или похождения Лебедько 11 страница

И, понимая, что залезли мы уже в рассуждения не только абстрактно-философические, но и, в некотором роде, даже назидательные, рискнём ещё чуть продлить отвлечение от сюжета повести, дабы отразить в словах свою позицию на тот момент, когда сама повесть всё более неуклонно, переваливши за середину, движется к своей развязке. Возможно ли, чтобы автор преследовал химерическую надежду избежать трагической стороны человеческого существования? Нет, скорее желает он избежать мелодрамы, ложной трагедии, когда катастрофа приходит без всякой необходимости, когда всё могло бы произойти по-другому, если бы люди знали об этом или сделали что-то другое. Люди умирают от голода в Азии, Африке, да, и чего греха таить, в глубинках России, в то время, как в Америке и в Европе правительства накладывают штраф на крестьян, производящих слишком много — это мрачный фарс, Великий Кукольный Театр, где трупы и страдания вполне реальны, но это не имеет ничего общего с трагедией, поскольку здесь нет ничего неизбежного. Автор хочет, чтобы не было этого Кукольного Театра, чтобы было невозможно превращение людей в марионетки другими «управляющими» ими марионетками. Когда невротик в сотый раз воспроизводит один и тот же, приводящий к краху тип поведения, проецируя на себя самого и на ближних своих один и тот же тип несчастья, то помочь ему выйти из этого состояния можно, лишь устранив из его жизни гротескный фарс, но не трагедию. Нужно, наконец, дать ему возможность увидеть реальные проблемы своей жизни и содержащийся в них элемент трагедии — то, что его невроз отчасти выражает, но ещё более, маскирует[13].

Воротимся же к нашему герою, которого мы, увлёкшись высоким философским стилем, на некоторое время оставили. Впрочем, до встречи с Розовой у него было достаточно много времени, которое употребить он мог на разного рода размышления, тем более, что сама встреча была назначена на вторую половину дня.

Нельзя сказать, наверно, точно ли пробудилось во Владиславе Евгеньевиче под влиянием недавних бесед, откровений и тягостных переживаний некое гражданское чувство, даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то есть не так чтобы толстые, однако ж, и не то чтобы тонкие, способны были в одночасье круто изменить свои помыслы от меркантильных к общечеловеческим; но при всём том, угнездилось уже в глубинах души его что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам пока не может себе толком объяснить. Лишь смутное предчувствие о том, что цели его путешествия как-то расширяются, и вот уже не только одно лишь желание овладеть Аней Муромцевой, да, заодно ещё порисоваться в глазах эзотерической российской элиты, как фигура, имеющая определённый вес в ней, но и ещё что-то неизмеримо большее и пока не находящее какого-либо словесного выражения, выдвигается постепенно на первое место. Да, ему по-прежнему, во что бы то ни стало, необходимо попасть в дом Муромцева, но уже не только ради одной только Ани и дешёвой славы, но, скорее всего, дабы причаститься Тайны Общества Югорского переулка и его столь необычных членов, Тайны, к которой он уже начал прикасаться в беседах с Берковым, Закауловым, Карамболем, Дознером и Розовой.

Как мы уже упоминали в начале этой главы, Лебедько под воздействием открывшихся ему видений и переживаний ужасающего циничного фарса человеческой ситуации (и собственного, разумеется, тоже), в настроениях своих пустился, было, по той из дорог, что ведёт либо к нижнему днищу нижнего ада, а, следовательно, к полному внутреннему опустошению, депрессии и деградации, либо к незрелым истерическим метаниям бунтаря и экстремистски настроенного революционера-одиночки. Утренний сон с образами эсэсовца и Аполлона, в этом отношении был, что называется, в руку, ибо несколько охладил как подступающую горькую тоску, так и бунтарские порывы. В целом, всё же наш герой чувствовал себя достаточно неровно, а посему решил несколько успокоиться и привести себя в чувство какой-нибудь художественной книгой. Ранее, в минуты душевных бурь и потрясений на Владислава Евгеньевича успокоительно действовали рассказы Антона Павловича Чехова. Рассудив, что и на этот раз перечитывание какого-нибудь, уже отчасти забытого, рассказа классика, поможет ему хоть сколько-нибудь уравновеситься, Лебедько решил не слоняться по городу, а усевшись в достаточно удобное кресло, находившееся в номере, включил электронную книгу, которую возил с собою, и куда закачено было множество чеховских рассказов. Пробежавшись взглядом по меню, путешественник остановился на рассказе под названием «Крыжовник». Отчасти такой выбор был продиктован тем, что последний раз наш герой читал его в юности и уже успел позабыть сюжет, с другой стороны, название казалось, в некоторой степени, гастрономическим, а потому нейтральным. И вот, что, в качестве квинтэссенции рассказа, предстало его очам:

«Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье... Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания... И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда - болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, - и все обстоит благополучно»[14].

«Ну, вот, - с горечью в голосе вслух произнёс Владислав Евгеньевич, дочитавши рассказ и разводя руками, - уже и информация начинает приходить со всех сторон в русле вновь образовавшейся доминанты. Не удивлюсь, что ежели решу, вдруг, пойти вечером в кино на фильм с каким-нибудь гламурным названием, то и там будет всё про то же!» Что же, успокоиться не удалось, оставалось уповать разве что на кулинарный талант Вероники Павловны. К чести её, скажем, что надежды сии нашего героя не подвели. Разного рода яствами Розова потчевала гостя, что называется, «от пуза», так что, когда последний отвалился от стола, то даже не мог ещё несколько времени произнести ни слова. В начале хозяйка пустила в ход разнообразные салаты и соленые груздочки, за сим шёл отварной говяжий язык в специальном соусе, состав которого Лебедько так и не разгадал, хотя доволен им остался чрезвычайно. И, наконец, хозяйка вынесла к чаю огромную стопку тончайших блинов, которую гость умудрился полностью смести, окуная блины то в сметану, то в варенье, то в мёд, а то и насыпая в блин изрядную ложку красной икры. Вероника Павловна лишь умилялась, глядя на столь здоровый аппетит. Впрочем, читатель, вероятно, догадывается, что подобный аппетит имел причину не в избытке здоровья, а как раз таки в гнетущих нашего героя переживаниях.

Дождавшись, наконец, момента, когда Владислав Евгеньевич стал способен на вразумительную речь, Розова поинтересовалась его душевным состоянием и вообще тем, как он провёл время, пока они не виделись. Путешественник, хотя на данный момент погасил путём чревоугодия свою боль, всё ж таки посетовал на неё хозяйке. Та нисколько не удивилась: «Не извольте беспокоиться, драгоценнейший Владислав Евгеньевич, то, что с вами происходит отнюдь не плохо, а, напротив, даже в своём роде замечательно. Впрочем, я надеялась, что то, что я рассказываю, не явится для вас какой-либо новостью, ведь учась у Закаулова, вы не могли всех этих тем не коснуться, впрочем, видимо, всему своё время, и озарение, должное прийти ранее, случилось лишь сейчас. Умом-то мы, бывает, всё давно понимаем, а вот что касаемо переживания, то когда оно случится — сие никому не ведомо. Но вы меня порадовали, ей богу, порадовали. И сегодня я, пожалуй, дам вам пищу для новых переживаний и откровений, возможно, они также будут несколько шокирующими, но не извольте беспокоиться, сие не смертельно, всё утрясётся и разложится по полочкам, и уже через недельку вы будете в самом подходящем состоянии духа», - «Подходящем для чего?», - «Как для чего? Для встречи с теми людьми, к которым вы, собственно, и направляетесь, и которым, на ваш счёт, уж будьте уверены, я дам все надлежащие рекомендации».

У Лебедька от неожиданности отвисла челюсть, а затем ещё начался приступ икоты: «П-позвольте, а откуда вы, собственно, знаете, к кому я направляюсь? Я же об этом ещё и не говорил. И про рекомендации...», - «Ну, что же вы? Имея хоть сколько-нибудь развитую интуицию, догадаться об этом было не сложно, а, принимая в расчёт те радующие меня изменения, которые начали с вами происходить, у меня не остаётся ни тени сомнений, что вы достойны быть допущенным в тот круг, куда стремитесь, а, может быть, и ещё к таким людям, об общении с которыми и мечтать до сих пор не смели. Однако, не буду кормить вас посулами, а начну потихоньку вводить в курс тех идей, которые обобщают давешнюю тему «двойных приказаний» и приводят наше понимание человеческой ситуации, сложившейся к настоящему моменту, на новый уровень». Мы не будем описывать ни то, как гость по мановению ока очнулся от дремотного отупения, вызванного обильной пищей, ни то, какие мысли лихорадочно завертелись в его голове, ни даже то, как под действием этих мыслей заурчал его желудок, а ограничимся лишь тем, что скажем, что Владислав Евгеньевич, спустя довольно короткое время, покуда в нём происходили все эти, если можно так выразиться, переходные процессы, приготовился жадно внимать речам Вероники Павловны. Та, в свою очередь, начала со следующих фраз:

«Как вы понимаете, драгоценнейший Владислав Евгеньевич, ум человеческий с древних времён томится по некоему всеохватному определению или концепции, которые могли бы дать всеобъемлющее описание многообразию явлений и форм воспринимаемого мира в максимальной полноте их взаимосвязей. Истоки стремления изложить некое единое и полное описание мира мы находим ещё у досократиков: у Гераклита, с его универсальным первоначалом огня, у Парменида, с его бытиём, заполненным мышлением, и у многих других. Эта тенденция была продолжена Платоном, неоплатониками, философией Средних веков и эпохи Возрождения, она приобрела захватывающий размах в период расцвета классической философии и, выйдя чуть ли не на победную финишную прямую на пике модернизма... неожиданно обломалась. В тот момент, когда по образному выражению Жиля Делёза и Феликса Гваттари: «мир потерял свой стержень», употреблённому ими в своей революционной книге «Капитализм и шизофрения», для интеллектуально вменяемых людей стало очевидным, что построение неких универсальных описаний — принципиально невозможно, а все предыдущие попытки найти такие универсальные описания и обобщения были связаны с тем, что несчастный человеческий ум всячески пытался обрести утешение и опору перед лицом разверзшегося хаоса, о каковом пытливые мыслители догадывались даже ещё и в прежние времена. Сейчас же вменяемый человек отдаёт себе отчёт в невозможности выразить всю потенциальную бесконечность сущности бытия в конечном индивидуальном и даже коллективном усилии познания. Иными словами, мы вынуждены признать, что живём в ситуации принципиальной нехватки информации в самых различных контекстах бытия».

На этих словах хозяйка сделала паузу. Её очи в эту минуту, казалось, исследовали самое нутро Владислава Евгеньевича. К чести последнего, надобно признать, что он так искусно был подготовлен для устремлённых к нему речей, что воспринимал их ясно, чётко и образно. Вопросов не возникало. Убедившись именно в этом, Розова пустилась в дальнейшие рассуждения: «Ежели коснуться этической стороны вопроса, то приходится принять, что нам не дано определить, являются ли какие-то события и явления отдельной жизни или жизни народа благом или не являются, руководимы ли они волею случая или же провидения. В наших силах — сделать лишь экзистенциальный выбор — доверять или же не доверять происходящему, как чему-то, превосходящему наши возможные объяснения. И это, представьте себе — именно в силу принципиальной нехватки информации. Мы принуждены отказаться от попытки найти некий услужливый самообман и принять принципиальную нестабильность и коллажность как наших восприятий, так и наших описаний». Лебедько приметил, что в этот день хозяйка стала ещё как будто прозрачнее. Ещё более было у неё мягкости в выговоре речей, осторожной умеренности в словах и выражениях, более уменья держать себя и более такта во всём. «Ну, раз такая комиссия, тут уж точно жди какого-нибудь подвоха», - подумал он про себя, вслух же выронил слов немного, но с весом, дабы оправдать мнение Розовой о нём, выказанное ею в начале разговора: «Получается, по вашим словам, что заместо поисков неких универсальных обобщений, мы переходим к многообразию отдельных контекстуальных точек зрения, кои в наступающее время и будут некой коллажной опорой нашего мировоззрения?» Веронике Павловне, как видно, понравилась сообразительность гостя. Сделавши весьма благосклонное движение головою, она сказала: «Это вы очень точно изволили понять. Но, заметьте, что, несмотря на, казалось бы, столь пессимистичный прогноз, сам риск подобного безнадёжного предприятия может стать действительной опорой, находящейся в состоянии неустойчивого равновесия. А именно таковое состояние и является единственной возможностью для хоть какого-то развития».

«А можете ли вы, почтеннейшая Вероника Павловна, привесть пример какого-нибудь уже существующего глобального обобщения, но составленного всего из нескольких слов?», - поинтересовался путешественник. «Отчего же, вот вам и весьма расхожий пример некоего глобального обобщения и претендующего на окончательную истину. Взять, например, расхожее утверждение «бог — это любовь». Возможно, бог, действительно, являет собой нечто, что можем обозначить словом «любовь». Тогда нам придётся столкнуться с тем, что в контекст этого слова входят и те нечеловеческие условия жизни, в которых существуют миллионы людей на Земле, и массовые убийства, войны, катастрофы, и многое другое, то есть расширить само понять «любовь» на множество самых противоречивых деяний, при этом сознавшись, что в большинстве случаев у нас просто не хватает вкуса, дабы оценить, что всё это — действительно любовь. С другой стороны, зачем кастрировать бога? Лишать его ярости, гнева, презрения, скуки, стыда и многого другого?»

«Как поучительно услышать эдакий пример!», - восхитился Лебедько: «Слушая вас, щупаешь, так сказать, самое ядро дела». Розова просияла: «Вот-вот. В связи с этим вы, наверное, поняли, что умение обесценивать различные глобальные обобщения, а особенно, морально-нравственные императивы о том, как должно жить, может стать одним из необходимейших навыков для освобождения духа из тисков репрессивных дискурсов».

При этих словах хозяйка поднялась с кресел, подошла к окну, в которое врывался слепящий солнечный свет, и завесила его шторой. Образовавшийся таким образом полумрак ещё более усугубил действие двух атмосфер, сошедшихся вместе в квартире Вероники Павловны: атмосфера конспиративной явки с одной стороны, и атмосфера ритуального мистического посвящения с другой. Сама Розова, воротившись к столу, явила на лице своём выражение некоего волнения, будто бы предстояло ей, действительно, открыть какую-то страшную тайну.

Немного помедлив, хозяйка дала такой оборот своей речи: «Вы, верно, много времени обсуждали с Алексеем Всеволодовичем Закауловым знаменитую триаду Реальное — Воображаемое — Символическое?» Владислав Евгеньевич многозначительно кивнул. «Тогда я не буду возвращаться к подробному её описанию, хотя и вынуждена несколько времени говорить о Символическом. Как вы уже знаете, ещё во внутриутробном развитии человек попадает под влияние речевого поля других людей, которые как-то выражают своё отношение к его появлению на свет и решительно чего-то уже ждут от него. Речь других людей — речь Другого и формирует Символическое субъекта. В результате, наше бессознательное структурировано как язык, причём именно как язык Другого, то, что мы желаем — всегда желание Другого. Отчуждение человека от своей подлинной сущности, от своего Желания, начавшееся с идентификации с зеркальным двойником в стадии Воображаемого усугубляется по мере вхождения субъекта в поле речи Другого в стадии Символического. Мы видим, что отчуждение всё более и более нарастает и даже может вызвать запоздалый протест, однако же, этот протест безнадёжен: положение ребёнка перед лицом ожидания Другого, определяется, как вам известно, метафорой «кошелёк или жизнь» - эта ситуация вынужденного выбора: субъект либо откажется от удовлетворения своего Желания, то есть отдаст «кошелёк», и тогда он сможет продолжить жизнь как член того или иного культурного сообщества, либо он не отдаст «кошелька», но тогда будет исторгнут из общественной жизни, превратившись в аутиста или психотика».

В сей ответственный момент на улице вдруг сделался неимоверный шум. Сошлось сразу несколько оглушающих звуков. Первой завыла сигнализация машины, припаркованной неподалёку от дома. Откликнулась на её призывы, присоединившись к ней, вторая, а затем даже и третья. К довершению этой машинной истерики, кричал кричмя дворовый ребятишка, получивший от матери затрещину, да ещё и визжал кобель, присев задом к земле, по поводу струи воды из шланга, которой окатил его дворник. Словом, всё голосило и верещало невыносимо. Отвлеченные всем этим содомом, хозяйка и гость принуждены были подойти к окну и, отодвинув штору, наблюдать всю картину целиком.

«Интересно», - пробормотал Лебедько, - «что это за знак для нас?», - «Помилосердствуйте, драгоценнейший Владислав Евгеньевич, не уподобляйтесь наивному эзотерику, норовящему всякое явление употребить на свой счёт. Вы ведь не такой! Зачем же и в этом искать какое-то глобальное обобщение? Просто, по неведомым нам причинам, сошлось несколько громких звуков, что вовсе не обязательно имело отношение к нашей беседе. Хотя теперь, после вашего вопроса, несомненно имеет, так как олицетворяет собою то, как и рождаются всякого рода глобальные обобщения». Гость совершенно потерялся и мысленно сказал себе: «Господи, что за вздор такой несу?», вслух же произнёс: «Виноват, зарапортовался. Давайте, не будем уже больше отвлекаться. Оросите же жажду мою вразумленьем истины».

«Ну, уж вы и здесь хватили! Истина зависит от контекста и адресата», - «Именно сие и имел в виду», - «Тогда двинемся дальше», - они вновь расположились в креслах и Вероника Павловна продолжила: «Запомним важнейший вывод, к которому мы ещё вернёмся далее, - человек отказывается от своего Желания и всё более отчуждается от своей подлинности в обмен на причастность к тому или иному культурному сообществу. С этого момента у человека будут появляться всё новые и новые желания, подсказанные культурой. Знаки прорастают через нас. Другой, в свою очередь, транслирует речь других Других, и так далее. Ежели смотреть далее, мы увидим, что через нас говорят наши родители и родители их родителей. И так до Адама и Евы. Через нас говорят школьные учителя, книги, которые мы читали, дворовая компания, студенческий и рабочий коллектив, герои фильмов, сообщества, кружки, компании, секты, сквозь которые транслируются желания таких структур как медицина, юриспруденция, теология, политические партии, социальные интернет-сети, реклама и телевидение. Доминирующий же говор, находящий в нас самый непосредственный отклик, это говор той субкультуры, в которую мы оказались вписанными в обмен на своё Желание».

Розова говорила, в то время, как Лебедько не переставал дивиться тому, как умела она без педантских терминов и напыщенных выражений, передать самую душу науки, так что, казалось, и малолетнему было бы видно, на что она ему нужна. Очевидно было и то, что из наук ей была избрана только та, что способна образовать из человека гражданина земли своей. Воротимся же вновь к её речам: «В наше время мы неизбежно сталкиваемся с ещё одним ключевым вопросом. Дело в том, что до конца 20-го века культура была организована по принципу некоего стержня, некой оси, являющейся мощным центром, на периферии которого обретались незначительные ростки маргинальных субкультур. В конце же 20-го века произошло то, что мы с вами уже обсуждали в другой связи, и то, что Делёз и Гваттари назвали «мир потерял свой стержень». В данном контексте сие означает, что единая культура распалась на множество субкультур, среди которых теперь уже нельзя выделить ни центра, ни периферии. А означает это то, что нынче мы уже не можем опереться на какие-то общепринятые базовые ценности или понятие о том, что хорошо, а что дурно, что правильно, а что нет, - так как в разных субкультурах эти понятия и ценности могут носить прямо противоположный характер. Христианская культура соседствует с мусульманской, а по другую сторону с атеистической, где-то между ними скользят субкультуры националистов, фашистов, либералов, демократов, рокеров, панков, гомофобов и рядом с ними сексуальных меньшинств... Никакой общей оси, никаких общих ориентиров... Общество предельно раздроблено».

Владислав Евгеньевич горячо поддержал её мысль: «Вот-вот, всё это наглядно можно видеть, например, на любом форуме в интернете по сколько-нибудь существенным вопросам нашей жизни: политическим, религиозным, социальным, мировоззренческим, сексуальным. По любому такому вопросу мы можем отчётливо выделить отнюдь не две, а, обычно сразу несколько групп отчаянных спорщиков, готовых буквально изничтожить друг друга. Вот тут открывается нам, что их ценности принадлежат к совершенно разным, как вы метко изволили выразиться, субкультурам». Вероника Павловна оценила приведённый им пример, выразив уверенность, что со временем из него выйдет преполезнейший человек, на что тот, в свою очередь, разразился уже комплиментом в её адрес. И пошло, и поехало по кругу, так что некоторое время они, уподобившись каким-нибудь восточным купцам, славословили друг друга. Однако же, всему есть предел. Так и они, наконец, опомнились и даже рассмеялись.

Хозяйка вновь перешла на серьёзный тон: «И вот здесь-то мы попадаемся в очень серьезную ловушку. Если во времена господства одной какой-то культуры мы и находились под давлением дискурса, приписывающего нам правила, нормы и рамки того, как жить — это можно назвать дискурсом Другого, Родительскими установками, Супер Эго, нормами и кодексами поведения, морали и нравственности и тому подобное. Но они, по крайней мере, были не противоречивыми и не растаскивали нас на части. В каком-то смысле «повезло» людям, которые целиком отождествляются с какой-либо одной субкультурой, например, оставшимися убежденными приверженцами той или иной религии, секты, политической идеологии и так далее. Хотя свою душу они променяли на членство в этой субкультуре и по существу их участь как раз не более легкая, а незавидная, так как из-за обманчивой цельности им будет чрезвычайно сложно осознать сам факт продажи души на принадлежность той или иной идеологии. Большинство же людей находится в ситуации более тяжелой, с одной стороны, но и с наличием шансов на осознание, с другой. Почему? Потому что такие люди, обладая более сложной организацией души, чем религиозные или политические фанатики, при разрушении дерева культуры на множество хаотических субкультур оказались размазанными по всем этим субкультурам, что привело к максимальному углублению невротизации, а в ряде случае и психотизации, так как от разных субкультур, к которым мы принадлежим и членство в которых крайне боимся потерять - идут совершенно противоречивые нормы поведения, правила жизни, понятия «что такое хорошо, что такое плохо». И здесь, как вы изволите видеть, мы вновь вынуждены возвратиться к теме «двойных приказаний», с тем только усугубляющим отличием, что они, в данном случае, уже не двойные, а, тройные, четверные, десятерные и так далее».

Гость был в духе неописуемом. «Ого!», - воскликнул он, - «Насколько я понял, внутри нас борются одновременно несколько субкультур, отдающих, в своей совокупности уже не два, а множество противоречивых приказаний. Ежели даже «двойное приказание» приводит к усугублению невротизации и даже психозам, то можно представить себе, в какие невыносимые условия мы поставлены, когда на нас воздействуют одновременно несколько противоречивых норм, правил, которые мы с абсолютной неизбежностью вынуждены нарушать!» Хозяйка и в этот раз осталась довольна его выводами: «Да, вы исключительно точно изволили выразиться, сказавши, что мы совершенно неизбежно нарушаем множество правил, нам навязанных. А что это означает? А означает это то, что, возможно, сами того не осознавая, мы испытываем колоссальное чувство вины. Ещё лет двадцать пять назад, при Советском Союзе также присутствовали «двойные приказания», но так как существовала главенствующая культура, то они были всего лишь «двойные», а, стало быть, и вина, вызванная их нарушением, была хоть сколько-нибудь, да, переносимой. Нынче же мы находимся под спудом вины, вдесятеро превышающей ту, что была ранее. Конечно, механизм подавления вины наработан человеком давно и проявляется он в депрессии, подавленности, невротичности и тревожности. В конце концов, наша психика выбирает «оптимальный» способ уйти от этой невыносимой ситуации в совершенную апатию и потерю чувствительности. Исходя из этого, легко понять, почему, как поёт один известный бард, в наше время «и праздниками календарь уже не радует души». Однако, если бы всё сводилось к одной лишь нечувствительности к праздникам!»

И вновь Лебедьку предстало видение, в котором несчётное количество людей опутаны были чудовищной паутиной, раскинутой социально-политическими структурами. Только на сей раз никто даже и не пытался биться, дабы вырваться из этой паутины. К своему ужасу, визионер вдруг обнаружил, что все эти существа буквальным образом расчленены на множество частей, подобно тому, как древнеегипетский бог Осирис был расчленён своим завистливым братом Сетом до той поры, пока его возлюбленная — Исида, не собрала все части в единый организм и даже сподобилась оживить его. Грядёт ли некто, обладающий такою же любовью и могуществом, как Исида, в наши дни? Ответить на сей вопрос утешительно Владислав Евгеньевич себе положительно не мог, но всё же осмелился задать вопрос: «Что же, всё столь безнадёжно? Судя по тому, что я слышу от вас, почтеннейшая Вероника Павловна, чем дальше, тем яснее становятся мне чудовищные механизмы, целиком завладевшие людскими судьбами, а самая жизнь, чем дальше, тем более кажется безнадёжной и уже совершенно бессмысленной». Розова поспешила протянуть ему руку помощи: «Полноте, драгоценнейший Владислав Евгеньевич, не впадайте, пожалуйста, в панику. Общая картина выглядит, действительно, ужасающе, но не всё ещё потеряно окончательно. Живёт ещё надежда, хотя и не большая, но весьма живительная, на радикальные перемены. И люди, с коими вы общаетесь и ещё будете общаться, как раз и являются проводниками той силы, которая является, пусть пока небольшим, но всё же таки противовесом существующему положению дел. Возможно, и вы в своё время вольётесь в их ряды».

Услыхав такие речи, Лебедько изъявил всяческую готовность со своей стороны споспешествовать благородному делу теперь же, а не когда-нибудь «в своё время». На что получил ответ о том, что торопиться не следует, ибо он далеко ещё не обо всём осведомлён. Согласившись с этим на словах, внутри он долго ещё находился в состоянии кипения от предчувствия себя неким вершителем судеб человеческих, освободителем и, может быть, даже чем-то вроде мессии. И лишь, вспомнив беседу с эсэсовцем в давешнем сновидении, несколько успокоился, да, и то, как кажется автору, не очень-то и надолго. Однако, придавши физиономии своей выражение озабоченности и даже известной доли смирения, вопрошал: «Что же прикажете делать сейчас?»

Впервые с момента знакомства, Владислав Евгеньевич лицезрел перед собою Розову, пребывающую в крайней степени сосредоточенности и даже, можно сказать, строгости. Взоры её были пронзительны, а голос, хоть и сохранил былую мягкость, приобрёл нотки настоятельности: «Сейчас вам необходимо понять, что ситуация является в крайней степени критической, а, стало быть, впервые в истории человечество может начать искать сознательный выход из этого кризиса. То, что происходит в современности, с одной стороны, является крайне тягостным и, казалось бы, практически необратимым, с другой же стороны, обладает огромным ресурсом для освобождения от любого тоталитарного дискурса, от любой не только диктатуры, но и власти вообще. А, чтобы получить в свои руки инструмент для освобождения, давайте, для начала, познакомимся с типологией так называемых «жизненных миров». Эта типология даёт представление о том, как тот или иной человек, с определённым устройством своего внутреннего мира, переживает критические ситуации[15]. К сожалению, современные психологи почти не уделяют внимание этой схеме, которая представляется нам очень перспективной. Мы с вами сейчас прослушаем отрывок записи лекции одного известного человека, книги и лекции которого вы, вероятно, читали и слушали. Сегодня же вечером я буду говорить с ним на ваш счёт, а затем в самое ближайшее время вам предстоит с ним встретиться лично».

С этими словами Вероника Павловна подошла к компьютеру, расположившемуся на её рабочем столе, включила его и, разыскав нужный файл с аудиозаписью, запустила её. Из динамиков послышался гипнотический голос мужчины, действительно, хорошо знакомый нашему герою по многочисленным видеозаписям, а также передачам на радиостанции «Эхо Москвы», как, впрочем, и на многих других каналах СМИ. Этого человека Лебедько назначил себе для встречи под самый конец путешествия, и именно на него он делал ставки как на того, кто мог ввести его в дом Муромцева. Однако, события закружились с невероятной быстротой, и вот ему уже предлагают эту встречу буквально на днях, в то время, как ещё вчера он и понятия не имел, как он когда-нибудь к ней подступится, ибо даже Малкин здесь был бессилен. Автору следовало бы распространиться подробнее о сей замечательной во многих отношениях особе, но он предпочтёт, покамест, на сей счёт умолчать, дабы со всей пунктуальностью подойти к этому вопросу в другой раз. Меж тем, голос из динамиков вещал:

Дата добавления: 2015-09-28