государственный гуманитарный университет 24 страница

Поведение современного вора соотносимо с поведением мифологического трикстера, скомороха, сказочного героя-вора: он носит маску «дурачащего ду­рака», которая является одним из основных его орудий. Кража и обман — ос­новные доблести вора. Вор — хитрец, интеллектуал, лгун. Каждый его поступок носит двойной смысл: истинный и ложный, направленный на обман простака, чей ранг рефлексии ниже. Простаком или дураком может являться на свободе — жертва преступления, в тюрьме — представитель администрации или первоход, новичок в тюремном сообществе, еще не прошедший инициацию и не ставший «своим».

Иерархическая лестница тюремно-воровского мира

Деклассированные со времен средневековья имели свои корпорации, организо­ванные по типу ремесленных цехов или купеческих гильдий. В братства и союзы объединялись бродяги, нищие, воры, прокаженные, проститутки. Жесткая ие­рархия существовала в тюрьмах, где формировалась арестантская община.

Иерархическая лестница современного тюремного мира строится по тради­ционным законам. Высшую ступень на иерархической лестнице криминального мира занимает вор.

Слово «вор» пишется с большой буквы во всех текстах криминальной суб­культуры. «Почему вор — с большой буквы? А почему Бог с большой буквы? Они же отцы преступного мира» [СР], — говорят заключенные. «Вор — это король, это все, это самое наимогущественное звание. Как — звание, звание это у погон, погоны — это мусора, а там не звание, а должность такая, положение вора. Са­мый авторитет, самый известный человек, самый уважаемый — это вор» [ДК].

Понятие «короля» преступного мира связывает современную отечественную криминальную субкультуру с общеевропейской «низовой» традицией. В средне­вековой Европе своих королей имели бродяги, шуты, нищие. В этом обозначе­нии «вор-король» есть элемент карнавала, характерного для криминальной суб­культуры стремления вывернуть жизнь наизнанку. Здесь, в тюремном мире, соз­дается своя опрокинутая социальная лестница и своя, свободная от «обычных» норм, жизнь.

В тюрьмах заключенными усваиваются основные «воровские понятия», в том числе отражающие стратификацию заключенных. Тюремное арго фиксирует вертикальное расслоение сообщества — иерархию тюремного мира. Выделяются: элита (вор в законе, смотрящий, блатные), средний слой (мужики) и нижняя сту­пень (петухи, обиженные, козлы). Приводимый ниже перечень и трактовка поня­тий дана заключенными можайской детской колонии:

Четыре касты на зонах существуют. Нижняя каста — петухи, вторая — козлы, тре­тья — мужики, четвертая — блатные, пятая, но это не каста, это все, чин — вор. Все, это выше всех. Петухи — не скажу что голубые, ну, есть среди них пассивные гомо­сексуалисты, есть люди, опущенные по беспределу или не по беспределу. По беспре­делу — он и то может приехать на зону и жить мужиком. Не то что достойным, а про­сто мужиком, добропорядочным мужиком, обычным мужиком. Петухи — люди те, к кому большинство из массы, из зоны питают наименьшее уважение, то есть прези­рают, унижают. Козлы — те же самые активисты, которые пошли к ментам. Мент без погон, считается. Мужики — они тоже свою систему имеют. Мужик — он живет сам по себе, у него семья на воле, ему ничего не надо, ему главное — досидеть, допахать свой срок, по удо так по удо (условно-досрочное освобождение. — Е.Е.), ему без раз­ницы. Ну, а блатные — это все. По этой жизни идем и не сворачиваем. Всю жизнь по каталажкам. «Я вышел — завтра ждите обратно!» Такая жизнь [ДК].

Воровские законы

Закон — одно из ключевых понятий уголовной субкультуры. Под «законом» по­нимают «неписаные правила, традиции воровской среды, выполнение которых обязательно для всех ее представителей» [Балдаев 1992: 85]. Настоящий блатной чтит воровской закон, живет «по понятиям», стремится поступать «красиво» с воровской точки зрения. Он поддерживает классовую борьбу между ворами и мусорами, презрительно относится к официальным властям, способен на «дерз­кий поступок» [ДК] — кражу, убийство, побег.

«Благородный воровской мир» — мир настоящих воров, верных воровской идее и воровскому закону, который называется идейными ворами верой.

Принципы воровского закона святые, они похожи на Библию... Принципы — ну, так же как у Господа-Бога: не предать, не украсть у ближнего. Но мы не живем Библией, мы живем здесь. Убить можно, если где-то он перешагнул воровскую черту [СР].

Вор должен быть аскетом, до самой смерти хранить верность новой «вере» и воровскому братству. По старым воровским законам вор, решивший завязать, предавался казни. Ради воровской жизни и воровского братства вор должен отка­заться от всего, что привязывает его к «мирской» жизни. Воровской закон требу­ет, чтобы он существовал вне социума, отказался от родных, не имел семьи, ра­зорвал все социальные связи. «Считается, что у вора не должно быть ни семьи, ни детей. Ну, чтобы его обратно не тянуло», — поясняют заключенные [ДК]. По­добно посвящаемым во время проведения обряда инициации монахам, сектан­там, хиппи и пр., вор метафорически умирает для мира, вступая в новое сообще­ство — воровскую группу.

Одна из руководящих идей воровского закона — идея единого сакрального тела воровской группы: ради спасения одного из членов тела другой должен при­нести себя при необходимости в жертву. Так, в воровской среде существует тра­диция брать на себя прицеп — чужое преступление. В случае поимки воров на месте преступления закон обязывает младших покрывать преступления старших, в том числе ценой собственной жизни. Тема прицепа чрезвычайно популярна в тюремном фольклоре — многие предания и песни прославляют героя-вора, ко­торый «друзей отмыл, взял вину на себя» [ДК].

Вор обязан помогать другим ворам, в том числе используя общак — коллек­тивную собственность воровской группы. Актуальна метафора: общак — костер, это тот домашний очаг, который согревает все преступное сообщество. «От об- щака греется тюрьма», — говорят заключенные [ЖК]. Закон запрещает отнимать кровную пайку даже у тех, кто находится на нижних ступенях иерархической ле­стницы тюремного мира. Арестанты должны быть «кровными братьями». Как поясняют заключенные, «кровные братья» — «когда вместе сидят, когда пайку одну на двоих жрут, когда из одной шленки едят, когда голод-холод, когда один сухарь у кого-то появляется, и то он его напополам ломает или вообще тебе отда­ет, последнюю рубаху тебе» [ДК].

Закон запрещает сотрудничать с властями в любой форме, занимать команд­ные посты, вступать в актив, носить на рукаве косяк — красную повязку активи­ста. «Достойный арестант» не будет доносить даже на суку (предателя). Закон требует равенства между заключенными. «На тюрьме никто не имеет права дру­гому указывать. На тюрьме это считается беспределом» [ДК]. «Если человек в активе, если он идет старшим: на рабочке, в наряд старшим, если он имеет власть, а люди здесь живут все-таки по тюремным понятиям, — говорят осуж­денные, отбывающие срок в колонии, — то этого человека, считается, что он по­краснел, это стремная вещь» [ДК]. «А если они еще какой-то беспредел здесь творили, таких людей могут убить просто» [ДК].

По закону вор на воле не должен работать — он живет на средства, добывае­мые кражами. На зоне вор также не работает — это унизило бы его. «У меня руки аристократа — ни одного мозоля», — говорил мне один из осужденных, демонст­рируя свои ладони. Руки без мозолей — маркеры непринадлежности к социуму, символы праздности и выпадения из социальных структур, поскольку работа — одно из проявлений официального образа жизни. Работу в зоне зэки восприни­мают как рабское служение государству. Положительная оценка безделья, нега­тивная — работы зафиксирована жаргоном: дурдизелями называют заключенных- ударников. *

Вор должен принимать участие в воровских сходняках (собраниях) и участ­вовать в разборках — судах воровских сходок. Вор — не только активный изгой, он — воин. Потому необходимой частью воровской культуры на воле и в тюрьме являются драки. «Свой» в блатной среде обязан уметь драться. В советской тюрьме эстетическую ценность имели в глазах блатных увечья, полученные в драках. «Козырно было — шрам на лице» [СР].

Вор должен уметь не только поступать, но и говорить «красиво». Воровская община имеет свой язык, непонятный для непосвященных, этот язык — знак принадлежности к воровскому сообществу: умение по фене ботать, говорить по- блатному, является признаком вора и блатного.

Преступный мир извне обычно воспринимается как смертоносный и разру­шительный мир хаоса. Общество вытесняет его на периферию, но не уничтожает полностью. Эта оттесненность, а не полное изгнание, дает хаосу возможность периодически угрожать космической организации.

С точки зрения космоса, для хаоса характерна неупорядоченность и макси­мум энтропических тенденций: хаос характеризуется как сплошная непредска­зуемость и случайность. Однако «изнутри» он видится структурированным и упорядоченным. Как считают представители тюремного мира, предельно энтро- пична официальная культура, ее законы характеризуются как беззаконие, беспре­дел. Порядок связывается со «своей» организацией, «государством» заключен­ных: «Тюрьма, сам изолятор — это как государство в государстве. То есть люди живут по своим законам. Это совсем другое. Мы подчиняемся не тем законам, которые правят на свободе или, например, в колонии. Здесь свои законы. Мы живем в своем государстве. Есть и узкие камерные законы», — говорят заклю­ченные [ЖК].

Этапы приобщения к криминальному миру

Вхождение в криминальную группу сопровождается ритуалами, в число которых с древнейших времен входили клятвы верности новому воровскому сообществу и его уставу. В тюремном стихотворении современный вор-рецидивист свидетель­ствует, что в верности криминальному миру «жизнью поклялся на ствол и на нож» [СР]. Прием новичков исстари сопровождался обучением арго и специфи­ческим криминальным традициям. Как свидетельствует В.М.Жирмунский, «обу­чение» играет в распространении арго очень существенную роль, поскольку «ар­го служило средством опознания “своих”, своего рода “паролем”, и в то же вре­мя — важным профессиональным орудием, ему прежде всего обучают новичка, принимаемого в шайку, как и другим тонкостям ремесла» [Жирмунский 1936: 134]. Кроме обучения арго, новички обучались и воровскому фольклору. Эле­менты обучения новичка имеют место и в современных тюремных ритуалах.

Ритуал принятия новичка в тюремную среду называется пропиской. Он попу­лярен среди малолетних заключенных. В результате прописки «чужой» становит­ся «своим» в мужском доме, тюрьма с момента прохождения прописки для не­го — «дом родной». Приведем воспоминания рецидивистов:

Начиналось все с того, что, во-первых, ориентирование по хате. Нужно было найти горизонт, волчок, голубятню, то есть это жаргонные слова. По очереди или кто-то может тебе задать за один присест десять вопросов — не важно. Волчок найти — это глазок, голубятня — это'проем для радио, который в стене выдолблен, икона — это правила внутреннего распорядка камеры, в каждой камере на малолетке висит в рам­ке [СР].

«Другой мир», в котором оказывается новичок, есть прежде всего другой текст, текст на чужом языке. На первом этапе прописки новичок должен проде­монстрировать свое владение языком нового пространства. Второй этап — игры на сообразительность.

Например, вопрос: «Какого цвета потолок в хате?». Сразу же автоматом голова подни­мается вверх, говоришь: «Белого». Оказывается, неправильно. За неправильный ответ устанавливается цена, например, пять горячих, то есть ударов ладонью по шее. Если ты не хочешь горячих, правильный ответ ты мог купить. Опять назначается цена. А пото­лок красного цвета, потому что десять лет, а червонец красный. Вопросов много вся­ких. Вопросы могут затрагивать твое личное достоинство и достоинство твоих близких. Например: «В жопу дашь или мать продашь?». Проверяют, как человек отнесется. А промежуточный ответ, он есть. Не обязательно дать дословный ответ, а главное — мысль показать, что «пацан в жопу не ебется, а мать не продается» [СР].

Как отмечает Г.А. Левинтон, вся вопросно-ответная структура прописки на­поминает «сказочную инициацию», ритуальные параллели к которой обнаружи­ваются в обрядах типа свадьбы с обменом иносказательными репликами [Ле­винтон 1990:98].

Третий этап — «игрушки на смелость».

Ко второму дню человек приходит уже уставший. Ему предлагают: раскладывают на полу шахматы, фигуры остроконечные — слоны, офицеры, и объясняют: «Ты должен спиной упасть на эти шахматы». Завязывают глаза. На счет: «раз-два-три» — ты дол­жен упасть и, что самое главное, без промедления. Ты должен быть смелым и чело­веком слова [СР].

Инициация является ритуалом приобщения к тюремному миру и носит ха­рактер игры. «Это называется игрушки», — говорят заключенные [СР].

Новичок учится относиться к испытаниям, как к игре. Описывая прописку, рецидивисты делают следующий вывод: «Юмор должен присутствовать. Должно поддерживаться настроение. Если ты будешь ходить хмурым, подавленным, с то­бой будет легко бороться, с тобой быстро расправятся. А если в тебе присутствует юмор, ты человек остроумный, пошутить не прочь, то, конечно, с тобой будет тя­желей — ты духом не падаешь. Ну_ги со временем дух твой формируется» [СР]. «В тюрьме обостряется вообще остроумие, интеллект», — говорят малолетние за­ключенные [ДК].

Прописка — экзамен, сочетающий обучение законам нового мира и провер­ку того, в какой степени новичок является «своим» в данной среде. Этот ритуал проливает свет на древний обряд инициации, который воспринимался не столь­ко как временная смерть, сколько как своеобразная игра в смерть.

Тюрьма — место прохождения инициации — окончательно связывает чело­века с криминальным миром.

Посещение этого пространства, понимаемого как не-пространство, дает преступнику возможность стать «своим» в криминальной среде и завоевать определенное положение на иерархической лестнице преступного сообщест­ва. Именно в исправительно-трудовых учреждениях и следственных изоляторах криминальная культура наиболее рельефно выражена и в большей степени дос­тупна для изучения.

Вербальный фольклор

В жизни и творчестве вор играет роль шута, лгуна, дурака. «Смех», «глум», «сквернословие», «бесчинства» — набор признаков, которыми древние источни­ки определяли скоморохов и который может быть использован при характери­стике современных воров. В основе воровского мировидения лежит игра, осво­бождающая от законов жизни и ставящая на место жизненной условности иную, «улегченную» условность. Вор — носитель смехового начала, он использует «ду­рацкую маску», преимущество которой — возможность обнаружить и осмеять лжегероев, обнажить чужие пороки. Лгун — одна из личин шута, он создает ано­мальный мир в слове. Словесное искусство воров — это, в первую очередь, ис­кусство лжи. Одна из ведущих форм тюремно-воровского фольклора обозначает­ся жаргонным термином «прикол»⁴. Приколы включают в себя целый ряд устой­чивых речевых форм разной жанровой принадлежности, употребляемых в стан­дартных речевых ситуациях, они являются частью драматизированного диалога между враждующими сторонами и имеют целью осмеяние противника и пони­жение его статуса.

Прикол — тест-обман в виде загадки с подтекстом или двусмысленного за­дания. В основе приколов лежит рефлексивное управление: вор не просто дура­чит или обманывает, он управляет поведением антагониста. Антагонистом может являться на свободе — человек, не принадлежащий к воровскому миру, «жертва», в тюрьме — представители администрации или новички в преступном мире. Приколы — часть ритуала прописки. Вот как описывают заключенные прописку на женской малолетке^-. «Заводят, сразу — раз — с тормозов, девочка стоит. Они ей такие выражения кидают: “Стой, иди сюда”. Вот что она должна сделать? Ну, она должна снять тапочки и подойти босиком» [ЖК].

Вопросы и ответы могут не быть вербализованы. Популярен прикол-загадка с расстеленным у входа в камеру полотенцем. Первоход не должен поднимать полотенце, он может перешагнуть через него, но свой, блатной, заявляет о при­вилегированном положении в новом коллективе, вытирая о полотенце ноги. Эта загадка проверяет не только знание тюремных законов жестовой коммуникации, но в первую очередь — умение нащупать скрытый смысл ситуации, обнаружить прикол и включиться в игру.

Во время прописки проводится проверка знания условного «тайного» язы­ка тюремного сообщества. Новичок должен владеть феней, чувствовать дву­смысленность задаваемых вопросов: «За что сел? — За решетку. — Сколько в ка­мере углов? — Пять (новичок — угол)»', должен знать правила зоны: «Где будешь спать? — Где бугор укажет»; должен уметь перевести разговор в игровое русло, навязав дающему задание свои правила игры: «Распишись на потолке. — Лесенку поставь. — Заштопай чайник. — Выверни наизнанку. — Сыграй на подоконни­ке. — Настрой».

В Можайской ВТК заключенные описывают такие приколы: «Спрашивают: “Ты кто: вор в законе или бык в загоне?”. Стой так и думай. Вор в законе себя назвать, в тюрьме тем более, каждый кто попало не может. А так отгадка: “Я не вор, но я в законе. Я не бык, но я в загоне”» [ДК]. «Ну, говорят ему: “Ты на ма­шине едешь. Разветвляется дорога. Тормоза у тебя не работают, повернуть ты никуда не можешь. В одном стоит конце дороги мать, а в другом кент. Куда по­едешь, кого давить?” Вообще-то отгадка, что надо давить кента, потому что сего­дня кент, а завтра мент. Как правило, не догадываются»' [ДК].

Новичок должен соблюдать правила «игры в загадки», которая вводит осо­бые условия в постулаты общения. Отгадчик должен дать ответ, вскрывающий глубинный смысл вопроса, имеющий отношение к высшим ценностям тюрем­ного мира, к его составу и иерархии его частей.

Приколы сопровождают все бытовые действия заключенных: используются при отказе от работы, за едой, во время картежных игр.

Заключенные должны уметь направить любой разговор с представителем администрации в игровое русло и тем самым одержать над ним победу, навязав свои правила. «Начальник говорит: “Иди на уборку территории”. А ты ему: “Ло­пата с педалью?” — “Где ты видел лопату с педалью?” — “А ты где видел меня с лопатой?”» [СР]. Приколы, как полагают заключенные, должны обнаруживать глупость тех, кто пользуется не по праву своей властью.

Выполняя законы ИТУ, заключенные пересоздают реальность, превращая их в законы игры, подчеркивают, что подчиняются не юридическим, а собствен­ным условным законам. «С администрацией надо соглашаться, — объясняют зэ­ки-мужики. — Вот он требует что-то, а ты: “Мне разницы никакой: что ебать подтаскивать, что ебаных оттаскивать. Что ебать, что резать — лишь бы кровь текла”» [СР].

Тасуя карты, прикалываются над партнером по игре: «Кто хочет вкусно пить и есть — прошу напротив меня сесть» [СР].

Приколы могут облекаться в сложную иносказательную форму: вор демон­стрирует мастерское владение словом и тем самым выигрывает игру.

У следователя на дознании. «Где был? С кем был?» Вот ты ему: «Авто-мото-вело-

фото-гребля-ебля и охота — что по чем-хоккей с мячом-бабы-биксы-зубы-фиксы-

хитили-потитили-на хуй не хотите ли?» [СР].

Приколы имеют форму пословиц, поговорок, дразнилок на заумном языке, основной их признак — драматизм.

Администрация иногда подключается к игре заключенных, облекая тюрем­ные законы и запреты в форму приколов. Для формирования ритуализованно- го диалога должно быть единое коммуникативное пространство. Представители власти демонстрируют свое владение общетюремным языком. Так, в ИТУ за­прещены азартные игры. «А у администрации есть поговорка, — говорят блат­ные. — Если в картах нету масти — вам помогут в оперчасти» [СР].

Постоянная спутница приколов — рифма. Умение облекать свои мысли в стихотворную форму ценится как признак высокого интеллектуального уровня. Сама стихотворная речь является знаком «переключения» в другую, вымышлен­ную, условную реальность, в свободный творческий мир игры.

Если для театра нужен зритель, то для игры — партнер, принимающий зако­ны игры, говорящий на условном языке. В народных бытовых сказках рядом с Лгуном часто оказывается Подлыгало, взамоотношения этих двух персонажей отражают древнюю традицию рассказывания скоморошьих «баек» (традицию «лжи»): всякое понимание диалогично, и Подлыгало, дополняя мир Лгуна свои­ми «словами», утверждает тем самым, что в аномальном и абсурдном мире игры возможна коммуникация. Ту же полифонию лжи мы находим и в тюремных при­колах. Так, на вопрос собирателя (играющего в данной ситуации роль «одурачен­ного простака»): «Как на зоне наносят татуировки?», воры-блатные отвечают, дополняя друг друга [СР]:

- А здесь тоже салон. Где медчасть, там кабинет, там пишешь заявление начальнику.

- Оплачиваешь — в зависимости от ресурсов.

- Ну, у нас все-таки цивилизация. Как у всех.

- Что-нибудь нарисовать хочешь — на имя начальника колонии заявление пишешь.

Суть прикола в том, что администрация ИТУ категорически запрещает на­несение татуировок.

Приколы, трюки и одурачивание лежат в основе многих тюремных игр, по­пулярных, главным образом, на малолетке. Игры проводятся с первоходом. Ве­дущий в игре вынуждает новичка поступать таким образом, что сами поступки последнего причиняют ему вред. В результате побеждает тот, чей ранг рефлексии выше, но обычно победителем оказывается более опытный человек, водящий: новичок сам совершает то, что нужно его антагонисту. Водящий моделирует от­ветные реакции новичка, управляя его поведением в выгодном для себя направ­лении. Ядро игр составляет провокация. Все действия проводящего прописку направлены на то, чтобы новичок сам совершил позорящие себя действия. Пове­дение водящего в таких играх соотносимо с поведением героя сказок о ловком воре (воровство не для корысти, а для шутовского осмеяния). Приведем примеры игр, описанных заключенными Можайской ВТК:

Веришь, я тебе налью сейчас в карман воды, а у тебя там сыро не будет? Он, конечно, не верит. Ему наливают литр воды в карман. Вот, мол, мокро. А его спрашивают: «А где сыр-то?». Ну, сыра-то не будет все равно, лей не лей [ДК].

Водолей. Берут рубашку какую-нибудь или телогрейку. Вот он в рукав смотрит. Ему показывают картинки, разные созвездия. Ну, там, Марс, такое. А потом показывают Водолея. Говорят: «Водолей!». И литр воды — раз! [ДК].

Плутовские романы, литературные и документальные описания взаимоот­ношений наставника и ученика-новичка в разнообразных школах воров, бродяг, мошенников свидетельствуют о том, что необходимым воспитательным прие­мом, использовавшимся старшим, был тест-прикол⁵.

Приколы могут становиться сюжетным ядром устных рассказов, в которых структурную пару составляют глупость и хитрость. Хитрецом в воровских расска­зах является вор или блатной, дураками — представители неворовского мира. Для таких рассказов не характерна установка на достоверность. Они близки к жанру анекдота, их главная цель — шутовское осмеяние «чужих». Вот как расска­зывает вор-рецидивист о своей интеллектуальной победе над охранником:

Я ехал с тюрьмы в лагерь первый раз. Играл в карты, дубак говорит: «Спать». И зага­дал дубаку загадку. Говорю: «Если отгадаешь — я тебе карты отдаю и укладываюсь спать. Не отгадываешь — я играю». Я ему загадал, он отгадывал до утра. Поставил так стол, ну, записал. И подходит уже к утру: «Какой ответ?». Это говорит о том, что он тугодум. А загадал: «Шел мужик, попукивал, палочкой постукивал. С кем он поздо­ровался?». А вторая — я ему загадал сразу две: «Ехал в поезде купец, ел соленый огу­рец. Одну половину сам съел, вторую кому оставил?». Ну, тугодум ходил до утра, ду­мал [СР].

В форму приколов-загадок облекаются многие анекдоты. Герои анекдотов — зэки, находящиеся в условном игровом мире, где правильно отгаданные загадки являются условием освобождения из тюрьмы.

Посадили одного в тюрьму. Дали пятнадцать лет. Загадали ему загадку. «Отгадаешь три части на женском теле, которые состоят из трех букв, начинаются и кончаются на ту же букву, за каждое слово по пять лет скостим». Он угадал два слова: око и пуп. А третье не отгадал. Ему десять лет скинули, пятеру отсидел. Ну, выходит, в первую ночь жена раздевается, он говорит: «Господи, а я из-за этого пять лет сидел». Какое третье слово? Я сам не знаю [СР].

Анекдоты внетюремного происхождения в тюрьмах трансформируются, их герои становятся зэками, в них вводятся «вставные эпизоды», приближающие мир анекдота к тюремной жизни. Внетюремная жизнь как таковая заключенных практически не интересует.

В воровской среде бытуют рассказы о воровских подвигах, представляю­щие в смешном виде жертву и демонстрирующие ловкость героя. Как отмечал Д.С.Лихачев, наблюдавший в начале 1930-х годов традицию подобных рассказов в СЛОНе (Соловецком лагере особого назначения), врать, рассказывая о воров­ских подвигах, разрешается, точно так же как применять шулерские приемы в карточной игре (см.: [Балдаев 1992: 362]).

Однако в большинстве своем воровские предания и устные рассказы имеют установку на достоверность, что особо подчеркивается заключенными: вор ха­рактеризуется как человек слова. Множество легенд о честном воровском слове перешло из старого тюремного фольклора в современный. «В тюрьме принято всегда говорить правду, — объясняет заключенные, — вообще всегда. Врать там не приветствуется. То есть всегда все разговоры — они все достоверны. Верить нужно всегда всем. Достойный арестант достойному врать не будет» [ДК].

Воровской мир имеет свою историю. Человек, причастный воровскому братству, гордится своим знанием воровских традиций, своей историей, которая, облекаясь в форму исторических преданий, передается из поколения в поколе­ние. Сегодняшние блатные хранят память о благородном воровском мире про­шлого, его королях-авторитетах, о наиболее значительных событиях в истории блатного мира. В воровских преданиях неизменно проводится воровская идея, проповедуется верность воровскому закону, противопоставляются два мира: му- сорской и воровской, воры изображаются как борцы за справедливость. Приве­дем в качестве образца жанра рассказанное нам в Можайской ВТК предание о возникновении первых воров в России:

Первые воры пошли в годы революции. Это были беспризорники, вся беспризорная эта рать вообще. Ребята, которые были в колониях, сидели во всех, вот они, когда их начали уже сажать, они начали там делать свою систему. То есть, они уже знали, что выживать им больше нечем как тем, что красть и воровать. Так как в то время был голод там, царские все эти системы. И в то время пошло то, что если ты не отрека­ешься от этого, то что ты идешь, то есть ты всю жизнь воровал, то ты и будешь им. Если ты смекалистый такой малый, то ты и будешь воровать. Вот так вот отсюда и пошли первые воры. Это были те, кто начал не так как сейчас там, из богатых семей, а те, кто поднялись из самых низов, с помоек, с улиц. Это были беспризорники. Вся воровская система, все началось с улиц. Все, все, что неслось с улиц, все скаплива­лось в тюрьмах. От одного человека передавалось к другому, от одного поколения к второму, к третьему. Так пошла. И этим наращивалась воровская суть, вся система. Так пошла вся вот эта жизнь, пошли понятия [ДК].

В этом тексте, чрезвычайно характерном для низовой культуры, противо­поставлены «благопристойный» мир и мир тюремный, уличный. Местом зарож­дения низовой культуры называется помойка, обретающая в тюремном тексте положительную оценку как центр своего пространства, место концентрации творческих сил.

Среди исторических преданий большое место занимают предания об исклю­чительных личностях — легендарных ворах прошлого (таких как Вася Брилли­ант, Сонька-золотая ручка), о важных событиях в истории честного воровского миря, о святости воровского слова и вообще — об основных воровских святынях.

В репертуаре заключенных представлены различные жанровые разновидно­сти устной прозы: популярны мифологические рассказы, легенды, предсказания. Во многих тюрьмах и колониях бытуют рассказы о привидениях. В Можайской женской колонии верят в «серую (белую) женщину». О происхождении этого призрака рассказывают следующее:

Здесь в дому эре когда-то повесилась девушка. Это дом ребенка. Вот, то ли она не ус­пела спасти ребенка, то ли что-то там, я не знаю, но повесилась. И когда здесь стали все перекапывать, потревожили ее дух или как, в общем ей это не понравилось. И она стала ходить. Ну, это действительно так, потому что очень многие видели ее тут так [ЖК].

«Серая женщина» предупреждает заключенных о каких-либо важных собы­тиях. Считают также, что она появляется перед амнистией. «Последнее время она очень часто появляется, — говорят заключенные. — Может, амнистия какая намечается? Это у нас примета такая» [ЖК].

Подобные рассказы о призраках известны и в Бутырской тюрьме.

На Бутырке в старых корпусах есть камера, я не помню ее номера, которой нет. Она замурована. Ну, существует предание какое-то, связанное с ней, что существует при­видение какое-то, потому что во времена Екатерины в ней, в общем, замуровали женщину [ЖК].

Из числа традиционных ритуалов, соблюдаемых в тюрьмах, особое место за­нимают гадания. Способы гаданий многообразны, цель же одна — предсказать результаты суда, меру наказания. «Вообще все подвержены мистике там. Гадания постоянно, — говорят заключенные-женщины. — Гадали по-всякому: и на до­мино, и на чертика, и на кофейной гуще, и на хлебе гадали» [ЖК], «гадают по средам и пятницам в основном» [ЖК].

В женских камерах и колониях популярны также пересказы снов. Описывая тюремную жизнь, заключенные рассказывают:

Утро начинается с чаепития. Конечно, рассказывание снов. В сны там верят, осо­бенно в сны, в которых являются какие-то святые. Очень многие видят мадонну. Там настолько приближаешься к потустороннему этому миру [ЖК].

Дата добавления: 2015-08-29