государственный гуманитарный университет 30 страница

3. Тут вообще это кладбище непростое, тут много всего. [А еще что есть? — собес.] Тут еще сорок мучеников есть. Они закопаны здесь были живьем. Живьем в землю. Земля шевелилась две недели после них, после этого. [А когда это было? — собес.] — Ну после революции, когда! На Западе их уже сейчас причислили к лику Святых Новомучеников Российских. А здесь они были закопаны вон там, где желтое здание при входе в кладбище.

А у нас их здесь и после смерти не оставили в покое: бульдозером прошлись, разровняли. Ну все-таки вера Господня велика: верующие это увидели и, что смогли, перенесли на новое место (В., около 65 лет, Санкт-Петербург, Смоленское кладбище 1993).

4. Еще здесь была часовня святой блаженной... она... не святой, правда, просто бла­женной, я оговорился, блаженной Анны. Блаженной Анны. Ее фамилия была Ложкина. Она тоже прожила жизнь интересную Она была фрейлиной императрицы, была молодая, красивая, богатая, имела богатых родителей. Ну, в общем, все. И вот у нее был жених, она собиралась за него выйти замуж, и в день свадьбы она узнала, что жених ее обманывает. Она не вернулась домой. Она пошла странствовать, молиться. Она прославилась тем, что она благославляет девушек и женщин на замужество. Она это делала при жизни, и все, кого она благословила, были счастливы. [А после смерти? — собес.] — Она и после смерти это делала. И часовня ее была выстроена именно в эту честь. Да, и приходили вот, и моли­лись. Вот, ну и часовню враг тоже снес, а ее прах перенесли. Если хотите, я вас провожу (В., около 65 лет, Санкт-Петербург, Смоленское кладбище 1993).

5. Это очень интересное кладбище. Это первое кладбище в Санкт-Петербурге. То есть еще не было города, а царь Петр привез из Смоленской губернии крепостных стро­ить, и поселил у этой реки. Они нарекли речку Смоленкой и заложили собор в честь ико­ны Смоленской Божьей Матери. И вот кладбище возникло, поскольку жизнь тогда была тяжелая. Еще города не было, а это кладбище уже появилось (В., около 65 лет, Санкт- Петербург, Смоленское кладбище 1993).

6. А вот здесь, здесь сейчас новые захоронения, урны, здесь была часовня блаженной Ирины. Она прославилась тем, что она очень многим священнослужителям предсказала их судьбу. [А когда она жила? — собес.] — Она после Ксении жила. О ней мало сохрани­лось, мало сведений, вот только то, что я вам рассказываю. Она предсказала одному пат- риаху Российскому, когда он был еще рядовым священником, что он будет патриархом. [Она при жизни предсказывала? — собес.] — При жизни. Еще она дарует здоровье. Я по­чему рассказываю, потому что мы сейчас придем, и ее, когда часовню снесли, прах тоже перенесли сюда на свободное место. Это блаженная Ирина, то, что я вам рассказывал, а эти две могилы, это сорок новомучеников (В., около 65 лет, Санкт-Петербург, Смолен­ское кладбище 1993).

4.

Это не здесь, а там, у нас. [Откуда вы? — собес.] Из Печер, из Псковских Печер. И вот, когда она ползла, уже подтащили ее к батюшке. Кричала она на всю церкву, оглушала всех. Он тогда взял, ей руку положил на голову: «Изыди, бес, изыди!» — «Сам изыди, не пойду!» — «Изыди!». Когда крестом ее, она упала так же, как мертвая. Когда он выходит, он силу теряет. Она так вздохнула, вздохнула сильно, ее подняли. Он говорит: «Подни­мите ее!». Ее подняли, и он приложил ее к евангелию, ко кресту. Она как бы вздохнула тяжело и облегченно. Он говорит: «Ну вот, теперь иди. И, — говорит, — причащайся». Она пошла и до конца стояла, ни крику, ничего. Он сказал, что, говорит: «Вот смотрите, за ее смирение, за ее терпение Господь исцелил ее. Она, — говорит, — много лет болела, но никогда не просила исцеления, терпела все, и вот смотрите, как легко она исцели­лась!». И она причастилась спокойно и пошла веселенькая, радостная (В., около 60 лет, Дивеево 1994).

5.

Дьявол явился в Индии в образе змея и дал им цивилизацию. Они ему поклонились и называют его Кришна. А когда свадьбы играют, гуляют, у каждого змей. Они знают, что это змей, дьявол. И бумажного змея лепят на палки, одна — тут, одна — тут, а потом вот так, а он вроде летит, а они: «Кришна! Кришна!» — поклоняются ему. В Библии что напи­сано: «Да не будет вам иного бозе, кроме Мене, так как все они есть бесы», — в Библии написано. А в Японии явился дьявол в образе человека, похожего на жабу. У него выпук­лые такие глаза, нос навыворот, челюсть, как у жабы, такая открытая, тут два рога ма­ленькие, два рога.

— I вони йому поклоняються? [собес.].

—Они ему поклоняются. Слипок из золота! И его вот эта цивилизация: все компью­теры, телевидение.

— Це в Японн? [собес.].

— Да, да. От этого Будды. Он там.

—У мне е телев1зор, питав батюшка, сказав, що ви поклоняетесь дьяволу, сказав ба­тюшка. Телев1зор не можна у xaTi, я давно чула. Що я з ним зроблю, д1ти-то, я кажу зятю... [собес.].

— Да, да. Имей свою комнату, хоть чулан, где не было у тебя ни магнитофона, ни ра­дио.

Ну, то, что ты, то одно, а то когда сама еще, это грех, а тут ты поневоле, поневоле. А если твоя воля выйти, то выйди на улицу да помолись на улице. В садок какой-то выйди да помолись. Значит, крест поцеловала и помолилась. Так, вот этот Будда, вот он дает эту цивилизацию. И его изображение, значит, так (рисует на земле. — А. Т.): он как сидит так, его так и ноги вот так.

— Матушка, як ви це знаете? Це нарисован був? [собес.].

— Это Господь мне открыл. Я видела.

— А, бачила [собес.].

— Вот его голова.

— Будда, Будда [собес.].'

— Вот так его руки, вот так его ноги. А вот тут еще две конечности. Он шестипалый.

— Шестипалий [собес.].

—Шестипалый, да. Написано в Апокалипсисе: «Вот из моря выходят три жабы». Это вот эти три жабы. Их сейчас время и их цивилизация. И сатана сядет когда на престол, вочеловечится и сядет, то вот это вот, будет управлять через компьютер единый. Единый компьютер на весь мир будет, и единая вера на весь мир. И эта вера не присоединится к Православию, к Божьей Церкви, а будет враг тянуть, наоборот, православных туда. В па­губу они все пойдут.

— Буде тягнути ycix, чи не так? Я поняла? [собес.].

— В автокефальную, да, будут тянуть всех, кто не покаялся.

— Це до Будды, до Япони будуть тягнути? [собес.].

— Ты забудь слово Будда и Япония, ты забудь.

— Не треба меш це знать [собес.].

— Шестерка. Ты запомни: шестерка. Это шестипалый зверь — шестерка. Ты поняла?

— Шестипалий 3Bip — шеспрка [собес.].

— Шестипалый зверь.

-1 не дай Бог йому поклонится [собес.].

—Не дай Бог ему поклониться, потому что вот эту бумажечку, которую дают, это от него, понимаете?

— Какую бумажечку? [собес.].

—Пластиковые документы. Горбачев называл их «вкладыш в паспорт», а тут назовут, может, «чек госбановский», может как.

- Вони тепер паспорта мшяють! [собес.].

- Во-во. Когда скажут: «А денег наличными мы не даем, а бери вот» — как они назо­вут.

- Карточки таю [собес.].

- В Англии называют литл — а, или как там. Карточки маленькие. В этой карточке будет информация о человеке: кто, имя-отчество, кто родители, где родился, крестился — не крестился. Понимаете? И номер этой карточки. Это как вроде госбановский чек, но одновременно содержит в себе данные о человеке, что содержится в паспорте. Тогда пас­порта не надо будет иметь, а вот эта вот карточка — и все. И денег не будет наличными. Когда скажут: «Наличными денег не даем, а вот бери». — А вот не бери, потому что каж­дый, кто протянет руку, вот сюда будет лазерными лучами номер этой карточки. Ты не почувствуешь ни боли, не увидишь ничего, но одновременно на лоб вот эти три жабы бу­дут. Здесь духовное око запечатал Господь, когда крестил нас Духом Святым. А антихрист запечатает вот этими шестерками, шестипалым зверем.

- Так що не возьмеш карточку, i не буде грошей [собес.].

- Не будет грошей. И написано: «И не купить, и не продать». Но Господь Своим чудным образом будет поддерживать.

- Буде кормить нас [собес.].

- А если кто, может, и умрет от голода, значит, это крест такой.

-Я умру за Iicyca Христа [собес.].

- Да, и будешь в раю, будешь в раю, близко к Нему будешь, венец получишь. Каж­дый, кто пострадает от антихриста во имя Иисуса Христа, получит венец, блаженство веч­ное, и очень близко будет к Богу. У Господа так расположено. Чем ближе к Господу, чем ближе, тем, например, нижние селения, нижние, райские, допустим, один раз в месяц имеют блаженство от Бога и видят Его, дальше — имеют два раза в месяц, видят и блажен­ство имеют, и чем выше, тем чаще. А самые верхние селения, то каждый день видят Гос­пода, пребывают с Ним. Так вот, люди, которые пострадают во имя Господа нашего Ии­суса Христа от антихриста, будут гонимые, мучимые, претерпят смерть. Каждый спасется, кто претерпит до конца, тот будет в блаженстве вечном с Господом Иисусом Христом пребывать. Понимаете? Тот, кто получит печать на лоб, тот будет в аду вечно кипеть. По­нимаете? На веки вечные. Если сейчас умирает человек — грехи не прощенные, пять- десять лет очищают в аду. По милости, по молитве Господь забирает в рай к Себе. Пони­маете? А тут никакого прощения нет. Во веки вечные ад.

- Во вжи Bi4Hi. В 03epi огняном [собес.].

- Да, и кричат в вечном огне. Страшно.

- Матушка, а вот Япония и Индия... [собес.].

- Они все в ад пойдут. У них там есть Православная церковь, там одна, две, там же консулы, посольство, православные люди есть. Они ходят, они ходят в эту церковь. Там строгие правила, там так: девять часов — начало службы — дверь закрывают, никто не войдет, чтоб не помешать молитве. Знаешь, как чтут святость! А тут что творится! Вот так. Грешников много, и грешники в ад идут. Поэтому надо, мы грешные, мы не можем сей­час, как сказать, иметь, мы грешим, значит, надо каяться и болезнями очищать душу. Не надо бояться, что ты больная, что ты немощная, — слава Тебе, Господи, за болезни, за скорбь и за радость. За все надо благодарить Бога, за все. А когда смирение, когда Господь видит: смиряются, работают, смирение. А как тебя спасать, если у тебя нет смирения? Господь скажет: «Бежи», — все оставь, в дом не войди даже, потому что компьютерная система. И не оглядывайся, как в Писании написано, Лот шел с женой, жена оглянулась, когда Содом и Гоморра горели.

-1 стала соляним стовпом [собес.].

- И стала столпом соляным. Она вроде, ей жалко стало грешных, грехи, а грехи жа­леть не надо, потому что мы грехи должны очищать, сбрасывать любым путем, как Гос­подь тебе посылает. И благодарить Бога и за болезнь, потому что болезнью мы очищаем­ся, и за все. И тебя поругали, а ты молчи, и тебя обидели, а ты молчи, тебе на ногу насту­пили — ты: «Слава Богу за все!». Все молчать надо. А мы огрызаемся, понимаешь? Это враг нас так искушает. А надо такое смирение иметь! Наступили на руку, когда молишь­ся, — молчи, наступили на ногу, толкнули — все молчи, только: «Господи, помоги! Госпо­ди, дай терпения! За все благодарю...». А когда человек смиренный, тогда Господь спасать будет. Если Он тебе скажет: «Иди один», а «мне надо туда», — это уже не смиренный. Так? А сказано: «Иди», — значит смиряйся и иди. Тогда Господь тебя к смирению приведет.

- Время таке. Будуть з компьютером ходити [собес.].

- Кто не поклонится сам, добровольно, будут ходить насильно с компьютером. Вро­де ты сам. Будет компьютерная система действовать. И только Господь ее сможет пре­рвать, эту связь. В миру же живут.

- Когда будет конец света, Серафим Саровский явится? [собес.].

- Написано так, написано. У меня есть книжка, Серафима Саровс... Дивеевского, Серафимо-Дивеевского монастыря, так там написано, что он сказал матушкам: «А мне, — говорит, — матушка, отпущено Господом жить более ста лет, но я раньше отойду, потому что придется мне воскреснуть, так как род христианский до того онечестивит: священни­ки будут... не будет веры в Воскресение Божие и в Суд Христов». Понимаешь, даже свя­щенники потеряют веру, так враг будет сильный, нажимать и искушать, что они потеряют веру истинную. И тогда Серафим Саровский встанет и покажет всему православному ми­ру, всему миру, что есть воскрешение и есть вера в воскрешение.

- Як Iicyc Христос воскрес, так i вш воскресне [собес.].

- Да, так и он воскреснет. Воскреснут все, кто явится на Суд Божий. Значит, будет Суд Божий и будет воскресение. Поэтому написано и так Серафиму дано, он прожил меньше ста лет, свое он не дожил. Он еще воскреснет и доживет, то, что отпущено. Он еще восстанет.

- Ахто схватить rpoini, хто любить гроши — той усе [собес.].

- А главное, с голодом. Трудно бороться с голодом. Трудно. Значит, надо просить Господа: «Господи, дай мне терпение, Господи, укажи мне путь, да я лучше землю буду есть». Одна матушка святая, значит, сказала, и вот написано, что будут люди православ­ные есть землю, нечего будет им есть, такое время будет. Так вот еще и воды не будет, бу­дут искать мокрую земельку, так хорошо, если листик будет, а то будет радиация и все погорит, хорошо бы листик был, так с листиком смешать да глотнуть, а то не с чем и сме­шать будет. Глотнешь земельку, будет сильно кушать... враг так будет и жажду вызывать и голод будет вызывать. Так лучше съесть земли, но ему не поклониться, лучше умереть, лучше быть замученным. Тяжело. Во, как мы руку отдергиваем от огня, а жечь людей бу­дут. И раньше жгли. А Господь будет укреплять. Написано: «Не бойтесь! И не думайте, что вам сказать, когда вас поведут на мучения. Святым Духом вы будете укрепляемы и скажете то, что Господь пошлет».

- Кто такой Лев Толстой? [собес.].

- Ну, я тебе скажу. У него наука, учение было толстовское, свое. Раз он что-то изме­нил в Писании Божием, значит, его Церковь Православная анафеме предала за то, что он выше Бога себя поставил, понимаешь? Мы черви ползучие, мы ничто.

— Ми раби Божи [собес.].

— Да. Почему мы должны что-то изменять, добавлять или... Кто мы рядом с Богом? Черви против Него. Рабы Его. И мы ничего. Раб господина своего не поправляет. Что мы можем поправить? А он, видишь, изменение свое внес.

— Дюже мудрий був [собес.].

— Автокефалия внесла изменения. Перевела на украинский язык. Не было же Госпо­дом это благословенно, не было апостолов, равноапостольных, которые переводы делали. В пагубу. Кто идет в украинскую церковь, кто идет к баптистам, к молоканам, к иегови­стам — все идут в пагубу. В пагубу. И ты когда ходила туда...

— В Петербурге нет автокефальной церкви [собес.].

— Ну так баптисты есть. Атам вот что. Там есть афиши, что в клубе, а потом в церкви, якобы там моления и исцеления. Не ходила туда?

— Нет [собес.].

— Это от дьявола. Закодируют там. Пьяниц кодируют, еще от чего код. А закодиро­ванный человек, это что означает, это значит, ему вселяют беса. И когда священники приезжали к нам, они знают, где грешники, они знают, где бесовское. Они сказали, что с каким бесом кто работает, сам в этого беса превращается. И Господь сказал так, что в аду они будут, тут мучают грешники, и в аду они же будут мучить.

— Они же? [собес.].

— Да, да. Они в бесов превращаются. Вот. Так что смотри! Никаких афиш, никуда. Только ходи в церковь православную, да и то, смотри, будь бдительная, как бы что. А то, видишь, они и в церковь идут. <...>

— Ось бачу, яка ви разумна [собес.].

— Это Господь дает разум для того, чтобы другим было передано, чтоб в себе не таила ты. Говорят, молчи, враг нападает, искушает, тоже грехи мне, но все равно нельзя молчать. Господь дал, как написано: «Даром дали, даром отдайте». А тут есть: дадут ко­сыночку — она на базар несет (Н., около 60 лет, собеседница — около 70 лет, зап. в Почаеве в июле 1994 г.).

о

С.Б.Адоньева

(Санкт-Петербург)

Прагматика фольклора и практика переходных ритуалов

В современном обществе фольклор взаимодействует в первую очередь с теми сферами жизни, которые либо намеренно табуируются, либо не осознаются со­циумом и не являются предметом рефлексии, но, занимая весомое место в «кол­лективном бессознательном»¹, нуждаются в поименовании.

Одна из таких не названных и не оцененных по степени ее действительной значимости сторон социальной жизни — проживание человеком социальных возрастов, а следовательно, обязательное освоение в течение жизни разных воз­растных поведенческих моделей.

Каждый человек в течение жизни сталкивается с необходимостью прини­мать на себя определенную социальную роль, которая со временем неизбежно меняется. Такая социальная роль представляет собой комбинацию поведенче­ских стереотипов, они вменяются персоне обществом и подлежат реализации в определенных жизненных ситуациях². Она непременно должна иметь идеологи­ческую составляющую — совокупность нормативных образцов, служащих базо­выми моделями для конкретных жизненных ситуаций.

Наличие в культурном сознании представления о модели поведения (в от­личие от поведенческого стереотипа) чаще всего обнаруживается в критических ситуациях, когда с точки зрения участника ситуации наблюдается отклонение от образца. «Какой же ты мужчина, — ты плачешь», — реплика, обращенная к ребен­ку. Предполагается, что ‘мужчина не должен...’; «Ну и матери, никакой ответст­венности», — реплика педиатра в адрес родителей, уклоняющихся от всеобщей прививочной кампании. Предполагается, что ‘мать должна...’; «Мужик пошел — гвоздь вбить не умеет», — предполагается, что ‘взрослый мужчина должен...’.

Под образцом или моделью имеем в виду не норму, которая может быть со­блюдена или нарушена³, но идеал, культурный императив.

О культурных императивах не говорят, поскольку это область презумпции, о них проговариваются. Так, обсуждая поведенческую модель, формируемую геро­ем современного русского боевика, Б.Дубин косвенно касается и универсальной модели отдельного человека, «ориентированного на индивидуалистические цен­ности (личная честь, предприимчивость, ответственность, отвага познания и са- моосуществления), энергично и самостоятельно действующего в непредвиден­ных <...> обстоятельствах, связанного с партнерами узами частного интереса и личного выбора...» [Дубин 1996: 270]. Нетрудно увидеть в этом «универсальном» облике модель, характеризующую вполне определенный половозрастной статус. В русской крестьянской традиции это был статус парня, жениха — молодого, удалого, неженатого.

В соседствующей с этой статьей в журнале «Новое литературное обозрение» статье О.Бочаровой, посвященной женскому роману, описывается совершенно другой образ героя, которому, тем не менее, автор также придает «массовый» ста­тус: «В общем, мужчина в женском романе — “на своем месте”, вполне соответ­ствует массовым образцам маскулинности, утверждающим роль мужчины-“хо- зяина”, властного, сильного, надежного» [Бочарова 1996: 299]. Универсальный статус придается двум образцам, соотносимым в традиционной культуре с раз­личными возрастными периодами. В первом случае это парень, молодец-уда­лец, наделенный отвагой, удалью, гиперсексуальностью и пафосом преодоления и/или захвата, не имеющий никакой «своей» территории. Во втором — «тягло­вый мужик», отец, хозяин принадлежащего ему пространства, наделенный пафо­сом ответственности.

Система культурных императивов образует модель социальной структуры, из которой исходит общественная практика. Императивы воздействуют на весь ее диапазон: от эстетических представлений (например, о человеческой красоте) до норм права (например, в части определения границ между поступком норма­тивным и ненормативным или в части наказания и пр.). Как система идеологиче­ская — культурные императивы постулируются мифологическими текстами. Как система социальная — они реализуются в определенной ритуальной практике⁴. Если в традиционной культуре фольклор «обслуживал» всю эту систему в целом, то в культуре современной он благополучно делит свои функции с другими куль­турными формами: эстрадой, рекламой, телевидением, модой, вплоть до автор­ского искусства. Это касается элитарного искусства в том случае, если «центро­стремительные» силы в нем преобладают над «центробежными» и оно начинает работать на актуальный «общественный» идеал, или, как он выше был назван, культурный императив⁵.

Б.Н.Путилов определил фольклор так: «Это слово, ставшее преданием (т. е. традицией) и в этом своем качестве закрепившееся в народном сознании» [Пу­тилов 1994: 34]. Представляется верным и обратное утверждение: традиция (в том числе и поведенческие образцы), воплощенная в устном/безавторском «слове», есть фольклор. Современный фольклор оказывается входящим в две общности, характеризующих его с точки зрения прагматики и структуры. Первая из них — совокупность социальных механизмов, обеспечивающих традиционное начало в культуре. Здесь можно говорить о самых разных явлениях — от «искусства оде­ваться к лицу» и специфики «застольного» поведения до законодательства и форм власти⁶. Вторая — совокупность воспроизводимых стереотипных текстов, в том числе и вербальных (анонимные тексты представляют собой современный фольклор в узком смысле слова).

Любое определение явления предполагает движение от более общего (родо­вого) понятия к видовому через специфицирующий признак. Мы выбираем в качестве родового прагматический аспект, который и определяет тот угол зре­ния, под которым рассматривается наш материал. Итак, современные фольклор­ные формы «достраивают» актуальную для сегодняшнего российского общества мифо-ритуальную систему, восполняя функциональные пробелы, существую­щие либо в области мифов, либо в ритуальной практике⁷.

Покажем это на примере культурного императива материнства. Миф о без­заветной материнской любви, воспринимаемый массовым сознанием как абсо­лютная, «непреходящая» ценность, является продуктом русской культуры XX в. Атеистическая культура, заимствуя абсолютный для русской традиции образ Ма­тери Божией, разрабатывает его как новый миф и новую посвятительную риту­альную практику.

Мифология материнства формируется текстами официальными и неофици­альными, письменными и устными, высоким искусством и искусством массо­вым. «Мать» Максима Горького (включая киноверсию) и «Пролетарская мадон­на» К.С.Петрова-Водкина, Родина-мать в виде монументов (ср. Пьета) и плака­тов (ср. дореволюционное «отечество в опасности»), образ матери в живописи

А.Дейнеки и Ф.Антонова, мать В.Ульянова в портретах и школьных учебниках по истории — все это варианты одного мифологического образца⁸. Идеология материнства была официально задокументирована в Советской конституции, в Законе о материнстве и детстве и административно воплощена в привокзальных «комнатах матери и ребенка»⁹. В вербальной традиции — как литературной, так и фольклорной — культурный императив материнства, несомненно восходящий к традиционном образцу, реализуется в сюжете любви матери к сыну и сына к матери.

С достаточной степенью уверенности можно утверждать, что сюжет об иде­альной любви между матерью и дочерью в современной традиции непопулярен. Негативным вариантом этих отношений формируется один из наиболее распро­страненных сюжетных типов «страшилок»: «Жила девочка. И мама жила. Мама купила ей пластинку и говорит: “Не включай ее”...». Мать отправляет дочь куда- то или запрещает/вынуждает сделать нечто, приводящее к трагическим послед­ствиям. И первой жертвой оказывается именно мать [Русский школьный фольк­лор: 56-134]. Из 150 текстов «страшных историй», опубликованных С.М.Лойтер, в 63-х используется эта завязка. Мать по отношению к дочери может выступать не только как отправитель, провоцирующий негативную ситуацию, но и как ан­тагонист: «Когда мама ушла на работу, девочка спросила у бабушки, почему мама ходит в таком платье. Бабушка сказала: “Когда будем обедать, специально урони вилку или ложку и попроси маму подать ее”. Но мама не подняла. Тогда она взя­ла ее сама и под платьем увидела не ноги, а копыта» [Русский школьный фольк­лор: 96].

Тема ‘мать-сын: верность, любовь, святость’, наравне с другими культур­ными императивами, может быть «исполнена» в разных жизненных регистрах — поэтическом, политическом, рыночном (экономическом), бульварном, семей­но-бытовом, криминальном и пр. Пример «высокого» регистра:

Как ступлю на порог,

Не поняв, не решив:

Ты мой сын или Бог?

То есть мертв или жив?

Он говорит в ответ:

- Мертвый или живой,

Разницы, жено, нет.

Сын или Бог, я твой.

И.Бродский. Натюрморт, 1971

В «бульварном» регистре:

На пороге встретишь ты, родная,

С белою седою головой,

И платочком слезы утирая, дорогая мама,

Скажешь: «Сын, вернулся ты домой».

[Уличные песни: 100]

Увяли розы, умчались грезы,

И над землею день угрюмый встает.

Проходят годы, но нет исходу,

И мать-старушка слезы горькие льет.

[Уличные песни: 332]

Пример «криминального» регистра темы лежит в области современной уго­ловной практики: российские бандиты похищают с целью вымогательства детей и жен, но не посягают на матерей.

Тема, заданная фразеологизмом «родная мать не узнает» (с пресуппозицией ‘мать узнает сына всегда’), многократно разрабатывалась в советской литературе и публицистике¹⁰.

Отношения сына и матери — из редких, не образующих конфликта в со­временных балладных сюжетах, основными темами которых служат конфлик­ты, разрушающие «приватные» человеческие связи [Адоньева, Герасимова 1996' 350-352]. '

Граница между официальным и неофициальным, разрешенным и запре­щенным, высоким и низким оказывается, на удивление, не значимой для пара­дигмы половозрастных образцов: в отношении того, какова должна быть «жен­щина, мать», народ и партия оказываются действительно едиными. Обществен­ная практика, разрабатывающая этот миф и конструирующая на его основе кон­кретные стереотипы поведения, формирует необходимые для этой цели социаль­ные институты: детские ясли (отсылка к евангельскому источнику!), детские са­ды, государственные учреждения опеки (надзора) за процессом посвящения в материнство — женские консультации (работающие в тесном сотрудничестве с другими формами контроля, милицией и отделами кадров), родильные дома.

Посвятительная задача этих социальных институтов состоит в том, чтобы посредством определенных ритуальных процедур привести лиминальную персо­ну (предварительно разрушив усвоенный ею прежде набор поведенческих сте­

реотипов) к соответствию с образцом, дабы она знала «жизнь бы сделать с кого». Фольклорные тексты организуют профанные «рамки» посвящения в материнст­во. Они диктуют особые нормы и запреты на «входе» в лиминальную зону («мно­го ходить пешком», «есть много молочного» и «в еде себе не отказывать», «смот­реть на все красивое» и т. д.) и формируют сообщество посвященных на «выхо­де», скрепляя его «общим» знанием, внедряемым через устойчивую риториче­скую форму: «когда я рожала/когда я была беременной» [Щепанская 1996; Ще­панская 1998; Белоусова 1999].

Фольклорные формы достраивают как область мифов-образцов, так и об­ласть ритуальной практики. По этой причине представляется принципиальным различать тексты, разрабатывающие образцы, и тексты, организующие ритуаль­ную практику. Это функциональное различие принципиальным образом сказы­вается на поэтике выделенных групп.

Первая группа текстов составляет общенародную коллекцию жизненных ис­торий. Их социокультурная задача в том, чтобы помочь гражданам сочинить себе подходящее личное прошлое (в отличие от общего прошлого — истории, которая находится в компетенции государственных идеологических институтов)¹¹. Во­прос «кто ты?» не должен застать человека врасплох. Ответ на такой вопрос («я — фронтовик», «я — ученый», «я — не замужем», «я был в Афгане», «я — бабушка» и любой другой) предполагает наличие завершенного к настоящему моменту жиз­ненного сюжета¹².

Мы формируем наше прошлое из точки сегодняшнего дня. Для того чтобы события — к какому бы времени они ни относились — из актуального настоя­щего внутренней жизни превратились в факты вербализуемого, а значит и про­шедшего акт социализации прошлого, они должны быть оформлены в сюжет со счастливым или трагическим, но обязательно наличествующим, финалом¹³.

Смерть героя в этом случае не помеха, а, напротив, подспорье.

Оля закрыла глаза,

Венчик из рук покатился.

Утром пришли рыбаки,

Олю нашли у залива.

Надпись была на груди:

«Олю любовь погубила».

[Русский школьный фольклор: 163]

На высоте трех тысяч метров '

Пропеллер весело жужжал.

«Ну что ж, не любит, так и не надо!»

И на штурвал рукой нажал.

(...)

Тут все узнали, похоронили,

Пропеллер стал ему крестом.

Прожив сюжет и умерев вместе с героем, мы присваиваем себе его — героя — историю, делая ее своим атрибутом, используя его прошлое для понимания соб­ственного настоящего¹⁴. Не случайно фольклорную жизнь обретают литератур­ные тексты, маркированные гибелью героя: в девичьих альбомах и песенниках устойчиво появляется «Сероглазый король» Анны Ахматовой, ибо умер «он», «Идешь на меня похожий» Марины Цветаевой, ибо умерла «она», или, напри­мер, «Сон» Лермонтова по той же «смертной» причине: «знакомый труп лежал в долине той» [Головин, Лурье 1989: 317].

Вероятно к этому же функциональному ряду следует отнести почти не заме­ченную пока фольклористами жанровую группу — автоэпитафий или заве­щаний, стихотворных и прозаических, которые хранятся (и переписываются) в «альбомах» пожилых женщин, соседствуя с выписками из гороскопов, рецептами «нетрадиционной» медицины и (в провинциальной среде) с частушками¹⁵. Зачи­ном таких текстов служит сообщение о смерти лирической «героини» с после­дующим рассказом о жизни.

Дата добавления: 2015-08-29