- Смущаешь ты меня. Попы говорили, бесы людей смущают.
- Попы-то и есть бесы.
- Да уж…. – не зная, что возразить, отвернулся к стене Никита.
- В церковь твои родители не могли ходить. Князь Святослав все церкви закрыл и попов из Киева выгнал, а в Новгороде их и не было тогда. Князь Святослав врагов Руси убивал, не как твой новообращенный князь Владимир, что брата родного – Ярополка - убил. Про них с матерью и дядей, когда они из Новгорода от Ярополка бежали, много чего слуги дворцовые баяли.
- А чего баяли-то?
- По ночам слуг отсылали и свечи особые зажигали и не на нашем языке молились.
- Может, Христу молились?
- Нет. Не Христу, а какого-то Ахве поминали.
- Дак, Яхве – это отец небесный Христа.
- По-другому они молились, не как христиане. Кузяй с Людина конца, и сейчас жив старик, истопником работал во дворце. Он подглядел и отцу рассказывал: они не крестились и поклонов земных не клали, и не икон и не статуй не ставили. Отец сказал, что так у иудеев молятся.
- Кто же твой отец?
- Отец мой – самый умный и честный человек из всех людей, которых я знаю.
- Не хочешь сказать, кто он? Ну, и не говори.
- Вы, христиане, похожи на охотничьих собак. Всё вынюхиваете.
- Я, правда, охотником был, когда мы в лесу жили, но на людей я никогда не охотился.
- Небось, Добрыня или Исак потребуют, так будешь.
- Не люблю я этого кривого Исака. Когда мы в лесу жили, он у нас за нитки и иголки большую медвежью шкуру выменивал, а за небольшую штуку полотна связку соболей или куниц брал. Как и разузнал о нашем хуторе. Вот этот вынюхивает получше собак.
- Исаак – страшный человек. Если б люди узнали, какой он, не жить бы ему.
Лада о чём-то тяжело задумалась, стоя у стены. Никита не спускал с неё глаз. Вдруг она словно очнулась, с интересом посмотрела на него, и какой-то намёк на улыбку осветил её лицо.
- Вы в каком конце жили в Новгороде? – спросила девушка.
- В Неревском.
- И отца твоего звали Медведко?
- Ты откуда знаешь? Я тебе не говорил, - расширил испуганно и удивлённо глаза юноша.
- А меня не помнишь?
Никита по-прежнему, с некоторым испугом вглядывался в девушку. Он покачал головой, показывая, что не узнаёт. Лада с укоризной произнесла:
- Мы же рядом жили, играли в прятки в рощице.
Лицо юноши ожило улыбкой, но тут же потухло, и снова ожило.
- Лада! Лада! Ты – Лада – дочь купца Богомила? – всё ещё не веря себе, спросил юноша.
- Узнал?
- Я тебя долго вспоминал в Киеве. И когда в Новеград ехали, встретить хотел. Но нынче ты такая…, - замялся Никита, не находя слов, чтоб выразить своё впечатление.
- Какая? – взволновалась и Лада.
- Взрослая и … баская, - выдохнул подходящее слово юноша.
- Монахам же нельзя на женщин смотреть.
- Я ещё не монах, я – послушник. Я на тебя не смотрю.
- И связывать меня не будешь?
- Не буду. А ты?
- Что?
- Убивать меня не будешь?
- Не буду. Если ты меня насильно крестить не станешь.
- Не стану, - закашлялся юноша долгим изнуряющим кашлем. Откашлявшись, он в изнеможении откинулся на подушку, блестя воспалёнными глазами. Девушка вгляделась в него и, отбросив осторожность, подошла к кровати.
- Дай, потрогаю лоб, - с вопросительной интонацией обратилась Лада.
- Трогай, - шевельнулся Никита. Лоб у парня был горячим и влажным. Она сочувственно посмотрела ему в глаза, и он спросил:
- Это из-за ноги?
- Нет, - покачала головой девушка, - Ты сильно остудился.
Лада принесла одеяло, укрыла парня и пошла за дровами. Растопила печь, заварила какие-то травы, заставила Никиту выпить их. Сварила уху, хотела накормить Никиту сама, но тот отказался от её помощи. Вяло, нехотя черпая ложкой, похлебал уху и вскоре забылся то ли в горячечном забытьи, то ли в сновидениях. К вечеру парень стал бредить, изредка приходя в сознание. Просил пить, жадно припадал к кружке. От еды отказывался и снова возвращался в мир непривычных чуждых образов и переживаний. Ему казалось, что в его тело проникло какое-то существо, хозяйничающее в нём, пышущее жаром, пытающееся вонзить в его мозг раскалённое лезвие меча бесконечной длины. Усилием воли Никита отталкивал конец раскалённого меча, но тот снова безостановочно наползал на него, грозя расплавить, разрезать его мозг. Уставая от борьбы, Никита терял сознание или засыпал. Так продолжалось всю ночь, а наутро, очнувшись, он сотворил молитву, но существо это осталось в нём - жар и воспаление продолжалось. Тогда Никита решил, что его не чёрт мучает, как он поначалу думал, а другая нечистая сила. Навья её называла мать. Он попросил Ладу принести ветку дуба и ветку берёзы. Та с охотой выполнила его просьбу. Всё время она поила его отварами лечебных трав и ягод, накладывала на его горячий лоб мокрое полотенце, мазала настоями трав его ногу. На третий день утром жар спал. Проснувшись, Никита почувствовал, что навья перестала душить его, покинула на время или навсегда его тело. Полному ощущению выздоровления мешала только вспыхивающая боль в ноге. Откинув одеяло, юноша увидел распухшую и почерневшую голень ноги, ярко выделяющуюся на фоне белой повязки.
- Пальцами пошевелить можешь? – услышал он голос вошедшей с улицы хозяйки.
У Никиты шевеление пальцев вызвало боль в ноге, и он, не сумев сдержаться, застонал.
- Всё! Всё! Хватит. Нога у тебя перестала сильно опухать, скоро на поправку пойдёт. Кость, верно, не сломана. Трещинка разве. И жар у тебя спал, - сняла руку со лба юноши Лада, - Выпей-ка ягодного взвара с мёдом. Я сварила. И укройся одеялом, - захлопотала возле больного девушка.
- Что ты со мной как с ребёнком, я уж большой, - встряхнул головой юноша. – Тяжелая у нас вышла встреча. В Киеве крестили без таких убийств и пожаров, а здесь зверствовали и наши, и ваши.
- Мы защищались, - махнула рукой девушка.
Парень не стал больше спорить, поудобней устроил голову на подушке и закрыл глаза. Но через короткое время встрепенулся, отыскал глазами хозяйку и попросил её проверить поставленные им сети и перегнать его лодку.
- Давно перегнала. Откуда рыба-то была?
- Ах, так мы мою рыбу ели.
- Когда мне было ловить? Когда я связанная лежала или тебя, непрошенного гостя, лечила.
- Я же не жадничаю.
- Накормлю я тебя. Чай, не нищие.
- Не хотел я обидеть.
- А вы, христиане, такие: не хотите, а обижаете.
- Первая заповедь Христа: ударят по правой щеке – подставь левую.
Лада сделала шаг к парню и звонко ударила его по щеке.
- Ты чего дерёшься!? Я встать не могу, я б тебе дал.
- А как же левая щека?
- Так что я тебе, ангел что ли?! Это когда все христианами станут и все заповеди выполнять будут, тогда и дерись. Быстрая какая!
- Тогда вас хитрые ловкачи оседлают.
- Не оседлают…. Никита задумался под её взглядом и, покачав в раздумье головой, сказал:
- А, могут и оседлать, пока все не проникнутся заповедями господними.
- А, если не все проникнутся, а некоторые, самые хитрые и злые, будут
с радостью ждать всеобщего оглупления.
Нога у Никиты стала подживать, да и пообвыкся он с болью. Стал он садиться на кровати и начал мастерить себе костыли из сухого приятно пахнущего вереса. И нынче он обстругивал ножом костыль, когда сквозь шелест листьев на ближней к дому берёзе и дальний плеск волн в озере вдруг услышал голоса. В дом вбежала Лада и закрыла дверь на засов. Она не скрывала своего испуга. Порыв ветра донёс голос, выкрикивавший его имя: «Ни- ки-и-и- т-а-а».
- Ищут меня. Не бросили, - довольный сообщил Никита. – А зачем ты дверь закрыла? – спросил он.
- Не открою, - взяв в руки нож, решительно проговорила Лада.
- Я о тебе им не скажу, а потом вернусь сюда, - суетливо проговорил Никита. Ему ещё очень хотелось посмотреть, кто за ним приехал.
- Не пущу.
- Я в плену, что ли?
- Они догадаются, где ты был. Убьёшь меня, тогда выходи, - протянула ему нож девушка.
- Что ты! Что ты говоришь! – замотал головой Никита.
- Они про отца выпытывать будут. Я тебя не задержу, когда они уплывут. Ты сможешь уехать, как нога заживёт.
- Кто ж твой отец?
- Я тебе скажу, когда они уедут. Посмотрю сначала, как ты себя поведёшь.
Никите не понравилось ограничение его свободы, но и желания отказаться от новых обстоятельств своей жизни не возникало. После короткой внутренней борьбы, в которой осознавался и страх божьей кары за его отступничество, и новое чувство родства с землёй детства и её людьми, он прекратил и в мыслях попытки взглянуть на тех, кто искал его. Голоса слышались всё слабее. Девушка положила нож на стол и вышла из дома. Никита глубоко задумался, пытаясь разобраться в своих мыслях и чувствах, но ясного ответа не нашёл, и погрузился в какую-то долгую прострацию, лишённую всяких мыслей. С улицы вошла Лада. В открытую дверь подул сильный ветер. Полотенца на стене заколыхались. Послышался отдалённый грохот, раскатывающийся по небу. В проёме двери запечатлелась иссиня- чёрная туча, наползающая со стороны Ильменя, заполняя всё небо. Дверь плотно закрыли, но грохот становился всё громче и ближе, засверкали молнии, но дождя не было.
- Перун гневается на твоё отступничество от него, - испуганным голосом произнесла Лада.
- Я всегда грозы боялся. С детства, - признаваясь в своей слабости, потерянно проговорил Никита.
- Молись Перуну, - шёпотом подсказала Лада
Никита стал что-то бормотать про себя. Лицо его озарялось сполохами молний. Сильный порыв ветра распахнул створки обоих окон. В одном захлопали крыльями спрятавшиеся от грозы горлинки. Они гнездились на чердаке и не боялись людей. Но через другое окно вплыл лилово-красный шар, потрескивая и вспыхивая искрами. Никита хотел отползти от него, но Лада крикнула ему: «Не шевелись!». Он замер, чувствуя, как волосы на голове стали вставать дыбом и тянуться к этому шару. Лицо Лады, полное ужаса, скрывающего восторг, или восторга, скрывающего ужас, отразилось в его глазах. Он приготовился к каре за отступничество, моля беззвучно о прощении. Голуби в окне захлопали крыльями и стали сниматься с окна. Шар дрогнул и поплыл в сторону окна и вылетел следом за последней птицей. За окном послышался громкий взрыв. Вершина старого тополя, закрывавшая дом, закачалась и полетела вниз, оставив обугленный и дымящийся конец ствола. Лада вскрикнула и, дрожа, с белым от страха лицом обхватила плечи Никиты, стремясь то ли спрятаться за него, то ли спасти его от гнева богов. Он лежал бледный и обессиленный. «Ты спасла меня, дева», - прошептал юноша. Она быстро пришла в себя и убрала руки с его плеч. «Тебя Перун хотел наказать за богохульство. А потом смилостивился», - выдохнула девушка. Он поймал её руку, и она не отняла её, села на кровать. И так они переживали происшедшее, держась вместе, объединённые пережитым.
Никита проснулся, когда солнечные лучи стали дробиться на слюдяном окне. Нога ныла, но острых болей не было. Юноша распахнул окно. Утренняя летняя свежесть впорхнула в комнату. В окно был виден луг с васильками и ромашками, то сверкающий в лучах солнца, то укрываемой лёгкой тенью облаков. Ему почудилось, что его хозяйка идёт по этому лугу, но, видимо, ветер заиграл ковром душистых цветов. И вдруг голова его закружилась, невыразимое счастье наполнило всё его существо. Счастьем был этот луг, по которому могла идти Лада, счастьем была его жизнь, потому что он сейчас увидит её. Какая-то бессловесная песня раскачивала его как на волнах, и луг с цветами был морем. Никогда он не переживал такого, и чтоб это длилось вечно, нужно было только присутствие Лады. И она появилась, а он боялся смотреть на неё. За завтраком его влюблённые взгляды заставляли смущаться их обоих, румянец заалел на щеках. Лада, переборов сладкую неловкость, сообщила, что собирается проверить: обмелел ли пролив, отделяющий остров от материка и подсохли ли болота на том берегу, и можно ли без лодки добраться до Новгорода.
После её ухода Никита долго находился в сладком забытьи. Ему казалось, что его душа улетает за девушкой и кружит вокруг неё. Но солнце стало клониться к закату, вечерние тени удлиняться на ярко зелёном лугу, разукрашенном цветами нежных голубых колокольчиков, ромашек, розовыми островками Иван-чая и жёлтых лютиков. За лугом сквозь прибрежные деревья синело озеро. Тёмные тучи стояли над ним грозно и неподвижно. Всеобщее ожидание. Замерло и в природе и в душе юноши. Недавний его восторг влюблённости казался нелепым и смешным, и страх грустной неизвестности медленно поселялся в сознании. «Кто я ей?! Враг, которого лучше не трогать. А она мне зачем, если я в монахи готовился? Она права, моё послушничество случайно. Не погибни князь Святослав, я был бы дружинником, а не послушником. Мне не очень хочется в постриг. Сейчас не хочется. Может, меня бес соблазняет? А кто бес? Она? Какой она бес! Она ангел, а не бес. Птица Сирин, как она сказала. Приедет её отец, и улетит твоя птица». Странными бы показались ему такие мысли ещё два дня назад, но только не в этот грустный час. «Что же она не идёт? Она может уехать на моей лодке, а я умру здесь один. Нет, не потому что один, а потому что без неё», - мучился, сдерживая подступающую слезу. Так накатило на парня.
А Лада в это время собирала травы, и мысли её естественно соскользнули к её неожиданному жильцу. «Он так смотрит на меня, как никто не смотрел. Соседский Рябко, когда сватался, помощницу для большого хозяйства выбирал, а этот так и светится. Но ведь он послушник, монах будущий, киевский. Отец их проклял, если увидит – убьёт. В детстве, когда играли, Никитка был самый отважный и умный. Я тогда хотела, чтоб он стал моим женихом. А нынче не хочешь? Не знаю», - залилась лёгким румянцем девушка.
Вечером у них прошёл важный разговор. Сквозь смущение и страх получить неприятный и окончательный ответ Никиту будто кто-то подталкивал к этому вопросу. Лада назвала ему имя своего отца и сказала, что тот должен приехать со дня на день. И тогда юноша спросил, неудержимо покрываясь краской стыда, могла ли бы она выйти замуж за христианина. Она тоже залилась густым румянцем и, боясь, что голос выдаст её смущение, отрицательно качала головой.
- Я не про себя спрашиваю, - начал оправдываться Никита, вспоминая мысли, что сладко грели его целый день сегодня. – Мой монастырский покровитель, Никодим, считал, что надо Христа принять в наш пантеон вместе с другими русскими богами: Родом, и Перуном, и Макошью, и Велесом. Он для стариков и увечных, и детей - очень хороший», - закончил Никита.
- А ещё назови рабов и дураков. Для них он ещё лучше. С Христом граждан в рабов превратить очень легко.
- Он добрый.
- А почему войско злого Добрыни не испепелил?!
- Не знаю. Может, потому что добрый.
Больше не говорили, и молча легли спать.
Наутро после завтрака Лада помогла Никите выбраться на завалинку, в это время дня закрытую от солнца тенью дома, а сама села на низенькую скамейку и стала вышивать разноцветными нитками конную фигуру на полотняном полотенце.
- Что ты вышиваешь? – поинтересовался Никита.
- Не что, а кого. Макошь – богиню судьбы, дающую счастье человеку – счастливый кош и урожай знатный, а рядом будут Лада и Леля вышиты.
- В-общем, идолы.
- Сам ты идол, - оборвала девушка неприятный разговор.
- Я за тебя боюсь. Попадёшь в ад.
- Никакого ада нет. Все души умерших в Ирии будут жить, а если плохой человек, то его душа в навьи перейдёт и будет вредить людям, живущим на земле.
- А что как Ад есть?
- Для вас, христиан, выдумавших Ад, он уж и на земле страхом воздвигнут, а для мирных добрых словен его не будет.
- Вот умрёшь, так узнаешь.
- И ты тоже не бессмертен.
- Я хочу после смерти в рай попасть.
- Рай, по- нашему, Ирий. Хватит меня наставлять в твоих верованиях.
- О тебе забочусь. Ты мне снова очень нравишься.
Лада переборола смущение и продолжала вышивать. Тень от дома передвинулась, и солнце осветило девушку, и его жар заставил её переставить скамейку в тень. Передвигая скамейку, Лада потревожила незамеченную в траве небольшую змейку. Та поднялась из травы и зашипела, намереваясь броситься на девушку. Лада замерла скованная ужасом. Никита увидел змею, медленно встал, поднимая костыль, и, подскочив на шаг на здоровой ноге, ударил змею с размаху костылём. Равновесие было потеряно, и парень упал вперёд вслед за костылём. Спасла его точность его удара. Змея, получив удар по голове, несколько раз изогнулась и затихла. Лада от пережитого волнения окаменела на несколько мгновений, но, увидев корчившегося от боли, валяющегося на траве Никиту, бросилась помогать ему встать на ноги. Усадила парня на скамейку, осмотрела его ногу, закрепив сдвинувшуюся доску. Боль отступила, и Никита, видя возбуждение девушки, стал её успокаивать:
- Хорошо, что мы её убили. Это медянка. Её укус смертелен. Страшней, чем у гадюки. Спасибо, что помогла мне.
- Это ты меня спас. Нога болит?
- Немного. Пойдём в дом.
Глава 10
Вторую неделю жил Никита в избушке на озере. Опухоль на ноге пожелтела и стала спадать. Доску с ноги Лада сняла, и хотя наступать на пострадавшую ногу было больно, кость, возможно, была цела, только пострадала от сильного удара о ступеньку. Никита старался быть не в тягость своей хозяйке: топил печь, помогал готовить еду, растирал зёрна пщеницы на зернотёрке, ловил удочками рыбу на озере. Он был счастлив близостью к Ладе, с трудом отводил глаза от её лица, чтоб не быть надоедливым. Ладе нравилось внимание этого начинающего матереть богатыря, но его христианство воспринималось ей как порча. Она не понимала, как можно жить в мире, полном опасностей, полном злобы и хитростей врагов и недавних друзей, и не защищать себя, своих близких, надеясь на помощь Бога, склонного всех прощать, игнорирующего естественную природу человека. Как мог этот Бог, появившийся из стран – соперниц Руси, заменить Богов – защитников Руси, исконних и верных подателей благ её народу. Лживость, лицемерие культа этого бога особенно были видны в насильственном его насаждении. Она пыталась снять с Никиты эту порчу своими увещеваниями, и Никита легко поддавался её усилиям, но долгое нахождение с юного возраста в монастыре и строго определённый круг духовных интересов, не имеющий альтернатив, въелись достаточно глубоко в его сознание, и он часто и невольно заговаривал с ней как с заблудшим человеком. Ладу оскорбляли эти его попытки, она снова видела в нём врага. Видя её реакции, он старался оправдаться, примириться с ней, говоря, что он согласен с мыслями своего учителя Никодима о включении Христа в пантеон русских Богов наравне с другими Богами. Лада, выслушав его, переставала с ним разговаривать. Удивительна была ей своя быстрая отходчивость: всё-таки парень с его немым обожанием и добродушием силача становился ей небезразличен, хотя она и не осмеливалась признаться себе в этом.
Напросился Никита вместе с Ладой собирать ягоды. В не густом берёзовом колке на кочках краснели крупные кисти спелой брусники. Войдя вглубь ягодника, они спугнули выводок глухарей. Крупные птицы, с треском ломая ветви деревьев, улетели, пробудив у Никиты охотничий азарт. На следующий день он взял тонкую бечёвку и поставил петли на глухарей. А вечером уже нёс в избушку большущего глухаря.
- С тобой не пропадёшь, - обрадовалась добыче Лада.
- Мы в лесу несколько зим от князя Владимира прятались. Там я охотиться научился, - говорил Никита, довольный своим успехом. Сегодня он не чувствовал себя нахлебником, и это ему нравилось, ставило его вровень с хозяйкой. Он начал подшучивать над ней, когда у вынутого из печи глухаря с одного бока чуть пригорела кожица. Девушка улыбалась, нисколько не обижаясь. Никита попросил её рассказать ему об их знакомце-Исааке. Лада переменилась в лице. Что-то непереносимо тяжёлое и отвратительное вспомнилось ей. Она поднялась из-за стола, сделала несколько шагов, как будто стремясь уйти, но остановилась и стала, прерываясь, рассказывать ему:
- Собрался отец к свеям торговать. Мать не хотела его отпускать, но он посмеялся над её страхами. Уехал. Время осеннее было: ночью ветер гудел, и дождь стучал по крыше. Слуги спали, а мать услышала ночью, кто-то ходит в отцовой горнице. Свечу зажгла, будить никого не стала, и пошла посмотреть, не ветер ли окно открыл. А в горнице разбойник. Успела саблю отцовскую со стены схватить. Смелая была. Слуг крикнула, да те в такую погоду крепко спали, не услышали. Одна няня старая проснулась. Когда в горницу-то вошла, мама уж кровью истекала. Успела сказать, что татем был дворцовый человек, она ему глаз саблей повредила, отметину поставила. Тут и жизни лишилась. Нас с отцом одних оставила. В Ирий душа её улетела, - горячечно, сбиваясь, рассказывала Лада. Никита сопереживал, вовлечённый в её страдания. Он помнил красивую и добрую к нему мать Лады. Щемило в груди у пережившего смерть матери человека.
- Исак был этим татем? – не выдержав, спросил он. Лицо девушки передёрнулось, налилось ненавистью:
- Да! – почти выкрикнула она, - Исак! Он убил голубушку нашу, - слёзы брызнули из глаз дочери. Никита взял её руку в свою, успокаивая Ладу.
Вечером они пошли к озеру на закат солнца. Солнце садилось в воды озера, тонуло в нём, пуская по его глади длинные мечи из солнечного золота. А на небе окантовывало белые облачка нежными золотыми мазками, разливалось по небу пурпуром и золотом зари, будто космами своих кудрей. Лада вдруг вытянула руки к солнцу, вся потянулась к нему и стала молиться:
- О, великий Даждьбог, податель света и жизни нивам и плодам! Дарующий мужество воинам! Соратник Перуна! Тебя молю я, отведи беды от моего отца – твоего верного почитателя, не дай упасть волосу с его головы, защити его! Защити и меня, я всегда поклонялась тебе и служила! Сохрани в это трудное время всех, кто дорог мне, в ком есть природное мужество и твёрдость в вере!
Никита тоже вытянулся, готовый лететь следом за ней к солнцу, и шевелил губами, повторяя забытые им слова моления к Божеству. Солнце утонуло в водах озера, расплескав зарю на полнеба, а юноша и девушка стояли, будто ожидая знака. И стая лебедей с трубными кликами вырисовалась на закатном небе, совершила круг над нашей парой и растаяла в ночи востока. Никита взял девушку за руку, и она не отняла её. Так они шли в летних сумерках к избушке.
Как только Никита смог передвигаться, он постелил себе кровать на чердаке, разбросав по полу небольшую копну сена. Попрощавшись с хозяйкой, он поднялся на чердак и долго не мог заснуть, вспоминая её молитву и нежную и сильную её руку в своей руке; весь душистый вечер с ароматом цветов и подступающей к горлу грустью. Юноша заснул со счастливой улыбкой на губах. Что-то разбудило его среди ночи. Он повернулся на другой бок, но уснуть не смог, какой-то звук услышал он в темноте ночи. «Птица или зверь?» - сквозь полусон попытался понять юноша, но звуки шли снизу, где спала Лада. Ознобом по телу прошло понимание того, что это рыдания, еле слышные, сдерживаемые, и это плачет Лада. Отбросив одеяло, ощупью, стал Никита спускаться по лестнице. Плач остановился.
- Лада! Голубица! Что с тобой? – сдерживая частое дыхание, спросил юноша.
- Ни…чего, - ответила, сдерживая плач, Лада.
- Я же чувствую, тебя что-то обижает, что-то не так происходит. Скажи мне, я помогу, ты мне люба, Лада.
Она вдруг залилась громким плачем, уже не сдерживаясь больше. Никита погладил её волосы, но это вызвало новый взрыв рыданий. Он прижал её голову к своей груди, успокаивая её, но у самого голос не слушался, стал громким, так что в ушах звенело.
- Мне во сне видение было. Я почувствовала, отцу грозит опасность, смерть ходит с ним рядом, а я не могу ему помочь. Я во всём всегда на него полагалась. Он мне отцом и матерью был, - снова тяжело вздохнула Лада, сдерживая слёзы.
- Хочешь, поедем в город? Я тебя защищать буду, - зазвеневшим голосом заявил Никита. Лада высвободилась из его объятий:
- Тебя самого защищать надо. Нога-то не зажила. Иди. Спи. Я успокоилась, сон плохой был, - вытирая мокрые щёки, сказала Лада.
- Я ещё посижу, - просительно проговорил юноша, найдя её руку своей рукой. Она не отняла руки. Так они сидели некоторое время, пока Лада не высвободила свою руку и не стала отправлять его спать.
Утром Лада подчёркнуто холодно встретила юношу. Вчерашняя её слабость, неверие в силу отца, в поддержку его Богами показались ей сегодня изменой её любви к отцу, и она неосознанно винила в этом Никиту. Никита же холодность девушки воспринял как какую-то свою вину, и стремился исправить неизвестную оплошность. Он захлопотал по хозяйству: наколол дров, разжёг печь, принёс рыбу из погреба – стремился предугадать желания хозяйки. Его виноватый вид почему-то тревожил её чувства, и после обеда она решила уединиться: взяла корзинку и пошла за ягодами. Переходя луг, она вдруг восхитилась красотой окружающих её цветов, остановилась, вдыхая их благоухание, сорвала несколько крупных ромашек и васильков, сломила стебель иван-чая и стала набирать в корзинку к уже сорванным цветам синие колокольчики и солнечно-жёлтый чистотел. «В комнате станет светлее от цветов», - объясняла себе свой каприз девушка. Она поставила букет в деревянное ведёрко на середину стола. Поглядела вопросительно на Никиту. «Красиво», - одобрительно сказал юноша. Она улыбнулась ему, забыв свои утренние страхи. «Поедем на лодке по озеру покатаемся», - сказал Никита и запнулся, боясь её отказа. Она глянула на его вопросительно-испуганное лицо и согласно кивнула. Лодка стояла недалеко от устья залива за разросшимся ивовым кустом. Никита сел на вёсла, но, проплыв несколько сажен, сложил вёсла и стал собирать белые кувшинки. Сплёл из них венок и одел его на голову девушке. Она наклонилась с борта, вглядываясь в своё отражение, и улыбнулась юноше ласковой, таящей для него какую-то загадку улыбкой. Он выгреб в озеро и, загребая одним веслом, заставил лодку кружиться, любуясь Ладой то на фоне зеленоватой воды безбрежного уходящего за горизонт озера, то её головка скользила среди белых кувшинок, покрывавших залив. Откуда-то налетела тучка, брызнул дождь, хотя солнце светило. Подгребли к берегу и, смеясь, добежали до одинокой могучей ели и спрятались в её тёмной пахнущей смолой духоте. Никита осторожно обнял плечи Лады. Она вздрогнула, тело под мокрой рубашкой напряглось, но отстраняться не стала. Тучка пролетела, солнце стало прорываться яркими полосами света на прибрежный песок, а в промытом небе зажглась яркая семицветная радуга, будто ворота в Ирий открылись.
- Если б я умела летать, - тяжело вздохнув, проговорила девушка.
- Не улетай от меня, - попросил юноша.
Она нежно тронула его за руку, и они пошли по берегу, изредка касаясь друг друга локтями, и Никите тело его казалось невесомым, словно он уже готовился к полёту в эти сказочные радужные ворота. Незаметно опустились сумерки. Луна будто поджигала кроны сосен на восточном берегу озера, продираясь сквозь ветви. И, наконец, выкатилась и повисла над берегом озера, протягивая длинные тени от предметов и людей и погружая воды озера и деревья на берегу, и людей на песке в волшебный туман, вызывая сладкую и болезненную тоску по несбыточному. Для влюблённых несбыточное сбывается в образе любимой или любимого, и Лада остановилась, оборотилась лицом к Никите, встретилась с ним взглядом. Глаза притягивали, казались бескрайними как озеро, и когда он сделал шаг навстречу девушке, в них, казалось, загорелись две маленькие луны. Он сделал ещё шаг на зов этих глаз, обнял напряжённые девичьи плечи, коснулся губами влажных девичьих губ, переживая сладость поцелуя. Лада обняла его, и он задохнулся в новом долгом поцелуе. Он целовал её глаза, щёки, шею, снова губы, их объятья становились крепче. Вдруг он почувствовал, что девушка обвисает в его объятьях, тяжелеет, увлекает его к земле. Он осторожно опустил её на песок, губы её стали мягкими и большими. «Ты будешь любить меня всегда?» - спросила она. «Да! Да! Всю жизнь! И после земной жизни, в Ирии», - хотел крикнуть он, но губы только прошептали, задыхаясь, его слова. Она вскрикнула и обняла его. Обоим казалось, что они куда-то летят, не чувствуя земли. И полёт этот кончился громкими одновременными криками блаженства. Опустошённые и счастливые, лежали они, глядя на пульсирующее серебро луны, завистливо глядевшей на них.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |