чем говорить. Мы вообще ничего вам не должны, скорее это вы у нас в долгу», – отреагировал Пашка. Бывший разведчик, Пашка вообще был признанным интеллектуалом среди форумчан.
Бесполезняк. Эта дура вместо того, чтобы извиниться, настрочила: «Ого! «Цивил»? Звучит почти как «дебил». В этом случае какой с меня спрос? Я, кстати, не спрашивала, сколько зарубок на вашем калаше или еще на чем. Мне ЭТО не интересно».
Воображение рисовало тупую, самодовольную дамочку, не имеющую представления о том, как это – провожать сына на чужую войну.
Антон убрался с форума, чувствуя, как закипает кровь. Дотянулся бы и придушил гадину. Что вообще она делает на форуме ветеранов? Говорил он Пашке, нужна надежная система защиты, чтобы только свои имели доступ к форуму. Например, регистрация по военнику.
– И захочешь завязать, так не дадут, – вслух произнес Антон и подался на кухню.
В холодильнике всегда имелся запас «анестезии» для душевных ран.
Влил в себя полстакана, сунул в рот кружок колбасы, захрустел огурцом и бросил взгляд в окно.
Уже осень, а он так и не оформил инвалидность и «раневые» – подачку государства. Этот мирняк засел везде, как в окопах, и держит оборону. В собесе чинуша – настоящее мурло – мозги делал два часа, а потом заявил: «Претензии предъявляй тем, кто тебя туда послал, а я не посылал».
Допек. Антон нанес прямой удар, целясь между глаз, и сломал номенклатурному работнику нос. Половина ребят из-за таких козлов ходят без ксивы. Квазипатриоты, дерьмократы, ни дна им ни покрышки. Неохота связываться, но нужно выправить корочку, хотя бы для того, чтобы перечислять жалкие копейки в фонд ветеранов.
Внимание Антона привлекло какое-то броуновское движение во дворе, он приблизился к окну.
Во как!
Соседка, мамаша многодетная, как ее бишь, кажется, Сима, с коляской и со всем выводком возвращалась домой.
Квасов отпрянул за занавеску: вид у него – только детей пугать.
Быстро, однако, соседка оклемалась. А ведь совсем плохая была.
С откуда-то взявшимся беспокойством Антон чуть подался к окну и продолжил наблюдение за вернувшимся с прогулки семейством.
Беспокойство оказалось не напрасным: Сима со старшей дочерью Татьяной готовились поднять на крыльцо подъезда коляску, больше похожую на бронетранспортер. Пандус напоминал слалом-гигант и годился скорее для фристайла, чем для детских и инвалидных колясок.
Средняя дочь, Маня, с россыпью каких-то блестящих жучков в черных косичках, сняла игрушку с поддона, пакет с чем-то тяжелым и, помогая себе руками, попой кверху, забралась на высокое крыльцо.
Квасов ругнулся и проковылял на балкон: Сима уже передала раму старшей девочке, а сама взялась за изголовье люльки.
Под балконом, сбившись в кучу, жались какие-то лютики, и еще, кажется, недавно Квасов легко перемахивал через ограждение и приземлялся в рыхлую землю на обе ноги. Было, да прошло.
– Тебе же поднимать ничего нельзя, – не тратя слов на приветствие, обратился к матери семейства Антон.
– А, привет. – Сима подняла глаза на всклокоченного соседа и улыбнулась. – Нельзя, а что делать?
– Подожди, помогу, – раздраженно бросил Антон и скрылся в квартире, злясь на свалившуюся как снег на голову обязанность опекать соседку. А все этот лекарь, Аркадий: «Береги ее, ей тяжести поднимать нельзя». Может, ему еще жениться на этой мамаше?
Тормознув у зеркала в прихожей, Антон пятерней причесал отросший ежик, поскреб щетину на подбородке и с отвращением отвернулся от собственного отражения, дав себе слово побриться. Облачился в камуфляжную куртку поверх тельника (другую одежду Квасов не признавал) и вышел на помощь дамам.
– Привет, – еще раз улыбнулась старшая из них.
– Привет, – буркнул Антон.
С момента их последней встречи соседка изменилась до неузнаваемости. Никаких темных пятен на лице, никакой отечности – только тени под глазами намекали на недавние физические страдания. Сима стала похожей на какую-то актрису. Как ни старался, Квасов не смог вспомнить – на кого именно.
– А ты, я вижу, пришла в себя? – снизошел до комплимента Антон.
– Да вроде, – дернула плечом Сима.
Плечо тронуло… беззащитностью. Квасов моргнул.
– А тетка твоя где?
– Уехала на север по делам. А мы вот в поликлинику ходили.
Плечо все еще притягивало Антона. Борясь с притяжением, взгляд заметался в поисках более безопасного объекта и упал в коляску.
– Что это с ней? – обалдел Антон.
Посапывая носом, в коляске младенческим сном спала новорожденная. Красные пятнышки под темными бровками хмурились, беззубый ротик улыбался, а глазные яблоки под полуприкрытыми веками быстро-быстро двигались.
Симка склонилась над коляской, и в вырезе открылась налитая грудь в голубых прожилках – иезуитская пытка для одиноких участников чего бы то ни было.
Квасов закашлялся.
– Ничего, спит.
– А глаза? Почему двигаются? – откашлявшись, поинтересовался он, стараясь укротить блудливый взгляд, который так и норовил нырнуть в вырез многодетной мамаше.
Сима уже свыклась с дикостью соседа, великовозрастного оболтуса.
– Что-то снится.
– А-а, – протянул Антон, хотя объяснение было так себе: что может сниться человеку, жизнь которого исчисляется днями?
Можно было уже оказывать помощь, поднимать и нести коляску, но оторваться от созерцания маленькой мордашки оказалось не так просто. Лицо младенца все время менялось и удивляло неискушенного Антона дополнительными подробностями: к черным прядкам, выбившимся из-под бело-розовой шапочки, бровям и ресницам прилагалась бронзовая кожа. Как это?
Озадаченный, Квасов перевел взгляд на Симу. Бледная, как спирохета, с синевой под глазами, Сима не могла быть матерью этого дитя.
Квасов быстро посмотрел на старшую. Худенькая и высокая, та тоже была бледной, в мать. Средняя, Маня, – луноликая, яркая, точно сошедшая с полотен Гогена, с губами бантиком и раскосыми глазами…
Девочка с восторгом смотрела прямо на Антона. Фу, черт.
– Привет. А это моя сестра Таня.
– Ух ты! – пробормотал Антон.
Младенец оказался на руках у Серафимы, Антон обнял и потащил наверх коляску. И тут же услышал восхищенное:
– Дядя Антон, ты сильный, как Илья Муромец.
– Манька, отстань от дяди Антона, – одернула дочку Сима.
Грузовой лифт по каким-то причинам не работал, и с коляской пришлось повозиться – менять положение рамы, чтобы втиснуть в кабину для пассажиров. Представить, что в его отсутствие эта механика ляжет на те самые трогательные плечи, Антон не мог и предложил соседке, в случае чего, не таскать средство передвижения наверх, а оставлять под его дверью.
– Меня здесь знают, никто твою коляску не тронет, не бойся, – кляня себя за отзывчивость, пообещал Антон. Вот какое ему дело до них? У ребенка есть отец. Пусть себе заботится, и бережет, и таскает коляску.
Сима бросила короткий взгляд и подавила вздох. В тесной кабине запах перегара выдал Антона с головой. Интересно, сосед трезвым бывает?
– Спасибо, – кивнула Сима.
Камуфляжная куртка, под ней тельняшка, плюс небритость и некоторая запущенность, и эта хромота. Все-таки что-то пугающе-настораживающее было в соседе. Рецидивист, что ли? Повидала Сима таких в бытность кассиром в автосервисе. Такие же лица, с такими же мертвыми глазами. Глаза… Да-да-да, все дело в глазах!
Сима украдкой посмотрела на Антона, все больше убеждаясь, что имеет дело с известным всем правоохранительным структурам криминальным авторитетом. Очень полезное знакомство.
– Приходи к нам в гости вечером, – решилась Сима, – ты же вроде крестного Мадине.
– Кому? – По лицу Квасова прошла судорога. Или ей показалось?
– Дочь назвали Мадиной, – объяснила Сима, не понимая, что не понравилось соседу.
Антон не сразу взял себя в руки.
– Странное имя, – наконец выдавил он.
– Назвали в честь бабушки.
В этот момент пришел лифт, Антон быстрее, чем требовалось, шагнул в кабину – точно спасался бегством, исчерпав лимит вежливости и терпения, и уже занес руку над рядами светящихся кнопок с мыслью о близком спасении – не успел.
– Придешь? – Это была Маня, не дождавшаяся ответа.
– Приду, – не смог отказать солдат ребенку.
Ближе к вечеру на форуме стало многолюдно – тринадцать человек паслись в темах «Война» и «Мир».
Первым заглянул «в курилку» поболтать о былом Витек, потом Пашка-commandos101, за Пашей подтянулся Комбат, и опять – Dana65.
И опять принялась за свое: сможете – не сможете разойтись с бывшими врагами. Бла-бла-бла.
«Послушайте, – терпение у Комбата было на исходе, – такие, как вы, не дают нам забыть войну, наладить жизнь. Успокойтесь, наконец, пока вас не забанили».
А эта сучка, иначе не скажешь, язвить вздумала: «Сомневаюсь, что форум вам понадобился, чтобы все забыть. Любите вы, участники боевых действий, покрасоваться. Начиная с Бондарчука-старшего, Матвеева, Никулина, Папанова (если вам эти фамилии о чем-то говорят) все с фронта прямехонько отправились на «Мосфильм». Традицию продолжил Е. Сидихин. Наверное, он не последний».
– Провокаторша! – В сердцах Антон грохнул кулаком по столу и вскочил.
Доковылял до кухни и полез за «анестезией», но вспомнил, что обещался на ужин к святому семейству на девятый этаж.
– Епэрэсэтэ, – со злостью хлопнул дверкой холодильника и вернулся к компьютеру.
Старенький Benq подмигивал новым сообщением.
Опять Dana65: «Вы ведь не думаете, что только вам довелось это пережить, что с вас все и началось. Были ведь и другие, кто воевал, написал о том, что видел, чувствовал, пережил. Л. Толстой, например. Так что душу вашу поберегите для приходского священника. Меня интересует реакция на бывшего врага. Первая мысль – уничтожить. Это я поняла. Вторая-то мысль придет или нет? Вот что хотелось бы услышать. С уважением».
Так и размазал бы эту вежливую тварь по стенке.
Так, кто у нас тут? Опять Паша: «Зачем это вам?»
– «Пишу новый роман, – прочитал вслух Антон ответ Dana65, – мой герой демобилизован по ранению. Избегает людей, угрюм и мрачен, не видит смысла в жизни. Никому не доверяет, часто напивается. Понятно, что это тупик, потому что организм запрограммирован в этом случае на саморазрушение».
– «Саморазрушение», значит. – Романистке удалось достать ветерана Квасова до самой печенки.
«Надо же! – настрочил Антон. – Обо мне книгу пишут, а я сижу тут, ни сном ни духом…»
Пришел ответ: «Рада, что ты себя узнал».
«Ну-ну, порадуешься ты сейчас у меня».
«Давай пообщаемся в чате, – Антон допечатал пять улыбающихся смайлов, – познакомишься со своим «героем» вживую».
«Буду рада», – отозвалась на предложение Dana65.
– Что она может написать – романистка эта? – Последнее время Антон нередко разговаривал сам с собой.
Отослал ей вопрос: «Что ты можешь написать? Откуда ты можешь знать вкус водки, одиночества и предательства? Ты, теоретик?»
– Живу долго, – прочитал Антон и почувствовал, как злоба перекрыла горло. Ах ты тролльчиха, вот тебе! Получай!
Охранник гаражного кооператива Антон Квасов по праву ветерана и модератора форума в приливе бешенства навесил на пользователя Dana65 ярлык «тролль» и забанил, лишив тем самым права голоса.
Уже через несколько минут Квасов вынужден был признать, что облегчения это не принесло: злоба требовала выхода, и Антон прибегнул к еще одному проверенному средству – холодному душу. Раз уж водка на сегодня под запретом.
Дочь родилась трудолюбивой, старательно сосала грудь, быстро заработав мозоль на губе.
Губа была отцовской, и глаза, и нос, и брови… Вот уж точно, надо было презервативом пользоваться, а не копиркой.
Симка и сама не понимала, откуда брались силы для любви, но после рождения дочери тосковала по Руслану особенно остро.
Недосыпы, сцеживания, пеленки, кормления, тупая работа по дому складывались в вереницу однообразных будней, но не отвлекали от навязчивых мыслей о любимом. «Руслан, у нас дочь, позвони», – молила, разглядывая Мадину.
Дошло до того, что Сима с коляской несколько дней кряду ездила на вокзал к московскому поезду, убедив себя, что Руслан свалится как снег на голову: во-первых, потому, что ревнив, как мавр, во-вторых, захочет устроить сюрприз, в-третьих, чтобы не волновать ее и не отрывать от важных домашних и детских дел.
Поезда прибывали, открывали двери, выпускали на свободу пассажиров. Разных. Сколько угодно любимых, долгожданных, непрошеных – всех, кроме Руслана.
Симкины флюиды, наверное, натыкались на враждебную стену, возведенную кланом Бегоевых, отскакивали от нее, не долетали до любимого, а причудливым рикошетом попадали в Юлия.
Юлий не терялся, поддерживал связь, интересовался здоровьем девочек, предлагал помощь, за что был канонизирован Наиной.
– Дура ты, Симка, дура, – не уставала повторять тетка, – такого мужика потеряла.
Под эти упреки Симка коротала дни, но Руслан почему-то не звонил. Куда пропал? Что с ним сделали злобные родственники? Или опять Алан тенью следует за братом из лучших побуждений? Неужели они лишили Русика последнего – права на звонок? Почему? Почему это происходит в современном мире? С ней – почему?
Симка не сразу поверила, что дядя Русика, достопочтенный Лечи, скорее позволит себе горло перерезать, чем разрешит племяннику жениться на иноверке. Доброжелатели передали, донесли в мельчайших подробностях просьбу аксакала не ломать парню будущее.
– Мы же любим друг друга, – сухими глазами глядя на Наину, как в бреду повторяла Сима.
– Думай о ребенке, – терпеливо, как сумасшедшей, втолковывала Наина племяннице, – Руслан к вам приедет. Вот увидишь, он через месяц или два приедет. Когда здесь все уляжется.
– Уляжется? Ты думаешь, уляжется? – с надеждой приговоренной цеплялась за слово Сима.
– Как только ты уедешь, – уверяла Наина, – так все и забудется.
– Ты правда так думаешь?
Надежда на Руслана была призрачна до невозможности, Симка страдала, и у Наины рука не поднималась добивать племянницу, и она врала, чтобы поддерживать угасающую веру в счастливый конец:
– Конечно, он приедет. Не может не приехать. Ты бы приехала на его месте?
– Да, – хваталась за спасительную соломинку Симка, – приедет. Они не смогут ему помешать. Я уеду и буду ждать его там.
Презрение – вот что получила она в обмен на любовь к Руслану.
Родственница Бегоевых (два класса образования, нелюбимая жена внучатого племянника достопочтенного Лечи) – усатая продавщица в киоске, приторговывающем наркотой, и та смотрела на Симку как на шлюху.
Может быть, зря она оставила Руслана одного и уехала? Надо было наплевать на всех, держась за руки, пробиваться из окружения? Вместе они были бы сильней, и Русик сейчас был бы с нею.
Погруженная в свои мысли, Симка чуть не забыла об ужине, на который пригласила пьянчугу соседа. И зачем она это сделала, спрашивается?
Поддалась минутной слабости. На какой-то миг стало жалко этого лишенца, захотелось помочь ему, как будто она сейчас в принципе может кому-то помочь…
Громыхнув съехавшимися половинками дверей, лифт оттолкнулся от первого этажа и устало потащился наверх с единственным пассажиром на борту – Антоном Квасовым.
Кажется, это была самая большая глупость, на которую капитан решился после демобилизации. Все, что было «до», – не в счет. Да и было ли?
Видели бы его сейчас братишки – упали бы. «Кажется, я очень авантажен: хорошо одет и напомажен», – всплыла в памяти чья-то фраза из жизни «до».
Лифт тряхнуло, и Антон с сомнением шагнул на площадку, прижимая к груди трех одинаковых розовых медведей (все, на что хватило воображения), как на картинке «найди три отличия».
Отличия имелись: цвет и размер бантиков, примостившихся между туловищем, похожим на огурец, и головой, похожей на тыкву. Бантики Квасов специально выбирал разные, чтобы девчонки не путали игрушки. Мамаше медведя покупать не стал, проявил смекалку: купил коробку конфет, рассудив, что если солдату после ранения для восстановления сил полезен шоколад, то и роженицам не повредит.
«На фиг я приперся сюда? Что я буду с ними делать? О чем говорить?» – задавался вопросом Квасов, прислушиваясь к дверному звонку.
Ладно, Сима права, успокоил себя Антон, Мадина (все-таки странно она назвала дочь) ему почти крестница.
За дверью кто-то шебаршился, производил какие-то сложные действия, похоже, подставлял стул, чтобы рассмотреть гостя в глазок. Затем последовала попытка повернуть замок – слышалось сопение и старушечье причитание, но замок не поддавался, и возня не прекращалась несколько минут. Вслед за этим Антон услышал топот быстрых ножек, и наконец раздался звонкий голосок:
– Мамочка! Это дядя Антон пришел!
Послышались легкие шаги, щелкнул замок, дверь приоткрылась.
– Здравствуйте, – стесняясь, поздоровалась старшая, кажется Таня, – входите. Мама сейчас освободится.
– Здрасте, – откликнулся Квасов и с беспокойством потянул носом.
Давно забытый, плотный дух домашних пирогов со сладкой начинкой и теплого молока – невозможный, одуряющий запах детства настиг Антона. Совершенно околдованный, он перешагнул порог.
– Это мне? – Маня потянулась к медведям.
– Тебе и сестрам. – Антон сбыл психоделических медведей, которыми прикрывался, как броней, и теперь стоял уязвимый, не зная, куда девать руки.
Теплая ладошка забралась в руку Квасова.
– Пойдем, я тебе свою комнату покажу, – светским тоном пригласила Маня.
Антон очнулся:
– М-м-м. Да! Конфеты – маме.
– Кормящим нельзя, – робко заметила Танечка, и Антон почувствовал себя полным идиотом. Конечно, кормящим нельзя шоколад, о чем он только думал.
– Значит, сами съедите, – замял он свою оплошность.
Маня уже тянула гостя в ту самую детскую, которую по понятным причинам он не очень-то рассматривал в первый раз.
Это была веселая комната с окнами на запад, и солнце собирало последние лучи с полки для игрушек, с аккуратно заправленной кроватки и коврика на полу.
Антон понял, что не угадал с подарком. Его медведи выглядели бедными родственниками кукол и пупсов в натуральную величину, оккупировавших полку, часть кровати и пола. Не стоило сюда приходить, опять подумал Квасов.
Маня обвела пухлой ручкой свои владения:
– Нравится?
– Еще как!
– Хочешь, поиграем?
Антон с видом мученика уставился на девочку:
– Я не умею.
– Ты не умеешь играть? – Маня с осуждением покрутила головой и успокоила, почему-то шепотом: – Я тебе сейчас покажу. Садись.
В следующие десять минут Квасов не меньше ста раз оглянулся на дверь в надежде, что о нем вспомнят и чудесным образом спасут от плена и пыток. Чуда не произошло.
Маня всучила Антону полимерного младенца по имени Илья, заявила, что он мокрый и его следует перепеленать.
– Почему Илья? – попытался оттянуть момент истины Антон.
– Потому что Илья Муромец, – авторитетно сообщила Маня, – долго не ходил ножками. Притворялся маленьким, чтобы враги не узнали, какой он сильный.
– Да? Это кто тебе сказал?
– Это я сама знаю. У тебя есть дети?
– Нет.
Маня распахнула раскосые глазенки:
– У тебя правда нет детей?
– Правда нет.
– Никаких?
– Никаких.
– А будут?
– Наверное, – невнятно пробормотал Антон.
– Тогда я тебя научу пеленать, – деловито пообещала Маня, – и еще купать.
До купания, правда, дело не дошло – Сима наконец избавила от комнатного тирана.
– Привет, прости, я освободилась, – заглянув в детскую, порадовала она Антона.
Антон только сейчас рассмотрел: на том месте, где у соседки еще недавно был необъятный живот, обнаружилась стройная талия.
– Ничего. – Он поднялся со стула, кляня себя за то, что принял приглашение.
– Пойдем чай пить, – позвала Сима.
Чувствуя себя жертвенным ягненком, Антон поплелся следом за хозяйкой.
Симка усадила гостя в красный угол – лицом к двери, не жалея, плеснула в изящную (слишком изящную) чашку из тончайшего, хрупкого даже на вид фарфора – до краев.
– Спасибо. – Палец не помещался в чайном ушке, но и без этого Квасов чувствовал себя полным идиотом.
Над столом повисло неловкое молчание.
– Спасибо тебе, Антон, – хрипло выговорила Сима.
– За что?
С того приснопамятного дня Квасов несколько раз сталкивался во дворе с Наиной и всякий раз выслушивал поток благодарностей, хотя благодарить следовало Господа Бога и врачей.
– За то, что ты так удачно ночевал на скамейке тогда. Иначе…
– Да брось, все нормально было бы.
– Врачам так не показалось. – У Симки навернулись слезы на глаза.
Антон сделал вид, что не заметил волнения соседки, принялся с усердием жевать. Эти слезы он как раз прекрасно понимал – близкое дыхание смерти забыть невозможно.
Пирог был восхитительный – яблоки с корицей, и Антон, проглотив, признал:
– Вкусно.
– Ешь, а то ты выглядишь голодным. – Симка замолчала, разглядывая своего спасителя.
Нет, сегодня сосед выглядел несравненно лучше – побрит, отмыт и причесан, и ногти чистые, и рубашка… А она уже думала, что ничего, кроме камуфляжа, в гардеробе Квасова не водится. В этой рубашке у соседа даже выражение лица другое – хроническое неудовольствие уступило место легкой растерянности. Это новое выражение очень шло Антону и меняло его до неузнаваемости.
– Антон, а ты чем занимаешься?
«Началось. Какого черта я здесь делаю?» – вновь подумал Антон и с сожалением вспомнил о поллитровке в холодильнике.
– Да так, охранник я.
– Что охраняешь?
– Кооператив гаражный. – Более никчемное занятие сложно придумать, читалось на лице у Квасова.
Ответ неожиданно заинтересовал соседку.
– Далеко от дома?
– Не очень. В квартале.
– Да? Слушай, а есть у вас свободные боксы в кооперативе? – продолжила расспросы Сима.
– Понятия не имею. А тебе зачем?
– Мне муж, бывший, – зачем-то добавила Симка, взглянув на Квасова, – обещает машину купить.
– А-а, – протянул Антон, – тогда конечно. Я поинтересуюсь, если хочешь.
– Да, ты поинтересуйся. И цены узнай сразу, ладно?
– В аренду или купить?
В Антоне внезапно пробудился коммерческий интерес: затеплилась надежда сдать свой пустующий бокс.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |