Роман тоже увидел Катю – она шла между столиков, ее то и дело останавливали, благодарили, выражали одобрение… Непривычная к такому вниманию, она смущенно улыбалась в ответ и торопилась проскользнуть дальше. Близоруко моргая, искала кого-то взглядом… кого? Смотрела мимо столика, где сидели Малиновский и Воропаева, не замечала их, при этом неумолимо приближалась… С другого конца зала ей активно замахали руками женсоветчицы, Катя повернула в их сторону…
Ну уж нет. Роман вскочил и преградил ей путь.
- Катенька, места – согласно купленным билетам. Прошу.
- Рома… я лучше к девочкам пойду, - неуверенно произнесла она, бросив осторожный взгляд на Киру. – Мне с ними… привычнее… И у кого-то из них мои очки, мне надо забрать…
- Катя, не стесняйтесь, подсаживайтесь к нам, - вмешалась Воропаева. – Зачем вам сейчас очки – отчет, что ли, писать? К тому же у вас, вон, пес-поводырь есть… Ром, это шутка, не обижайся.
- У Киры Юрьевны сегодня своеобразный юмор, - поделился Малиновский с Катей, пододвигая ей стул.
- А Роман Дмитрич сегодня до ужаса занудный, - тут же ввернула Кира. – Но мы его сейчас растормошим, правда, Катя? Кстати, вам очень идет эта шубка, и без очков вам гораздо лучше. Пели и дурачились вы тоже замечательно.
- Спасибо, - недоверчиво откликнулась Катерина.
- А где же ваш Дедушка? – продолжила Воропаева вполне мирным и дружелюбным тоном, если не учитывать легкой иронии и чересчур растянутых под влиянием алкоголя гласных. – Его закружило в вихре бабОчек… то есть, я хотела сказать – Снежинок? Не бережет себя, бедолага, в его-то возрасте.
- Я не знаю, где Андрей Палыч, - просто ответила Катя. – Исчез куда-то после выступления…
- О, это с ним бывает, - кивнула Кира и глотнула еще из бокала. – И очень часто. Исчезает – как в воздухе растворяется. Ищи-свищи... Давайте выпьем, Катя. Ром, у тебя что с правой рукой? Наливай.
- Мне сока. Яблочного, - попросила Катерина.
- Катя, - укоризненно посмотрела на нее Воропаева. – Новый год же празднуем. Хоть и приближающийся…
- Ну хорошо, немножко.
Малиновский разлил по бокалам пенящийся напиток.
- За вас, милые дамы, - торжественно провозгласил он.
- И за нас, грубых мужиков, - подошедший незаметно Жданов сел рядом с невестой. Он был без пиджака, в черной рубашке с расстегнутым воротом. Блистательно-красивый, улыбающийся. В глазах – хмельные огоньки.
- Люби-и-имый! – протянула Кира и обхватила гибкими руками его за шею. – Я тебя так ждала! Ромка, Катя, подтвердите! Где ты был, дорогой? Бороду сбривал, да?.. Жаль – она тебе так шла…
- Ууу… - правильно оценил уровень ее опьянения Андрей. – Я смотрю, вы тут даром времени не теряли.
- А ты попробуй нас догнать! – лихо подмигнула ему она. – Хватани шампанского прямо из горла.
- Я лучше хватану виски, - он налил себе приличную порцию. – Я заслужил, целый час развлекая на подиуме драгоценных моих сотрудников. Господа и дамы, присоединяйтесь!
- Легко! – Кира ухватила бокал и, смеясь, кивнула в сторону Романа и Кати. – А вот эта парочка меня огорчает – они почти не пьют. Милый, давай их напоим, а? – ее смех принял затяжной характер, аж слезы на глазах выступили. – Новый год у нас или где? Ребята, очнитесь, президент компании всем приказал веселиться! Ты же приказал, Андрюша?
- Собственноручно подписал приказ, – спокойно ответил Жданов, после того как выхлестал содержимое бокала в несколько крупных глотков. – Катя, Ромка, ну в самом деле… расслабьтесь.
- Да мы и не напрягались, чтобы расслабляться, - весело сообщил ему Малиновский.
Катя помалкивала, жевала салат из морепродуктов, запивая его соком. Периодически оглядывалась на своих подружек – явно хотела к ним…
- А Федор наш совсем неплох в роли диджея, - покосившись на нее, заметил Роман. – Отличная музыка. Катя, пойдем танцевать?
- Замечательная идея! – Кира хохотала, просто остановиться не могла. – Мы тоже пойдем, правда, Андрей? Только не сейчас. Не под эту томную мелодию. Мы закажем Феде рок-н-ролл! После четырех лет совместной жизни самый лучший танец – это рок-н-ролл. Очень взбадривает!..
- Точно, - подхватил Жданов ей в тон. – Еще краковяк подходит. Твое здоровье, дорогая.
- Твое здоровье, любимый.
- Идем, Катя, - Малиновский потянул ее за руку. – Не будем мешать совместному семейному пьянству в особо крупных размерах.
- Что с ними? – тихо спросила Катя.
- С кем? – Ромка плохо соображал, получив возможность держать ее в объятиях, плавно вести за собой в танце и вдыхать сладковатый аромат ее волос.
- С Андреем Палычем и Кирой Юрьевной.
- А что с ними не так? По-моему, им весело.
- Какое-то очень странное веселье…
- Ты просто из другого мира. Ты – молочный котенок по сравнению с этими светскими львами.
- Ты тоже светский лев? – Катя слабо улыбнулась.
- В общем, да. Был.
- Почему был?
- Обрыдло.
- Что – вот так, сразу? – она в сомнении покачала головой. – Так не бывает.
- Я тоже думал, что не бывает. Знаю, как трудно в это поверить. И объяснить почти невозможно. Я и сам путаюсь в ощущениях. Наверное, копилось давно, я просто не замечал. Ты думаешь, пройдохи и повесы не бывают одинокими? Нет, они просто активно заполняют пустоту блеском и мельтешением. Кто-то так живет всю свою жизнь – и вполне счастлив при этом. Но я, кажется, сошел с дистанции. Из-за тебя.
…Вот сейчас – в полутьме и мелькании огней – поцеловать ее. Самое время – после самых верных и правдивых слов. Или для начала задать вопрос, который он обычно задавал девушке в танце: «Что будет, если я тебя поцелую?»
Не мог.
Страх отвержения – просто первородный какой-то. До раздражения, до дикости ему несвойственный.
- Рома, - задумчиво произнесла Катя, - это всё слова. Миры остаются разными.
- Я знаю. Пустишь в свой?
Довольно жалко это прозвучало – будто погреться просил у очага, продрогнув на ледяном ветру. Но Малиновскому уже было всё равно.
Катя сморгнула – как наваждение отогнала. Невесело усмехнулась.
- Ты моего мира не знаешь. Ни с одним из его атрибутов не знаком. Как ты можешь так говорить?
- Почему же ни с одним? Про патефон уже знаю, - пошутил он. – И про всё остальное… узнать готов…
…Нежная мелодия безжалостно смолкла, сменилась быстрыми ритмами. А может, и к лучшему. Вдруг не выдержал бы – и прямо сейчас сделал ей предложение. Вот бы напугал…
- Рома, я к девочкам.
- Я понимаю.
- Мне очки надо найти, глаза уже болят.
- А потом? Хочешь остаться или отвезти тебя?
- Нет… За мной папа заедет. Если он так решил – его не переубедишь.
- Во сколько заедет?
- В половине десятого.
- Тогда я отчалю на пять минут раньше. Чтобы ты убедилась, что я выиграл пари.
- Я и так верю.
- Слава богу. Значит, завтра мы встречаемся?
- Ага. Позвонишь мне?
- Конечно.
Расцепились взглядами и улыбками…
- Катя-а-а-а! Какой успе-е-е-ех!
- И не только на сцене!
- Катя, колись!
- Мы тебя живой не выпустим!
- И без всяких отговорок! Мы всё видели своими глазами!
- Какой танец! Мама дорогая! Какие взгляды!
- Ты с ним поосторожнее, Катя! Это же Малиновский! Знаменитый лапшевешатель! Не вздумай всё принимать за чистую монету!
- А как же Коля? Николай-то как?
- Ой, Ка-а-атя! Ты у нас тихий омут, оказывается!
- Не обожгись, подруга!
Разгоряченные спиртным женсоветчицы галдели по-сорочьи, перебивая друг друга.
- Девочки, у кого из вас мои очки?
- Какие очки! Мы с тобой о другом говорим! Не увиливай!
- Сначала очки.
- Блин! Шурка, ты вроде очки Катины держала?
- Чего это я-то? Не я!
- Тань, ты?
- Я? Я с утюгом стояла! Да в гримерке они, наверное.
- Ни фига подобного! Катя в гримерку уже без очков пришла!
- Точно! Машка их с Кати еще в каморке содрала, чтобы у Пушкаряна соблазна не было их надеть в последнюю минуту… В каморке они!
- Катя, не вздумай улизнуть!
- Я только за очками.
- Катя-а-а-а!
- Я скоро, девочки.
Чтобы покинуть зал, нужно было пройти по ряду между столов очень близко к подиуму. Его уже тоже превратили в танцпол – народ отжигал под подзабытого Доктора Албана, «Итс май лайв». Среди танцующих Катя заметила Киру – она была в толпе, и при этом – одна, сама по себе, с полузакрытыми глазами, ни на кого не обращала внимания. Катерина невольно залюбовалась ее восхитительными движениями, гибкостью, пластикой, красотой, страстью, с которой она отдавалась танцу… И не скажешь, что переборщила с шампанским… светская львица…
Катя оглянулась на столик, где они недавно сидели вчетвером, – он был пуст. Ни Жданова, ни Малиновского нигде не наблюдалось.
Роман курил на улице, неподалеку от вертушки. Вышел из здания, даже пальто не накинув, - остудить шальную голову. Мелкие снежинки сыпались сверху – ляпота. «Я и так верю», - сказала ему Катя. «Я и так верю». Она начинает верить ему, его чувствам. А еще она спросила: «Позвонишь?» А на вопрос, пустит ли она его в свой мир, не ответила «нет».
…Переливался огнями проспект. Всё-всё переливалось в природе, «морозный воздух стал серебром».
Жданов стоял у окна в своем кабинете, куда ушел во время танца Малиновского и Кати, и тоже смотрел на серебряный снег. И острым молоточком в висок – методичные удары непонятной природы: «Мне не надо было пить, не надо было…»
У него случались в жизни разные состояния опьянения – от веселой разудалости до угрюмого, неподвижного окаменения. Теперешнее – самое мерзкое и опасное. Твердо стоит на ногах, язык не заплетается, но внутри – неконтролируемое варево. Гора-вулкан из правильных, разумных доводов еще сдерживает бурлящую лаву, но это до поры до времени, до критической точки, до толчка.
Если Кире хочется остаться здесь и приканчивать дальше запасы шампанского – пусть остается, а он поедет домой.
Шаги за спиной, звук открывшейся двери. Жданов обернулся. Катя. Еще не легче.
- Андрей Палыч? – она удивилась, конечно, найдя его в таком неподходящем в разгаре развеселого корпоратива месте. – А вы…
- А я домой собираюсь, - опередил он ее вопрос, подошел к столу и стал складывать в портфель первые попавшиеся листки. Только не смотреть на нее, ни в коем случае.
- А как же…
- Что – как же? – опять стремительно перебил ее Андрей. – Как же праздник? Устал я, Кать. Всё-таки публичный клоун – не моя специальность. Голова разболелась. А вы что здесь забыли?
Хм. Не грубовата ли формулировка?.. Да всё что угодно – только пусть она исчезнет отсюда поскорей.
- Очки ищу, - судя по тону, Катю действительно огорчили его слова. Она быстро ушла в каморку.
Жданов замер, прекратив бессмысленные действия с бумагами. Остолоп…
Хотя… всё правильно. Пусть будет этот вопиющий контраст: начальник-грубиян-самодур с резкими перепадами в настроении, пьющий, почти женатый, – и свободный, лучезарный, солнечный, любезный рыцарь Ромка. Последний флер эфемерной влюбленности исчезнет из ее сердца и со страниц дневника, где воцарится новый герой. Из плоти и крови.
…Так и сформулировал для себя: «из плоти и крови». И при этом ощущал собственную пульсирующую плоть. Собственную горячую кровь. Черт, он все-таки пьян. Не слишком, конечно. Внешне даже, наверное, незаметно. Но проклятая огненная лава – уже у горла.
Надо уходить.
Взял пальто и портфель, крикнул через дверь:
- До свидания, Катя!
Ответа не было. Она что, так обиделась на его «вы что здесь забыли?», что даже разговаривать не желает? Всё ли там с ней в порядке?..
- Катя! – повысил Андрей голос.
Она вышла из каморки. По-прежнему без очков.
- Не нашли? – он удивленно зафиксировал ее поникший вид и… что это?.. Неужто опять капли на слипшихся ресничках?..
- Вот, - сокрушенно вздохнув, она протянула ладонь, на которой что-то лежало.
Чтобы рассмотреть, Жданов подошел поближе.
…Всё, что осталось от очков – осколки стекол, переломанные дужки.
- На полу валялись, - удрученно пояснила Катя. – Наверное, уронил кто-то в запарке... перед моим выступлением… А я сейчас не заметила и наступила. Такая неуклюжая.
- Ну… вы не расстраивайтесь так, - растерянно произнес Андрей, не отдавая себе отчета, что голос его из «нужного» сурово-начальнического превратился в «ненужный» ласково-сочувственный. – Да вы не плакать ли собрались?.. Из-за такого пустяка?.. Перестаньте. Закажем новые.
- Я понимаю, что пустяки, - она печально ему улыбнулась. – Просто они мне были дороги. Их мне папа в больницу принес. Еще в Забайкалье. Я тогда сильно болела, лежала, не могла читать, глаза слезились. А он заказал и принес… в сорок градусов мороза… Глупо, конечно, из-за этого переживать. Я люблю родителей… и… да неважно, в общем, ерунда это.
- Кать… - он даже не осознал, что, не глядя, бросил пальто и портфель на кресло и руки его стали свободными. – Ну, ей-богу, сделаем такие же, ничего не заметит ваш папа, и мама тоже, а уж плакать – вообще не из-за чего! Давайте сюда эти осколки, не дай бог поранитесь. Вот сюда положим, на мой стол, хорошо? Не поцарапало?..
- Нет вроде, - в смятении и настороженности ответила она, следя расширившимися зрачками за тем, как он забирает у нее «останки» очков, освобождает ее ладонь… и держит ее, не отпускает...
«Мне нельзя было пить…»
Это уже – откуда-то с периферии сознания Жданова, последний разумный мыслительный проблеск. Утонувший под внутренним стоном: «Снегурочка моя близорукая…»
А вслух – получленораздельное, бредовое, измотавшее в последние дни:
- Птица моя нездешняя…
Все-таки алкоголь для человека – враг номер один. Его сила в том, что он незаметно подменяет понятия в голове. Искажает смысл слов и действий. А еще он, негодник, многое разрешает, убедительно уверяя: а что в этом такого-то? Ничего крамольного.
Ну в самом деле – на Катиной ладони крохотная царапинка от стекла. А ладонь-то маленькая, как у ребенка. Она и есть – ребенок. Даже не дочка, а внучка Деда Мороза. А поранившегося ребенка жалеют. Поэтому легкий поцелуй прямо в царапинку, чтобы не болело… разве это не естественно?..
А почему он при этом дышать едва может – не знает…
Катя отняла руку. Испугалась? Дети бывают такими пугливыми…
- Андрей Палыч, что вы сейчас сказали?
А что он такого сказал? Он назвал ее птицей нездешней. Разве это не так?.. Она же попала к нему сюда с неба. С далекой «птичьей» планеты. Вместо ресниц – перышки.
Еще он сказал – «моя». Но ведь и это правда. Катя – его. Его помощница. Его спасительница. Его талисман.
Он хочет выразить ей свою бесконечную признательность. Свою нежность. Только и всего.
Разве это плохо?.. Разве это неправильно?..
А как выражать, если все слова уже сказаны?.. Да и не любит Катя горячих благодарностей, отвергает. Угнетают они ее…
Прикосновение. Гораздо более убедительная вещь. Тактильный контакт сильнее слов.
Он ведь уже обнимал ее, и не раз, в восторженном порыве. И это была абсолютно нормальная реакция. Правда, Катя вырывалась и убегала… Но это он сам виноват… Зачем хватку медвежью демонстрировал?.. Невежа… Увалень, умственно недозрелый… Не знал, что она – птица… У птиц такие хрупкие косточки…
Осторожно. Чуть сдвинуть прядь с лица. Заправить ее за ухо. Задержаться пальцами у щеки. А потом и всей ладонью к ней прикоснуться. Такой огромной своей ладонью – к такой маленькой бледной щечке…
Катя не двигалась. Похоже, ее абсолютно парализовало. Изумление и испуг в одном флаконе.
Не надо. Не надо бояться. Это всего лишь нежность. Самое лучшее в мире чувство. Самое доброе и нетребовательное. Вот это открытие…
«Не бойся, Кать. Это нежность, это невинная ласка, ведь ты – ребенок, ты – птица. Одно резкое движение – и ты вспорхнешь. Это не страшно, что лицо мое так близко к твоему лицу. Мне просто надо смотреть в твои глаза, в самую их глубину. Передать тебе через взгляд, что ты – чудо мое неземное, так передать, чтобы ты поняла, почувствовала. Разве это преступление?.. Нет, нет… И то, что вторая моя ладонь накрыла другую твою щеку – это только для того, чтобы чуть-чуть поднять повыше твое лицо… чтобы взор твой не ускользал, не расцеплялся с моим… для концентрации взглядов, Кать, только для этого… Всё безвинно, всё платонически. Не обожгу дыханием, не сломаю барьер. Кля…»
На клятву сил не хватило.
Подмена понятий в туманной голове сделала свое дело, ситуация стала необратимой, а Жданов – безоговорочным ее пленником.
Это даже не поцелуй был сначала – статичное соприкосновение, как будто случайное, затем – подрагивающее поверхностное изучение, похожее на проверку температуры, и только потом – слияние, лихорадка, слепой зов крови.
Катя не сопротивлялась, но была безвольной, словно в обмороке. Казалось – не держи он ее крепко в объятиях (когда успели руки обвить ее всю?) – она бы тихо соскользнула на пол, как целлулоидная кукла.
«Очнулась» она, когда Андрей не выдержал – коротко простонал от зашкаливающего блаженства. Медленно подняла руку, коснулась его щеки – как совсем недавно - он сам… и отстранила от себя его лицо. Мягко отклонила, без всякой агрессии. Его дыхание было тяжелым, рваным, а у нее будто вовсе никакого дыхания не было. В глазах ее – что-то грозовое, ночной шторм в океане. Выражение… чего?.. Ужаса?.. Лицо – совершенно неподвижное. Взглядом запретила ему говорить и двигаться.
…Уходила из кабинета, пятясь, ни на секунду не спуская со Жданова глаз. Натыкалась вслепую на край шкафа, на кресло. Дверную ручку нашла на ощупь.
Всё. Исчезла.
Вместе с ней исчез последний алкогольный парок в голове Андрея, садистски хихикнув на прощанье и уступив место полной ясности сознания.
- Палыч, ты чем тут занимаешься, а?
Жданов дернулся от внезапности голоса, отнял руки от лица.
Ромка стоял в дверях, засунув руки в карманы брюк.
Господи, сколько же времени прошло? Пять минут или час?
У Малиновского какое-то непонятное выражение «на челе». Вроде спокойное, но…
Да нет же. Если бы он узнал… каким-то образом… от Кати или подглядев… то никакого мирного «Палыча» бы сейчас не было. Был бы удар кулаком в челюсть. Или еще чего похуже.
- Андрюх, ты в немые записался? Или в глухие?
- Я слышу тебя, - отозвался Жданов (хрипел голос). – Ничем не занимаюсь. Сижу, думаю.
- И что за мысли? Не поделишься?
«К твоему счастью, нет».
Роман сам сменил тему:
- Слушай, ты приглядел бы за Кирой.
- А что с ней?
- Ну, как бы это сказать… Веселится она там. Не в меру.
- Всё так фатально?
- Пока нет. А ты хочешь дождаться чего-то фатального? Жданчик, там куча сотрудников в зале. Кира – начальник отдела продаж. Не комильфо. По-хорошему, ее бы домой отвезти. Что с ней вообще происходит? У вас проблемы?
- Я разберусь. Пойдем.
…Когда идешь по коридору рядом с другом, можно не смотреть ему в глаза. Можно скрыть гадостную муть в душе, острый стыд и измотанность от тяжких дум.
За столиком на четверых расположилась прелестная компания: Урядов, Милко, Вика и Кира. При этом один стул пустовал, потому что Воропаева сидела на коленях у великого дизайнера.
- Счета, счета, одни сплошные счета… - плакалась Клочкова в жилетку Георгию Юрьевичу, болтая соломинкой в бокале с коктейлем. – За свет, за газ, за любовь, за жизнь – за всё…
- Багира моя несравненная, всё наладится, - проникновенно утешал ее Урядов, приобняв за плечико и склонившись к самому уху. – Мы увидим свет в конце тоннеля… Мы – с тобой…
«Пара» Кира – Милко, наоборот, веселилась напропалую. Воропаева ерошила волосы маэстро и ворковала, хихикая:
- Гений, возьми меня в свои музы… А, гений? Ну, чем я не муза?.. Что во мне не так?
- Беру, радОсть мОя, - заверил млеющий Вуканович. – В тЕбе всё так! Ты – самая настОящая муза! Гляжу на тЕбя и думаю – ну почЕму я не натурал?..
- И правда! – Кира расхохоталась. – Очень жалко, что так! Ну просто очень!
- Ма-а-альчики пришли! - первой заметила Жданова и Малиновского Виктория.
- И натуралы при этом! – Воропаева застонала от смеха. – Господа, никто не хочет поменяться ориентацией с нашим драгоценным Милко?
- Кира, пойдем, - Андрей протянул ей руку.
- Куда? – картинно изумилась она, не прекращая смеяться ни на секунду. – Куда ты меня зовешь, дорогой? В безоблачную даль? Так ты туда обычно один ходишь… Или не один, но не со мной…
- Кира.
- Ну что – Кира? – прибавила она голосу. – Я двадцать семь лет Кира!.. Ой… Неужели уже двадцать семь?.. Какой кошмар. Я уже стара для музы, - всхлипнув, Воропаева положила голову на плечо дизайнера. – Я уже для всего скоро буду стара…
- Вставай, - Жданов потянул ее на себя за запястье.
Она покорилась и тут же привалилась к жениху, обняла его, пробормотала:
- Любимый… Давай танцевать?.. Ты обещал мне танец…
- Боюсь, рок-н-ролл ты уже не осилишь. Ты едва на ногах стоишь.
- Ну так давай тряхнем стариной? Федя! – крикнула Кира чрезмерно громко, не рассчитав децибел. – Организуй что-нибудь душераздирающе рррррромантическое!
- Будет сделано, Кира Юрьевна! – бодро откликнулся Коротков.
- Ладно, пошли, - мрачно согласился Андрей (на них поглядывали с любопытством со всех сторон). – Один танец – и едем домой.
- Да, милый… Как скажешь…
- Ро-ом… - Клочкова покинула жилетку Урядова и по-кошачьи скользнула к Малиновскому, тронула его за рукав, умильно заглянула в глаза. – Может, мы тоже потанцуем?.. А?..
- Извини, Викуся, - ответил он с сочувственной улыбкой, не оставляющей никаких шансов. – Ты обратилась не по адресу.
Роман отошел от столика, огляделся. Искал взглядом Катю и не находил…
- Это сколько уже Пушкарян свои очки ищет? – задумчиво поинтересовалась Амура. – Минут сорок, не меньше.
- Да сбежала она от нас, от наших расспросов, - обиженно пробухтела Тропинкина. – Как пить дать!
- И правильно сделала, - рассудила Ольга Вячеславовна. – Вы все накинулись на нее, как телевизионщики с микрофонами – на знаменитость… вот и спугнули.
- Но мы же ее подруги! – воскликнула Танечка пламенно.
- Вот именно, - усмехнулась Уютова. – Подруги, а не следователи, на допрос ее вызвавшие. Захочет – расскажет сама…
Запел мобильник Кривенцовой.
- Легка на помине! – Шура схватила трубку. – Алло, Катя! Ну, ты где? Мы тебя заждались!
- Шур… - голос Катерины негромкий, глуховатый. – Посмотри, пожалуйста, - Жданов и Малиновский в зале?
- Ага, тут оба, - недоумевая, ответила Александра.
- Точно?
- Да точно, точно! – оглянувшись, заверила Шурочка. – Андрей с Кирой медляк танцуют. В экстазе слились, голубки… Опа, кажись, Клочкова к Роману попыталась приклеиться, но он ее отшил. Выискивает кого-то глазами. Тебя, поди? Ты где вообще?.. Алло, Кать!
- Шурочка, у меня к тебе просьба, - Катерина отозвалась не сразу. – Принеси из каморки мою одежду, сумку и пальто. Я в нижнем холле, там, где пальма большая у диванчика.
- Не поняла? Ты что, улизнуть собираешься?! Катя, так нечестно!
- Шурочка, милая, пожалуйста. За мной папа вот-вот заедет, я хочу уйти по-английски. Я весь день работала, потом еще выступление это… Устала очень. Помоги, а?
- Да помогу, конечно, - проворчала Кривенцова. – Жди.
- Ну, что? Что? – посыпались нетерпеливые вопросы от женсоветчиц, едва дождавшихся окончания разговора.
- «Что», «что», - вздохнула Александра. – Странная Катька какая-то. Шифруется от всех в холле под пальмой. Просила вещи ей туда принести…
- Катюша, где ты? То не отвечаешь, то занято у тебя…
- Рома, извини меня. Папа чуть пораньше за мной заехал. Я не успела тебя найти, чтобы попрощаться. И не хотелось в зал возвращаться, если честно.
- Почему же не позвонила? Черт… прости. Ты и не должна была, конечно, отчитываться… Веду себя как собственник.
- Нет, Рома, я бы позвонила обязательно, просто ты меня опередил. Ты оставайся, веселись…
- Какое веселье. Померкло всё сразу. Я сейчас тоже поеду. Во сколько завтра позвонить? И куда мы идем, кстати? Если в театр, то я должен успеть купить билеты.
- Нет, нет… Я не хочу в театр, я придумаю до завтра… Позвони ближе к обеду. До свидания.
- Пока, Катюша. Хорошо тебе отдохнуть…
- Пушкарева, ты когда успела стать женщиной-загадкой? – осведомился Зорькин, восседая на стуле в Катиной комнате и методично постукивая подушечками пальцев по столу. – В разгаре вечеринки звонишь дяде Валере и просишь, чтобы он забрал тебя оттуда на полчаса раньше, чем договаривались. При этом, по его словам, голос у тебя такой, будто все сотрудники Зималетто дружно превратились в чертей и гоняются за тобой по коридорам. Мы с твоим отцом всё бросаем и мчимся на выручку, ты встречаешь нас спокойная и ледяная как сфинкс, ничего не объясняешь, кроме как «голова что-то разболелась». При этом на твоем распрекрасном носу отсутствуют очки и на вопрос, где они, ты отвечаешь – запропастились куда-то. А теперь лежишь, свернувшись калачиком, лицом к стенке, узоры на обоях изучаешь, дав обет молчания. Что за фигня, а?
- Коля, я устала, - вяло отозвалась она. – Может человек элементарно устать?
- Может, - согласился он. – Вполне имеет право. Только усталость усталости рознь. Она бывает адекватная и неадекватная. У тебя, извини, вторая. Что я тебя, первый год знаю, что ли? Давай колись.
- Колька, ты мне друг. Но не подружка.
- А, то есть секрет сугубо женский? – догадался Николай. – Ну, а с женсоветом-то своим поделилась?
- Нет. С ними нельзя.
- Почему? – удивился Коля.
- Да потому что в Зималетто они работают! – почти простонала Катя, повернувшись, наконец, и сев на тахте.
- Не понял… - Зорькин аж заерзал на своем месте от любопытства. – Пушкарева, не томи, расскажи. Я тебе почти подружка, тайн Мадридского двора мы никогда друг с другом не разводили… Ну чего вот так всё в себе держать и маяться?
- Коля… - она опустила голову, обхватив руками колени. – Он меня поцеловал.
- Ох ты господи, - после секундной паузы с шумом выдохнул Николай. – Вот сенсация века… Я даже разочарован. Твой загадочный вид тянул как минимум на… гхм, лучше промолчу, а то схлопочу. В рифму сказал… Ну, поцеловал. Вроде ж не в первый раз? Ухаживает, вот и целует. Может, у него серьезные намерения?..
- Да не про Малиновского я говорю!
Зорькин присвистнул.
- Пушкарева, я тебя боюсь. Ты прямо секс-бомбой какой-то становишься. Скоро в честь тебя в Зималетто рыцарские турниры будут устраивать…
- Коля, замолчи!
- Ты плачешь? – поразился он, глядя на ее вздрагивающие плечи (лицо она спрятала). – Кать, я правда не догоняю. Во-первых, о ком ты говоришь? Во-вторых, почему такая реакция?
- Во-первых, я не плачу – колотит меня. Во-вторых, я говорю о Жданове.
- Опаньки… - пробормотал Николай. – Кадры ты себе подбираешь – не хухры-мухры… Всё-всё, не бей! Давай серьезно. При каких обстоятельствах поцеловал? Это важно, Пушкарева! Может, весь коллектив на корпоративе в бутылочку играл, и вам просто выпало?..
- Никаких бутылочек, Колька. Мы в кабинете были. Я разбила свои очки. Случайно. А он меня поцеловал.
- Разбила, значит, - Зорькин озадаченно поскреб затылок. – Слабый, конечно, аргумент для поцелуя… Кстати, а куда поцеловал-то?
- Я тебя сейчас убью!
- Понял, снят вопрос. Гм… Разбила очки – и он поцеловал… Если предположить, что он давно хотел тебя поцеловать, просто ему очки твои мешали, то, соответственно, когда они разбились, он…
- Ты издеваешься?!
- Я не издеваюсь, я понять пытаюсь! Он что-нибудь сказал при этом?
- Нет.
- А перед этим?
- Сказал: «Птица моя нездешняя». Если я правильно расслышала.
- Кто птица? Ты - птица?
- Я не знаю, что означают эти слова. Так странно.
- А после ничего не говорил? Про птиц, рыб, пингвинов и прочую живность?
- Нет. Я ушла.
- Ага. И вызвала «скорую» в виде меня и дяди Валеры.
- Угу.
- Мда, - Николай развел руками. – Кать, ну… рано выводы какие-то делать. Всё-таки на вечеринках чего только не случается… А если ты и впрямь нравишься Жданову… тогда ты попала, Пушкарева. Между молотом и наковальней…
- Ко-ля… - прошептала Катя, закрыв глаза. – О чем ты говоришь?.. Он потом преспокойно пошел в зал… Танцевал медленный танец со своей невестой… Свадьба вот-вот… При этом у него столько интрижек на стороне… с моделями всякими… на любой вкус и цвет… Я – при чем? При чем тут я – скажи?! До кучи – в коллекцию?.. Я думала, он уважает меня… Я понимаю – пьян бы он был в стельку, затмение бы нашло, галлюцинации… Но он, хоть и пил перед этим за столом, был абсолютно адекватен, держался твердо, и руки… сильные такие…
- Слушай, - осенило Кольку. – А он знает, что Малиновский за тобой ухаживает?
- В том-то и дело, что знает.
- И они лучшие друзья?
- Лучшие друзья.
- Тогда и впрямь погано, - Зорькин нахмурился. – Паршивый он, выходит, друг. А у Романа-то, похоже, всё серьезно. А у этого – свадьба на носу… Ну, почему ты Жданову пощечину не залепила – понятно. Рука отнялась. Влюблена ты в него, Катька, по уши, хватит отрицать. Можешь кинуть в меня чем-нибудь тяжелым – это ничего не изменит.
Катя и не отрицала – вообще никак не прокомментировала последнюю фразу Николая. Откинулась на спинку тахты, устало закрыла глаза.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |