государственный гуманитарный университет 25 страница

Человек в этой системе — в тюрьмах, в зонах — он все остро ощущает. То есть, если на свободе нам некогда обратить, как проходят времена года, то здесь мы замечаем. Тот же сон. Да, допустим, моей подруге приснился сон, она утром проснулась, пыта­ется мне его рассказать... То есть на свободе мы не стали бы с вами об этом разгова­ривать, потому что там масса проблем. А здесь у нас нет ничего. Мы сидим. Заняться нам нечем. И естественно — разговоры о снах» [ЖК].

Но не только тем, что у заключенного много свободного времени, объясня­ется традиция пересказов снов в тюрьмах. Как отмечают заключенные, тюрем­ный мир всех склоняет к мистике. «Вообще, конечно, народ очень суеверный, — говорит заключенная. — Мне кажется, в тюрьмах намного, ну очень повышены суеверия» [ЖК].

В тюремных снах главной темой является, конечно, тема освобождения, до­роги домой. Верят, что ее предвещает приснившаяся обувь. «Запоминали сны и рассказывали, кто откровеннее. Особенно когда едут на суд. Если ботинки уви­дишь — значит, домой уйдешь» [ЖК]. В целом же, как отмечают заключенные, «все сны имеют значение. Буквально на все здесь люди обращают внимание, на все мелочи» [ЖК] (о тюремной мифологии см.: [Ефимова 1999а]).

Наиболее изученная область тюремного фольклора — тюремная песня⁶. Од­нако в современных тюрьмах песни не так популярны, как это принято считать. Как объясняют блатные, человек, любящий петь, может получить в уголовной среде прозвище «Магнитофон»: «его любой может включить», т. е. потребовать исполнить песню. Представление об известных в современных тюрьмах песнях дают, главным образом, песенники и тюремные альбомы.

Предшественниками современной тюремной песни были старинные тю­ремные песни XVI-XIX вв., родственные им удалые — разбойничьи — песни, тюремные песни литературного происхождения⁷ и, в первую очередь, массовые народные тюремные песни второй половины XIX в., в художественном отноше­нии близкие литературным образцам. Удалые песни сохраняли традиции и опыт разбойничьего мира, это были песни тех, кто враждовал с властью и обществом, не желал мириться с существующими нормами жизни, навязывал миру собст­венный — удалой и страшный закон. Протяжные песни были созданы каторжа­нами и раскрывали духовный мир заключенных. И если разбойничьи песни близки активным изгоям, то тюремные лирические любимы всеми заключенны­ми. Собственно блатные песни — порождение города. Они тесно связаны с жан­ром городского романса и, в отличие от традиционных крестьянских песен, имеют тенденцию к рифмовке и правильным ритмам [Бахтин В. 1997: 953]. Блат­ная песня связана и с определенной литературной традицией.

Наиболее популярны в современном тюремном мире такие жанровые разно­видности блатных песен, как баллады, лирические песни, описывающие мир неволи (в том числе политические — диссидентские), удалые песни, шуточные песни эротического содержания, песни-переделки. Большинство тюремных пе­сен можно назвать «слезными»: они призваны вызывать сочувствие к судьбам зэков. В них арестанты — «бедняжки», «несчастные», они плачут и грустят, сету­ют на свою судьбу. Эти песни имеют связь с традиционными русскими причита­ниями и лирическими песнями. Особым драматизмом из всех жанров тюремной лирики отличаются баллады. Предмет изображения баллад — несчастье, трагиче­ское событие или трагическая судьба. Баллады в лиро-эпической форме повест­вуют о судьбе преступника, рассказывают о его детстве, первой любви, которая подчас и приводит к преступлению, о самом преступлении, о суде, на котором герой часто произносит покаянную речь, вызывающую слезы у слушателей. Дей­ствие баллад в ряде случаев переносится на зону, откуда герой пытается бежать, но пуля «чекиста» прерывает побег. В несколько строф баллады вмещается вся судьба осужденного с его счастьем и горем, любовью и изменой, преступлением и расплатой за него.

Важный элемент криминальной субкультуры — письма. В тюрьмах и ИТУ основной формой общения является переписка. «Различные записки, называют малявы, малявки, мульки, ксивы, как их только не называют. В основном лю­бовные, конечно. В основном. Ну, деловые когда идут. Между мужчинами осо­бенно», — рассказывают заключенные [ЖК]. Деловые послания, ксивы — это ин­струкции и обращения, подписанные вором в законе или группой лиц. Ксивы поддерживают зэков, в них даются инструкции по поведению в тюрьме и на зоне, отношению к администрации, мужикам, козлам, дороге. Особо важные ксивы призывают к кипишу, запрещают работать и пр.

Есть такое понятие, как воровской прогон, — рассказывают заключенные. — Ну то есть, если в изоляторе сидит вор в законе, он ориентирует заключенных на правила поведения определенные. Ну, он пишет воровской прогон, который проходит по всем камерам. И, в общем-то те камеры, которые мужские, получают, они отписы­вают назад вору в законе о том, что принимают точку зрения. Ну, в основном, всегда принимают. Потому что негласный закон. Не имеют права не принять [ЖК].

Воровской прогон — самая важная ксива.

Прогон пишет вор, именно вор. То есть может писать либо сам вор — такой прогон, какой-нибудь легкий. То есть к примеру: живите в братстве, гоните все на общее, то есть ничего сверхзапретного, не убийство, — рассказывает блатной. — А есть, такой идет от вора прогон, он своей рукой его не пишет, он диктует. Он диктует, к примеру, своему писарю, человеку: «Пробить голову тому-то тому-то на сборке, так как он гад, блядь, пошел вразрез с общим и воровским». Не то что он обычный свитерочек там зажал, а, к примеру, вообще там с общака. Прогон от вора — это ходячая семьдесят седьмая. Вся тюрьма — это все его подельники. Он сказал: убить, и все его убили. В конце написано: со слов такого-то такого-то [ДК].

Деловые и дружеские письма отличаются друг от друга функционально и стилистически. Приведем в качестве примера тексты двух поздравительных открыток, адресованных тридцатилетнему заключенному, готовящемуся стать смотрящим за корпусом. Первая открытка носит характер дружеского послания и потому интимное дружеское арго здесь выступает на первый план, вторая на­писана смотрящим зоны, имеющим право выступать от имени братвы, и носит политический характер — сам факт поздравления смотрящим именинника сви­детельствует о том, что последний признается неофициальным лидером.

«Вася!» — Граф-Де «Амбал». От Всей Души своей поздравляю твою светлость с Днем твоего рождения. Игорян! Дружище! Будь всегда здоровым, бодрым, хладнокровным при решении проблем. Никогда не унывай, будь добр к людям, удачи и фарту тебе во всех твоих начинаниях. Искренне с уважением к тебе и братской теплотой — Всегда. Игорян «Гашек». В. — Мох. 19 октября 1998 г.

Игорь! От всей души поздравляем тебя с Днем Рождения! Искренне желаем Креп­кого здоровья: Удачи во Благо Воровского и дома Нашего Общего, Жизненного благополучия, скорейшей встречи с Родными и Близкими. С Братской теплотой JI.Касьян и все Бродяги Лагеря. В. Мох. 20.10.98 [СР].

Заключенные-мужчины считают, что ксивы и малявы — синонимы, женщи­ны говорят: «Ксива — это более мужское, малява — женское» [ЖК]. Свои письма они ксивами не называют. Женщины получают и пишут в основном любовные малявы. Для них характерно утрирование чувств, они обильно насыщены мета­форами, сравнениями, гиперболами. «Ей же нужно как-то жить. И живет, — го­ворят заключенные о женщинах, оказавшихся в тюрьме. — Ну, и в общем-то обычно это сильно. Обычно такие чувства на бумаге выкладываются, просто да­же удивительные. И в стихах. Ну, там все же в тюрьме стихи пишут. Вот. Все это красиво. Всякое бывает, даже секс. Представляете, на бумаге, да? Тоже встреча­ется» [ЖК].

Но тот, который не может воспринимать эту любовь на бумаге, — объясняют заклю­ченные, — тот, конечно, в шутку пишет. Все это прикольно. Ну, просто играет, что­бы себя отвлечь. Есть такое выражение — «стебается», посмеивается [ЖК].

Тюремная любовь превращается в театр: двое актеров разыгрывают спек­такль перед зрителями-сокамерниками, которые проявляют заинтересованность в происходящем на тюремной сцене. Собственно, это даже не спектакль, кото­рый созерцают, а карнавал, в котором живут и который является временным уп­разднением жизненной правды. К тюремной любовной игре применимы слова М.Бахтина о карнавале, в котором «сама жизнь играет, разыгрывая <...> другую свободную (вольную) форму своего существования» [Бахтин М. 1990:12].

Ксивы и малявы определенным образом оформляются. По оформлению письма можно определить, принадлежит ли его автор к воровскому миру, чтит ли он воровские законы: «О и В (Общее и Воровское) — святое и пишется всегда с большой буквы, — объясняет малолетний заключенный из блатных. — Дом Наш Общий — это тюрьма, тоже с большой буквы. Хата подчеркивается, так как хата тоже наш дом, тоже считается святым. Слово “Вор” пишется всегда с большой буквы и подчеркивается. И имя вора подчеркивается одной полосой. Подчерки­вать свое имя строго-настрого нельзя. Подчеркивается только святое и имя вора» [ДК]. Для писем характерны традиционные формулы зачинов и концовок. Вот как об этом говорят заключенные:

«До свидания» не пишется. Подписываются: «С искренним уважением». Начало мо­жет быть такое: «Час в радость». Заканчивать могут пожеланием: «Всех вам благ». Нельзя «спасибо» писать, — рассказывает одна заключенная. — Я написала — он обиделся.

«Спасибо» я не слышала, что нельзя. Но в общем-то мужчина, когда помогает жен­щине, это у них очень приветствуется, считается очень порядочным. Потому что они всех нас считают своими сестрами. И не любят, когда женщина отвечает тем же, что- то дарит [ЖК].

Один из малолетних заключенных, общавшийся в тюрьме с ворами в законе и вполне овладевший блатной субкультурой, написал для нас образец краткой тюремной ксивы:

Часик в радость вам бродяги х 372. Мир и радость Дому Нашему Общему. Пишет вам Вячеслав Смеян. О и В.

Он пояснил, что особому почерку, которым написана ксива, обучил его один из воров [ДК].

Тюремные письма часто шифруются, причем в них используются те же аб­бревиатуры, что в татуировках. На малолетке, по словам заключенных, «этими шифровками общаются. Пишут записку, маляву, и в конце там несколько шиф­ровок, это своеобразный тюремный язык. На малолетке очень много различных шифровок: ЛЕДИ — люблю, если даже изменишь, АНГЕЛ — а ненавидеть глупо, если любишь, СТОН — слышишь, ты один мне нужен или ты одна мне нужна, ЛОТ — люблю одного тебя» [ЖК]. Эти шифровки выбиваются на теле в память о любви и используются в качестве шаблонных любовных признаний в письмах.

В современных тюремных письмах «на волю» сохранены основные структу­рообразующие элементы традиционных восточнославянских писем: здесь имеют место типичные начальные и финальные формулы, в роли почтовых стереотипов широко используется альбомная поэзия. Популярны традиционные в русской почтовой переписке формулы с «птичьей» символикой.

Снегири — веселой стаей Вы наведайтесь в Советск.

Передайте моей Тае

Самый искренний привет [КЧЖ 1994:43].

Письма начинаются с этикетного приветствия, завершенность им придают финальные формулы:

До свиданья, не скучайте,

Жду вестей, не забывайте,

Всем друзьям, родным привет,

С нетерпеньем жду ответ [ВиЗ 1997: 24-25].

Особую актуальность в тюремном космосе имеют формулы прощения и прощания:

И прости за прогрешенье,

Не люблю я слов,

И слезу прими в прощенье Да поклон ветров [Пр 1995:13-14].

Разнообразные фольклорные жанры представлены в памятниках письмен­ного фольклора заключенных — альбомах, песенниках, блокнотах.

Тюремные альбомы — основная форма бытования текстов письменного тю­ремного фольклора. Альбомный стих в России имеет почти трехвековую историю. Пришедшая из Франции традиция ведения альбомов получила широкое распро­странение в разных кругах русского общества. Тюремные альбомы со стихами, песнями, афоризмами появились уже на царской каторге [Элиасов 1969: 96]. Л.Е.Элиасов видел их у сибирских старообрядцев, но, к сожалению, не описал. Д.С.Лихачев свидетельствовал, что в 1920-е годы в СЛОНе альбомы со стихами и автобиографическими записями были у многих уголовников [Лихачев 1994:168].

Современные альбомы продолжают старую тюремную традицию. Они свое­образно оформляются, песни и стихотворения, нашедшие место на их страницах, могут богато иллюстрироваться. Наиболее популярны рисунки, изображающие решетку, наручники, розы за колючей проволокой, горящие свечи. Так же как на татуировках и марочках, в альбомах часто встречается изображение карт: пико­вый туз символизирует тюрьму, «казенный дом», бубновый туз — символический образ заключенного. Как известно, бубновым тузом назывался в старой России прямоугольный лоскут, нашивавшийся на одежду заключенного. В тюремной песне поется об этом: «Пришейте на спину бубнового туза, / Чтоб было видно при отчаянном побеге. / За просто так, за дикие глаза / Меня в лесу пристрелит пьяный егерь» [ЖК]. Развернутая колода выражает общую идею: жизнь — игра.

В тюремные альбомы заключенные помещают стихотворения (сатириче­ские, философские, политические, любовные), стихотворные заготовки для пи­сем, специфические альбомные тексты, обращенные к читателям альбома.

Взгляни, мой друг или подруга,

И пробегись очами по строкам:

Они написаны в часы досуга,

Когда слонялся я по тюрьмам-лагерям [ДК],

— пишет малолетний заключенный в своем альбоме. Именно место создания альбома — непрофаническое, недоступное для обычных людей пространство — должно вызывать у читателя особое уважение к памятнику тюремной культуры и его создателю. Особая группа альбомных стихов акцентирует замкнутость, спе­цифичность тюремной субкультуры, утверждает непреодолимость ее границ в смысле понимания непосвященными. Герой, познавший вкус неволи, обращает­ся в стихах и афоризмах к тем, кто не имеет этого знания, мир свободы при этом осмысливается им как развращенный и праздный. Сквозь альбомную поэзию проходит мысль о том, что вольный человек не способен понять зэка: «Ты не си­дел, ты не был там, / Ты пил вино и трахал дам» [ДК].

Для воровской эстетики важно переживание жизни как игры. Вор всегда иг­рает определенную роль, недаром выход на свободу заключенные сопоставляют с выходом на сцену. Выйти надо «красиво», но к этому «красивому» выходу зэк готовится заранее и готовит публику. Находясь в тюрьме, в письмах родным, друзьям и подругам заключенный демонстрирует свою тюремную «просвещен­ность», «образованность», «элегантность» в выражении мыслей и чувств. Именно для этого заключенные переписывают друг у друга стихотворные заготовки с по­здравлениями, пожеланиями, признаниями, которые затем используют при на­писании писем на волю. «Пусть скалы и горы сойдутся, / Пусть высохнет в море вода, / Пусть солнце и звезды погаснут, / Но я не забуду тебя» [СР], — в подоб­ных формах зэки выражают свои чувства в письмах к любимым. В основе любов­ных текстов лежит идеализация предмета любви и собственного чувства, они со­стоят из общих мест и устойчивых формул. Автор тюремных любовных писем являет образец «тюремного вежества», своего рода «тюремной куртуазии». Он соблюдает правила тюремного этикета, и письма его являются определенным ритуалом. Арестант стремится воспеть совершенную любовь в совершенных (с точки зрения тюремной эстетики) формах, потому «влюбленный» часто прибега­ет к помощи писаря, создающего стандартный любовный текст [Ефимова 19996].

Заключенные демонстрируют свое интеллектуальное превосходство над представителями властей и свободными людьми, они используют в речи ино­странные слова, заведомо непонятные ментам, афоризмы из Ницше и Шопен­гауэра. Афоризмы заучивают наизусть, они находят место на страницах тюрем­ных альбомов. Так, в тетради рецидивиста мы нашли список изречений на анг­лийском, французском, латинском, итальянском языках, иврите. Изречения на иностранных языках наносятся на тело в виде татуировок. Смысл изречения подчас забывается и носитель татуировки не может объяснить, что означает на­несенная на его тело надпись.

Афоризмы вообще чрезвычайно популярны в тюрьмах и ИТУ. Ими ис­пещрены стены штрафных изоляторов, ими украшают альбомы и блокноты, они постоянно мелькают в разговорной речи. Традиционные тюремные афоризмы выражают идеологию криминального мира: презрение к властям и всему люд­скому «стаду». «Что можно льву — нельзя собаке», «лучше быть последним вол­ком, чем первым среди шакалов», — утверждают зэки [СР]. Для тюремных афо­ризмов характерны темы неволи, ранней гибели, разлуки, тюрьма и ИТУ осмыс­ливаются в них как места, гибельные для человека. В афоризмах звучат прокля­тия тюрьме и клятвы мести.

Заключенные-женщины тетради и блокноты со стихами дарят друг другу на память о любви. В них помещаются любовные стихи, в числе которых — тради­ционные любовные четверостишья, такие как: «Не шути словами, / Не играй судьбой, / Будь моей любовью, / Будь живой водой!» или «Нас не сможет с тобой разлучить/ Даже строгая сила закона. / Мы будем друг друга любить / Даже там, где запретная зона» [ЖК].

В криминальной среде популярен жанр афористического стихотворения. Чаще всего это четверостишья, отражающие мироощущение заключенных, тра­гизм их положения и одновременно умение прославлять жизнь даже в экстре­мальных условиях тюрьмы.

Пой же громче, луженная глотка,

Чтоб покойника бросило в дрожь,

Наша жизнь — это бляди да водка,

А цена ей — поломанный грош! [СР]

Стихотворения и афоризмы как памятники криминальной субкультуры свя­зывают мир воли и неволи, исполняются на свободе и в тюрьме. Афористическое стихотворение может найти место на страницах тюремных альбомов и испол­няться в качестве застольного тоста при возвращении домой. В тюремных преда­ниях популярен сюжет о возвращении вора из тюрьмы. Попадая в обычный вольный мир, где к нему относятся с большим опасением, вор блистает приобре­тенными в тюрьме «аристократическими» манерами, произносит за празднич­ным столом тост на французском языке и читает стихи, например: «Я поднимаю свой бокал / За тех, кто знает вкус неволи, / За тех, кто в жизни испытал / Всю тяжесть арестантской доли» [ДК].

Заключенные обычно хорошо знают уголовный кодекс. Как говорил извест­ный герой-аферист, «... я чту уголовный кодекс. Это моя слабость» [Ильф, Пет­ров 1948: 363]. Эта мысль, очевидно, владеет арестантами, когда они украшают свои альбомы списками статей российского уголовного кодекса. Знание УК — признак человека бывалого, «своего» в местах лишения свободы. Этим знанием щеголяют блатные. Статьи уголовного кодекса украшают речь заключенных, ис­пользуются в качестве иносказательных выражений. «Прогон от вора — это хо­дячая семьдесят седьмая», — говорит малолетний заключенный-блатной. О не­достойном, с точки зрения заключенного, поведении начальства говорится: «Это одна большая сто пятьдесят девятая» (т. е. мошенничество) [ДК]. «Жизнь ты блатная, / Злая жизнь моя, / Словно сто вторая / Мокрая статья», — поется в песне Александра Розенбаума, популярной в тюремном мире.

Тюремные альбомы ведут обычно новички в тюремном мире. Как свиде­тельствуют рецидивисты, малолетки создают альбомы «в основном, чтобы пока­зать на свободе, вытащить и сказать: “Я зону топтал”» [СР], т. е. они создаются во многом ради их знаковой функции.

В отличие от других субкультурных образований, криминальный (воров­ской) мир имеет глубокие исторические и мифологические корни: многим наро­дам в период язычества были известны боги воровства и культы ловких воров. Фольклорный образ вора, на который в поведении и поэтике ориентируется со­временный блатной, связан с архетипом трикстера — комического дублера ми­фологического культурного героя, нарушителя самых строгих табу, норм права и морали. В основе большинства вербальных текстов современного тюремного (воровского) фольклора лежат трюковые ситуации, берущие свое начало в мифе и фольклоре. Современная криминальная субкультура генетически и типологи­чески связана с институтами разбойничества и пиратства, ряд норм и символов которых находит место в нынешней воровской среде. Тюрьма как «мертвый дом» и одновременно как «дом родной» — едва ли не единственная в современном ми­ре адекватная замена «мужского дома» — особого рода института, свойственного родовому строю. Тюремная культура, вполне традиционная и замкнутая, сохра­няет архаические черты, изучение которых дает возможность раскрыть механиз­мы возникновения и особенности функционирования ряда древнейших фольк­лорных жанров и ритуалов (в первую очередь, инициации и социализации вора- бродяги).

Примечания

¹ Библиографию классической литературы по русскому арго см. в книге В.М.Жирмун­ского «Национальный язык и социальные диалекты» (J1., 1936).

² Тюрьмоведение зародилось в конце XVIII в., его развитию содействовали пенитенци­арные конгрессы (с 1840-х годов), а также периодическая литература. Из числа фунда­ментальных отечественных работ, содержащих материал по истории русской тюрьмы, назовем следующие исследования: Сергеевский Н.Д. Наказание в русском праве. СПб., 1887; Фойницкий И.Я. Учение о наказании в связи с тюрьмоведением. СПб., 1889; Та- ганцев Н.С. Лекции по русскому уголовному праву. СПб., 1892-1894; Познышев С.В. Очерки тюрьмоведения. М., 1915; Основы пенитенциарной науки. М., 1923. Отечественная криминалистика и криминальная психология особенно активно разра­батывают проблемы криминальной субкультуры в последнее десятилетие. О воровских законах, сложных взаимоотношениях в криминальной субкультурной среде, храните­лях криминальных традиций, обычаев и нравов см. следующие исследования: Правите­ли преступного мира / Сост. А.Гуров, В.Рябинин. М., 1991 (в книге описываются нравы и обычаи современной уголовной тюрьмы, представлены уникальные документы и свидетельства, в числе авторов — юристы, психологи, журналисты); Пирожков В. Ф. За­коны преступного мира молодежи (криминальная субкультура). Тверь, 1994 (в моно­графии ученого-психолога выявляется специфика жизни криминальных сообществ, описываются основные ценности и законы внутренней жизни подростков и юношей в специальных воспитательных и исправительных заведениях); Анисимков В.М. Крими­нальная субкультура. Уфа, 1998 (автор прошел путь от рядового работника ИТУ до на­чальника колонии специального типа, в его исследовании разрабатываются теоретиче­ские вопросы криминологии, освещаются обычаи и законы тюремной жизни).

1 Материал, представленный в настоящей работе, собирался автором в 1998 г. в тверской колонии строгого режима, можайской женской колонии, можайской детской колонии. Заключенным были предложены вопросы, связанные с воровскими традициями, зако­нами, ритуалами, формами общения, особенностями восприятия пространства и вре­мени в тюрьме и на зоне, вербальным фольклором. Заключенные знакомят нас с тра­дициями тюрем многих городов России. Это, прежде всего, московская Бутырка и пи­терские Кресты, тюрьмы Твери, Владимира, Рязани и других городов. Заключенные, как выясняется, пристально наблюдают традиции и быт российских тюрем, с интере­сом рассказывают о них. Хочется выразить глубокую благодарность всем осужденным, оказавшим мне помощь в сборе материала для этой работы. В исследовании использу­ется материал, полученный непосредственно от осужденных и на публикацию которого информанты дали свое согласие. В работе мы даем ссылки на материалы из нашего ар­хива, применяя условные сокращения СР, ЖК, ДК (см. Условные сокращения).

⁴ Приколоть, наколоть — возможно, от известных с XIX в. шулерских терминов «накол», «наколка». «В азартной шулерской игре, наколка, помета карт острым ногтем указа­тельного пальца во время самой игры; затем, при сдаче, она нащупывается» [Даль 1881: 420]. Тюремно-воровской язык вообще часто использует картежные термины: характе­ризуя тюремную иерархию (масть, шестерка, валет), удачные или неудачные жизнен­ные события (масть поперла/выпали пики), эстетические ценности (козырно), жанры тюремно-воровского фольклора (рамс). Картежные термины используются в художест­венном языке татуировок, альбомных рисунков, самодельных игрушек, блатных песен. Пространство жизни блатного — это пространство картежной игры.

⁵ В плутовском романе XVI в. «Жизнь Ласарильо с Тормеса» описывается подобное обу­чение: слепой, у которого проходит школу Ласарильо, предлагает ему приложить ухо к камню, похожему на быка, утверждая, что тот услышит сильный шум внутри. «Поверив его словам, я по простоте своей так и сделал, а он, едва лишь я прикоснулся к камню, так стукнул меня об этого проклятого быка, что я потом несколько дней места себе не находил от головной боли. — Дурак! — сказал он. — Знай, что слуга слепого должен быть похитрей самого черта! — Он был в восторге от своей шутки» [Плутовской роман 1975: 27].

⁶ Акимова Т.М. Народные удалые песни в устном бытовании и в художественной литера­туре конца XVIII-первой половины XIX в. Дисс.... д-ра филолог, н. Л., 1964; Новико­ва А. М. Народные тюремные песни второй половины XIX в. // Русский фольклор. Т. XV. Л., 1975; Шомина В.Г. Поэзия тюрьмы, каторги и ссылки. Народные песни и стихи вто­рой половины XIX-начала XX в. Дисс.... канд. филолог, н. М., 1966 и др.

⁷ В народной обработке в XIX-начале XX вв. широко бытовали: «Узник» А.С.Пушкина, «Славное море — привольный Байкал» Д.П.Давыдова, «Хороша эта ноченька темная»

С.Ф.Рыскина, «По диким степям Забайкалья» И.Кондратьева, «Солнце всходит и захо­дит», использованная А.М.Горьким в пьесе «На дне», и др.

Литература

Анисимков 1993 — Анисимков В.М. Тюремная община: «вехи истории». Историко-публи­цистическое повествование. Б.м., 1993.

Балдаев 1992— Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы) / Авторы-составители Д.С.Балдаев, В.К.Белко, И.М.Ису- пов. М., 1992.

Бахтин В. 1997 — Не сметь думать что попало! / Сост. В.Бахтин // Самиздат века. Минск; М., 1997.

Бахтин М. 1990 — Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневе­ковья и Ренессанса. М., 1990.

Бодуэн де Куртенэ 1963 — Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкозна­нию. Т. 2. М., 1963.

Гернет 1925 — Гернет М.Н. В тюрьме. Очерки тюремной психологии. М., 1925.

Грачев 1997 — Грачев М.А. Русское арго. Н. Новгород, 1997.

Даль 1881 — Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. Т. 2. СПб.; М., 1881.

Елистратов 1994 — Елистратов B.C. Арго и культура // Елистратов B.C. Словарь москов­ского арго (материалы 1980-1994 гг.). М., 1994.

Ефимова 1999а— Ефимова Е.С. Записки о мертвом доме (мифология современной тюрьмы)// Мифология и повседневность. Вып. 2. Материалы науч. конф. СПб., 24­

26февраля 1999 г. СПб., 1999.

Ефимова 19996 — Ефимова Е. С. Любовные мотивы в современном тюремном фолькло­ре // Eros and Pornography in Russian Culture. Эрос и порнография в русской культуре. М., 1999.

Жирмунский 1936 — Жирмунский В.М. Национальный язык и социальные диалекты. Л., 1936.

Ильф, Петров 1948 — Ильф И, Петров Е. Двенадцать стульев. Золотой теленок. М., 1948.

Кабо 1990— Кабо В.Р. Структура лагеря и архетипы сознания// Советская этнография. 1990. №1.

Калашникова 1994— Калашникова М.В. Альбомы современной детской колонии// Фольклор и культурная среда ГУЛАГа. СПб., 1994.

Калашникова 1998 — Альбомы детской колонии / Предисл. и публ. М.В.Калашниковой // Русский школьный фольклор. От вызываний Пиковой дамы до семейных рассказов / Сост. АФ.Белоусов. М., 1998.

Левинтон 1990 — Левинтон Г.А. Насколько «первобытна» уголовная субкультура? // Со­ветская этнография. 1990. №2.

Лотман, Успенский 1982 — Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Изгои и изгойничество как со­циально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетров­ского периода («свое» и «чужое» в истории русской культуры) // Уч. зап. ТГУ. Вып. 576. Тарту, 1982.

Плутовской роман 1975 — Плутовской роман. М., 1975.

Самойлов 1990 — Самойлов JI. Этнография лагеря // Советская этнография. 1990. № 1. Терц 1991 — Терц А. Отечество. Блатная песня... // Нева. 1991. № 4.

Художественная жизнь современного общества 1996 — Художественная жизнь современ­ного общества. Т. 1. СПб., 1996.

Шумов, Кучевасов 1995 — Шумов К.Э., Кучевасов С.В. Розы гибнут на морозе, малолетки в лагерях. Рукописные тетради из камеры малолетних преступников Ц Живая старина. 1995. № 1.

Элиасов 1969 — ЭлиасовЛ.Е. Народная поэзия семейских. Улан-Удэ, 1969.

Условные сокращенш

ВиЗ — Вчера и завтра. Ульяновск.

ДК — Можайская детская колония.

ЖК — Можайская женская колония.

КЧЖ — К честной жизни. Республика Коми, пос. Вожаель.

ПН — Песни неволи. Воркута, 1992.

Пр — Преодоление. Тверь.

СЖ — Шелег М.В. Споем, жиган... Антология блатной песни. СПб., 1995.

СР — Тверская колония строгого режима.

Т — Текстовые блатные татуировки (аббревиатуры) // Словарь тюремно-лагерно-блатно­го жаргона. М., 1992.

ТВ — Трудовой вымпел. Киров.

Словарь

БЕСПРЕДЕЛ — беззаконие.

БОБЕР — слово имеет несколько значений; в данном тексте близко по значению слову «фраер», но бобер — богатый фраер.

БРОДЯГА — представитель тюремного братства; так называют друг друга арестанты, под­черкивая свое уважёние.

ГОРЯЧИЕ — удары, после которых кожа горит.

ДОБРОПОРЯДОЧНЫЕ — соблюдающие уголовные традиции.

ДУБАК — охранник.

ЖИГАН КА - воровка.

ЗАВЯЗАТЬ — оставить блатную жизнь, отказаться от нее.

МАСТЬ — положение на иерархической лестнице тюремного мира; тюремный язык ис­пользует картежные термины, фиксируя вертикальное членение сообщества.

МЕНТ — сотрудник милиции.

МУСОР — сотрудник милиции.

Дата добавления: 2015-08-29