или похождения Лебедько 3 страница

Лебедько поднял несколько бровь, услышав такое от буддийского Мастера, но постарался в тот же час привесть лицо в обыкновенное положение, смекнувши, что буддийские Мастера вообще слывут эксцентриками и парадоксалистами: «Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?», - «Нет, брат, создать из того материала, который у тебя есть — свою личность — это наше творчество, подобное творчеству Господа, создающего этот мир. Та конфигурация, которая у нас есть и которая рассматривается как непросветленное состояние, есть продукт нашего необходимого творчества. Заметь, создание себе любого геморроя — есть наше творчество. Самопознание состоит из двух аспектов: первый — творчество, то есть проявление, а любое проявление — это всегда выделение некого аспекта из целого, любое творчество, таким образом, — это выделение элемента и его развитие за счет потери целого. А второй аспект, как ты изволишь понимать, это обратное возвращение к истокам. Сам теперь пойми, что всякое кудахтанье о том, что творчество ведет к просветлению — это полный бред. Да и вообще насчет целого - это, брат, между нами еще одно большое человеческое заблуждение. Ибо целое существует только в регистре Воображаемого. Впрочем, изначальное состояние младенца, между которым нет еще ни Символических, ни Воображаемых перегородок — оно, как бы, целое. И то, заметь, что я сказал не просто «целое», а «как бы, целое». И правда, вдаваться сейчас в эти тонкости мы не будем. Важно только понять, что это самое младенческое изначальное состояние все время при нас, оно никуда не уходит, чтобы мы из него не творили».

«Эге, - смекнул про себя Лебедько, - вот на этом, пожалуй, мы тебя и поймаем», - однако ж виду не подал и изобразил внимательное слушание. Берков же, увлекшись, продолжал. Речь его лилась горячо и проникновенно, временами он широко размахивал руками, видимо, чувствовал себя по обыкновению «на коне»: «Скажи мне, пожалуйста, ты меня видишь? Ты меня слышишь? Можешь меня ощупать и убедиться, что я плотный, что твоя рука не пройдет сквозь меня? А теперь еще один вопрос, - Берков воздел указательный палец левой руки вверх и для пущей наглядности аж провернул его, будто бы стараясь проковырять пространство, - есть ли у тебя изначальное состояние? Состояние будды? Теперь слушай внимательно, и я докажу тебе, что это одно и то же. Сознание будды есть ни что иное, как отражательная способность психики. И ничего другого! Заметь, заметь, абсолютно ничего другого. То, что ты можешь меня воспринимать — это оно и есть, и из этого материала строятся все миры. Нет разницы между изначальным состоянием, отражательной способностью психики, сознанием будды и просветлением. Несмотря на то, что психический процесс происходит внутри своего носителя - в его нервной системе, этот психический процесс не описывается в терминах нейродинамики. Ты не можешь описать нервный процесс. Ты видишь меня, а, стало быть, можешь описать контур, цвет, размер. А вот попробуй-ка свое восприятие меня описать в терминах нейродинамики, то есть замыкания и размыкания всевозможных синапсов в своем головном мозгу, начиная с самого первого, а первый синапс — это переход от палочек к колбочкам в биполярной клетке. И вот меня-то ты видишь, а вот, что у тебя происходит в черепной коробке, это, не изволь сомневаться, — хрен его знает. А посему, все, что происходит, ты описываешь в терминах объекта, а вот внутренний психический нейропроцесс не доступен наблюдению самого носителя. Я лично не видел ни одного йога, который смог бы точно описать, как у него проходит нервный импульс от пальца до мозга и обратно. Итак, что мы имеем, милостивый государь?», - хозяин умолк, а гость, поднатужившись, пролепетал: «Психический процесс не описывается в терминах нейродинамики, а описывается в терминах объекта, то есть любое описание идет через объект, что бы мы не пытались говорить о так называемом субъективном мире. То есть субъективное восприятие — это фикция? Верно?», - «Молодца!, - одобрительно кивнул хозяин, - но двинемся далее. Ты видишь меня в своей голове? Или тебе кажется, что ты видишь меня за пределами своей головы? Так вот, несмотря на то, что процесс происходит в голове, результат его проецируется во вне, и если бы не было этой проекции во вне, то не существовало бы никакого творчества! Без ложной скромности могу сказать, что я есть результат твоего творчества. Как ты меня делаешь? А делаешь ты меня на раз! Сначала восприятие, обработка, - так сказать, задняя доля мозга, и уж потом ты проецируешь собранный в тебе образ вовне, и эта проекция вовне как раз таки и создает мир. Каждый из нас создает мир. Когда я вижу тебя, я в ответ не постесняюсь сказать, что ты — результат моего творчества. Если ты не действуешь на мои рецепторные окончания - зрительные, звуковые, тактильные, то тебя просто нет, но я могу тебя представить. Это и есть мудрость изначального состояния».

«Это называется субъективный идеализм», - вставился Владислав Евгеньевич. «А мне плевать, как это называется, - ответствовал Борис Петрович, ухмыляясь уже так широко, что даже самый рот, казалось, вылезал за границы его и без того широкого лица, - запуск происходит из вне, от рецепторных окончаний, далее идет вся эта сложная нейродинамика, которую мы описать не в состоянии, и внутри возникает образ, который я опять же проецирую вовне, и теперь уже с этим образом реальности я могу поступать как мне будет угодно. Вот мы с тобой и доказали, что весь мир есть иллюзия. С точки зрения общей психологии — это, конечно, не верно. Мир существует объективно. А вот если мы пойдем дальше, - Борис Петрович эффектно щелкнул пальцами перед носом озадаченного гостя, - происходит вот такого примерно вида щелчок, и... горы опять становятся горами, а реки — реками. Стоило ли так долго заниматься буддизмом, когда все так элементарно?».

«Вы абсолютно правы, Борис Петрович, не стоило!», - просиял Лебедько, думая, однако ж, о том, что вот Берков без малейших его, Лебедько, усилий буквальнейшим образом сам достает тот самый заветный козырь, который и уготован, дабы бить его собственную карту.

«Но в чем разница? - продолжал горячиться Берков, - исчезает толстый слой моего психического, то бишь моего творчества. Ведь если я творю тебя, то я могу закрыть глаза, представить тебя — и ты для моего дальнейшего творчества на фиг не нужен. Мне достаточно одного раза, чтобы зафиксировать тебя, а дальше я могу вести с тобой любые диалоги как с элементами внутрипсихического пространства. Но когда вновь появляется твоя тушка и начинает действовать на мои рецепторы, то тут и начинается система отношений и понятное дело, что если ты хороший человек, то я от тебя жду только хорошего. А вот ежели ты — известный подлец, так я сразу, как только ты появился, хоп! — и напрягся! Почему? А может ты уже перековался, и твоя подлость отошла как талая вода? Но я-то помню, что ты был подлец, и я продолжаю этот образ держать. Вот она — иллюзия. И если бы у меня не было проекции образа вовне и модуляции этого образа внутри, когда я проецирую мир образов, я эти образы модулирую своими состояниями. Это и есть так называемое непросветленное состояние сознания. Ежели я перестал заниматься этой фигней — модулированием — то вижу только то, что вижу и слышу только то, что слышу. И никаких фантазий между внешним и внутренним. Понятно, что вся социализация направлена совершенно в противоположную сторону. Когда ты рождаешься, и мир твой прекрасен и чист, ты мало, что распознаешь. Ты даже не распознаешь, пописал ты или не пописал. Сначала ребенок писается и только позже чувствует, что стало тепло и мокро, а потом и вовсе остыло. Ребенку, чтобы понять, что это есть результат его непосредственной творческой мочеиспускательной деятельности должно связать, что ему стало мокро с тем, что у него было напряжение. Соответственно, любое наше воспитание — это система создания форм. Далее выясняется следующая штука — у меня есть имя. И пошла плясать тут уже совсем скверная история. Психическое не выключить. Эта машинка работает постоянно, непрерывно создавая этот мир. Даже в состоянии комы. И вот что мы имеем: превращение изначального состояния в обычное — это творчество, необходимое творчество, так сказать, познание добра и зла, потому что в противном случае ты останешься растением. Как происходит «второе рождение»? Ты опять попадаешь в изначальное состояние, при этом теряя все свои навыки, в том числе и навыки различения. И тебе придется начинать все сначала, потому что ты достиг мудрости соединения, но еще не достиг следующего шага — различения. В непросветленном состоянии твоя личность абсолютизирована. Ты говоришь: «Вот я такой. Если я не схожу с друзьями в баню, не поиграю на гитаре, это буду не я. Если я узнаю, что где-то насилуют негров, я должен возмутиться, а ежели не возмущусь, то опять же это буду уже не я. У тебя появляются хоженые тропинки, к пяти годам ты уже полностью механистичен. И свои реакции человек сдуру принимает за себя. Так что еще раз повторю, друг мой, все, что мы делаем — это наше творчество и, соответственно, наше знание. И совершенно очевидно, что все, что мы делаем, мы делаем из изначального состояния сознания, то есть состояния будды. А посему я вновь повторю свой первый вопрос — обладаешь ли ты состоянием будды?».

«Да, Борис Петрович, обладаю безо всякого сомнения», - Лебедько встал, подбоченился, прошелся гоголем по кухне и, подойдя к хозяину вплотную, продолжал: «Более того, я прошу вас составить и подписать соответствующую бумагу, свидетельствующую о том, что податель ее, Лебедько Владислав Евгеньевич, обладая сознанием будды, является посвященным вами во все тайны тибетского буддизма».

Берков, опешивши, сидел некоторое время молча с широко открытым ртом. Глядя на гостя, он подумал, не спятил ли тот как-нибудь невзначай с ума; но глаза гостя были совершенно ясны, не было в них дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека, все было прилично и в порядке. Хозяин еще долго хлопал глазами, прежде чем, наконец вымолвил: «Экой ты — гусь! Ты что же надеешься, что я и в самом деле тебе такую бумагу выпишу?».

«Я не надеюсь, я уверен в этом, - парировал гость, - так как не испытываю ни малейшей иллюзии в том, что вы — благоразумный человек, привыкший отвечать за свои слова. Это первое. Второе же заключается в том, что оба мы с вами деловые люди. Вы — буддийский Мастер, а я — писатель, чьи книги издаются довольно большими тиражами. Я предлагаю вам деловой контракт: я пишу о вас в своей новой книге, вы же даете мне письменно засвидетельствованное посвящение, при этом, кстати, доказывая, что вы отвечаете за то, что говорите. Хотя я допускаю, что вы в данном случае стали жертвой собственного красноречия. Ну, и наконец, выслушав меня, вы можете удостовериться, что я не несу черт знает какие иллюзии и фантазии, а проявляю в своей речи самую, что ни на есть отражательную способность психики, каковая является сознанием будды, сиречь изначальным состоянием! По рукам?», - здесь следует добавить, что наш Лебедько в этот момент переживал интереснейшее состояние, которое великий русский поэт увековечил строфой «ай да Пушкин, ай да сукин сын!», более того Владислав Евгеньевич заметил, что сей дерзкий пассаж совершенно в духе еще и Остапа Ибрагимовича Бендера, чему признаться остался очень рад. Берков же по рукам ударять не стал, однако бумагу для Лебедько выправил ровно так, как тому и хотелось. И хотя прощался он с гостем гораздо более сухо, чем принимал его, но это был лишь внешний вид, в глубине души Борис Петрович остался доволен встречей, в особенности же последней выходкой молодого авантюриста.

Нужно ли говорить, что из квартиры Беркова Владислав Евгеньевич выпорхнул буквально как на крыльях. Его план начал осуществляться с первой же попытки, и впереди его ждали новые встречи и новые приключения.

Глава 3.

Дамы из окружения Владислава Евгеньевича были... нет, автору как-то боязно разоблачать столь деликатную тему, чувствуется точно робость. В дамах из окружения Владислава Евгеньевича больше всего замечательно было то... Впрочем, право, начать лучше с того, что Лебедько своими лекциями и тренингами внес в поведение своих поклонниц не то что бы какую-то особенную легкость и вседозволенность, но все ж таки некоторое вольнодумство заронил. И нельзя сказать, что ради какой-то личной выгоды, ведь по-особенному пламенно речист бывал наш герой в те моменты, когда речь заходила о борьбе с подавляющими установками консервативной морали, жесткими запретами Супер-Эго или о показной нравственности, оборачивающейся обыкновенно своими самыми теневыми сторонами. То есть, автор хочет подчеркнуть, что дело шло о некой раскрепощенности, свободолюбии, отказе от ханжеских условностей, иными словами о неком общем прогрессе и развитии личности, ан поди ж ты, все эти благие устремления Лебедько какой-нибудь критический сторонний наблюдатель запросто может истолковать в пользу его самой что ни на есть личной выгоды.

И вставши на точку зрения этого критического наблюдателя, мы действительно можем изобличить Владислава Евгеньевича в том, как ловко и даже в некотором роде нагло он устроился: не обладая по натуре своей ни обольстительностью Казановы, ни решительностью и упорством Дона Жуана, напротив, будучи в известной степени робок в отношении противоположного пола, наш герой благодаря одной только речистости своей обустроился так, что дамы из его окружения сами нередко готовы были предложить нашему сладострастнику свое расположение, в крайнем же случае последнему требовалось приложить лишь самые ничтожные усилия для соблазнения той или иной более или менее привлекательной особы. Жуируя таким образом будто кот во сметане, герой наш привык уже к легким любовным победам, не требующим от него проявлений какой-то особой мужественности, страстности и способности к смелым поступкам. Однако в глубине души своей Лебедько знал, что всей своей успешностью на личном фронте обязан он лишь удачному стечению обстоятельств, но отнюдь не своим мужским качествам. Сознание это чрезвычайно волновало Владислава Евгеньевича, правда, выслушивая объяснения очередной своей пассии, он склонен был вытеснять сие волнение в надежде как-то решить этот вопрос, отодвинувши его в неопределенное будущее.

Вот и сейчас, сделавши первый удачный шаг на пути к заветной цели, Лебедько вынужден был задуматься: ну вот, допустим, сумеет он попасть в дом Муромцева и будет иметь счастье лицезреть внучку выдающегося писателя и мистика — Аню во всей ее прелести и обворожительности; но позвольте, однако же, каким таким манером намеревается он ее соблазнить? Ежели вспомнить то смятение, которое постигло незадачливого влюбленного в момент их первой и единственной встречи, да присовокупить сюда еще и разницу в летах, пожалуй более чем двадцать лет, то шансов не остается решительно никаких. Возможно, Аня даже проникнется к нему определенным уважением как к человеку, прошедшему ради встречи с ней, так сказать, огни и воды, но она-то отнюдь не из тех девиц, в чьих правилах бросаться на шею герою. Как минимум нужно будет преодолевать робость, проявлять решительность и, даже более того, настойчивость — качества, которыми Владислав Евгеньевич похвастаться никак не мог.

Такими вот неутешительными мыслями уже третий день после переезда из Ярославля во Владимир, где была назначена ему встреча с Алексеем Всеволодовичем Закауловым, маялся наш путешественник. Особый курьез ситуации состоял в том, что Закаулов являлся Мастером Тантры, а выманить у Алексея Всеволодовича посвящение в эту традицию Лебедько намеревался ничтоже сумняшеся, равно как и у остальных предуготовленных к следующим встречам визави. «Тантристов», которые бывали бойки и расторопны «на коврике», куда гуру подводил им уже «тепленькую» партнершу, Владислав Евгеньевич повидал немало и отлично знал им цену: по сути это были маменькины сынки, от которых он и сам-то, по правде говоря, недалеко уехал.

И вот, досадуя, чертыхаясь и посыпая голову пеплом (к чести путешественника надо отметить, что проделывал все вышеозначенное с известной долей самоиронии), валялся наш герой на продавленной кушетке гостиничного номера в славном городе Владимире, да поплевывал в потолок, размышляя еще попутно о том, сколько парочек потрудились над расшатыванием этой кушетки.

Последняя мысль вдруг сподвигла его к неожиданному решению, такому даже, что он резко поднялся с кушетки и произнес вслух: «А вот нарочно пойду сейчас на улицу, познакомлюсь с какой-нибудь красоткой, да и приведу ее сюда, дабы продолжить славное дело предшественников по кушетке!». Произнес он эту фразу довольно бойко, однако в следующую уже минуту на душе его стало тревожно, маятно и зябко. Здесь, во Владимире, никто не знал ни его красноречия, ни учения, ни мастерства в работе — как раз тех качеств, на которые были падки определенного рода дамы. Следовательно, рассчитывать на легкую удачу не приходилось и только и оставалось-то, что в боевых условиях преодолевать робость, да проявлять настойчивость и смекалку...

Уже вечерело, когда Владислав Евгеньевич вышел на бульвар, что раскинулся против гостиницы, затравленно озираясь на проходящих по бульвару одиноких женщин. В планы автора не входит живописание красот древнего русского города, во-первых, потому что для этого тонкого дела существуют литераторы, отменно владеющие всею палитрою красок, как раз и предназначенных для описания томных майских вечеров, мостовых, зданий да церквушек, во-вторых же, перед автором стоит иная цель — следовать за движениями души нашего героя, - на этом поприще, отвлекшись, дабы нарисовать в воображении читателя какую-нибудь забавную архитектурную деталь и размахнувшись страницы на три, мы рискуем упустить, увлекшись высокопарным художественным слогом, печальную действительность. Автор выбрал себе довольно трудную судьбу, дерзнув вызвать наружу все, что ежеминутно пред внутренними взорами его и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших жизнь нашего героя, всю глубину холодных, раздробленных и противоречивых чувств и мыслей его. Автору не избежать лицемерно-бесчувственного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду литераторов, оскорбляющих человечество, придаст ему качество им же изображенных героев, отнимет от него и сердце, и душу, и пламя таланта; ибо не признает современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл создания. Однако прочь от сих суровых размышлений! И давайте-ка вновь окунемся в жизнь бульвара со всей ее бестолковой трескотней и посмотрим, что делает Лебедько. А увидевши, порадуемся чуток, отметив, что наш горе-ловелас все же несколько преуспел в борьбе с собственной робостью.

Постоявши минут десять в нерешительности, наш герой решил действовать опрометью и наудачу. И вот уже присаживается он на скамейку, где довольно смазливая женщина лет тридцати, аппетитно закинувши ногу за ногу, лениво пролистывает потрепанный томик стихов, и начинает со все увеличивающимся жаром ее о чем-то расспрашивать. Женщина несколько времени морщится, даже не глядя на пристроившегося рядом хахаля, затем что-то отвечает коротко и односложно и, наконец, уже заинтересованно откладывает книгу и поворотясь к мужчине, вступает с ним в беседу со все нарастающим интересом. Исчерпав свои познания в поэзии Серебряного Века, видя заинтригованность собеседницы и чувствуя, что дело, по-видимому, движется на всех парах, Лебедько решается усугубить знакомство и пригласить ее в ближайший ресторан в надежде на интимное продолжение вечера, но... разом налетает на решительный отпор: «Я не знакомлюсь, у меня уже есть молодой человек!». Владислав Евгеньевич пробует проявить настойчивость, применяя заготовленную заранее шутку: «Вы хотите сказать, что не будете есть мороженое, потому что дома у вас пельмени?». Женщина сей шутки не приемлет, а напротив оскорбляется и поднявшись, уходит не оборачиваясь, оставляя горемыку-соблазнителя не солоно хлебавши.

Но он уже почувствовал вкус победы над робостью и останавливаться не собирается. В следующий раз он кидается помочь вполне привлекательной еще даме лет сорока нести тяжелые сумки. Его порыв принят с благодарностью, что воодушевляет искателя приключений, и он пускается бойко рассказывать всяческие небылицы из жизни якобы знакомых ему знаменитостей. Однако и тут, дойдя до дома сей приветливой на первый взгляд барышни, он получает отказ в дальнейшем свидании по причине ожидающего дома мужа. Эта неудача только еще больше разгорячает ловеласа — он начинает чувствовать себя охотником, набирающимся опыта, и уже без содрогания сердца высматривает следующую добычу. Ею оказывается вызывающего вида ярко накрашенная девица в платье ядовито желтого цвета коротком насколько только можно себе представить. Слегка облокотившись о дерево, она вальяжно курит длинную сигарету, изображая взором своим презрение к суетности подлунного мира.

Отрекомендовавшись, Лебедько получает исчерпывающе краткий ответ: «Полторы тысячи за час, две с половиной за два». Сумма для нашего героя не бог весь какая, но он чувствует себя оскорбленным и постепенно теряет решительность своих намерений и тем более — состояние охотника. Но все же хоть как-то он доволен собой и решает, что сия вечерняя разминка явилась достойным опытом для встречи с Мастером Тантры. Внутренне Лебедько чувствует, что имеет полное право потребовать от Закаулова посвящение.

Алексей Всеволодович Закаулов был причастен к компании Югорского переулка непосредственно, будучи в семидесятых — восьмидесятых годах одним из заводил и лидеров духовной жизни Москвы. По накалу своего метафизического надрыва, отраженного в его стихах, песнях, да и самого образа жизни — это был подлинный дионисиец. Сюрреалист, пьяница и гуляка, он был настолько исполнен мистической любовью, от которой сердце разрывалось буквально на части, что сумел заразить этим экстатическим всепоглощающим устремлением тысячи человек. Мир семидесятых — восьмидесятых являл собой некий общий абстрактный порыв к выходу за всевозможные рамки, ограничения, к постижению высшей Тайны, в этом котле варились поэты и художники, бродячие музыканты, интеллектуалы, работавшие в кочегарках и пунктах приема стеклотары, стихийные христиане и буддисты, йоги и гностики, алхимики, астрологи и вообще всякий диковинный люд — те, кого приличные граждане называли либо «прожигателями жизни», либо «не от мира сего». В девяностых в этой причудливой среде явилось некое структурирование, стали все более выделяться «специализации»: йога, христианство, буддизм, астрология, западный мистицизм, тантра... Закаулов нашел применение своей кипучей души в тантризме и достигши в две тысячи восьмом году семидесятилетия, удалился из суматошной Москвы во Владимир, где и осел с несколькими близкими учениками.

Попасть в обучение к Алексею Всеволодовичу было весьма не просто. Достаточно отметить, что еще только при первой встрече отсеивалось девяносто девять процентов кандидатов: Закаулов ставил перед потенциальным учеником два стакана водки, приговаривая: «Посмотрим, что ты за товарищ Сухов[4]». Ежели кандидат, употребивши два стакана, да еще и без закуски, был способен на сверхусилие, позволяющее ему сохранять известную ясность сознания и внятность речи, он принимался на испытательный срок. Справедливости ради, надо признаться, что большинство учеников за оный испытательный срок попросту спивались. Ну, а уж до глубин Тантры добирались единицы. Впрочем, самая Тантра в интерпретации Закаулова была весьма своеобычна, в чем читатель убедится в свое время. Однако, авторитет Алексея Всеволодовича был непререкаемым, а его рекомендация о многом говорила. В свою очередь попасть к Закаулову даже для беседы являлось делом непростым, и здесь бумага, полученная Лебедько от Беркова, была явно на руку. Еще следует отметить немаловажную деталь: проживши молодость и зрелость исключительно антисоциально, не имея никакого определенного образования, специальности и даже ремесла, Закаулов в старости не получал ни пенсии, ни каких-либо иных социальных пособий, влача довольно жалкое в материальном смысле существование, обитая в полуподвале, который служил когда-то студией одного местного художника, где к сему моменту из всей обстановки оставался лишь покосившийся стол, два табурета, да старый топчан.

Жил Алексей Всеволодович на крошечные подаяния двух-трех учеников, чье финансовое благополучие было лишь немногим лучше. Однако какой-никакой мобильный телефон у Закаулова имелся, и Лебедько позвонил ему по рекомендации Беркова. Встреча была назначена на другой день после «любовных похождений» Владислава Евгеньевича. Закаулов предупредил, что на встречу необходимо принести бутылку водки. Узнавши от Беркова, что сам Закаулов уже года три как не пьет по причине болезни печени, Лебедько решился на отчаянную хитрость: купивши бутылку «Путинки», он опустошил ее в раковину на две трети, заполнив недостающее место водой. Зная, что Алексей Всеволодович не станет с ним и десяти минут говорить без «проверки», жуликоватый Лебедько смекнул, что основательно разбавленная им жидкость, с одной стороны, сохранит некоторый запах, что позволит ввести в заблуждение старика Закаулова, а с другой стороны, его — Лебедька организм вполне себе справится с процентом алкоголя примерно как в сухом вине, к тому же и пробку удалось приладить совершенно натурально.

Подготовившись таким образом к встрече и настропалившись найти беспроигрышный козырь для Закаулова прямо по ходу беседы, Владислав Евгеньевич улегся спать все на ту же, уже известную читателю, продавленную кушетку, и засыпая, отметил про себя, что несостоявшееся любовное приключение ему только на руку, ибо спать эту ночь он должен всенепременно один, уготовившись пробуждаться не сразу, а вспоминая и перепроживая приснившееся - мы уже знаем, что сновидения его перед важными событиями несли особый символический отпечаток...

… Москва, зима тысяча девятьсот сорок первого года, осадное положение... Патрули — за малейшее нарушение порядка — расстрел на месте без суда и следствия. Доблестные милиционеры взяли «на деле» двух мародеров. Один из них — худой и длинный с «заячьей губой», второй напротив — толстенький и маленький, необычайно юркий. Ну, разумеется, по законам военного времени обоих ставят аккурат к ближайшей стенке. Тот, что с «заячьей губой», стоит широко расставив ноги, нюхает кирпич, прекрасно сознавая, что вот, мол, дескать погулял и будя, знал на что иду. То есть можно сказать относится к делу философически. Ну, а второй — маленький, да юркий — нет бы также стать как товарищ его, ан брыкается, визжит, мол: «Пощадите, люди добрые! Больше не буду!». Тот, что с «заячьей губой» оборачивается к нему и презрительно цедит сквозь зубы: «Заткнись, сука, встань к стенке и не визжи!». Удивительное дело, но слова худого, прожегшего жизнь циника оборачиваются живительной силой для духа паникера, который вдруг затихает и встает, подтирая сопли, рядом с товарищем. Но, естественно, оба незамедлительно получают пулю в затылок. Что же наш Лебедько? О! Да тут поди-ка ты — целая вереница чувств. Тут тебе и симпатия к худощавому, который ответил жизнью за свой выбор, тут же и неуверенность, что в подобной ситуации сам бы он не повел себя как этот маленький, визглявый хлопотун. Наш герой узнает в себе сразу обоих этих персонажей. Конечно, Владислав Евгеньевич завсегда был на стороне разного рода асоциальных элементов: при чтении книг ли, или вот как сейчас — во снах. А случится вдруг фильм посмотреть про милицию и жуликов, так он завсегда на стороне жулья и прохиндеев. Но вот сейчас, что стоит отметить особо, тип с «заячьей губой» симпатичен Лебедько вдвойне не только тем, что он — жулик, но тем, что готов, как говорится, ответить за базар, - такой человек осмысленно идет на выход за всяческие рамки. А наш герой уже давно сделал для себя вывод, что выход за какие-то бы ни было рамки возможен только при достаточно сильном духе и внутреннем стержне. Только тогда это имеет смысл. Тот, второй, который верещал — антипод и лучшее доказательство сему тезису — он как маленький мальчишка, который напроказничал, да и кричит: «Мамка, не наказывай меня!». Все более вживаясь в оба образа, Владислав Евгеньевич сознает вдруг, что он не может наверное побиться об заклад, как он поведет себя в критической ситуации: как высокий или как маленький. Определенно, Лебедько завидует этому мародеру с «заячьей губой». Почему? - спросит читатель. - А потому, что это образ простого русского мужика, который не алкоголик, но выпивает, не интеллектуал, но человек со сметкой, который допустил себе вседозволенность, но готов за это ответить, который выходя за пределы, остается в трезвом духе. Он — преступник, но смерть принимает, не пикнув, да еще товарища одергивает, чем придает тому духа. Для большинства он — стопроцентно отрицательный герой. Но, ежели мы вспомним гегелевскую диалектику Господина и Раба, то автор готов биться об заклад, что он-то в данном случае и есть Господин, ибо ставит свою жизнь на карту, если нужно, отвечает за содеянное, не задавая лишних вопросов. И вот тут-то, в этом сне автор выводит на свет драму жизни Владислава Евгеньевича, которому уж очень невтерпеж быть Господином по Гегелю, но в глубине души он абсолютно не уверен, что он - Господин, а не Раб. Мы же со своей стороны можем лишь заверить читателя, что проверить делом, кто ты есть, может лишь крайняя ситуация. Большинство смертных, и наш герой здесь отнюдь не исключение — распяты в своем внутреннем мире на кресте между Господином и Рабом, что очень остроумно подметил Федор Михайлович Достоевский, вопрошая Бытие устами своего Родиона Раскольникова: «Тварь я дрожащая, или же право имею?».

И вот уж наш сновидец, стараясь вжиться в образ «заячьей губы» начинает чуять самим нутром, что таковым мужик становится, когда он познал многих женщин, нагулялся в юности вовсю, или же свезло ему не убояться в раннем детстве теневого лика своей матери. В области, так сказать, высших материй, метафизики, если угодно, Владислав Евгеньевич — прожженный авантюрист, человек риска немалого, а взять жизнь земную, то, говоря по простому, взять и без всяких реверансов отыметь красотку, понравившуюся на улице — такое ремесло ему не под силу. А другого кого возьми, так у него, поди ж ты, все аккурат наоборот. Понимает наш герой, просыпаясь, что мужик этот с «заячьей губой» - мерило его неполноценности. Смотрит он на Лебедька с укором и говорит: «Ну, что же ты, сука, мечешься? Вот я простой, крепкий русский мужик, знающий свою выгоду. Да, я мог бы пойти на фронт и также спокойно помереть там, бросившись с гранатой под танк, ну, вот захотелось мне красиво пожить и за это я тоже ставлю свою жизнь на кон, зная, что при первом же случае меня расстреляют. Я простой русский мужик, и у меня нет проблем с тем, чтобы спасти чью-то жизнь, пойти на риск, украсть, выпить, поиметь бабу, свершить подвиг, я способен на все это в равной степени, потому что я люблю жизнь и готов за нее отвечать. А вот его (и не ясно тут даже автору на кого он показывает — на того маленького и толстенького напарника своего или же на самого Лебедько) — его я не люблю, я беру его с собой в дело только потому, что вдвоем веселее и водочки тяпнуть, и с барышнями погулять, но ему - вот ему — даже барышня достанется только за счет того, что я соблазню двоих и ему одну отдам. В его жизни это всегда на моей силе происходит. А его, - продолжает «заячья губа», и теперь автор уже решительно видит, что указывает он на Владислава Евгеньевича, - разрезали в детстве надвое: на меня, да на подельника моего, душонку тщедушную, что верещал, да меня позорил. Мы оба живем в этом хлопце, причем я есть в нем изначально, и он сам, поди-ка, не смекает, как, зачем и почему прячет меня в дальний чулан, чтобы меня в нем, упаси бог, не заметили, вот и приходится мне действовать из этого чулана через черт знает какие абстракции, которые мне, как нормальному мужику, совершенно непонятны. И ведь дурень — не может взять в толк, что ежели выволочет меня на свет божий из чулана, то тут я его зауважаю, и сам он себя зауважает. А покамест нету уважения этого, и действовать мне приходится исподволь, хоть ты лоб расшиби! Хотя чует, что случись что, я его лишь одним окриком «да не визжи ты, сука» могу до мозга костей пронять и мужиком сделать».

Дата добавления: 2015-09-28