Она открыла ему дверь какая-то подавленная.
- Катя, вы готовы? – Роман очертил ее всю мгновенным взглядом и усилием воли загнал вглубь себя улыбку.
В длинной черной юбке, в белой кофточке с оборками навыпуск – хоть сейчас в пионеры принимай. А ведь волнует – до чертиков. Ну, понятно, почему…
- Роман Дмитрич, я не знала, что нам такие мероприятия предстоят, - удрученно призналась она. – Ничего другого у меня нету. Как вы думаете, годится? Всё-таки Мариинский театр.
«Надо было вам Машкино платье покупать, Екатерина Валерьевна. Был бы полный улет…»
- Вы прекрасно выглядите, – ответил он проникновенно.
- Вы не обманываете?
- Я не обманываю. Только… можно совет?
- Конечно, - ее ресницы затрепетали.
- А вы не обидитесь?
- Нет, нет.
- Гхм… Катенька, прошу – не обижайтесь, пожалуйста. Я не модельер, но так долго в этом бизнесе кручусь, что…
- Говорите.
- Я бы на вашем месте заправил кофточку… ну, вовнутрь. Под юбку. Будет гораздо лучше, изящнее, - решился Малиновский, с тревогой следя за ее реакцией.
- Правда? – так непосредственно и по-детски удивилась она, что с Ромкиным сердцем что-то катастрофическое сделалось. Ухнуло куда-то вниз, как при воздушной яме. – Хорошо, я сейчас.
Катя скрылась в ванной, появилась через минуту с заправленной под юбку кофтой.
«Прямо готовая ролевая игра – робкая гимназистка и строгий преподаватель… Стоп. О чем это я опять?»
- Ну как?
- Гениально, - кашлянув, заверил он.
На торжественном ужине Мазин отсутствовал, был только Корнилов с женой Ириной, такой же пухленькой, как он, обаятельной и смешливой. Таким образом, образовалось две пары, мужчины с удовольствием поднимали бокалы «за прекрасных дам», и беседа быстро трансформировалась из деловой в вольно-житейскую.
…А в театре, по мере того как на сцене развивались страдания Германа и Лизы, Роман сначала украдкой поглядывал на Катин профиль слева от себя, а потом и вовсе перестал делать вид, что театральное действо его хоть сколько-то занимает.
Катя смотрела и слушала благоговейно, впитывала музыку, крутя машинально пуговицу на кофточке. На усиленных певческих взлетах выпрямлялась в восторге, из глаз ее потоками текли лучи света, как от крошечных прожекторов.
Малиновский глядел на нее в обалдении и думал о том, что из привычного своего мира, устроенного по легким и приятным законам без цензуры и оков, попал в какой-то заколдованный лес, где царствуют правила, ему неподвластные. Где он – никто и звать его никак, куда идти и кого аукать – неизвестно…
А вот если сейчас накрыть ладонью ее ладонь?.. Рано?.. Или?..
Наконец Катя перехватила его взгляд.
- Роман Дмитрич, вы мне щеку прожгли, - шепнула она. – Вы что-то хотите спросить? Что-то непонятно в действии?
- Нет-нет, всё понятно, - поспешно ответил он, отвернулся и уставился на сцену.
…С Корниловыми прощались душевно.
- Спасибо, - Малиновский крепко пожал руку партнеру и приложился губами к ручке его жены. - Замечательный вечер и замечательный спектакль. Ну что, на этой высокой ноте завтра за обедом подпишем контракт?
- Более чем уверен в этом, - расплылся в довольной улыбке Корнилов. – Может, вас всё же подвезти? Метель разыгралась…
- Ну что вы, - отверг Роман. – Это же Петербург – город чудес. А замерзнем – так поймаем машину. До завтра.
- До завтра.
- Катя, держитесь за меня. Скользко.
Она легко взяла его под руку, и это немного огорчило Рому. Хоть бы смутилась, помедлила… А так – действительно скользко, только и всего. Можно упасть.
- И правда метель, - задумчиво произнесла Катя. – Питер. «Пиковая дама». Всё как в стихотворении.
- В каком стихотворении?
- Интересно, помню ли я дословно… - она зажмурилась, призывая память активизироваться, и прочла:
- И снег этот мокрый,
и полночь, и ветер – впервые.
На Невке, на Мойке
Я в этом столетье – впервые.
И вьюга мазурки всё кружится.
Здравствуйте, Лиза!
Послушайте, Лиза,
Куда вы торопитесь, Лиза?
Всё вьюжит и вьюжит.
Смотрите, вам холодно будет.
Кончается полночь,
А Германа нет и не будет.
Ну, будет вам, Лиза,
Не надо печалиться очень.
Вы знаете, Лиза,
Ведь вы меня любите очень.
Недаром же дверцу
Вы мне отворяете, Лиза,
И смутное сердце
Вы мне доверяете, Лиза.
Мы снова и снова
Всё те же мосты переходим.
И слово за словом
Мы с вами на «ты» переходим.
Ты любишь, скажи мне?
Ты любишь?
Скажи мне, ты любишь?
А ты меня любишь?
А ты?
Ну, а ты меня любишь?
Люблю тебя, Лиза!
Нет, Ольга!
Зови меня Ольгой!
Как странно –
Я звал тебя Лизой,
Я знал тебя Ольгой.
Я всё тебя путаю
В этой старинной метели.
Я бережно кутаю
Плечи твои от метели.
И вьюга мазурки
Меня навсегда засыпает.
И Лиза моя
На руке у меня засыпает.
И боязно губ этих сонных
Губами коснуться.
И трудно уснуть.
И совсем невозможно проснуться.
…Наверное, надо восхититься стихом, а заодно Катиной памятью, спросить, кто автор. Но Малиновский постыдно онемел. Строки его заворожили, но сделали заколдованный лес еще более непроходимым. Это раздражало и сбивало с толку. При чем тут стихи какие-то, Невка и Мойка, Лиза и Герман, которого не будет, метель, сонные губы, которых боязно коснуться?.. В его планы это не входило! Совсем другое входило…
А Катя и не ждала никаких реплик – шла, с наслаждением подставив лицо колючим снежинкам.
- Здорово, – выдавил всё ж таки Роман. – Мне понравилось. Особенно про переход на «ты».
- Особенно что? – удивилась, отвлекшись от своих мыслей, она.
- Ну… как там… «И слово за словом мы с вами на «ты» переходим».
- А почему именно эта строчка? – Катя развеселилась.
«Ох и непонятливая же вы, Екатерина Валерьевна…»
- Да черт его знает – почему… - вздохнул он.
* * *
- Спокойной ночи, Роман Дмитрич, - сказала Катя, когда они поравнялись с дверью ее номера в отеле.
«Сейчас я поцелую ей руку. Нет, а почему я не могу поцеловать ей руку? Что тут криминального? Жене Корнилова поцеловал – и ничего, нормально. Обычный ритуал».
Так и сделал – взял ладонь и поцеловал. Вот сюда, где жилка, – первый раз. Вот сюда, где косточка, - второй раз. Вот сюда, в безымянный палец, - третий.
- Роман Дмитрич, что с вами? – спокойно спросила Катя.
- А что со мной? – пробормотал вмиг вспотевший Малиновский. – Я благодарю вас за прекрасный вечер.
- Аж трижды?
- Ну да. Первое – за ужин. Второе – за театр. Третье – за стихи.
- А. Понятно. До завтра, - она улыбнулась и ушла. Скрылась. Щелкнул замок.
Хотелось разбить эту проклятущую дверь какой-нибудь кувалдой. Еще хотелось напиться. А еще – заказать себе в номер «ночную бабочку» премиум-класса и изгнать в ее объятиях из себя все эти дурацкие наваждения.
Но Роман поплелся к себе и лег спать.
Проснувшись, Малиновский машинально потянулся к тумбочке за мобильником – узнать, который час. Вот черт, вырублен. Вчера в театре его отключил, а потом забыл включить.
Только успел ввести пин-код – телефон взорвался звонками, словно кто-то методично посылал сигналы вызова, невзирая на механически-равнодушное «абонент недоступен». Хотя какое там «кто-то». Можно и на экран не глядеть – Жданов.
- Палыч, прежде чем ты начнешь на меня орать – сразу извиняюсь, что вчера вечером не позвонил. Поздно всё закончилось, устал, уснул чуть ли не сидя.
- Почему был недоступен? – Андрей, вопреки ожиданиям, не кричал, говорил спокойно, но как-то взнузданно спокойно.
- Я в театре был, на опере. В театре телефон положено выключать – ты не в курсе?
- А что, опера до утра продолжалась?
- Ну, забыл потом включить, забыл…
- У Кати почему тоже недоступен мобильник?
- А я откуда знаю, - удивился Роман. – Может, и она забыла.
- Оба, значит, забыли. В унисон. Климат, что ли, так действует?
- Что за наезды? – рассердился Малиновский. – Что ты так дергаешься? Ревнуешь, да?
- Причем здесь ревность? - теперь голос Жданова стал холодным и отчужденным. – Меня другое волнует. Самодеятельность твоя на вольных просторах Северной столицы. Фантазии я твоей богатой и подчас извращенной опасаюсь, вот чего.
- Фантазия, значит, у меня извращенная, - хмуро проворчал Ромка. – Ну, разумеется! У меня она хоть какая-то есть, а у тебя…
- Ты поговорил с Катей о Зорькине? – перебил Жданов.
- Да поговорю я, Андрей. Поговорю! Не гони ты в хвост и в гриву. Всё идет по плану. Вот подпишем сегодня договор, расслабимся…
- В каком смысле – расслабитесь?
- В каком-нибудь, - поморщился Малиновский. – Хватит перебивать после каждого слова! Расслабимся, я ее разговорю сначала на отвлеченную тему, о том о сем, и плавненько так подведу к Коленьке. Между прочим, у нас с Катей хорошо получается.
- Что получается?..
- Разговаривать! – потерял терпение Роман. – Слушай, если ты хочешь узнать, предпринимал ли я какие-либо попытки интима, так и спроси – прямо! И я отвечу: нет, не предпринимал. Руку только поцеловал. Три раза подряд. Не преступление, надеюсь? Кстати, она нормально отреагировала. Улыбнулась даже. А еще она мне стихи читала, когда мы из театра возвращались, представляешь? Сама взяла и прочла, я ее не просил. Стихи про любовь, между прочим. Так что всё на мази, и всё будет зависеть от нашего разговора. Включу интуицию, как ты и просил… Алло. Эй… Ты где? Чего замолк?
- Ладно, я всё понял, - откликнулся Жданов после непонятной паузы. – Не забывай звонить. Пока.
За деловым обедом уже в другом ресторане, не менее роскошном в плане кухни и обслуживания, контракт между двумя фирмами был подписан. Корнилов и Мазин сияли под торжественный внос официантом бутылки шампанского редкой коллекционной марки по баснословной цене.
Всё-таки приятно быть вице-президентом компании, договор с которой так важен и престижен для бизнесменов, - отметил про себя Малиновский. Никто не в курсе, что компания эта сейчас висит на волоске, и слава богу.
Катя сидела за столом притихшая, задумчивая, в серой кофточке с воротничком-стоечкой, прикрывающим горло. А ей идет. Ей теперь всё идет – с тех пор как Роман обрел дар видеть сквозь преграды. И сам толком не знал, что ему с этим чертовым даром делать.
- Екатерина Валерьевна, Роман Дмитриевич! – воодушевленно провозгласил розовый от шампанского Корнилов. – Надеюсь, вы не откажете нам в любезности отметить это приятное событие. Без всякого официоза – по-домашнему, по-семейному! Дело в том, что у меня коттедж в Старом Петергофе. Конечно, сейчас не самое удачное время года в плане погоды, так разве ж в этом дело! Воздух свежий, шашлыки – от повара-профессионала высшей категории. Что скажете?
Это предложение явилось осложнением для Ромы – он планировал провести остаток дня тет-а-тет с Катей. Но отказать невозможно – вот дьявол. Хотя… может, и к лучшему. Шашлыки. Домашняя обстановка. Наверняка – уют, расслабленность…
Он вопрошающе посмотрел на Катерину. Она улыбнулась ему одними глазами – как же фантастически она это делает. Давала свое «добро» на поездку.
- Конечно. С большим удовольствием, - ответил Малиновский Корнилову.
Этот «званый ужин» действительно получился прелестным и тихим. Что называется – «без галстуков». В красивой гостиной с камином, в котором мирно потрескивали поленья. К мясу и овощам – превосходное терпкое вино. Мягкие диванчики и кресла. И три пары: Корнилов и Мазин с женами и Роман с Катей. Много смеялись, сыпля анекдотами и байками из жизни. Разогревшиеся спиртным и огнем из камина мужчины поснимали пиджаки. Огромные часы на стене возвещали о времени аристократичным боем.
Около семи вечера Ирина Корнилова вышла куда-то и вскоре вернулась с малышом на руках, кудрявеньким блондинчиком, облаченным в синий с зайчиками комбинезон.
- Мы проснулись, - объявила она. – Знакомьтесь – Семочка, наш внук. Сын с невесткой подкинули на неделю.
- А мы только рады, что подкинули, - подхватил ее супруг, взирая на дитя с умилением. – Ребенок спокойный, да и няня у нас замечательная. Иди ко мне, мой сладкий!
Ирина поставила внука на пол. Мальчик сделал несколько неуверенных шажков по направлению к деду, затем, очевидно осознав, что в комнате незнакомые люди, застыл в нерешительности, грызя ноготок и оглядывая всех любопытными синими глазами. Вдруг развернулся на сто восемьдесят градусов и почапал по направлению к Кате.
- Тетя, - произнес малыш, похлопав ее по руке.
Она так и потянулась к нему – всем своим существом, взглядом, вспыхнувшей улыбкой. Усадила его к себе на колени, проворковала:
- Кто это у нас? Это Семочка у нас? Привет-привет…
- Чки, - важно сказал Семочка и ловко стянул очки с Катиного носа. Повторил восторженно: - Чки. Тёкла.
Взрослые рассмеялись, а Ирина удивленно заметила:
- Надо же, обычно он к незнакомым вот так сразу не идет.
- Да похоже, его просто очки привлекли, - смущенно улыбнулась Катя.
- Нет-нет, - изрек Корнилов. – Ребенок не обманет – старая мудрая истина. Хороший вы человек, Екатерина Валерьевна.
Катя погладила Семочку по волосам, пощекотала ему нос, щечки. Мальчик захихикал, с упоением грызя дужку очков. Затем выдал тираду:
- Тетя чки Семичке.
- Тетя очки привезла Семочке, - перевела со смехом Ирина.
- Придется дарить, - Катя с нежностью глядела на малыша.
- Что вы, не надо! – запротестовала Корнилова. – Ему эта забава минут на двадцать - и бросит… У вас у самой есть детки?
- Нет…
- Ну, ничего, будут еще.
- Будуть детьки, - объявил Семочка торжественно.
- Пророк! – захохотал Корнилов.
…Вообще – смеялись все. Кроме Малиновского. Его хаотичный внутренний монолог сложно было собрать во что-то связное, цельное. Воспользовавшись тем, что окружающие прочно увлеклись ребенком на Катиных коленях, Роман встал и вышел на веранду. Достал сигарету, щелкнул зажигалкой, жадно затянулся.
«Меня не привлекают мадонны с младенцами на руках.
Меня не умиляют дети.
Я всего лишь хочу осязать то, что мне довелось разглядеть там, за портьерами мастерской Милко.
А попутно я хочу отвлечь Катино воображение от Николая Зорькина и сохранить тем самым компанию Зималетто.
ВСЁ! Нет никакого наваждения.
И картинка эта, которая так и въелась в сознание, - отблески пламени из камина на Катином лице, кудрявый херувимчик стягивает с нее очки, и в глазах ее – тоже огни, делающие их звездами… вся эта картинка не имеет никакого значения!
И не надо ничего усложнять – я ненавижу сложности!
И заколдованные леса – не для меня! Я – городской житель! Проспекты предпочитаю! Широкие и ровные!»
Пепел с сигареты упал на пальцы, ожег кожу. Роман очнулся, загасил бычок и вернулся в дом.
- «Известный писатель на каком-то приеме обнял даму, поцеловал ее и сказал: «Простите, синьора, дело в том, что вы очень похожи на мою жену». – «Нахал, дурак и пьяница!»
Писатель посмотрел на окружающих и воскликнул: «Это надо же! Она даже говорит точь-в-точь как моя жена!» - анекдот прозвучал из уст Мазина, и раздался дружный смех.
Катя в веселье не участвовала - с Семочкой на руках стояла у окна и рассказывала малышу негромко и напевно:
- Смотри, это снег. Лежит на ветках, как кусочки ваты. Его пока мало, потом будет больше. Станет белым-бело, и придет Новый год. Это время чудес и подарков. К Семочке придет добрый Дедушка Мороз…
Мальчик слушал зачарованно, обняв одной рукой Катю за шею. Соображал что-то своим маленьким умом.
Роман приблизился, встал за спиной.
- Катя, может, поедем?
Она оглянулась. Не без сожаления поставила ребенка на пол.
- Да, пора, наверное. Завтра самолет.
«Сегодня еще не закончилось, Катенька».
С хозяевами простились уже практически по-приятельски. Корнилов вызвал своего шофера, и тот повез московских гостей в Питер, в отель.
Шины плавно шуршали по асфальту, в автомобиле было темно. Катя и Роман – рядом, на заднем сиденье.
Стоит только руку протянуть – и коснешься ее ладони. Малиновский сидел как вкопанный, объятый сладостным волнением от возможности сделать это – прямо сейчас.
Страшно – что она отринет его прикосновение, выдернет руку. И от этого нелепого страха хотелось то ли расхохотаться, то ли побиться головой о стекло.
- Роман Дмитрич, с вами все в порядке? – спросила полушепотом Катерина. Видно, от всего его существа, от застывшей позы истукана исходило такое чудовищное напряжение, что его нельзя было не почувствовать.
- Не совсем, - хрипловато откликнулся он. – У меня странная фобия – неуютно чувствую себя в машине не на водительском месте. Привык, что на дороге все зависит от меня. Это примерно как с вами – в самолете.
- А. Ну, подержитесь за меня, если хотите, - с улыбкой предложила она.
Есть! Намек сработал. Роман нашел ее ладошку, легонько сжал.
Стало совсем невмоготу. На что себя обрек? Держать ее пальчики и при этом не отважиться на развитие – ни погладить, ни размять, ни провести подушечками по ноготкам... Безумие какое-то.
И такая пытка неподвижностью соприкосновения длилась еще полчаса до отеля. Наконец прибыли. Давно Малиновский так не радовался завершению какого-либо путешествия.
- Катя, вы устали? – спросил Рома, едва они вошли в холл.
- Немного. А что?
- Время-то детское. Может, посидим в баре? Я бы выпил чего-нибудь, а вы?
- Разве что сока…
- Яблочного, - уточнил он, нервно усмехнувшись. – Ну, так как?
- Мне не хочется в бар, - Катя смотрела на него ясным, спокойным взглядом. – Там музыка, много народу. Может, лучше в номере? Гораздо уютнее, тихо и кресла мягкие.
…Вот что она творит, а, простота наивная? Или не так проста, как кажется?
- Хорошо, - помедлив, кивнул Малиновский. – Правильно – в номере ведь тоже бар есть. Куда идем, к вам или ко мне?
- Да какая разница, - Катя пожала плечами. – Ну, пойдемте ко мне.
- Что вам достать? Я ничего не понимаю в этих бутылках.
- Давайте я сам, - Роман тоже подошел к бару. – Вот, отличный бурбон. А вот ваш сок.
- И бокалы, - Катя потянулась за ними. Соприкосновение рукавами – случайное, короткое. Ромку прожгло сквозь ткань. Сквозь двойную ткань – пиджака и рубашки. Абсурд принимал опасные и непредсказуемые формы.
- Хороший отель, - пробормотал он. – Каждый день свежие яблоки в вазе.
- И виноград, - добавила она, усаживаясь в кресло. – Но яблоки, конечно, вне конкуренции. Обожаю яблоки.
- И сок из них.
- Да, и сок, - Катя улыбнулась. – Что же вы стоите? Садитесь.
Малиновский сел в соседнее кресло. Хорошо, что есть чем заняться. Налить бурбон в бокал. Завинтить на бутылке крышку. Поставить бутылку на столик. Сделать глоток. Размеренные действия для того, чтобы начать непринужденный разговор. Но Катя его опередила:
- Роман Дмитрич… а вам звонил сегодня Андрей Палыч?
- Звонил, - удивился он. – И вам звонил, только у вас телефон был отключен.
- Да. Я забыла после театра…
- Я тоже забыл – вот совпадение. А почему вы спрашиваете?
- Ну, так… - она опустила ресницы. – Узнать… как там дела, в Зималетто.
- Да стоит Зималетто на месте, никуда не делось, Катенька. А мы с вами молодцы – очень славно поработали. И с хорошими людьми познакомились.
- Да, Корниловы - замечательная семья. Богатые, но простые в общении. И Семочка такой чудесный, - сказала Катя задумчиво и с затаенной тоской.
…От нее так явственно веет женским одиночеством – торкнула Малиновского интуиция. Ну не ощущается присутствия в ее жизни не только жениха, но и просто поклонника, с которым у Катерины были бы связаны какие-то надежды и планы на будущее, на семью и детей. А это значит, надо «притормозить коней»… А притормозить их уже так безумно сложно… В горячую кровь ко всему прочему проник алкоголь, придав ей ускорение – вот-вот забурлит лавой.
Катя взяла из вазы румяное яблоко, положила его себе на ладонь, погладила пальчиками его бока.
- Знаете легенду о Лилит? – спросила она с улыбкой.
- Легенду о чем? – Роман уже плохо соображал, не мог оторваться взглядом от яблока на ладони.
- О ком. О Лилит. О первой жене Адама. Ее Бог создал раньше Евы. Лилит была очень строптивой и свободолюбивой. В конце концов покинула мужа и поселилась в пещере на берегу Красного моря. Пришлось Богу создавать Еву – из ребра Адама. С точки зрения христиан, вкусить запретный плод – яблоко - с Дерева познания Добра и Зла Еву соблазнил Сатана, но более точно было бы сказать, что это сделали Лилит и Самаэль, ее новый муж-демон. Возле Дерева появилась Лилит в обличии змеи, но голос, искушавший Еву, исходил от Самаэля. Последствия известны всем: Адам и Ева были изгнаны из рая. До конца жизни Адам видел Лилит во сне – она приходила к нему… У Шефнера стихи такие есть:
Что предание говорит?
Прежде Евы была Лилит.
Прежде Евы Лилит была –
Та, что яблока не рвала.
Не женой была, не женой.
Стороной прошла, стороной.
Не из глины, не из ребра –
Из рассветного серебра.
Улыбнулась из тростника –
И пропала на все века.
Никогда не придет Лилит,
А забыть себя не велит.
- Про Лилит слышал. Но вот такие подробности… И стихи… Вы так много знаете, Катя… Вы такая…
- Какая?
- Умная… образованная… и…
- …и на этом, пожалуй, остановимся, - засмеялась она и протянула ему яблоко. – Хотите?
…На ее лице – опять отблески пламени. А ведь никакого открытого огня нет поблизости. Сумасшествие какое-то, обман зрения?.. Розовый свет на скулках. Густое, глубокое марево-варево в глазах – ни оправы, ни стекол очков словно не существует. Ничего не существует, даже мысли – ни малейшей…
Роман взял ее ладонь вместе с яблоком и потянул ее на себя. И встал при этом, заставив невольно подняться и Катю, которая явно ничего не поняла, потому и не сопротивлялась. Даже не отшатнулась, когда он обхватил ее лицо ладонями и поцеловал в губы – откровенно, «по-взрослому». Яблоко полетело на пол.
Два-три ослепляющих мгновенья – и она оттолкнула от себя Малиновского. Смотрела изумленно. Настороженно.
- Я вам предложила яблоко, Роман Дмитрич, - медленно проговорила она. – Всего лишь яблоко, а не запретный плод с Дерева познания Добра и Зла. Вы перепутали.
- Простите… - выдавил он, сам ошарашенный до чертиков… до ярких вспышек в голове… Что же он натворил, дурень…
- Что с вами происходит? – спросила Катя в лоб.
- Простите меня. У вас… наверное… есть близкий человек, а я…
- Причем здесь – есть у меня близкий человек или нет? Это никакого значения не имеет. Я спрашиваю про вас. Что – происходит – с вами?
- Это огромное значение имеет, Катя! – вырвалось у Романа. – Этот ваш Николай Зорькин…
- Стоп, - перебила она. Сомкнула-разомкнула ресницы, словно сморгнула что-то мешающее, болючее. – Стоп. Я, кажется, поняла.
Катя отошла к окну, отогнула штору, посмотрела на огни чужого города. Малиновский стоял столбом, абсолютно не соображая, что ему делать и говорить.
- Скажите, Роман Дмитрич, - она наконец повернулась к нему, лицо было спокойным, взгляд – каким-то горьким, - это была исключительно ваша идея или… совместная с Андреем Палычем?
- Какая идея? – он похолодел.
- Прибрать меня к рукам с помощью обольщения.
- Нет! – воскликнул Малиновский так пламенно и искренне, что в Катиных глазах мелькнула растерянность. – Ничего подобного!
Он бросился к ней, взял ее руки в свои, наклонился к ее лицу и заговорил быстро и со страстью:
- Нет, Катя, нет. Не было никаких таких идей. Да и зачем прибирать вас к рукам? Всё не так, не так!
- Ну как же, - она усмехнулась, правда уже не очень уверенно. – Вы мне не доверяете. И вы, и Андрей Палыч. Из-за Коли. Я же видела, как вы смотрели на показе на ту визитку. А Колька еще про жениха ляпнул охраннику, дурак. Вот вы и решили…
- Нет, - теперь Роман почти шептал, горячо, с напором. – Нет! Я вам клянусь, Катя, клянусь всем святым… вообще всем на свете ценным, что есть у меня, – вы ошибаетесь! Я поцеловал вас совсем не поэтому!
…И ведь, самое забавное, не соврал.
- А почему? – спросила она практически беззвучно и изумленно. Явно колебалась в своих предположениях – слишком уж его голос звучал убедительно.
- Вы мне нравитесь. Очень сильно нравитесь, Катя…
- Не может этого быть, - произнесла она беспомощно. – Вы никогда не обращали на меня внимания. Да и вообще…
- Катя, Катя… - он стал жарко целовать ее ладони. – Да, шарахнуло, да, внезапно, я сам не могу ни осмыслить, ни объяснить…
- Роман Дмитрич, - содрогнувшись, она отняла свои руки, и вдруг глаза ее наполнились слезами. – Не нужно. Послушайте меня и не перебивайте, пожалуйста. Я не знаю, игра это или правда, у меня нет уверенности. Если правда… мне жаль, но ответить вам я не могу. Если это игра и всё дело в Коле… я знаю, как убедить вас, что он здесь совершенно ни при чем. Мне трудно на это решиться, но иного выхода я не вижу.
Катя взяла свою сумку, достала оттуда тетрадь в твердом переплете, полистала страницы, нашла нужную. Протянула Малиновскому.
- Читайте. Вот с этого абзаца и до конца страницы.
- Что это? – он был оглушен ее категорическим «ответить вам я не могу» и ничего не понимал.
- Мой личный дневник. Не документ с печатью, конечно, но ясно же как божий день – тут изложена чистая правда.
- Катя, я не могу…
- Читайте.
«Как Андрей мог подумать, что я люблю кого-то другого? А я в свою очередь не могу сказать ему, КТО для меня единственный мужчина на свете. Он переживает за компанию, это понятно, и то, что он не доверяет мне, по-настоящему убивает. Надо было сразу всё объяснить про Кольку. А сейчас поздно, наверно, Андрей смотрит так, словно что бы я ни сказала – не поверит. Андрей Палыч, я люблю вас, вас одного. Я ни за что не предам вас, я скорее умру. Дам себя убить, искромсать на части. Как донести это до вас? Я не могу вам это сообщить прямым текстом. Только мысленно, только мокрым от слез лицом - в подушку. Не переживайте, мы вытянем Зималетто из пропасти. Всё будет хорошо – у вас. Это для меня самое главное».
Потрясенный Малиновский оторвал взгляд от страницы. Странный вопрос вспыхнул в мозгу: когда одновременно хочется хохотать и повеситься – это что означает?..
- Вы всё поняли, я полагаю, - спокойно произнесла Катя, глядя ему прямо в глаза. Она и подошла совсем близко, вплотную, вся была как на ладони, ничего не скрывала. – Теперь послушайте меня еще немного и очень внимательно. Я эту запись показала вам, чтобы снять все вопросы о Николае Зорькине как о моем мифическом воздыхателе, стремящемся отнять у вас компанию. Я по-прежнему не знаю, что вами двигало в этой командировке. Но что бы это ни было – вы теперь понимаете, как обстоят дела и что Зималетто ничего с моей и Колиной стороны не угрожает. У меня две просьбы к вам. Первая – постарайтесь убедить Андрея Палыча в том, что меня нечего опасаться. Вы имеете на него влияние. Придумайте что угодно – но убедите. Вам придется именно придумать, как убедить, потому что… - она перевела дыхание. - …потому что тут плавно вытекает вторая просьба, вернее – требование. Поклянитесь мне, как клялись недавно – всем самым святым, самым ценным… что Андрей Палыч никогда не узнает об этом разговоре и о том, что вы прочли в моем дневнике. Впрочем, можно и без «клятвенного» пафоса обойтись – просто пообещайте. Твердо и по-мужски. Мне хочется верить в то, что вы - настоящий мужчина.
- Я обещаю, - Роман не узнал собственного голоса, до того тот был сипл. – Я клянусь. Я пойду. Простите за всё.
Выходя стремительно из Катиного номера, запнулся о яблоко, валяющееся на полу.
В своем номере Малиновский рывком выдернул из бара точно такую же бутылку бурбона.
Обойдемся без бокала и прочих интеллигентских замашек. Из горла оно экстремальнее и веселее.
Потому что самое время – веселиться. Потому что всё очень хорошо. Всё замечательно!
А пить лежа из горлышка – это вообще улет. Смеяться только неудобно – можно захлебнуться.
…Ну что, господин вице-президент, отшили вас легким движением руки? Поду-у-умаешь. С кем не бывает. Мелочи жизни! По большому счету это удача. Вам больше не грозят заколдованные леса и темные омуты, наваждение вас покинуло. Отныне – только широкие и ровные проспекты! А третьих размеров и всего такого прочего на ваш век хватит. С лихвой!
Главное - есть чем гордиться. Собственной гениальной интуицией! Ну? Кто еще может такой же похвастать? Фигушки! Когда он в первый раз заявил Жданову, что Катя в него влюбилась? Чертову тучу времени назад! Палыч пальцем крутил у виска, а кто в итоге оказался прав? Двойка тебе, Палыч. Двойка с большим жирным минусом! А Зорькин – это тоже наваждение. Плод перепуганного воображения. Миф. Фата-моргана. Интуиция – вот основа основ. Она исконная. Она – базис. Ее не пропьешь!
…А хочется. Не в смысле – интуицию пропить, а просто пить. Из горла. Большими глотками. Потому что всё хорошо. Всё рас-чу-дес-но!
Мобильник запел где-то под Романом – когда падал на кровать, сбился-скомкался пиджак. Еле выудил из-под себя аппарат, выплеснув при этом часть бурбона из бутылки на роскошное покрывало. Глянул на экранчик и захохотал в голос.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |