Тиффин и Уилла с умоляющими глазами поворачиваются к ней.
― Мама! Мам, ну пожалуйста-а-а!
― Ну ладно, ладно, ― вздыхает она, кидая на меня обиженный, почти сердитый взгляд. ― Все, что угодно, для моих крошек.
Как только мама уходит наверх, чтобы переодеться, а Тиффин с Уиллой носятся по дому в безумии, вызванном повышенным употреблением сахара, Кит снова кладет ноги на стол и начинает лениво листать комиксы.
― Что ж, посмотрим, что из этого получится, ― бормочет он, не поднимая головы.
Я чувствую внутри себя напряжение, но продолжаю убирать со стола.
― А какое это имеет значение? ― тихо возражаю я. ― Тиффину и Уилле нужно сходить куда-нибудь, повеселиться, а ты получишь в пять раз больше карманных денег на игровые автоматы.
― А я не жалуюсь, ― говорит он. ― Я просто думаю, что это так трогательно, что ты сочинила такую сложную ложь только потому, что Лочену слишком стыдно признать тот факт, что он жестокий ублюдок.
Я перестаю вытирать стол, сжимая губку так сильно, что теплая мыльная вода течет у меня между пальцев.
― Лочен ничего не знает об этом, ясно? ― возражаю я, мой голос звучит низко от подавленной ярости. ― Это была моя идея. Потому что, откровенно говоря, сейчас выходные, и Тиффин с Уиллой заслуживают немного веселья, а мы с Лоченом совершенно разбиты за целую неделю беготни по дому.
― Держу пари, что так и есть… после того, как он попытался убить меня прошлой ночью.
Он глядит на меня, его темные глаза твердые, как булыжники.
Я понимаю, что стою, вцепившись в край стола.
― Насколько я помню, это происходило с двух сторон. И Лочен настолько сильно избит, что едва может пошевелиться.
По лицу Кита медленно расползается торжествующая ухмылка.
― Ну, не могу сказать, что я удивлен. Если бы он не проводил целые дни, прячась на лестничных клетках, а на самом деле учился драться как настоящий…
Я ударяю кулаком по столу.
― Не надо мне тут строить из себя крутого парня, ― яростно шепчу я. ― Прошлой ночью это не была нездоровая конкуренция! Лочен действительно расстроен тем, что произошло. Он никогда не хотел причинить тебе боль.
― Как любезно с его стороны, ― отвечает Кит, все еще яростно листая журнал, его голос источает сарказм. ― Но довольно трудно поверить в это, когда всего несколько часов назад его руки сжимали мне шею.
― Ты знаешь, что тоже принимал в этом участие. Ты ударил его первым! ― я нервно бросаю взгляд на закрытую дверь кухни. ― Послушай, я не собираюсь спорить с тобой о том, кто что начал. Как участвующие в драке, вы оба виноваты одинаково. Но просто спроси себя в первую очередь: почему Лочен был так расстроен? У скольких твоих друзей есть брат, который полночи ждал бы их возвращения? Который прочесывал бы улицы в три часа ночи в страхе, что могло случиться что-то ужасное? У скольких есть братья, которые ходят в магазин для них, готовят, ходят на родительские собрания и защищают, когда их выгоняют из школы? Ты так и не понял, Кит? Прошлой ночью Лочен потерял контроль, потому что заботится о тебе, потому что любит тебя!
Кит бросает журнал на стол, от чего я вздрагиваю, его глаза наполняются гневом.
― Разве я просил его об этом? Думаешь, я хочу зависеть в каждой мелочи от своего чертового брата? Да, ты права, у моих друзей нет таких старших братьев. У них есть братья, которые тусуются с ними, получают нагоняй с ними, помогают им подделать удостоверения личности, пронести их и прочие вещи в клуб. В то время, как у меня есть брат, который говорит мне, когда быть дома, и бьет меня, когда я опоздал! Он мне не отец! Он может притворяться, что заботится, но только потому, что у него немного власти! Он не любит меня как папа, но совершенно точно считает, что может говорить, что мне делать каждую секунду в течение дня!
― Ты прав, ― тихо говорю я. ― Он не любит нас так, как любил папа. Отец свалил практически на другой конец света со своей новой семьей в тот момент, когда настали трудные времена. Лочен мог в прошлом году бросить школу, устроиться на работу и съехать. Он мог бы в следующем году сбежать в университет в другом уголке страны. Но нет, он остался в Лондоне, даже когда учителя отчаянно рекомендовали ему поступить в Оксбридж**. Он остался в Лондоне, поэтому он может жить здесь и присматривать за нами, чтобы быть уверенным, что с нами все хорошо.
Киту удается подавить сардонический смех.
― Ты обманываешь сама себя, Мая. Знаешь, почему он не уехал? Потому что он чертовски напуган, вот почему. Ты видела его ― он даже не может без заикания разговаривать со своими одноклассниками, будто какой-то тормоз. И уж конечно, он остается здесь не из-за меня. А потому что опьянен властью ― он получает кайф от командования Тиффом и Уиллой. Это заставляет его чувствовать себя лучше, так как в школе он не может связать ни слова. И он остался здесь, потому что обожает тебя, потому что ты всегда на его стороне, ты считаешь его кем-то вроде Бога, и его сестра ― его единственный в мире друг, ― он кивает головой. ― Как это жалко!
Я смотрю на Кита, на гнев в лице, цвет щек, но больше всего на грусть в глазах. Мне больно видеть, что он все еще страдает из-за отца, и я постоянно напоминаю себе, что ему только тринадцать. Но я просто не могу найти способ заставить его выйти за пределы своего эгоизма, даже на секунду, и посмотреть на ситуацию с другой стороны.
Наконец, я в отчаянии говорю:
― Кит, я понимаю, почему ты возмущен тем, что Лочен всем управляет. На самом деле, понимаю. Но не его вина в том, что отец ушел и что мама такая, какая есть. Он просто заботится о нас, потому что больше некому. Я обещаю, Кит, Лочен гораздо охотнее остался бы тебе братом и другом. Но только подумай, что в данной ситуации ему еще оставалось делать? Какой у него был выбор?
Когда дверь, наконец, с шумом захлопывается, и возбужденные голоса стихают на улице, я вздыхаю с облегчением и бросаю взгляд на кухонные часы. Сколько часов у нас есть, пока Тиффин и Уилла не начнут ссориться, Кит не начнет спорить о деньгах, и мама не решит, что она сделала достаточно для того, чтобы возместить свое недельное отсутствие? Учитывая время на поездку, мы можем рассчитывать на три - четыре часа, если повезет. Я чувствую, что должна незамедлительно заполнить их, попробовать все те вещи, которые всегда собиралась сделать, но откладывала, потому что каждый раз находились более важные дела… Но внезапно простое сидение здесь, на тихой кухне, в лучах солнца, которые проникают сквозь кухонное окно и согревают мне лицо, кажется мне нелепой роскошью: не думать, не двигаться, не беспокоиться о домашней работе или спорить с Китом, или пытаться контролировать Тиффина, или развлекать Уиллу. Просто быть. Я чувствую, что могу остаться здесь навсегда в этот солнечный, свободный день, свесившись вбок на деревянном стуле, сложив руки на мягких изгибах его спинки, наблюдая, как солнечные лучи танцуют сквозь листья, ветки заглядывают в окно, создавая раскачивающиеся тени на кафельном полу. Звук тишины наполняет воздух, как прекрасный запах: ни повышенных голосов, ни хлопанья дверьми, ни топота ног, ни оглушительной музыки или бормотания мультфильмов. Я закрываю глаза, теплое солнце ласкает лицо и шею, наполняя веки ярко-розовой дымкой, и кладу голову на скрещенные руки.
Должно быть, я задремала, потому что время неожиданно быстро пролетело, и теперь я сижу в лучах яркого белого света, морщась и растирая ноющие мышцы шеи и затекшие руки. Я потягиваюсь и неуклюже встаю, подхожу к чайнику и наполняю его водой. Выходя в коридор с двумя дымящимися чашками и направляясь к лестнице, я слышу шорох бумаг позади себя и оборачиваюсь. В гостиной устроился Лочен: скоросшиватели, учебники и множество записей разбросаны по всему журнальному столику и ковру вокруг него, а сам он сидит на полу возле края дивана, одна нога вытянута под столом, другая удерживает большую тяжелую книгу, чтобы она не закрылась. Он выглядит гораздо лучше: более расслабленно в любимой зеленой футболке и потертых джинсах, босиком и с все еще мокрыми волосами после душа.
― Спасибо!
Сдвигая с колен книгу, он берет у меня кружку. Откидывается на край дивана, дуя на кофе, а я сажусь на ковер спиной к стене, зевая и потирая глаза.
― Никогда раньше не видел, чтобы кто-то спал со свисающей со спинки деревянного стула головой. Неужели диван недостаточно удобен для тебя? ― Его лицо осветила редкая улыбка. ― Ладно, скажи мне, как тебе удалось избавиться ото всех?
Я рассказываю ему про предложение с площадкой, про ложь об услугах няни.
― И тебе удалось убедить Кита принять участие в этой небольшое семейной прогулке?
― Я сказала ему, что там будут игровые автоматы.
― А они там будут?
― Без понятия.
Мы оба смеемся. Но веселье Лочена быстро исчезает.
― А Кит выглядел…? Он был…?
― Абсолютно нормальным. В своей истинной враждебной форме.
Лочен кивает, но его глаза выражают беспокойство.
― Честно, Лочен. Он в порядке. Как идет проверка? ― быстро спрашиваю я.
Отодвигая подальше от себя огромный учебник, он устало вздыхает.
― Я ничего не понимаю. А если мистер Пэррис и понимает, то, по крайней мере, я не должен учиться по библиотечным книгам.
Я про себя издаю стон. Я надеялась, что мы пойдем на улицу, займемся чем-нибудь днем: погуляем в парке, или выпьем горячего шоколада в “У Джо”, или даже побалуем себя походом в кино, ― но пробный экзамен у Лочена всего через три месяца, а пытаться учиться во время рождественских каникул, когда все дети дома, ― сущий кошмар. Не могу сказать, что особо беспокоюсь о своих дополнительных экзаменах*** ― в отличие от Лочена, я просто придерживаюсь тех предметов, которые для меня проще. С другой стороны, мой странный братец решил, по причинам известным лишь ему, выбрать по двум самым сложным предметами, помимо математики и физики, написание двух больших эссе по английскому и истории. Мое сочувствие ограничено: как и у нашего бывшего отца, у него врожденная любовь к учебе.
Рассеянно потягивая кофе, он снова берет ручку и начинает на ближайшем клочке бумаги чертить какую-то сложную диаграмму, помечая различные фигуры и символы неразборчивым кодом. На мгновение закрыв глаза, он берет лист и принимается сверять его с диаграммой из книги. Скомкав бумагу, он с отвращением швыряет его через всю комнату и начинает покусывать губу.
― Возможно, тебе нужно передохнуть, ― предлагаю я, поднимая взгляд от газетной статьи, лежащей сбоку от меня.
― Какого черта у меня не сходится? ― он умоляюще глядит на меня, будто надеясь, что у меня волшебным образом появится ответ. Я смотрю на его бледное лицо, темные круги под глазами и думаю: “Потому что ты измучен”.
― Хочешь, я проверю тебя?
― Да, спасибо. Только дай мне минуту.
Вернувшись к учебнику, диаграммам и записям, он сосредоточенно сужает глаза и продолжает покусывать губу. Я лениво просматриваю газету, а в голове тем временем мелькает мысль о домашней работе по французскому, лежащей на дне сумки, но потом решаю, что она может подождать. Я дохожу до спортивного раздела, так и не заинтересовавшись ни одной статьей. Внезапно заскучав, я растягиваюсь на животе и беру со столика одну из папок Лочена. Пролистывая ее, я с завистью гляжу на множество страниц эссе, которые сопровождают неизменные пометки и высказывания похвалы. Одни сплошные “пятерки” - надеюсь, что в следующем году я смогу отделаться тем, что выдам некоторые работы Лочена за свои. И они подумают, что я внезапно стала гением. Но я останавливаюсь на последнем отрывке его писательского мастерства: эссе, написанное меньше, чем неделю назад, с непременным списком восхищений на полях страницы. Но мое внимание привлекает комментарий учителя в конце:
“Очень выразительное, мощное изображение внутреннего смятения молодого человека, Лочен. Это прекрасно написанный рассказ о страданиях и человеческой душе”.
Ниже под этой похвалой большими буквами учитель добавил: “Пожалуйста, по крайней мере, прочти его в классе. Оно по-настоящему вдохновит других и станет хорошей практикой для тебя перед твоим докладом”.
Мое любопытство возрастает, я перелистываю несколько страниц назад и начинаю читать эссе Лочена. Оно про молодого человека, студента, который возвращается в университет на летних каникулах, чтобы выяснить, получил ли он диплом. Присоединившись к толпе возле доски объявлений, парень обнаруживает, к своему изумлению, что он стал первым, единственным на своем факультете. Но вместо восторга он ощущает пустоту и движется прочь от толпы студентов, обнимающих расстроенных друзей или празднующих с остальными, но, похоже, никто не замечает его, никто даже не смотрит в его сторону. Он не получает ни одного поздравления. Сначала я думаю, что это история о каком-то призраке ― о парне, который в какой-то момент между окончанием сессии и возвращением, чтобы узнать свои оценки, умер в результате несчастного случая или что-то в этом роде. Но потом приветствие одного професора, который умудрился неправильно произнести его имя, доказывает мне, что я ошибаюсь. Парень очень даже живой. Однако когда он поворачивается спиной к факультету и пересекает двор, он смотрит вверх на высокие здания вокруг него, пытаясь оценить, которое из них гарантирует ему смерть при падении.
Рассказ заканчивается, и я поднимаю голову от страницы, ошеломленная и потрясенная, запыхавшаяся от силы прозы, и вдруг у меня на глаза наворачиваются слезы. Я смотрю на Лочена, который барабанит пальцами по ковру, его глаза закрыты, он повторяет под нос какие-то формулы по физике. Я пытаюсь представить его, пишущего этот трагический отрывок, и не выходит. Кто мог придумать такую историю? Кто мог написать подобное так живо, если сам не испытывал такую боль, такое отчаяние, такое отвержение себя…?
Лочен открывает глаза и смотрит прямо на меня.
― Сила тока с расстоянием между двумя параллельными прямыми проводниками, равном единице, выражается следующим образом: F равна мю, умноженной на I1 и I2, и все это поделенное на 2 пи эр… Ох, черт побери, пусть будет так!
― Твоя история потрясающая.
Он смотрит на меня.
― Что?
― Эссе по английскому, которое ты написал на прошлой неделе, ― я опускаю взгляд на страницы, которые держу в руках. ― “Высокие здания”.
Взгляд Лочена вдруг становится острым, и я вижу, как он напрягается.
― Что ты делаешь?
― Я просматривала твою папку по английскому и нашла это, ― я поднимаю ее над головой.
― Ты читала его?
― Да. Оно чертовски хорошо.
Он смотрит в сторону, возникает сильное неудобство.
― Я кое-что взял из того, что видел по телевизору. Можешь меня проверить сейчас?
― Подожди… ― я не позволяю ему так просто отойти от темы. ― Почему ты написал это? О ком эта история?
― Ни о ком. Это просто история, хорошо? ― его голос вдруг становится злым, он отводит от меня взгляд.
Эссе все еще находится у меня в руках, я не двигаюсь, бросая на него долгий, тяжелый взгляд.
― Думаешь, оно обо мне? Нет, оно не обо мне, ― его голос в попытке защититься становится выше.
― Хорошо, Лочен, хорошо, ― я осознаю, что у меня не остается другого выбора, кроме как отступить.
Он сильно кусает губы, зная, что я не уверена.
― Ну, знаешь, иногда ты берешь некоторые вещи из своей собственной жизни, меняешь их, преувеличиваешь что-то, ― признается он, отворачиваясь.
Я глубоко вздыхаю.
― Ты когда-нибудь…? Ты чувствовал что-то подобное?
Я готовлюсь к очередной гневной реакции. Но вместо этого он просто безучастно смотрит на противоположную стену.
― Думаю… думаю, каждый чувствует подобное… время от времени.
Я понимаю, что подбираюсь ближе, чем дозволено, из-за его слов у меня болит в горле.
― Но ты же знаешь… знаешь, что никогда не найдешь себя в одиночку, как тот парень из твоей истории, правда? ― поспешно говорю я.
― Да, конечно, знаю, ― он коротко пожимает плечами.
― Потому что, Лочен, у тебя всегда будет кто-то, кто тебя любит, только тебя, больше, чем кого-либо на этом свете.
Какое-то мгновение мы молчим, и Лочен возвращается к своим формулам. Но цвет его щек до сих пор пылает, и я могу сказать, что он так ничего и не понял из моих слов. Я опускаю взгляд и смотрю на сообщение учителя, написанное в конце.
― Эй, так ты когда-нибудь читал это в классе? ― спрашиваю я.
Он смотрит на меня, тяжело вздыхая:
― Мая, ты же знаешь, что у меня никогда не получаются такие вещи.
― Но оно же настолько хорошее!
Он кривится.
― Спасибо, но даже если это было бы правдой, это ничего не меняет.
― Ох, Лочи…
Выпрямив колени, он прислоняется к дивану и поворачивает голову, чтобы выглянуть в окно.
― Мне скоро нужно сдавать этот чертов доклад, ― говорит он быстро. ― Я не знаю, правда, не знаю, что мне, черт возьми, делать.
Он выглядит так, будто просит меня о помощи.
― Ты спрашивал, можно ли сдать его в качестве письменного задания?
― Да, но он нужен для той сумасшедшей австралийки. Говорю тебе, у нее зуб на меня.
― Судя по ее комментариям и оценкам, она достаточно высокого мнения о тебе, ― осторожно замечаю я.
― Это не так. Она хочет… она хочет сделать из меня своего рода оратора, ― он натянуто улыбается.
― Может быть, пришло время, чтобы позволить себе измениться, ― осторожно предлагаю я. ― Совсем немного. Чтобы просто начать.
Долгое молчание.
― Мая, ты же знаешь, что я не могу. ― Он резко отворачивается, смотря в окно на двух мальчишек на велосипедах, выполняющих трюки на улице. ― Такое… такое ощущение, будто люди прожигают меня своими взглядами. Будто в моем теле не осталось воздуха. Меня глупо трясет, сердце колотится, а слова просто… они просто исчезают. Мой разум совершенно пуст, и я не могу даже разобрать, что написано на странице. Я не могу говорить достаточно громко, чтобы люди услышали меня, и знаю, что все так и ждут, когда я потерплю неудачу, чтобы разразиться хохотом. Они все знают, что я не могу этого сделать… ― Он замолкает, смех исчезает из его глаз, дыхание становится поверхностным и быстрым, как будто знает, что он уже сказал слишком много. Он водит большим пальцем по ране на губе. ― Боже, я знаю, что это не нормально. Знаю, что должен с этим разобраться. И… и я уверен, что разберусь. Я должен. Как еще я найду работу? Я найду способ. Я не всегда буду таким… ― Он глубоко вздыхает, дергая себя за волосы.
― Конечно, не будешь, ― быстро успокаиваю я его. ― Как только закончишь Бельмонт, освободишься от этой глупой школьной системы…
― Но мне все равно придется найти способ пройти через универ, а после него и работу… ― внезапно его голос дрожит, и я вижу отчаяние в его глазах.
― Ты говорил об этом с учителем английского? ― спрашиваю я. ― Знаешь, она не кажется такой уж плохой. Может быть, она сможет помочь. Дать тебе пару советов. Лучше, чем тот бесполезный советник, которого тебе дали ― тот, который заставлял тебя делать дыхательние упражнения и спрашивал, кормили ли тебя грудью в детстве!
Он начинает смеяться прежде, чем я смеюсь сама.
― О, Господи, я уже почти забыл о ней ― она была настоящим психом! ― внезапно он успокаивается. ― Но дело в том… дело в том, что я не могу… правда, не могу.
― Это ты так считаешь, ― осторожно замечаю я. ― Но ты ужасно недооцениваешь себя, Лочи. Я знаю, что ты смог бы прочитать что-то в классе. Может, не стоит начинать с целого доклада, но, возможно, ты согласился бы прочесть одно из своих эссе. Что-то короткое, менее личное. Ты же знаешь, что всегда так: как только сделаешь первый шаг, следующий будет намного проще, ― я замолкаю с улыбкой. ― Знаешь, кто первым сказал мне это?
Он качает головой и закатывает глаза.
― Без понятия. Мартин Лютер?
― Ты, Лочи. Когда пытался научить меня плавать.
Он кратко улыбается, вспоминая, потом медленно вздыхает.
― Хорошо. Может быть, я могу попробовать… ― Он одаривает меня дразнящей улыбкой. ― Сказала мудрая Мая.
― Конечно! ― Я вдруг вскакиваю на ноги, решив, что наши редкие выходные заслуживают хоть немного веселья. ― И в обмен на всю эту мудрость я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал!
― Ой-ой-ой.
Я включаю радио, настраиваясь на первую поп-станцию, которую нахожу. Я поворачиваюсь к Лочену и протягиваю ему руку. Он стонет, уронив голову на подушки.
― Ох, Мая, пожалуйста, скажи, что ты шутишь!
― А как я буду тренироваться без партнера? ― возражаю я.
― Я думал, ты бросила занятия сальсой!
― Только потому, что они перенесли занятия с обеденного времени и сделали их после школы. Во всяком случае, я выучила множество новых движений от Фрэнси. ― Я отодвигаю журнальный столик в сторону, складываю бумаги и книги и наклоняюсь, чтобы взять его за руку. ― Вставай на ноги, партнер!
С показным нежеланием он подчиняется, что-то сердито бормоча о своей недоделанной домашней работе.
― Буду восстанавливать кровоток твоего мозга, ― говорю я ему.
Стараясь не выглядеть смущенным и расстроеным, Лочен стоит посреди комнаты, засунув руки в карманы. Я увеличиваю громкость, кладу свою руку в его, а другую ему на плечо. Мы начинаем с нескольких простых шагов. И хотя он постоянно смотрит вниз на свои ноги, он не плохой танцор. У него хорошее чувство ритма, и он разучивает новые движения намного быстрее меня. Я показываю ему новые шаги, которым меня научила Фрэнси. Как только он понял их, мы начинаем кружиться. Он несколько раз наступает мне на пальцы, но так как мы оба без обуви, то лишь смеемся. Через некоторое время я начинаю импровизировать. Лочен вращает меня по кругу и чуть не отправляет в стену. Найдя это весьма забавным, он снова и снова пытается повторить это. Солнечные лучи танцуют на его лице, частички пыли летают вокруг него в золотом свете дня. Расслабленый и счастливый, на короткий миг он, кажется, пребывает в гармонии с миром.
Вскоре запыхавшиеся и потные мы смеемся. Через некоторое время стиль музыки меняется ― эстрадный певец, поющий под медленный ритм, но это не важно, поскольку у меня кружится голова от вращений по кругу и долгого смеха. Я цепляюсь руками за шею Лочена и в изнеможении падаю на него. Я замечаю, что влажные волосы прилипли к его шее, и вдыхаю запах свежего пота. Я жду, что он вырвется и вернется к своей физике, когда наше дурачество закончено. Но, к моему удивлению, он просто обвивает меня руками, и мы раскачиваемся из стороны в сторону. Прижавшись к нему, я чувствую биение его сердца рядом со своим, как расширяется и сжимается его грудная клетка возле моей, теплый шепот его дыхания щекочет мне шею, его нога легко касается моего бедра. Положив руки ему на плечи, я немного отклоняюсь назад, чтобы посмотреть ему в лицо. Но он больше не улыбается.
Прим. переводчика:
*Трёхсторонний футбол - это разновидность футбола, в которой на одном поле одновременно играют три команды. Целью игры является забивание голов в ворота соперника и одновременно удержание в неприкосновенности собственных ворот.
**О́ксбридж (англ. Oxbridge) - университеты Оксфорда и Кембриджа, старейшие в Великобритании, важнейшие из “старинных университетов”.
***Дополнительный экзамен - к экзамену по программе средней школы на повышенном уровне (введён в 1989 г. с целью расширить программу обучения учеников старших классов).
Лочен
Комната погружена в золотистый свет. Мая все еще улыбается мне, ее лицо сияет от смеха, рыжие пряди волос спадают на глаза и вниз по спине, щекоча мне руки, обвитые вокруг ее талии. Лицо ее изнутри светится как старомодный фонарь, и все остальное в комнате исчезает будто в темном тумане. Мы по-прежнему танцуем, слегка покачиваясь под тихий голос, Мая кажется теплой и живой в моих объятиях. Просто стоя здесь, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, я понимаю, что не хочу, чтобы этот момент заканчивался.
Я восхищаюсь ее красотой в тот момент, когда она, прижавшись ко мне, стоит в голубой рубашке с коротким рукавом, обнаженные руки, теплые и гладкие, лежат на моей шее. Верхние пуговицы на рубашке расстегнуты, открывая взору изгиб ее ключицы, полоску гладкой белой кожи под ней. Белая хлопчатобумажная юбка заканчивается выше колен, и я чувствую, как ее голые ноги касаются тонкой поношенной ткани моих джинсов. Солнце освещает ее золотисто-каштановые волосы, отражаясь в голубых глазах. Я упиваюсь каждой мельчайшей деталью: от мягкого дыхания до прикосновения каждого пальца к моей шее. И я чувствую себя настолько сильно заполненным смесью восторга и эйфории, что не хочу, чтобы этот момент когда-нибудь заканчивался… И вдруг, словно из ниоткуда, я ощущаю что-то еще: покалывание, хлынувшее через все мое тело, знакомое давление в области паха. Я резко выпускаю ее, отодвигая от себя, и шагаю к радио, чтобы выключить музыку.
В груди сильно колотится сердце, я отхожу к дивану, замыкаясь в себе, хватаю ближайший учебник и кладу его на колени. Все еще стоя там, где я ее оставил, Мая смотрит на меня с ошеломленным выражением лица.
― Они могут вернуться в любую минуту, ― объясняю я ей, мой голос резок и отрывист. ― Мне… мне нужно закончить с этим.
Пытаясь казаться невозмутимой, она вздыхает и, по-прежнему улыбаясь, плюхается на диван рядом со мной. Ее нога касается моего бедра, и я резко вскакиваю. Мне нужен предлог, чтобы уйти из комнаты, но, кажется, я не могу думать ясно ― в голове беспорядок от бессвязных мыслей и эмоций. Я чувствую, что раскраснелся и запыхался, сердце у меня колотится так громко, что боюсь, она может его услышать. Я должен держаться от нее как можно дальше. Прижав учебник к бедру, я прошу ее сделать мне еще кофе, и она соглашается, хватает две грязные кружки и направляется на кухню.
В то время, как я слышу стук посуды в раковине, я мчусь по лестнице, пытаясь создавать, как можно, меньше шума. Я закрываюсь в ванной и прислоняюсь к двери, как бы подпирая ее. Я снимаю всю одежду, в спешке чуть не разрывая ее, и осторожно, не смотря вниз на себя, шагаю под ледяной душ, тяжело дыша от потрясения. Вода настолько холодная, что причиняет боль, но мне все равно ― это облегчение. Я должен остановить это… это безумие. Просто стоя там какое-то время с плотно закрытыми глазами, мое тело начинает неметь, и расслабляются нервные окончания, стирая все следы моего предыдущего возбуждения. Душ успокаивает скачущие мысли, ослабляет давление безумия, которое начало уничтожать мой мозг. Я прислоняюсь к стене, позволяя ледяной воде омывать мое тело, пока сам могу лишь сильно дрожать.
Я не хочу думать ― до тех пор, пока я не буду думать или чувствовать, все будет хорошо, и я вернусь в норму. Сидя в спальне за письменным столом в чистой футболке и беговых шортах, с влажных волос мне на шею стекают холодные ручейки, я корплю над квадратным уравнением, пытаюсь удержать цифры в голове и найти смысл в числах и знаках. Я повторяю формулу себе под нос, исписывая расчетами страницу за страницей, и постоянно ощущаю брешь в созданной мною броне, через которую в мозг проникает тонкий луч света. Я заставляю себя работать сильнее, быстрее, откинув все остальные мысли. По громким голосам в коридоре и стуку тарелок в кухне внизу я смутно осознаю, что вернулись все остальные. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы отключиться от всего этого. Когда заходит Уилла, чтобы сказать, что они заказали пиццу, я отвечаю ей, что не голоден: мне нужно до вечера закончить главу, я должен работать над каждым упражнением на максимальной скорости, у меня нет времени останавливаться и думать. Все, что я могу делать ― работать, иначе сойду с ума.
Звуки в доме накрывают меня белым шумом, вечерние дела на этот раз происходят без меня. Спор, хлопанье двери, мамин крик ― мне все равно. Они могут разобраться сами, они должны разобраться сами, а я должен сосредоточиться, пока не поздно, так как потом я смогу лишь рухнуть в постель, а затем настанет утро, и больше ничего не будет. Все станет на свои места ― но о чем это я говорю? Все и так хорошо! Я просто на какое-то безумное мгновение забыл, что Мая моя сестра.
Остаток выходных я провожу, закрывшись в своей комнате, зарывшись в школьных заданиях, и оставляю Маю в покое. На занятиях в понедельник я с трудом сижу спокойно, нервничая и беспокоясь. Мой разум стал рассеянным ― я одержим множеством различных ощущений одновременно. Как свет огней поезда в темноте, в моем мозгу вспыхивает свет. Порок медленно стискивает мою голову, сжимая виски.
Когда вчера ко мне зашла Мая, чтобы пожелать спокойной ночи и сказать, что она оставила мой ужин в холодильнике, я не смог даже повернуться, чтобы посмотреть на нее. Сегодня утром я накричал на Уиллу, тем самым доведя ее до слез, вытащил Тиффина за дверь, сделав ему больно, полностью проигнорировал Кита и рявкнул на Маю, когда та в третий раз повторила мне, что я не прав… Я становлюсь конченным человеком. У меня такое отвращение к себе, что мне хочется вылезти из собственной кожи. Мой разум постоянно возвращает меня к тому танцу: к Мае, ее лицу, прикосновениям, тем ощущением. Я продолжаю повторять себе, что такие вещи могут происходить, что они не редкость. В конце концов, я всего лишь семнадцатилетний парень ― все, что угодно, может завести меня. Только из-за того, что это произошло во время танца с Маей, оно ничего не значит. Но одних слов недостаточно, чтобы успокоить меня. Я отчаянно пытаюсь убежать от самого себя, поскольку правда заключается в том, что это чувство до сих пор там ― возможно, оно там было всегда. И теперь, когда я признал его, боюсь, что как бы сильно мне ни хотелось, я никогда не смогу вернуть все назад.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |