Он вместе с Джейми ездили на слушание суда по делу об опеке над сиротой. Джейми свидетельствовал о личности девочки. Опекунство было передано Ричарду Брауну и его жене, так же как и ее собственность. Они назвали маленькую девочку - из сентиментальных чувств или от гнева - Алисией.
- Даже если она черная?
Он увидел, что взгляд раба метнулся к Фанни Бердсли, потом в сторону. Миссис Бердсли услышала нотку неуверенности в его голосе и развернулась к нему, как гадюка, готовая к удару.
- Она твоя! - прошипела она. - Она не могла быть его, не могла!
- Да, ты говорила, - ответил он с мрачным лицом. - Они дали деньги черной девочке?
Она топнула ногой по земле и стукнула его по лицу. Он выпрямился, отклоняя лицо, но не сделал других попыток избежать ее ярости.
- Ты думаешь, я бы оштавила ее, шмогла бы оштавить ее, ешли бы она была белой, ешли была бы вожможношть, что она белая? - закричала она. Она ударяла его кулаком по рукам и груди. - Это твоя вина, что я должна была оштавить ее, твоя! Ты и твои проклятые черные бока. Прокляни тебя Бог...
Именно Роджер схватил ее за запястья и держал их, позволив ей накричаться до хрипоты, прежде чем она разразилась слезами.
Раб, который смотрел на нее со смесью вины и гнева приподнял руки, словно собираясь протянуть их к ней, и этого маленького движения стало достаточно, чтобы она бросилась в объятия своего любимого, рыдая на его груди. Он неловко обнял ее и крепко прижал к себе, покачиваясь взад и вперед на голых пятках. Он выглядел смущенным и больше не сердитым.
Роджер откашлялся, гримасничая от боли. Раб посмотрел на него и кивнул головой.
- Ты уходишь, человек, - сказал он мягко. Но прежде чем Роджер повернулся, он сказал. - Подожди. Правда, с девочкой все хорошо?
Роджер кивнул, чувствуя невыразимую усталость. Несмотря на адреналин и чувство самосохранения, сил у него не осталось.
- С ней... все хорошо. Они хорошо... позаботятся о ней, - он сделал паузу, ища, что еще можно сказать. - Она красивая, - сказал он, наконец. - Красивая девочка.
На лице мужчины отразилась смесь замешательства и удовольствия.
- О, - произнес. - Это, конечно, от ее мамы, - и он очень нежно погладил ее по спине. Фанни Бердсли прекратила плакать, но стояла тихо, не отрывая лица от его груди. Была уже почти полная темнота, и в глубоком сумраке ее кожа казалась такой же темной, как у него.
На мужчине была изодранная рубашка, насквозь промокшая, и сквозь ее дыры мерцала черная кожа. Но на нем был пояс с подвешенной к нему холстяной сумкой. Он залез в нее одной рукой и, вытащив астролябию, отдал ее Роджеру.
- Вы не оставите ее себе? - спросил Роджер. Он чувствовал себя так, словно стоял на облаке; все выглядело далеким и туманным, и слова, казалось, доносились к нему сквозь вату.
Бывший раб покачал головой.
- Нет, что я буду с ней делать? И потом, - добавил он с кривой усмешкой, - может быть, никто не станет искать тебя, но за ней хозяин точно явится.
Роджер взял тяжелый диск и непослушными руками повесил его за ремешок на шею.
- Никто... не станет искать, - сказал он, потом развернулся и ушел, не представляя, куда идет. Сделав несколько шагов, он остановился и оглянулся, но ночь уже поглотила пару.
Я французский путешественник (фр.)
СОЖЖЕННЫЙ ДО ТЛА
Лошади немного успокоились, хотя все еще били копытами и дергали головами, когда в отдалении глухо ворчал гром. Джейми вздохнул, поцеловал мою макушку и двинулся к маленькой полянке, на которой они были привязаны.
- Если вам здесь не нравится, - услышала я его голос, - почему вы сюда забрались?
Он говорил успокаивающим голосом, и Гидеон коротко заржал от удовольствия видеть его. Я повернулась, чтобы пойти и помочь ему, но какое-то движение внизу задержало мой взгляд.
Я высунулась вперед с уступа, крепко держась за ветвь тсуги. "Лошадь, - подумала я, - но пришла не с той стороны, где скрывались беженцы". Я осторожно двинулась вдоль хвойных деревьев, поглядывая время от времени сквозь их ветви, и достигла, наконец, места почти на конце узкого выступа, откуда долина внизу была хорошо видна.
Не совсем лошадь, это был...
- Это Кларенс! - крикнула я.
- Кто? - голос Джейми донесся с дальнего края уступа, почти заглушенный шелестом ветвей. Ветер снова усиливался, влажный от дождя.
- Кларенс! Мул Роджера!
Не ожидая ответа, я нырнула под нависающие ветви и схватилась за выступающее скальное образование, удерживая сомнительное равновесие. Почти под моими ногами торчали верхушки деревьев, и мне не хотелось свалиться на них.
Без сомнения, это был Кларенс. Я не имела знаний и опыта, чтобы распознать любое четвероногое животное по его стати, но Кларенс перенес в молодости чесотку или другое кожное заболевание, отчего его шкура покрылась белыми пятнами, особенно, вокруг огузка.
Он мчался вприпрыжку по полю, покрытому кукурузной стерней, и очевидно был страшно рад присоединиться к компании. Он был оседлан и без всадника. Увидев это, я потихоньку выругалась.
- Он порвал путы и сбежал, - Джейми появился возле меня, вглядываясь вниз на маленькую фигурку мула. Он показал рукой. - Видишь?
Я увидела кусок веревки, которая болталась вокруг одной из его передних ног и которую я в тревоге не заметила.
- Это лучше, - сказала я. Мои руки вспотели, и я вытерла ладони о свои рукава, не способная отвести взгляд от мула. - Я имею в виду, если он порвал путы, стало быть, Роджер не сидел на нем, и значит, не упал и не пострадал.
- А, нет, - Джейми выглядел заинтересованным, но не встревоженным. - Все что ему грозит - это длительная прогулка пешком.
Однако я увидела, как его взгляд переместился вниз по речной долине, заполненной дымом. Он слегка покачал головой и произнес что-то од нос, без сомнения, родственное моей ругательству.
- Интересно, Бог чувствует то же самое, - сказал он громко и искоса взглянул на меня, - когда видит, как люди совершают глупости, но ничего с этим не может поделать.
Прежде чем я смогла ответить, сверкнула молния, и следом бухнул такой громкий удар грома, что я подпрыгнула, отпустив скалу. Джейми схватил меня за руку и оттащил от края. Лошади забились в панике возле своей привязи, и он повернулся к ним, но внезапно замер, все еще держа меня за руку.
- Что? - я посмотрела в том же направлении, но увидела только стену утеса, покрытую небольшими скальными растениями.
Он отпустил мою руку и, не отвечая, пошел к утесу. Точнее, к сожженному огнем мертвому дереву, которое росло возле него. Очень осторожно он протянул руку и щипнул что-то на его коре. Я подошла к нему и увидела, что он держал в руке несколько длинных жестких волос. Белых.
Дождь полил снова, словно собрался промочить все до основания. Со стороны лошадей, которым не нравилось, что их оставили одних, раздалось пронзительное ржание.
Я смотрела на ствол дерева; белые волосы в изобилии застряли в трещинах коры. "У медведя есть любимые деревья для чесания, - вспомнила я слова Джосайи. - Он возвращается к нему снова и снова". Я тяжело сглотнула.
- Возможно, - задумчиво произнес Джейми, - лошадей беспокоит не только гром.
Возможно. Молния высветила деревья далеко вниз по склону, следом прогрохотал гром. Еще одна вспышка, и еще удар грома, словно под нами выстрелила зенитка. Лошади впали в истерику, и я была готова присоединиться к ним.
Я накинула плащ с капюшоном, когда покидала деревню, но и капюшон, и волосы теперь промокли, облепив мой череп, и дождь стучал по голове, как душ из гвоздей. Волосы Джейми также прилипли к его голове, и он гримасничал сквозь потоки дождя.
Он сделал жест "оставайся здесь", но я покачала головой и последовала за ним. Лошадьми овладела полная паника; их влажные гривы свисали над дико вращающимися глазами. Иуда почти вырвал из земли деревце, к которому я его привязала, а Гидеон прижал уши и периодически обнажал большие желтые зубы, словно собираясь кого-то укусить.
Рот Джейми напрягся. Он оглянулся на дерево, где мы нашли следы медведя. Сверкнула молния, скалы содрогнулись от грома, и лошади заржали, рванувшись. Джейми покачал головой, принимая решение, и схватил Иуду за уздцы, принуждая того стоять. Очевидно, мы собирались спускаться, несмотря на скользкую тропу.
Я вскочила в седло, взмахнув мокрыми юбками, и, крепко ухватив поводья, пыталась успокоить Иуду, крича ему в ухо ласковые слова. Мы были опасно близко к краю уступа, и я, сильно наклонившись вбок, пыталась отвести его ближе к скале.
Внезапно по всему моему телу пробежало сильное покалывание, словно меня кусали тысячи крошечных муравьев. Я взглянула на свои руки и увидела, что они сияли синим светом. Капюшон слетел с моей головы, и волосы встали торчком, как если бы их подняла гигантская рука.
Воздух внезапно запах серой, и я в страхе оглянулась вокруг. Деревья, скалы и почва - все светилось синим светом. Крошечные змейки ослепительно белых разрядов скользили с шипением по поверхности скалы всего в нескольких ярдах от меня.
Я повернулась, окликая Джейми, и увидела его верхом на Гидеоне; он, повернувшись ко мне, что-то кричал, но слова терялись в вибрирующем воздухе.
Грива Гидеона начала подниматься, словно по волшебству. Волосы Джейми плавали в воздухе, пронизанные синими нитями. Лошадь и его всадник пылали адским огнем, обрисовывающим каждый мускул. Я почувствовал порыв воздуха на моей коже, и затем Джейми прыгнул с седла ко мне, бросая нас обоих в пустоту.
Молния ударила, прежде чем мы коснулись земли.
Я пришла в себя, чувствуя зловоние сожженной плоти и иссушающий горло запах озона. Я чувствовала себя так, словно меня вывернули наизнанку, выставив наружу внутренние органы.
Все еще шел дождь. Некоторое время я лежала неподвижно, позволяя дождю обмывать мое лицо, в то время как мои нейроны медленно начинали работать. Мой палец дергался сам по себе. Я попробовала согнуть его и смогла. Однако прошло еще несколько минут, прежде чем моя нервная система заработала полностью, и я смогла сесть.
Джейми лежал возле меня, раскинувшись на спине в зарослях сумаха, словно тряпичная кукла. Я подползла к нему и увидела, что глаза его были открыты. Он моргнул и дернул мускулом в уголке рта в попытке улыбнуться.
Я не видела крови, и его разбросанные конечности не были согнуты под неестественными углами. Дождь налился в его глазницы, заливая глаза. Он яростно моргнул и повернул лицо, чтобы влага скатилась вниз. Я положила руку на его живот и ощутила его сильный брюшной пульс, медленный, но устойчивый.
Я не знала, сколько времени мы находились без сознания, но и этот шторм закончился. Зарница вспыхнула за отдаленными горами, высвечивая их острые пики.
- "Гром великолепен, - процитировала я, все еще находясь в оцепенении, - гром внушителен, но работу делает молния"(1).
- Да, она сделала со мной хорошую работу. Как ты, сассенах?
- Великолепно, - ответила я, чувствуя себя приятно отстраненной. - А ты?
Он испытующе взглянул на меня, но, видимо, пришел к заключению, что со мной все в порядке. Он схватился за куст сумаха и с трудом встал на ноги.
- Я немного не чувствую пальцы ног, - ответил он мне, - но остальное в порядке. Однако лошади... - он взглянул вверх, и я увидела, как двинулось его горло, когда он сглотнул.
Лошади молчали.
Мы находились приблизительно в двадцати футах ниже уступа среди елей и бальзамов. Я могла двигаться, но не могла заставить себя сделать это и сидела, не шевелясь, в то время как Джейми встряхнулся и начал подниматься назад на сторожевой выступ.
Было очень тихо, я задалась вопросом, не была ли я оглушена ударом. Моя нога мерзла, я взглянула вниз и обнаружила, что мой левый башмак исчез, то ли сорванный молнией, то ли потерянный при падении, но поблизости его не было. Чулок тоже исчез, и возле щиколотки выделялся звездчатый узелок вен - наследство моей второй беременности. Я сидела, уставившись на него, словно в нем был ключ к тайнам вселенной.
Лошади, должно быть, мертвы. Почему мы остались живы? Я вдохнула вонь сгоревшей плоти, и глубоко во мне возникла мелкая дрожь. Остались ли мы живы только потому, что нам суждено умереть через четыре года? Когда придет наша очередь, будем ли мы лежать в руинах нашего сгоревшего дома оболочками обугленной смердящей плоти?
Сожженные до костей. Слезы, смешиваясь с дождем, бежали по моему лицу, но это были слезы по лошадям, по моей матери, но не по мне самой. Еще нет.
Сетка синих вен под моей кожей проступала более явственно, чем обычно. На тыльной стороне моих ладоней они напоминали дорожную карту, вдоль голени, подобно змее, тянулась одна разбухшая вена. Я нажала на нее пальцем; она утопилась в мягкой плоти и вернулась назад, как только я убрала палец.
Джейми вернулся со сбившимся от подъема дыханием. Я обратила внимание, что оба его башмак исчезли.
- Иуда мертв, - сказал он, садясь возле меня. Он взял мою онемевшую руку своей холодной рукой и сильно сжал ее.
- Бедняжка, - сказала я, и снова теплый поток моих слез смешался с холодным дождем. - Он предчувствовал это. Он всегда ненавидел гром и молнию.
Джейми обнял меня за плечи и прижал мою голову к своей груди, бормоча что-то ласковое и успокоительное.
- А Гидеон? - спросила я, наконец, поднимая голову и пытаясь утереть нос плащом. Джейми покачал головой с несколько изумленной улыбкой.
- Он жив, - ответил он. - У него обгорело правое плечо и передняя нога, а его грива сгорела полностью. - Он взял полу своего изодранного плаща и попытался вытереть мое лицо, но также без особого успеха. - Думаю, это сотворит чудо с его норовом, - добавил он в попытке пошутить.
- Полагаю, что так, - я слишком изнемогла и была потрясена, чтобы рассмеяться, но выдавила слабую улыбку, и она подбодрила меня. - Ты думаешь, ты сможешь свести его вниз? У меня... есть немного мази от ожогов.
- Да, - он дал мне руку и помог мне подняться. Я повернулась, чтобы отряхнуть мои юбки, и заметила его.
- Смотри, - произнесла я шепотом. - Джейми... смотри.
На расстоянии десяти футов от нас на склоне росла большая пихта; ее вершина была обломана и часть ветвей была сожжена и дымилась. Между одной из ветвей и стволом была втиснута огромная округлая туша. Наполовину она был черной из-за сгоревших тканей, но волосы на другой половине торчали мокрыми шипами цвета белых триллиумов.
Джейми смотрел на тушу медведя с открытым ртом, потом медленно закрыл его и покачал головой. Он повернулся ко мне и поглядел на отдаленные горы, где бесшумно блеснула молния.
- Говорят, - произнес он тихо, - что большая буря предвещает смерть короля.
Потом он очень мягко коснулся моего лица.
- Жди здесь, сассенах, я приведу коня. Мы едем домой.
(1)Марк Твен
ОГОНЬ ОЧАГА
Фрейзерс- ридж
Октябрь, 1771
Время года изменилось. Она заснула прохладным вечером бабьего лета, а проснулась в середине ночи от острого холода поздней осени, замерзнув под единственным одеялом. Хотя и сонная, она не могла заснуть, по крайней мере, без дополнительных одеял.
Почти не открывая глаз, шлепая босыми ногами по ледяному полу, она подошла к кроватке проверить, как там Джемми. Он спал, утонув в теплой перине, с одеялом, натянутым до маленьких розовых ушей. Она нежно положила руку на его спинку и стала ждать, когда она поднимется и опустится при дыхании. Один раз, два, еще раз.
Она порылась, чтобы найти еще одно одеяло, и растянула его на кровати, потом потянулась за чашкой с водой и с раздражением обнаружила, что она пуста. Она с тоской подумала о том, чтобы заползти в теплую постель и погрузиться в глубокий сон, но жажда была сильнее.
На крыльце должно быть ведро с колодезной водой. Зевая и гримасничая, она сняла щеколду и тихо опустила ее вниз, хотя Джемми спал крепко, и риск разбудить его был невелик.
Однако дверь она открыла осторожно и вышла, дрожа от холодного воздуха, забравшегося под рубашку. Она наклонилась и пощупала в темноте. Никакого ведра. Где...
Уголком глаза она уловила движение и резко развернулась. На мгновение ей показалось, что это был Обадия Хендерсон, который сидел на скамье, и сердце ее сжалось, как кулак, когда он встал. Потом она поняла, кто это был, и оказалась в руках Роджера, прежде чем смогла рассмотреть его.
Безмолвно прижавшись к нему, она имела время почувствовать детали: дугу его ключицы против ее лица, запах одежды, так долго носимой, что она уже пахла не потом, а лесом, через который он шел, землей, на которой он спал, и главным образом горьковатым дымом, который он вдыхал. Силу его рук на ней и колючую бороду на ее коже. Резко холодная кожа его обуви под ее босыми ногами и кости под ней.
- Это ты, - вскрикивала она. - Ты дома!
- Да, я дома, - шептал он ей на ухо. - Ты в порядке? С Джемми все хорошо?
Она ослабила свои объятия, и он улыбнулся ей незнакомой улыбкой среди зарослей густой черной бороды знакомыми губами, видимыми в лунном свете.
- У нас все хорошо? Как ты? - она шмыгнула носом, и глаза ее наполнились слезами. - Почему ты сидишь здесь, ради Бога? Почему ты не постучался?
- У меня все в порядке. Я не хотел пугать тебя. Подумал, что посплю здесь до утра. Почему ты плачешь?
Она поняла, что он шептал не потому, что боялся разбудить Джемми, у него был такой голос, шуршащий, деформированный, с придыханием. И все же он говорил ясно, слова звучали свободно, не так как раньше.
- Ты можешь говорить, - сказала она, торопливо вытирая глаза ладонью. - Я имею в виду, лучше.
Когда-то она опасалась прикасаться к его горлу, боясь ранить его чувства, но сейчас инстинкт не позволял ей впустую потратить внезапную близость. Напряженность может возникнуть снова, и они снова могут стать чужими друг другу, но в это мгновение она могла сказать и сделать все, и она положила пальцы на его теплый неровный шрам, касаясь залеченного разреза, который спас его жизнь.
- Все еще больно говорить?
- Да, больно, - сказал он шероховатым каркающим голосом, и его глаза взглянули на нее, мягкие и темные в лунном свете. - Но я могу. Я буду... Брианна.
Она отстранилась, все еще держа его за руку, не желая ее отпускать.
- Заходи, - сказала она, - здесь холодно.
У меня могло быть множество возражений против огня в очаге, начиная от заноз под ногтями и ожогов на руках - иногда до пузырей - и кончая доводящим до бешенства упрямством не желающего разгораться пламени. Однако две вещи я могла сказать в его пользу: это, бесспорно, тепло и то, что в его тусклом свете любовный акт приобретал такую красоту, что о всяком стеснении можно было благополучно забыть.
Наши переплетенные тени плыли по стене, показывая то колено, то изгиб спины или округлость бедра, словно части какого-то извивающегося животного. Голова Джейми запрокинулась; огромное существо с львиной гривой нависло надо мной, выгнувшись назад в экстазе.
Я провела руками по его пылающей коже и дрожащим мускулам, погладила поблескивающие волоски на руках и груди и зарыла пальцы в тепло его волос, чтобы притянуть его, задыхающегося, к темной пустоте моей груди.
Я не открывала глаз и продолжала удерживать его ногами, не желая отпускать его тело, и разрушить иллюзию единства - если это было иллюзией. Сколько раз я еще смогу держать его тело таким образом в зачарованном свете от очага?
Я изо всех сил цеплялась за него, за затихающую вибрацию моей плоти. Но радость достигнутая есть радость прошедшая, и через несколько мгновений я снова было только самой собой. Темная звездочка вен на моей лодыжке была ясно видна даже в тусклом свете камина.
Я ослабила хватку на его плечах и с нежностью коснулась жестких кудряшек его волос. Он повернул голову и поцеловал мою грудь, потом вздохнул и соскользнул с меня.
- А еще говорят, что у куриц нет зубов, - сказал он, осторожно касаясь глубокой ранки от укуса на одном плече.
Я невольно рассмеялась.
- Так же, как и члена у петуха, - я привстала на одном локте и посмотрела на очаг.
- Что там, моя курочка?
- Просто проверила, не загорится ли моя одежда.
Слишком занятая, я не обратила внимания, куда он побросал предметы моей одежды, но, кажется, они были на безопасном расстоянии от огня; юбка маленькой кучкой лежала возле кровати, корсет и рубашка валялись в разных углах комнаты. Полосы материи для поддержки груди не было видно нигде.
На побеленных стенах мерцал свет, и кровать была полна теней.
- Ты так красива, - прошептал он мне.
- Как скажешь.
- Ты мне не веришь? Я когда-нибудь обманывал тебя?
- Я не это имела в виду. Я подразумевала, что если ты говоришь так, значит это верно. Ты делаешь это верным.
Он вздохнул и пошевелился, устраивая нас удобнее. В очаге, взметнув вверх сноп золотых искр, внезапно треснуло полено и зашипело, когда его жар столкнулся с влажной струей воздуха. Я молча наблюдала, как дрова чернели, потом краснели и, наконец, сверкали раскаленным добела светом.
- Ты можешь сказать это обо мне, сассенах? - внезапно спросил он. В его голосе звучало смущение, и я повернула голову, с удивлением глядя на него.
- Сказать что? Что ты красив? - мой рот невольно растянулся в улыбке, и он улыбнулся мне в ответ.
- Нет, не это. Но то, что мой вид тебе не противен, по крайней мере.
Я провела пальцем по слабому белому шраму, оставленному давным-давно мечом. По более длинному и толстому шраму от штыка, который разорвал его бедро. Рука, которая держала меня, загорела и огрубела, волосы на ней выгорели до цвета белого золота из-за долгой работы на солнце. Возле моей руки в гнезде темно-рыжих волос между бедрами скрючился его член, ставший теперь мягким и маленьким.
- Ты прекрасен для меня, Джейми, - сказала я, наконец, нежно. - Такой красивый, что это разбивает мне сердце.
- Но я старый человек, - возразил он с улыбкой. - Или скоро стану. У меня седые волосы в голове, а моя борода стала серой.
- Серебряной, - поправила я его и погладила щетину на его подбородке, пеструю, как лоскутное одеяло. - Местами.
- Серая, - сказал он твердо, - и пегая к тому же. Но все же... - его глаза с нежностью смотрели на меня. - Все же я горю, когда прикасаюсь к тебе, сассенах, и думаю, так будет, пока мы оба не сгорим до тла.
- Это поэзия? - спросила я осторожно, - или ты говоришь буквально?
- О, - сказал он. - Нет. Я не имел в виду... нет, - он сжал меня в объятиях и склонил свою голову к моей. - Я не знаю. Если это должно случится...
- Этого не случится.
Дыхание его смеха тронуло мои волосы.
- Ты кажешься очень уверенной, сассенах.
- Будущее можно изменить. Я делаю это все время.
- О, да?
Я немного откатилась, чтобы взглянуть на него.
- Да. Погляди на Майри МакНейл. Если бы меня не было там на прошлой неделе, то она умерла бы, и близнецы вместе с ней. Но я была там, и они живы.
Я закинула руку за голову, глядя на рябь огня на балках.
- Я думаю, я могу спасти немногих, но некоторое количество могу. Если кто-то останется жив благодаря мне и позже родит детей, и у них будут свои дети, и так далее, то к моему времени в мире, вероятно, будет тридцать-сорок человек, которых иначе быть не могло, да? И ведь они что-то совершили, прожив свои жизни, разве это не изменение будущего?
Мне впервые пришло в голову, что я в некоторой степени способствовала демографическому взрыву в двадцатом веке.
- Да, - медленно проговорил он, взял мою свободную руку и провел по линиям ладони своим длинным пальцем.
- Да, но ты изменяешь их будущее, сассенах, и, возможно, для этого ты предназначена, - он взял мою руку и легонько потянул за пальцы. Один сустав затрещал, как плюющееся полено в очаге. - Врачи спасли множество людей.
- Конечно. И не только врачи, - я села, возбужденная нашим разговором. - Но это не имеет значения, ты понимаешь? Ты, - я указала пальцем на него, - ты тоже иногда спасаешь жизни. Фергюс? Иэн? И вот они существуют, что-то делают, создают. Ты изменил их будущее, не так ли?
- Ну, да... возможно. Хотя я просто не мог поступить иначе, правда?
Это простое заявление остановило меня, и мы некоторое время лежали в тишине, наблюдая за бликами света на беленой стене. Наконец, он пошевелился и заговорил.
- Это не для жалости, - сказал он, - но ты знаешь... время от времени мои кости болят. - Он не смотрел на меня, но протянул свою изуродованную руку, повернув ее к свету таким образом, что тень от ее согнутых пальцев образовала на стене паука.
Время от времени. Я знала это. Я знала ограничения тела и его чудеса. Я видела, как он сидел в конце дневной работы, и измождение было написано в каждой линии его тела. Замечала, как медленно он двигался холодными утрами, упрямо преодолевая протест плоти и костей. Я была готова держать пари, что ни дня после Каллодена он не прожил без боли, и к тому же его физические травмы ухудшались суровыми условиями жизни.
- Я знаю, - сказала я мягко и коснулась его руки. Перевитого шрама, прорезавшего его ногу. Маленького углубления в плоти его руки, оставшегося от пули.
- Но не с тобой, - сказал он и накрыл мою руку своей ладонью. - Знаешь ли ты, что единственное время, когда я не испытываю боли - это тогда, когда нахожусь с тобой в постели, сассенах? Когда я беру тебя, когда я лежу в твоих руках, мои раны излечиваются, мои шрамы забыты.
Я вздохнула, положив голову на его плечо. Мое бедро прижалось к его телу, и моя мягкая плоть стала слепком его твердых форм.
- Мои тоже.
Он некоторое время молчал, поглаживая мои волосы здоровой рукой. Они дико вились, растрепанные во время нашего любовного акта, и он приглаживал одну прядь за другой, пропуская каждый завиток между пальцами.
- Твои волосы, как большое штормовое облако, сассенах, - пробормотал он сонным голосом. - И темные, и светлые одновременно. Нет и двух волосинок одного цвета.
Он был прав; локон между его пальцами имел нити чисто белого серебряного цвета, и темные, как у соболя, полоски, и остатки светло-каштановых волос моей молодости.
Его пальцы нырнули под массу моих волос, и я ощутила, как его пальцы охватили основание моего черепа, словно он держал чашу.
- Я видел мою мать, лежащую в гробу, - произнес он, наконец. Его большой палец тронул мое ухо, поглаживая его закругление и мочку, и я задрожала от его прикосновения.
- Женщины заплели ей косы, но мой отец возражал. Я слышал его. Он не кричал, он был очень спокоен. Он сказал, что она будет такой, какой он видел ее в последний раз. Женщины говорили, что он сошел с ума от горя, что он должен оставить все как есть. Он не стал больше с ними разговаривать, а подошел к гробу и расплел ее косу, потом уложил волосы вокруг ее головы на подушке. Они побоялись остановить его.
Он сделал паузу, и его большой палец замер.
- Я был там, тихо сидел в углу. Когда все вышли встречать священника, я подобрался ближе. Я никогда раньше не видел мертвого человека.
Я обхватила пальцами его руку. Однажды утром моя мать поцеловала меня в лоб и вышла. Больше я никогда ее не видела. Ее хоронили в закрытом гробу.
- Это была она?
- Нет, - произнес он мягко. Его глаза, направленные на огонь, были полузакрыты. - Не совсем. Лицо было тем же самым, но не более. Будто кто-то вырезал его из березы. Но ее волосы, они все еще были живы. Они все еще были... ею.
Я услышала, как он сглотнул и немного прочистил горло.
- Волосы лежали на ее груди, закрывая ребенка, который покоился там. Я подумал, что ему это не нравится, что волосы лезут ему в лицо, и я убрал их от него. Я увидел его, моего крошечного братика, свернувшегося в ее руках, с головой на ее груди, под покрывалом ее волос.
- И я подумал, нет, он будет более счастлив, если я оставлю все, как есть, и я пригладил ее волосы, снова накрыв ими его голову.
Он глубоко вздохнул, и я почувствовала, как грудь поднялась под моей щекой. Его пальцы медленно двигались по моим волосам.
- У нее не было ни одного седого волоса, сассенах.
Эллен Фрейзер умерла во время родов в возрасте тридцати восьми лет. Моей матери было тридцать два. А я... я потеряла все богатство этих лет во время нашей разлуки.
- Видеть, что годы оставляют на тебе след, доставляет мне радость, сассенах, - прошептал он. - Ибо это означает, что ты жива.
Он поднял руку и позволил прядям моих волос упасть с его пальцев, они коснулись моего лица, губ, опустились мягкой тяжелой волной на шее и плечи, легли перышками на вершины моих грудей.
- Мо nighean donn, - прошептал он, - mo chridhe. Моя каштанноволосая. Мое сердце.
- Иди ко мне. Укрой меня. Приюти меня, bhean(1), излечи меня. Гори со мной так же, как я горю с тобой.
Я лежала на нем, укрыв его, моя кожа, его кости, и все еще - все еще! - яростная сердцевина плоти соединяла нас. Я позволила волосам упасть, накрыв нас обоих, и в пещере, пронизанной вспышками пламени, прошептала в ответ:
- Пока оба не сгорим до тла.
(1)Женщина (гэльск.)
НА ДНЕ МОРЯ ЕСТЬ ЯМА(1)
Фрейзерс-Ридж
Октябрь, 1771 г.
Роджер проснулся внезапно; его тело все еще было погружено в сонную расслабленность, но ум уже бодрствовал, а уши настороженно прислушивались к тому, что разбудило его. Он еще не понял, плакал ли Джемми, но плач отдавался в его внутреннем ухе, смешиваясь с надеждой и покорностью, характерными для разбуженного родителя.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |