государственный гуманитарный университет 22 страница

Примечания

¹ Ср.: резака— карьерист, резаться — делать карьеру при помощи подхалимства [Ли- холитов 1998: 226]. Здесь и далее мы ссылаемся на материалы одного из приложений к лексикологическому исследованию П.Лихолитова — «Словаря жаргона погранични-

ков», половину представленной лексики в котором составляют «слова, имеющие отно­шение к реалиям армейского быта и неофициальным традициям, бытующим в совре­менной армии» [Там же: 218].

Устные воспоминания Д.К.Датешидзе, проходившего службу в 1988-1990 гг., исклю­чительны по своей полноте и содержательности, и при выборе иллюстративного мате­риала из текстов интервью мы отдавали им предпочтение перед прочими.

Такое представление было сформировано волной разоблачительных публикаций, от­крывающих обществу правду о жестокости неформальных отношений среди солдат- срочников. Начало этому публицистическому антидедовщинному буму было положено упоминавшейся выше повестью Ю.Полякова «Сто дней до приказа», вышедшей в 1987 г., и произошедшей в том же году драматической историей солдата-срочника из Литвы Артураса Сакалаускаса, горячо обсуждавшейся в прессе, в радио- и телепереда­чах. Так называемое «дело Сакалаускаса» состояло в том, что доведенный до крайней степени отчаяния неуставными унижениями, среди которых имело место и сексуальное насилие, Сакалаускас застрелил восьмерых своих сослуживцев и скрылся вооружен­ным. Стоит ли говорить, что в разыгравшихся вокруг этого случая общественных стра­стях интеллигенция единодушно сочувствовала Сакалаускасу и всецело его оправдыва­ла. Дело Сакалаускаса дало толчок к созданию Комитета солдатских матерей. Показательна в этом смысле тенденция к расширению границ лексической сочетаемо­сти самого прилагательного «неуставной», заметно проявляющаяся в рассказах об ар­мейской службе (ср., например: «половина казармы появлялась утром в шапках неус­тавного темно-синего цвета» [Юдин 1998: 30]; «основное такое неуставное блюдо, по­лагающееся, — это был лук» [1] и т. п.

Подробнее о сексуальных практиках в армии, о значении гендерных показателей в не­уставной системе ценностей, о роли армейского полового воспитания в формировании стереотипов маскулинности см.: [Банников 2001: 133—134, 136—137; Лурье 2001—2002: 255—258]. В той же главке, посвященной «половому детерминизму неуставной соци­альной иерархии», К.Л.Банников, в частности, рассматривает сексуальный символизм в солдатской культуре как один из семиотических кодов солдатской иерархии: знаки сексуальности солдата суть одновременно знаки его социальной оформленности, и по­тому только прошедшие инициацию старослужащие («субъекты доминации») наделя­ются правом на любовные связи, только они становятся героями меморатов о сексуаль­ных похождениях, только они располагают привилегией «обозначить свой статус путем изображения группы крови в орнаменте фаллического характера, радуясь обретенной социальной потенции не меньше, чем физической» [Банников 2001:134].

Чрезвычайно подробный и обстоятельный анализ иерархических отношений в солдат­ской общине, описание переходных обрядов, статусной знаковости одежды, питания и т.д. содержится в работе К.Л.Банникова [Банников 2001: 114-132]. Оговаривать все случаи соответствия и расхождения между материалами и наблюдениями Банникова и нашими (в основном совпадающими в силу единства общеармейской традиции) значи­ло бы перегрузить текст статьи примечаниями, имеющими в большей степени этикет­ный характер. Мы отсылаем читателя к этой работе в целом и ограничимся лишь не­сколькими цитатами, ссылками и отдельными уточняющими замечаниями.

К.Л. Банников приводит интересное сообщение о еще более дробной стратификации новобранцеев до присяги: «Вообще духи, пока их везут в часть, — они еще даже и не ду­хи, а нюхи. Как форму на них надели, так весь карантин и до присяги — они уже запа­хи, а как присягу приняли — они целые духи». При этом автор статьи почему-то полага­ет (видимо, приняв на веру автокомментарий информатора), что классификацию «не- дооформленных» духов «придумали как пародию на реальный статусный переход» в той части, где она была им зафиксирована [Банников 2001:117—118].

Ср. у Лихолитова: бумажный дед — дед, чьи сыны еще не призваны в армию [Лихолитов 1998: 219]. В определении содержится неточность: переход в черпаки, или в деды (пс данным Лихолитова, дед — солдат, прослуживший один год, а не полтора), происходит с выходом очередного приказа, т. е. тогда же, когда и призыв новых духов, или сынов, и, следовательно, временной зазор между этими двумя моментами невозможен. Веро­ятно, речь идет не о призыве, а о прибытии в часть партии новобранцев.

В рамках данной статьи мы не имеем возможности привести полный перечень знако­вых элементов обмундирования, принятых в известных нам традициях. Более подроб­ные описания изменений в форме одежды на разных ступенях неуставной иерархии см.: [Юдин 1998: 30-31; Банников 2001:122-125].

П.Лихолитов определяет значение глагола опухать как ‘становиться ленивым, приобре­тая права старослужащего’, но не уточняет, идет ли речь только о положенном приобре­тении этих прав и манер или также об их «незаконном присвоении»; о двойственном употреблении термина свидетельствует, однако, следующая словарная статья, согласно которой опухший — 1. ‘наглый, дерзкий /о молодом солдате/’ и 2. ‘солдат, ведущий себя как старослужащий’ [Лихолитов 1998:224-225].

К.Л.Банников представляет эту практику как магистральную, общераспространенную традицию [Банников 2001: 116, 119], что вступает в противоречие со многими свиде­тельствами наших информантов.

«Летать» — одно из самых емких и богатых семантическими оттенками слов армейского сленга. Помимо указанного узкого значения, оно имеет и ряд расширительных, соот­носимых с теми, которые этот глагол имеет в так называемом общем жаргоне. Банни­ков в разных местах своей статьи определяет значения этого неуставного термина как ‘все делать бегом’ и ‘быть постоянно занятым работой’ [Банников 2001: 116, 128], Ли­холитов также приводит два значения: ‘энергично работать по приказу старослужащих’ и ‘подвергаться наказанию’ [Лихолитов 1998:223].

Подробнее об армейской неуставной педагогике см.: [Лурье 2001-2:250-254]. Братанами, по материалам Лихолитова, солдаты Северо-Западного пограничного ок­руга называют однопризывников [Лихолитов 1998:219].

Дембельский аккорд — особое трудовое задание, выполняемое группой солдат-дембе­лей за короткий срок. Стимулом к работе служит обещание армейского начальства по выполнении задания уволить в запас всех участников «аккорда» (см. выше).

В настоящее время в О.Г.И.— Объединенном гуманитарном издательстве — планиру­ется к изданию большой сборник солдатских песен из коллекции Андрея Бройдо.

См. содержательную сравнительную характеристику блокнота и дембельского альбома в статье Ж.В.Корминой — «Пожалуй, можно назвать солдатский блокнот черновиком к дембельскому альбому» [Кормина 2001:21].

В одной из недавних статей [Блажес 2000] предпринята попытка обосновать домини­рующую роль героико-патриотических клише в письменном солдатском фольклоре. Цитируя некоторые из них, автор резюмирует в духе романтической фольклористики: «Ведь никто не заставлял владельца блокнота записывать подобные высказывания. Совершенно очевидно, что им двигала внутренняя потребность, желание выразить свои мысли, чувства, настроение», он интерпретирует армейскую афористику как отражение национального характера: «Когда читаешь солдатские блокноты подряд, невольно вспоминаешь высказывания Пушкина, Гоголя, Некрасова о склонности к шутке, ро­зыгрышу, острому слову, о веселости как свойствах натуры русского народа. Возникает именно эта высокая мысль» [Блажес 2000:21].

¹⁹ С этим связана распространенная в армейской практике традиция «пересчитывания» больших отрезков времени в меньших единицах измерения: «Отмеренное в меньших единицах время кажется не таким уж и длинным» [Райкова 1994: 81]. Возможна и свое­образная нейтрализация отрицательных эмоций, которые солдат испытывает, ожидая демобилизации; так, в некоторых частях «молодой» солдат, «прикрепленный» к старо­служащему, которому до демобилизации осталось сто дней, каждое утро должен под- кладывать последнему под подушку конфету с надписью «конфетка № 100», «конфетка № 99» и т. д. Сласти становятся единицей измерения мучительно тянущегося времени.

²⁰ «Заебать», «затрахать» — слова, сленговое значение которых «вывести из себя, изму­чить» несколько корректируется в армейском фольклоре, приобретая дополнительное значение «измучить издевательствами, бессмысленными придирками». Обогащенные этими коннотациями, они функционируют в качестве ключевых категорий, репрезен­тирующих армейскую жизнь. Один из информантов начал разговор со мной с того, чтс рассказал анекдот («Идут два генерала, а навстречу — красивая девушка. Один говорит: “О, давай ее выебем”. Другой: “Аза что?”»), добавив, чтопо реакции на этот анекдот он обычно судит о мере понимания слушателем специфики армейской жизни. Ср. в анек­доте о прапорщике: «Жена вечером, уже в постели, начала приставать к своему мужу- прапорщику: “Вась, а Вась, ты что целый день в части делаешь? Ну Вась, ну скажи!”. Тот не выдержал, выпихнул жену из койки и говорит: “Марш в тот угол! А теперь в тот: А теперь обратно! Ну, поняла?”. — “Что?” — “Вот так и я в части: целый день слоняюсь из угла в угол и жду, пока меня кто-нибудь трахнет”». В пределе вся армейская служба предстает как совокупность таких издевательств; одна из ее форм — инструктаж:

Часовой — это живой труп,

Завернутый в тулуп,

Проинструктированный до слез И выставленный на мороз.

²¹ Мы не затрагиваем проблему специфики фольклора представителей разных родов войск, исследование которой должно стать очередной задачей в исследовании армей­ского фольклора. Отметим лишь, что солдаты внутренних войск в большей степени склонны к созданию и воспроизведению текстов трагического содержания, хотя это наблюдение нуждается в статистической проверке. Ср.: «ВВ не шутка, дорогая, / ВВ не просто строй: / В ВВ ребята жизнь теряют / И на дембель идут с сединой».

²² Эти тексты в большей степени распространены среди курсантов, фольклор которых занимает своеобразное промежуточное положение между собственно армейским и сту­денческим, что сказывается и на подборе афоризмов в курсантских блокнотах. Ср.: «Курсант! Не храпи на лекциях, разбудишь соседа» и т. п.

²³ Один из аргументов И.Н.Райковой — близкое сходство между солдатским блокнотом и девичьим альбомом, которое действительно нельзя отрицать, однако делать прямой вы­вод об их генетической или интертекстуальной связи преждевременно, пока наши представления о рукописной афористике XIX-XX вв. недостаточны. Так, перспектив­ным представляется изучение фольклора солдат XIX в., хотя бы потому, что общеизве­стные литературные тексты (афоризмы Козьмы Пруткова или «Юнкерская молитва» Лермонтова, поразительно напоминающая современные «солдатские молитвы») указы­вают именно на эту область как на наиболее вероятный источник современного армей­ского фольклора.

²⁴ По устным свидетельствам информантов, в солдатских рассказах о случайных сексу­альных связях во время отпуска или самоволки подчеркивалась именно легкость вступ­ления в контакт — независимо от того, имели ли место в действительности эта легкость, да и сам контакт.

²⁵ Ср. описанное К.Л.Банниковым представление о том, что солдату на время отпуска не надо надевать гражданскую одежду: так он имеет гораздо большие шансы на успех у женщин [Банников 2001:137].

* Сапоги — наиболее распространенная эмблема, обозначающая армейскую жизнь. Один из типов оформления дембельского альбома предполагает изображение сапога в начале, на одной из первых «прокладок» (с подписью «730 дней в сапогах»), и дырявого сапога, из которого выезжает поезд, — на последней.

¹⁷ Ср. с типологически близким анекдотическим циклом про поручика Ржевского, в ко­торых комический эффект зачастую связан с неспособностью героя воспроизвести то или иное речевое клише.

Литература

Банников 2001 — Банников К.Л. Антропология экстремальных групп. Доминантные от­ношения среди военнослужащих срочной службы Российской армии Ц Этнографиче­ское обозрение. 2001. № 1.

Блажес 2000 — Блажес В. В. Солдатский юмор в свете народной поэтической традиции // Устная и рукописная традиции. Сборник науч. трудов. Екатеринбург, 2000.

Кормина2001 — Кормина Ж. В. Из армейского блокнота (заметки о топике и риторике солдатского письменного фольклора)// Дембельский альбом— русский Art Brut: между субкультурой и книгой художника: Сборник материалов и каталог выставки. СПб., 2001.

Липатов 2000 — Липатов В.А. «Афганская» песня в самодеятельной и профессиональной музыкальной культуре // Устная и рукописная традиции. Сборник науч. трудов. Ека­теринбург, 2000.

Лихолитов 1998 — Лихолитов П. Современный русский военный жаргон в реальном об­щении, художественной литературе и публицистике: системно-языковой, социолинг­вистический и функционально-стилистический аспекты. Jyvaskyla, 1998.

Лурье 2001а— Миру — мир, солдату — дембель// Дембельский альбом — русский Art Brut: между субкультурой и книгой художника: Сборник материалов и каталог выстав­ки. СПб, 2001.

Лурье 20016— Служба в армии как воспитание чувств // Мифология и повседнев­ность: Гендерный подход в антропологических дисциплинах. Материалы науч. конф. 19-21 февраля 2001 г. / Сост. К.А.Богданов и А.А.Панченко. СПб., 2001.

Райкова 1994— Райкова И.Н. Фольклор современных солдат: идейно-художественное своеобразие и отношение к детскому фольклору Ц Мир детства и традиционная куль­тура: Сборник науч. трудов и материалов / Сост. С.Г.Айвазян. М., 1994.

Эпштейн 1987— Эпштейн М.Н. Афористика // Литературный энциклопедический сло­варь. М., 1987.

Юдин 1998 — Юдин А. В. Семиотичность и ритуализованность поведения военнослужа­щих срочной службы Советской Армии // Живая старина. 1998. № 2.

Источники

1 _ интервью с Д.Датешидзе, проходившим срочную службу в войсках противовоздуш­ной обороны в 1988-1990 гг., записано в 1991 г.

2, 3 — интервью с В.Безъязыковым, проходившим срочную службу в танковых войсках в 1998-2000 гг. [2], и С.Барановым, проходившим срочную службу в Военно-воздуш­ных силах в 1988-1990 гг. [3], записано в 2001 г.

4 — интервью с солдатом Железнодорожных войск (второй год службы), записано в

1997 г.

5 _ реферат на тему «Жанры армейского фольклора» (М.Антипов, студент филологиче­

ского факультета СПбГУ); написан в 1998 г.

6 — дипломная работа на тему «Социальные проблемы субкультуры неуставных взаи­

моотношений в российской армии (Социальная структура, ритуальная практика). (А.Осокин, студент факультета социологии СПбГУ, в прошлом — офицер Россий­ской армии); работа написана в 2001 г. -v_

7 — записано в 2002 г. от П.Лиона, проходившего срочную службу в инженерно-строи­

тельных войсках в 1984-1985 гг.

8 — блокнот солдата ракетных войск стратегического назначения (1994 г.).

9 — блокнот солдата воздушно-десантных войск (1994 г.).

10 — блокнот солдата внутренних войск (1993-1995 гг.).

11 — блокнот курсанта Чкаловского высшего авиационно-космического училища штур­

манов.

12 — блокнот курсанта Высшего авиационно-технического училища гражданской авиа­

ции (1988 г.).

Е.С.Ефимова

(Москва)

Субкультура тюрьмы

Изучение криминальных субкультур имеет на сегодняшний день уже богатую историю. Интерес к деклассированным элементам общества обозначился в Ев­ропе в XV в. К этому времени относится первый закон против нищих (Вена, 1443). С начала XV в. появляется ряд материалов о нищих, бродягах, разбойниках и их тайном языке в Германии. В 1510 г. выходит «Книга бродяг», в которой опи­сываются быт и нравы профессиональных нищих и содержится первый система­тический словарь их условного языка. Во Франции первый словарь воровского жаргона появляется в XV в., тогда же Франсуа Вийон пишет баллады на «цветном (воровском) жаргоне», ставшие первым циклом художественных произведений, описывающих уголовный мир «изнутри». Мир английского общественного «дна» представлен в памятниках XVI в. «Братство бродяг» (1560) и «Предостережение против бродяг» (1567), возникновение которых также связано с законами против нищенства. О лондонских мошенниках в 1591 г. Р.Грин написал книгу «Замеча­тельное разоблачение мошеннического промысла». Быт испанских мошенников, авантюристов, бродяг, шутов, картежников, их иерархия, организации, законы, жаргон находят поэтическое отражение в испанском плутовском романе, глав­ный герой которого — пикаро — представляет собой литературную транскрип­цию реального пикаро XVI-XVII вв., но поэтика его поведения, его языковое и поведенческое арго, структура его трюков вполне соответствуют современ­ной криминальной поэтике. Число памятников растет: в XIX-XX вв. появляется множество публикаций лингвистического, юридического, бытового характера, посвященных деклассированным.

Записи арго у славянских народов относятся к XIX-XX вв.¹ Русские записи, сделанные собирателями-этнографами, литераторами, лингвистами, позволяют на новом материале реконструировать особенности той общественной среды, в которой возникают и развиваются криминальная субкультура, фольклор и арго.

Русская криминальная субкультура зародилась в глубокой древности. Ран­ние свидетельства о ней находим в былинах, разбойничьих песнях и преданиях о разбойниках. Первые известия об арго (XVII в.) связаны с казаками, наиболее древний пласт арготизмов восходит к лексике новгородских и волжских реч­ных разбойников, бурлаков, калик перехожих. В создании арго и криминального фольклора принимали участие также бродячие ремесленники и торговцы (офе­ни). В современной криминальной среде живы предания о купце по имени Офе­ня — создателе арго [Грачев 1997: 32].

Исследованием русского криминального и тюремного миров занимались с XIX в. языковеды, этнографы, криминалисты².

Первыми проявили интерес к культуре русского разбойничье-воровского мира писатели. В XVIII в. в России появляются литературные произведения, в которых изображается отечественный криминальный мир. Это «Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел российского мошенника, вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина, всей его жизни и странных похож­дений, сочиненное Матвеем Комаровым в Москве» и рассказ И.Новикова «О лукавом нищем». К XVIII в. относятся и первые публикации разбойничьего и тюремного песенного фольклора в сборниках Трутовского, Чулкова, Кирши Да­нилова. В отдельный раздел разбойничьи песни, наряду с «воинственными» и «солдатскими», выделяет П.В.Киреевский. В 1820—1830-е годы начинается за­пись разбойничьих преданий, к которым примыкают и предания о крестьянских восстаниях. Разинский фольклор, разбойничьи песни и предания записываю!

А.С.Пушкин и Н.Н.Раевский. Пушкин положил начало собиранию фольклора о пугачевщине. Образы арестантов и беглых каторжников эпизодически появля­ются в русской литературе начиная с 1830-х годов в творчестве И.Т.Калашни- кова, Н.С.Щукина, Н.А.Полевого, А.Таскина, Д.П.Давыдова.

Внимательное изучение жизни и быта преступников начинается с «Записок из Мертвого дома» Ф.М.Достоевского — появляются очерковые записки, пове­сти, романы, посвященные исследованию острожной жизни. В числе первых — роман Вс.Крестовского «Трущобы», претендующий на сходство с «Парижски­ми тайнами» Э.Сю. Большую роль в собирании демократического фольклора (фольклора социального протеста, народных бунтов, тюремного, фабрично­заводского, солдатского) сыграли фольклористы-шестидесятники. На обложке 9-го номера «Искры» за 1864 г. даже появилась дружеская карикатура «Калики перехожие», на которой в одежде странников были изображены П.Якушкин, П.Рыбников, В.Слепцов, Н.К.Отто, А.Левитов, Е.Южаков, С.Максимов — соби­ратели-очеркисты демократического склада. Представители революционно­демократической фольклористики обращаются к разбойничьему и тюремному фольклору. На важность изучения пугачевско-разинского фольклора указывает И.Худяков, в ссылке в Астраханской губернии записывает тексты легенд и пре­даний о Пугачеве и Разине П.Якушкин, описание быта «голи кабацкой», нищих, беглых воров и разбойников дает И.Прыжов в «Истории кабаков», как самостоя­тельную тему «вольных людей» выделяет Н.Аристов. Разнообразные типы де­классированных, в особенности бродяг, становятся постоянными персонажами журнальных беллетристических и этнографических текстов, публикующихся в «Колоколе», «Современнике», «Русском слове», «Деле». Описателями тюремной субкультуры и собирателями тюремного фольклора становятся политические за­ключенные — В.Г.Богораз, В.С.Арефьев, А.А.Макаренко, Ф.Я.Кон и др. Тюрем­ный мир, известный многим писателям изнутри, нашел отражение в русской ли­тературе. Заключенными российских тюрем в разное время были Л.Мельшин,

В.Фигнер, В.Короленко, В.Серошевский и др., в их мемуарах представлены за­рисовки быта и жизни не только политических ссыльных, но и представителей старой воровской среды. Интерес к жизни заключенных проявил А.П.Чехов, со­вершивший поездку на остров Сахалин. Этнографически точные картины соци­ального «дна» предреволюционной эпохи представлены в произведениях В.Ги­ляровского и М.Горького. В советское время заключенными российских тюрем стали многие литераторы и деятели культуры (А.Солженицын, В.Шаламов и др.), осветившие особенности субкультуры советской тюрьмы.

История русской арготической лексикографии начинается в XVIII в. Пер­вый словарный материал об условном языке офеней зафиксирован в «Словаре Академии Российской» (1789—1794). В 1820-е годы в журнале «Московский те­леграф» появляются работы, посвященные условному языку волжских разбой­ников. В 1850-е годы В.И.Даль составляет словарь «Условный язык петербург­ских мошенников». В 1859 г. появляется словник «Собрание выражений и фраз, употребляемых Санкт-Петербургскими мошенниками», в 1903-м — «Босяцкий словарь» Ваньки Беца, в 1908-м — словарь В.Ф.Трахтенберга «Блатная музыка. Жаргон тюрьмы».

Этнографы, психологи, фольклористы описывали разные аспекты тюрем­ной картины мира. Первую музыкальную запись тюремного фольклора осуще­ствил композитор В.Н.Гартенвельд, совершивший в 1908 г. поездку в Сибирь для изучения песен каторги и ссылки. Особенности тюремной психологии при­влекли внимание М.Н.Ге^нета, выпустившего в 1925 г. книгу «В тюрьме», в ко­торой обобщен материал, собранный в тюрьмах Москвы и Петербурга, ему же принадлежит многотомный труд «История царской тюрьмы». Народная поэзия царской каторги и ссылки стала предметом исследования в ряде статей и диссер­таций в советское время. В числе наиболее богатых по материалу следует назвать работы Т.М.Акимовой, В.Г.Шоминой, С.И.Красноштанова, А.М.Новиковой. Тексты, отражающие дореволюционную тюремную традицию, записывали и публиковали В.П.Бирюков, Е.М.Блинова, А.В.Гуревич, Л.Е.Элиасов, А.Ми- сюрев и др.

Тема советских тюрем стала популярна в нашей фольклористике и этногра­фии в начале 90-х годов. В 1990 г. появились работы, повященные этнографии тюрьмы и лагеря [Самойлов 1990; Кабо 1990; Левинтон 1990]. Из жанров тюрем­ного фольклора первой привлекла к себе внимание блатная песня. Начальную попытку ее осмыслить предпринял Абрам Терц (А.Д.Синявский) [Терц 1991]. Постепенно начали появляться антологии современной тюремной лирики, пер­вой из которых стал сборник «Песни неволи» (Воркута, 1992). Фольклористов заинтересовали и другие жанры современного тюремного фольклора: мифы, предания, устные рассказы заключенных. В Санкт-Петербурге в 1994 г. вышел сборник «Фольклор и культурная среда ГУЛАГа» — первая книга, изданная на эту тему: в нее вошли стихи и песни ГУЛАГа, воспоминания зэков, статьи фольклористов. В последние годы обозначился интерес к письменным формам фольклора — начали публиковаться альбомы воспитанников детских колоний и изучаться представленные в них жанры [Шумов, Кучевасов 1994; Калашнико­ва 1994; Калашникова 1998]. Однако современные исследования отечественных фольклористов посвящены отдельным жанрам тюремного фольклора и опира­ются на материал письменный или записанный вне зоны. В настоящей работе используются методы наблюдения и интервьюирования заключенных непосред­ственно в местах лишения свободы, делается попытка описать тюремную карти­ну мира «изнутри»³.

Невербальные коды Пространство

И дом мой — не дом, а тюрьма.

И бег мой — не бег, а побег.

(Тюремная песня)

Для тюремной картины мира характерно восприятие пространства как замкну­того, времени — как цикличного. Здесь две доминанты: путь и круг. Путь — основная ось, по которой строится жизнь арестанта и которая организует про­странство ряда тюремных текстов, жизнь арестанта-б/юдяги — вечное странствие. В тюремном мире путь-этап становится метафорой подневольного скорбного жизненного пути. Олицетворением безличной судьбы становится столыпинский вагон (вагон для перевозки заключенных), воспетый в тюремной наивной лите­ратуре и фольклоре. Дороги из КПЗ (камеры предварительного заключения) в Централ (центральную тюрьму), из Централа — на зону замыкаются, за времен­ным посещением пространства свободы следует новое посещение тюрьмы. Воз­никает представление о «плене российских лагерных дорог» [СР]. Россия в этой картине мира оказывается большим тюремным кругом.

Заключенные противопоставляют пространство воли и неволи. И то и другое в значительной степени мифологизируется. С одной стороны, воля представля­ется осужденным как райский мир, по всем признакам противоположный тю­ремному. «А там за забором душистей трава, / И воздух свежей, и синей сине­ва», — пишет в тюремных стихах бывшая актриса Светлана Пезина [ЖК]. Про­странство воли — обширное, открытое, живое, наполненное. Пространство зоны — ограниченное, мертвое, пустое, закрытое. Воля соизмерима с космосом, это вся вселенная. Зона — пространство не-жизни, но здесь острее переживается тот звучащий и красочный мир, который остался за колючей проволокой.

Наряду с этим радужным восприятием воли звучит и другой мотив: Россия — падшая страна, общая камера: «Земля ее-дышать устала, / Вокруг сосет ее тряси­на: / Народ заблудший бесится сполна. / И хоть лицом она красива, / Душа ее черным-черна» [ЖК]. В тюремной картине мира Россия — общая тюрьма, о чем свидетельствуют также татуировки: ПРАВИЛА — «правительство решило аре­стовать всех и лишить амнистии», РОКЗИСМ — «Россия облита кровью зэков и слезами матерей», «Никогда не жил счастливо в этой забытой Богом стране», «Буду счастлив не на грешной земле, а на том свете» [Т]. Известны и такие ри­сунки-татуировки: карта Советского Союза, граница в виде колючей проволоки, текст: «Большая зона коммунизма Политбюро ЦК КП»; карта Советского Сою­за, обтянутая колючей проволокой, надпись: «Гулаг НКВД» [Т].

В искаженном и страшном мире пространство зоны воспринимается зэками как ограниченное и неживое, но все же «свое».

Тюрьма — пространство быта

Пространство быта семиотично. Особенно высока степень знаковости прост­ранств тюрьмы и зоны как мест, где бытовая жизнь происходит «на виду» и каж­дое действие носит двоякий характер: действие не только для достижения опре­деленной цели, профаническое действие, но и показное, в определенном смысле сакральное, подчеркнуто или скрыто ритуальное, реализующее норму.

В тюрьмах и ИТК (исправительно-трудовых колониях) поведение жестко регламентировано, заключенный обязан исполнять все формальные предписа­ния. Жизнь в зоне подчинена уставу, регламентированы все детали частной жиз­ни, особенности одежды, условий быта. Отклонения от нормы обретают особую символическую роль. Противопоставляя свои законы официальным, воры и блатные заботятся о соблюдении неформальных предписаний и правил. Вор не­гативно относится к государственной власти, это отношение проецируется на его отношение к администрации тюрьмы и лагеря. В знак протеста против законов, установленных администрацией, весь распорядок дня в тюрьме и ИТУ (испра­вительно-трудовом учреждении) ритуально нарушается.

Пространство зоны — поведенческое пространство. Отклонения от нормы оказываются выше по шкале символичности, чем их соблюдение. Воры и блат­ные не ходят в строю или ходят в последней шеренге, не посещают столовую, уклоняются от зарядки, встают позже других и т. д.

На зонах главный запрет, соблюдаемый блатными, — отрицание работы. В прошлом символическое отрицание работы подчас выражалось в подчеркнуто ритуализованных действиях: воры устраивали театрализованные представления, сжигая орудия труда и греясь у подобных костров.

Среди запретов наиболее важную роль играют те, которые связаны с предме­тами «низкими», ведь заключенные стараются держаться как «достойные аре­станты» и «не ронять себя». Особую символическую нагрузку имеют действия, связанные с парашей: человек, моющий парашу, считается опущенным.

В тюрьмах табуирован жест поклона. Существует тюремный запрет подни­мать что-либо с пола. Табуирован красный цвет (ментовской). Табуированы так­же некоторые слова. Вместо «садись» говорят «присаживайся», вместо «спаси­бо» — «добро».

В соответствии с воровским законом принимать участие в любых мероприя­тиях, организуемых начальством, — западло. «Чужим» для тюремного сообщества становится труженик-ударник, актер тюремного театра, поэт, печатающийся в лагерном журнале и т. п. В санкт-петербургском тубдиспансере в 1997 г. лежали два бывших зэка. Один из них уверял, что никогда не участвовал в концертах, которые организовывало в ИТУ начальство, но в отсутствие пахана признался, что выступал с музыкальными номерами — играл на гитаре; при этом он просил держать этот факт в секрете. Бывшая зэчка рассказывала, что на зоне не ходила к психологу (в клуб), поскольку остальные могли предположить, что она идет к на­чальству, и ее положение стало бы еще тяжелей (вступившие в контакт с началь­ством — суки — презираемая категория заключенных в тюрьмах и ИТУ).

Дата добавления: 2015-08-29