Лочен и шестнадцатилетняя Мая всегда относились к друг другу скорее как друзья, чем брат и сестра. Вместе они стали заменой для своей матери-алкоголички и сами растили троих младших детей. Будучи 1 страница

Genre

love_contemporary

Author Info

Табита Сузума

Запретное (СИ)

Лочен и шестнадцатилетняя Мая всегда относились к друг другу скорее как друзья, чем брат и сестра. Вместе они стали заменой для своей матери-алкоголички и сами растили троих младших детей. Будучи практически родителями для малышей, Лочен и Мая были взрос лыми не по годам. От тяжелой жизни - и полного взаимопонимания - они стали ближе друг к другу, ближе, чем обычно бывают брат и сестра. Они стали такими близкими, что влюбились. Их тайный роман быстро расцветал и превратился в глубокую, отчаянную любовь. Они понимают, что это неправильно и дальше так продолжаться не может. Но все же, они ничего не могут поделать со своим чувством, что они созданы друг для друга. В романе, который движется к невероятному, шокирующему финалу, можно быть уверенным только в одном: у такой разрушительной любви не может быть хорошего конца.

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим Вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Табита Сузума

Запретное

Оригинальное название: Tabitha Suzuma “Forbidden”

Табита Сузума “Запретное”

Редакторы: Анастасия Антонова, Милена Синельникова

Оформитель: Настя Кисель

Переводчики: lightrainbow, entrada, RealYulia, HollyWoods, Irinkissa, Nesquik_ann, sallybird, irushka, SnowSoul

Переведено для группы: http://vk.com/e_books_vk

Любое копирование без ссылки на переводчиков и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Аннотация

Семнадцатилетний Лочен и шестнадцатилетняя Мая всегда относились к друг другу скорее как друзья, чем брат и сестра. Вместе они стали заменой для своей матери-алкоголички и сами растили троих младших детей. Будучи практически родителями для малышей, Лочен и Мая были взрослыми не по годам. От тяжелой жизни - и полного взаимопонимания - они стали ближе друг к другу, ближе, чем обычно бывают брат и сестра. Они стали такими близкими, что влюбились. Их тайный роман быстро расцветал и превратился в глубокую, отчаянную любовь. Они понимают, что это неправильно и дальше так продолжаться не может. Но все же, они ничего не могут поделать со своим чувством, что они созданы друг для друга. В романе, который движется к невероятному, шокирующему финалу, можно быть уверенным только в одном: у такой разрушительной любви не может быть хорошего конца.

Благодарности

Хотела бы я сказать, что писать эту книгу было легко. Но это не так. На самом деле это, возможно, было самое трудное, из всего, что я делала в своей жизни… Поэтому я обязана сказать огромное спасибо всем тем, кто помогал и поддерживал меня в это трудное время. Во-первых, эта книга никогда бы не существовала, если бы не страсть и непоколебимая вера моего редактора Чарли Шепарда, которой не только боролся за создание этой книги, но и продолжал сражаться, когда я хотела сдаться. Также хочу принести мою искреннею благодарность Энни Итан, которая была такой ободряющей и так верила в меня и в эту книгу. Редакторы Сара Дадмен и Рут Ноелвс очень сильно работали, и я благодарна за их терпение, опыт и преданность. Моя благодарность также распространяется на Софи Нельсон и команду разработчиков за их неоценимый вклад.

Я особенно благодарна за невероятную поддержку своей семье. Моя мама не только неустанно перечитывает мои книги на каждом этапе, но также помогает мне найти время и энергию, чтобы писать их. Тензи Рокаертс предлагает конструктивный отзыв на все мои книги и, кажется, всегда знает, как помочь мне, когда я застряла. Тиги Сузума - это гордость моей жизни, и он каким-то образом заставляет меня смеяться в тяжелые времена и не воспринимать все слишком серьезно. Талия Сузума также дает мне неоценимые отзывы, наряду с практической помощью и профессиональными советами. Наконец, мне так повезло с моим лучшим другом Акики Харт, который не только помогает мне писать, но что еще важнее, жить.

Лочен

Я смотрю на маленькую, свернувшуюся, сгоревшую скорлупу черного цвета, разбросанную по выщербленной белой краске подоконника. Трудно поверить, что они когда-то были живыми. Интересно, каково это - быть закрытым в этой душной стеклянной коробке, в течение двух долгих месяцев медленно поджариваемым безжалостным солнцем, видя улицу - ветер прямо перед тобой качает зеленые деревья, - бросаясь снова и снова на невидимую стену, которая отделяет тебя от всего реального, живого и нужного до тех пор, пока, наконец, ты не сдаешься: выжженный, измученный, подавленный невыполнимостью задачи. В какой момент муха сдается, не способная вылететь через закрытое окно? Ее инстинкты выживания поддерживают ее до тех пор, пока она физически не окажется способна на что-то еще, или она, в конце концов, так хорошо понимает после одной неудачи, что выхода нет? В какой момент ты решишь, что хватит?

Я поворачиваю свой взгляд от крошечных обломков и стараюсь сфокусироваться на массе квадратных уравнений на доске. Тонкая пленка пота покрывает мою кожу, захватывая пряди волос со лба, цепляясь за мою школьную рубашку. Весь день солнце лилось через окна промышленных размеров, и я глупо сижу в ярком свете, наполовину ослепленный мощными лучами. Спинка пластикового стула болезненно вонзается в мою спину, так как я сижу, откинувшись, одна нога вытянута, пяткой прислонившись к батарее вдоль стены. Манжеты моей рубашки свободно висят вокруг запястий, испачканных чернилами и грязью. Пустая страница уставилась на меня, болезненно белая, поскольку я решаю уравнения в летаргическом, едва разборчивом почерке. Ручка скользит в липких пальцах; я отдираю язык от неба и стараюсь глотать. Я не могу. Я сидел в таком положении большую часть часа, но я знаю, что попытка найти более удобное положение бесполезна. Я задерживаюсь на сумме, наклоняю перо ручки так, чтобы оно цепляло бумагу и издавало слабый царапающий звук - если я закончу слишком быстро, мне будет нечего делать, кроме как снова смотреть на дохлых мух. Голова болит. Воздух стоит тяжелый, наполненный потом тридцати двух подростков в переполненном классе. Есть тяжесть на моей груди, которая мешает дышать. Это намного больше, чем эта засушливая комната или спертый воздух. Эта тяжесть пришла во вторник, как только я переступил через порог школы. Неделя еще не закончилась, а я уже чувствую себя так, как будто провел здесь целую вечность. Между школьными стенами время течет как цемент. Ничего не изменилось. Люди все те же: пустые лица, высокомерные улыбки. Мои глаза скользят мимо их, когда я вхожу в класс, и они пялятся мимо меня, сквозь меня. Я здесь, но не здесь. Учителя отмечают меня в журнале, но никто не видит меня, я долго совершенствовал искусство быть невидимым.

У нас новая учительница по английскому - мисс Эзли. Блистательная молодая особа из Австралии: огромные кудрявые волосы перевязаны сзади косынкой цвета радуги, загорелая кожа и массивные золотые кольца в ушах. Она выглядит опасно неуместной в школе, полной усталых учителей среднего возраста с отпечатанными на лице морщинами горечи и разочарования. Без сомнения, когда-то, как эта полная веселая австралийка, они вошли в эту профессию полные надежд, сил и решительности изменить ситуацию, внимать Ганди и стать тем самым изменением, которое они хотят видеть в мире. Теперь, после десятилетий политики, межшкольной бюрократии и сдерживания толпы большинство сдались и ждут раннего ухода на пенсию: печенья-сэндвичи и чай в учительской - самое яркое событие их дня. Но у новой учительницы нет преимущества во времени. Факт в том, что она не выглядит старше многих учеников в классе. Кучка ребят взрывается какофонией свиста, когда она неожиданно оборачивается, чтобы посмотреть на них, одаривая презрительным взглядом сверху вниз так, что им становится некомфортно, и они отводят взгляды. Однако всеми овладевает панический страх, когда она приказывает поставить парты в полукруг. Со всей этой толкотней, шуточной борьбой, ударами столов и шарканьем стульев ей повезло, что никто не поранился. Несмотря на беспорядок, мисс Эзли остается невозмутимой: когда все, наконец, уселись, она осматривает неровный круг и улыбается.

- Так-то лучше. Теперь я могу как следует видеть вас, а вы - меня. Я надеюсь, что к моему следующему возвращению вы точно так же расставите столы и не забудете, что в конце урока их все надо поставить на свои места. Если я поймаю кого-то, кто уйдет, не выполнив свою часть, он будет назначен ответственным за расстановку мебели на целую неделю. Я ясно выражаюсь?

Ее голос строг, но злобы в нем нет. Ее усмешка предполагает, что у нее, должно быть, есть чувство юмора. На удивление не слышны ворчание и жалобы обычных нарушителей спокойствия.

Затем она объявляет, что мы будем по очереди представляться. После того, как она рассказывает, что любит путешествовать, свою новую собаку и свою предыдущую работу в рекламном бизнесе, она поворачивается к девочке справа. Я тайком переворачиваю на запястье часы циферблатом внутрь и слежу за тем, как проходят секунды. Весь день я ждал этого, завершающего периода, и вот он настал, а я едва могу выдержать его. Теперь же остались только минуты, но они кажутся бесконечными. Я подсчитываю в уме: вычисляю количество секунд до последнего звонка. Начав, я понял, что Рафи, придурок справа от меня, снова что-то болтает про астрологию, теперь в классе у каждого была своя очередь. Когда Рафи, наконец, заканчивает говорить о созвездиях, неожиданно повисает тишина. Я поднимаю голову и вижу, что мисс Эзли смотрит прямо на меня.

- Я пас, - я изучаю ноготь моего большого пальца и автоматически бормочу мой обычный ответ, не глядя вверх.

Но, к моему ужасу, она не понимает намека. Она не читала мое досье? Она все еще смотрит на меня.

- Боюсь, некоторые действия на моих уроках являются обязательными, - сообщает она мне.

Со стороны компании Джеда слышатся смешки.

- Тогда мы здесь на целый день.

- Вам никто не рассказывал? Он не говорит по-английски…

- И на других языках.

Смех.

- Может быть, марсианский!

Учительница взглядом заставляет их замолчать.

- Боюсь, у меня на уроках все по-другому.

Очередное долгое молчание. Я тереблю кончик блокнота, на глазах у всего класса, пялящихся на меня. Ровное тиканье стенных часов, заглушили стук моего сердца.

- Почему бы тебе для начала не назвать свое имя?

Ее голос слегка смягчился. Мне требуется минута, чтобы понять, почему. Потом я осознаю, что моя левая рука перестала возиться с блокнотом и теперь дрожит над пустой страницей. Я поспешно убираю ладонь под стол, бормочу свое имя и выразительно смотрю на своего соседа. Тот нетерпеливо начинает свой монолог, даже не дав учительнице возможности возразить, но я вижу, что она отступила. Теперь она знает. Боль у меня в груди становится тупой, а горящие щеки холодеют. Остаток часа идет оживленная дискуссия о полезности изучения Шекспира. Мисс Эзли не приглашает меня снова принять в ней участие.

Когда, наконец, звенит последний звонок, класс превращается в столпотворение. Я захлопываю тетрадь, сую в сумку, встаю и быстро выхожу из класса, ныряя в толпу спешащих домой. По всему главному коридору из классов устремляются взбудораженные ученики, соединяясь с большим потоком людей: меня пихают и задевают плечами, локтями, сумками, ногами… Так я спускаюсь через один пролет, потом другой и почти пересекаю главный коридор, когда на своей руке чувствую чью-то ладонь.

- Уители. На пару слов.

Фриланд - мой классный руководитель. Я чувствую, как из легких выходит воздух.

Седовласый учитель с пустым морщинистым лицом ведет меня в пустой класс, указывает на место, затем неловко усаживается на угол деревянного стола.

- Лочен, я уверен, ты знаешь, что это чрезвычайно важный для тебя год.

Снова нотации по поводу экзамена второго уровня сложности. Я слегка киваю, заставляя себя посмотреть в глаза руководителя.

- Это также начало нового учебного года! - ярко объявляет Фриланд, будто мне необходимо напоминать. - Новые открытия. Начало с нуля… Лочен, мы знаем, что тебе не всегда все дается легко, но в этом семестре ожидаем от тебя успехов. Ты всегда показывал отличные результаты в письменных работах, и это прекрасно, но теперь, в твой последний год мы ждем, что ты покажешь нам, на что способен и в других областях.

Еще один кивок. Непроизвольный взгляд в сторону двери. Не уверен, что мне нравится, куда заходит этот разговор. Мистер Фриланд тяжело вздыхает.

- Лочен, если ты хочешь поступать в Университетский колледж Лондона, то знаешь, что жизненно важно начинать занимать более активную позицию в классе…

Я снова киваю.

- Ты понимаешь, что я сейчас говорю?

Я откашливаюсь:

- Да.

- Участие в жизни класса. Групповые обсуждения. Помощь на уроках. Действительно отвечать, когда тебе задают вопрос. Время от времени поднимать руку. Это все, что мы просим. Твои оценки всегда были безупречными. Тут жалоб нет.

Тишина.

Моя голова снова начинает болеть. Как долго это будет продолжаться?

- Ты, кажется, отвлекся. Понимаешь ли ты то, что я говорю?

- Да.

- Хорошо. У тебя большой потенциал, и мы бы не хотели, чтобы он потратился впустую. Если тебе нужна помощь, мы можем это уладить…

Я чувствую, как кровь приливает к моим щекам.

- Н-нет. Все нормально. Правда. В любом случае, спасибо, - я беру сумку, перекидываю ремень через голову на грудь и иду к двери.

- Лочен, - окликает меня мистер Фриланд после того, как я выхожу. - Просто подумай об этом.

Наконец-то. Я направляюсь по направлению к Бэкхэму, школа быстро исчезает у меня за спиной. Сейчас только четыре часа, и солнце все еще палит, яркий белый свет, отражаясь от боков машин, распадается на отдельные лучи, от бетона поднимается жар. Главная улица заполнена транспортом, выхлопными газами, резкими сигналами, школьниками и шумом. Я ждал этого момента с тех пор, как утром проснулся от будильника, но теперь, здесь, я чувствую себя странно пустым. Будто я снова маленьким ребенком сбегаю по лестнице и обнаруживаю, что Санта забыл наполнить подарками наши носки, что Санта, на самом деле, всего лишь пьяница, лежащий в отключке на диване в гостиной с тремя своими друзьями. Я так сильно концентрировался на том, чтобы убраться из школы, что, кажется, забыл, что делать теперь, когда мне это удалось. Восторга, которого я так ждал, не было - я лишь чувствовал себя потерянным, голым, будто я предвкушал что-то прекрасное, но внезапно забыл, что это. Идя по улице, сливаясь с толпой, я пытаюсь о чем-нибудь думать, о чем угодно, что можно с нетерпением ждать.

В попытке стряхнуть с себя странное настроение, я бегу по треснувшей брусчатке мимо водостоков с мусором; теплый сентябрьский ветерок приподнимает волосы на затылке; мои кроссовки на тонкой подошве бесшумно движутся по мостовой. Я ослабляю галстук, наполовину спуская узел на грудь, и расстегиваю верхние пуговицы рубашки. Так здорово напрячь ноги в конце долгого и скучного дня в Белмонте, уклоняться, пробегать и перепрыгивать через раздавленные фрукты и хлюпающие овощи, оставленные за торговыми палатками. Я поворачиваю за угол на знакомую узкую дорогу с двумя длинными рядами маленьких ветхих домов из кирпича, медленно тянущихся вверх по склону.

Последние пять лет я жил на этой улице. Мы только переехали в муниципальный дом, как наш отец уехал в Австралию со своей новой женой и перестал помогать детям. До этого мы арендовали ветхий дом на другом краю города, но в более приятном месте. Мы никогда не были обеспеченными, из-за отца-поэта, но, тем не менее, многое было гораздо проще. Но это было очень давно. Сейчас мой дом под номером шестьдесят два на Бэкхэм Роуд: двухэтажный серый оштукатуренный куб с тремя спальнями, плотно зажатый между остальными домами, с вырастающими как сорняки бутылками из-под кока-колы и пивными банками между сломанной калиткой и выцветшей оранжевой дверью.

Дорога настолько узкая, что машинам с забитыми досками окнами и мятыми бамперами приходится парковаться двумя колесами на обочине, чтобы так было легче спускаться к центру улицы, чем идти по тротуару. Выбивая из водостока раздавленную пластиковую бутылку, я медленно пинаю ее вперед, удар ботинок и грохот разбитого пластика о бетон эхом отдаются вокруг меня, вскоре к ним присоединяется какофония из лая собак, криков играющих в футбол детей и льющейся из открытых окон музыки регги. Моя сумка болтается и трется о бедро, и я чувствую, как дискомфорт рассеивается. Когда я пробегаю мимо футболистов, знакомая фигура промахивается мимо ворот, и я переключаюсь с пластиковой бутылки на мяч. Я с легкостью обвожу мальчишек в несоразмерно больших футболках Арсенала, и они преследуют меня вверх по дороге с протестующими криками. Передо мной выныривает светлая вспышка: маленький патлатый хиппи с волосами до плеч, его когда-то белая школьная рубашка теперь вся в грязи и свисает над порванными серыми брюками. Умудрившись обогнать меня, он бежит спиной вперед так быстро, как только может, и яростно кричит:

- Мне, Лоч, мне, Лоч. Пасуй мне!

Смеясь, я пасую ему, и мой восьмилетний брат с победными возгласами хватает мяч и бежит к своим друзьям, выкрикивая:

- Я отобрал его, я отобрал его у него! Вы видели?

Я врываюсь в родную прохладу дома и, убирая влажные волосы со лба, приваливаюсь к входной двери, чтобы перевести дыхание. Выпрямившись, я бреду по коридору, мои ноги автоматически задевают различные разбросанные пиджаки, рюкзаки и школьную обувь, которые засоряют узкий коридор. В кухне на стойке я обнаруживаю Уиллу, которая пытается достать из шкафчика коробку Чериос. Она замирает, когда видит меня: одна рука на коробке, под челкой широко раскрыты голубые глаза, в которых читается вина:

- Мая сегодня забыла про мой полдник!

С громким рыком я кидаюсь к ней, хватая ее одной рукой за талию и раскачивая вверх ногами, отчего она визжит от страха и радости, ее длинные золотистые волосы развеваются под ней. Затем я грубо сваливаю ее на кухонный стул и со стуком опускаю на стол коробку с хлопьями, бутылку молока, миску и ложку.

- Пол миски и не больше, - с поднятым пальцем предупреждаю я ее. - У нас сегодня ужин будет рано, мне надо сделать массу домашних заданий.

- Когда? - неуверенно спрашивает Уилла, рассыпая сахар по выщербленному дубовому столу, который является центральным предметом на нашей грязной кухне. Несмотря на исправленный свод Домашних Правил, которые Мая приклеила на дверцу холодильника, ясно, что Тиффин не притрагивался к переполненным мусорным ведрам, Кит даже не начинал мыть сваленные в раковине тарелки с завтрака, а Уилла снова потеряла свою миниатюрную метлу и только преуспела в том, чтобы добавить крошек к грязному полу.

- Где мама? - спрашиваю я.

- Наряжается.

Я шумно выдыхаю и выхожу из кухни в поисках единственного человека, с которым мне хочется говорить, поднимаюсь по деревянной лестнице, перескакивая через две ступеньки и игнорируя приветствие матери. Но когда я замечаю открытую дверь в ее комнату, то вспоминаю, что у нее какие-то планы на вечер после школы, и моя грудь сжимается. Вместо этого я возвращаюсь к знакомому звуку радио Меджик ФМ, льющемуся из открытой двери ванной комнаты.

Склонившись над раковиной к заплеванному треснувшему зеркалу, моя мать наносит последние штрихи тушью и стряхивает невидимые пылинки со своего облегающего серебристого платья. Воздух пропитан запахами лака для волос и духов. Когда она видит меня в своем отражении позади себя, ее ярко накрашенные губы приподнимаются и складываются в улыбку явной радости.

- Привет, красавчик!

Она выключает радио, поворачивает ко мне лицом и протягивает руку, чтобы поцеловать меня. Не сдвигаясь с места дверного проема, я посылаю ей воздушный поцелуй, между бровей невольно застыл сердитый взгляд.

Она начинает смеяться.

- Посмотри на себя: твоя форма такая же грязная, как у детишек! Тебе нужно подстричься, милый. О, дорогой, что за яростный взгляд?

Я приваливаюсь к дверному проему, волоча по полу пиджак.

- Это уже третий раз за неделю, мам, - устало возражаю я.

- Знаю-знаю, но я никак не могу пропустить это. Дэйви наконец подписал контракт на новый ресторан и хочет встретиться и отпраздновать это событие! - Она открывает рот в возгласе радости, но, когда выражение моего лица не смягчается, стремительно меняет тему: - Как прошел твой день, мое солнышко?

Я выдавливаю кривую улыбку:

- Хорошо, мам. Как обычно.

- Замечательно! - восклицает она, не замечая сарказма в моем голосе. Моя мать отличается лишь в одном - заботиться только о своих делах. - Остался еще один год, даже меньше, и ты будешь свободен от школы и всей этой глупости. - Ее улыбка становится еще шире. - И скоро тебе, наконец, исполнится восемнадцать, и ты станешь настоящим хозяином в доме!

Я прислоняюсь головой к дверному косяку. Хозяин в доме. Она называет меня так с двенадцати лет - с тех пор, как ушел отец.

Повернувшись обратно к зеркалу, она сжимает свою грудь под лифом платья с глубоким вырезом.

- Как я выгляжу? Мне сегодня заплатили, и я решила себя побаловать покупками. - Она бросает в мою сторону озорную улыбку, будто мы были заговорщиками в этой небольшой прихоти. - Посмотри на эти золотистые босоножки? Разве они не прелестны?

Я не в состоянии улыбнуться ей в ответ. Интересно, сколько от ее месячной зарплаты уже потрачено. Шопинг-терапия уже в течение нескольких лет является ее страстью. Мама отчаянно пытается цепляться за свою молодость, время, когда от ее красоты на улице все сворачивали головы, но ее внешность быстро увядает, лицо за годы тяжелой жизни преждевременно постарело.

- Ты хорошо выглядишь, - автоматически отвечаю я.

Ее улыбка слегка ослабевает.

- Лочен, перестань, не будь таким. Сегодня вечером мне нужна твоя помощь. Дэйв везет меня куда-то в действительно особенное место: знаешь то, которое недавно открылось на Стрэттон-Роуд напротив кинотеатра?

- Хорошо-хорошо. Все в порядке, развлекайся.

С большим усилием я убираю с лица хмурый взгляд и недовольство из голоса. В Дэйве особо нет ничего плохого. Из всей длинной череды мужчин, с которыми встречалась моя мать с тех пор, как отец бросил ее ради одной из своих коллег, Дэйв был самым приятным. Младше ее на девять лет, владелец ресторана, где она теперь работает старшей официанткой, он в настоящее время живет отдельно от своей жены. Но, как и каждое мамино увлечение, он, кажется, обладает той же странной властью над ней, как и все мужчины: способность превращать ее в хихикающую, флиртующую, заискивающую девушку, которая отчаянно тратит с трудом заработанные деньги на ненужные подарки для своих “мужчин” и облегающие, откровенные наряды для себя. Сейчас еще только пять часов, а ее лицо уже светится от предвкушения, когда она наряжается для ужина, проведя, без сомнения, последний час в беспокойствах о том, что надеть. Убирая назад свои недавно мелированные и завитые светлые волосы, теперь она экспериментирует с какой-то необычной прической и просит меня застегнуть ожерелье из фальшивых бриллиантов, подарок Дэйва, которые, как она клянется, настоящие. Ее пышная фигура едва помещается в платье, в котором даже ее шестнадцатилетнюю дочь не увидишь, и комментарии вроде “овца, одетая, как ягненок”, регулярно слышимые из соседских палисадников, эхом отзываются у меня в ушах.

Я закрываю за собой дверь в свою спальню и на несколько минут прислоняюсь к ней, наслаждаясь тем, что этот маленький кусочек мира - мой. Эта комната никогда не была спальней, лишь маленьким чуланом с голым окном, но три года назад мне удалось сюда втиснуть раскладушку, когда я понял, что совместное использование двухъярусной кровати со своими братьями и сестрами имеет серьезные недостатки. Это одно из немногих мест, где я могу побыть абсолютно один: ни учеников с понимающими глазами и фальшивыми улыбками; ни учителей, осыпающих вопросами; ни кричащих и толкающих масс людей. И все еще остается немного времени, прежде чем мама уйдет на свидание, и надо будет готовить ужин, когда начнутся споры за едой, домашняя работа и время ложиться спать.

Я бросаю на пол сумку и пиджак, скидываю ботинки и сажусь на кровать, прислонившись спиной к стене и подтянув к себе ноги. В моей обычно опрятной комнате сейчас видны все безумные признаки проспавшего: будильник-часы, брошенный на пол, не заправленная кровать, заваленный вещами стул, разбросанные по полу книги и рассыпанные из пачек на столе бумаги. Потрескавшиеся стены пусты, кроме маленького снимка, где мы стоим всемером: он сделан во время наших последних ежегодных каникул в Блэкпуле за два месяца перед тем, как ушел отец. Уилла, еще совсем маленькая, сидит у мамы на коленях, лицо Тиффина измазано шоколадным мороженым, Кит висит на лавке вверх тормашками, а Мая пытается его усадить на место. Единственно четко видимые лица у меня и отца: мы обхватили друг друга руками за плечи, широко улыбаясь в камеру. Я редко смотрю на эту фотографию, несмотря на то, что не дал маме ее сжечь. Но мне нравится, что она находится рядом: как напоминание о том, что те счастливые времена не были просто плодом моего воображения.

Мая

Ключи снова заедают в замке. Выругавшись, я своим обычным способом пинаю дверь. За то время, пока я с солнечного света раннего вечера вступаю в темный коридор, я успеваю ощутить небольшой беспорядок. Как и предполагалось, гостиная - первый намек: по ковру разбросаны шуршащие пакеты, рюкзаки, школьные учебники и заброшенная домашняя работа. Кит ест Чериос прямо из коробки, пытаясь каждое второе колечко забросить через всю комнату прямо в открытый рот Уиллы.

- Мая, Мая, смотри, что Кит умеет делать! - взволнованно кричит мне Уилла, когда я в дверном проеме сбрасываю пиджак и галстук. - Он может закинуть мне их в рот вон с того места!

Несмотря на беспорядочно разбросанные по ковру хлопья, я не могу сдержать улыбку. Моя сестра - самая чудесная в истории пятилетняя девочка. Ее щечки с ямочками, румяные от напряжения, все еще слегка окружены детской пухлостью, а лицо светится мягкой невинностью. С тех пор, как у нее выпал передний зуб, у нее появилась привычка, когда она улыбается, просовывать кончика языка через щель. Волосы длиной до талии спускаются по спине, прямые и блестящие, как золотой шелк, их цвет соответствовал цвету крошечных гвоздиков в ушах. Из-под густой челки смотрят большие глаза цвета глубокой воды с постоянно испуганным взглядом. Она переодела свою форму на цветастое розовое летнее платье, сейчас ее любимое, и теперь прыгает с ноги на ногу, восхищаясь выходками своего брата-подростка.

Я поворачиваюсь к Киту с ухмылкой.

- Похоже, у вас был очень продуктивный день. Надеюсь, вы знаете, где у нас находится пылесос.

В ответ Кит бросает горсть хлопьев в сторону Уиллы. На какое-то мгновение мне кажется, что он просто собирается меня игнорировать, но затем он заявляет:

- Мы не играем, у нас учебная стрельба. Маме все равно, она сегодня вечером снова на свидании с любовником, и к тому времени, когда вернется, она будет слишком уставшей, чтобы заметить.

Я открываю рот, чтобы возразить по поводу слов, которые он подбирает, но Уилла подначивает его, и, увидев, что он не дуется и не спорит, я решаю не вмешиваться и плюхаюсь на диван. За последние месяцы мой тринадцатилетний брат изменился: летний скачок в росте еще больше подчеркнул его уже худощавую фигуру, волосы песочного цвета были коротко подстрижены, открывая в ухе серьгу-гвоздик с ненастоящим камнем, а взгляд ореховых глаз стал тверже. Что-то в его поведении тоже поменялось. Внутри все еще ребенок, но где-то глубоко под незнакомой крутизной: изменения вокруг глаз, дерзкий подбородок, грубый безрадостный смех - все придает ему чужую колючесть. Но во время таких коротких истинных моментов, как эти, когда он просто веселится, его маска слегка сползает, и я снова вижу своего маленького братишку.

- Сегодня Лочен готовит ужин? - спрашиваю я.

- Разумеется.

- Ужин… - рука Уиллы в тревоге взлетает ко рту. - Лочи сделал последнее предупреждение.

- Он блефовал… - Кит пытается предупредить ее, но все время стремясь угодить, она уже мчится галопом по коридору на кухню. Я, зевая, выпрямляюсь на диване, а Кит начинает швыряться хлопьями прямо мне в лоб.

- Осторожнее. Это все, что у нас осталось на утро, и я не думаю, что вы будете есть это с пола. - Я встаю. - Пошли. Посмотрим, что приготовил Лочен.

- Долбаную пасту - он разве еще что-нибудь готовит? - Кит отбрасывает открытую пачку хлопьев на кресло, рассыпав половину содержимого на подушки; его хорошее настроение мгновенно улетучилось.

- Ну, может быть, ты мог бы научиться готовить. Тогда бы мы трое готовили по очереди.

Кит бросает на меня высокомерный взгляд и шагает вперед меня на кухню.

- Уйди, Тиффин. Я сказал, уйди с мячом из комнаты.

В одной руке у Лочена кипящая кастрюля, а другой он пытается вытолкать Тиффина за дверь.

- Гол! - кричит Тиффин, забивая мяч под стол. Я ловлю его, бросаю в коридор и хватаю Тиффина, когда тот пытается проскользнуть мимо меня.

- Помогите, помогите, она душит меня! - вопит он, имитируя удушье.

Я усаживаю его на стул.

- Сядь!

При виде еды он подчиняется, хватая нож и вилку и выбивая барабанную дробь по столу. Уилла смеется и поднимает свои столовые приборы, чтобы повторить за ним.

- Не вздумай… - предупреждаю я ее.

Ее улыбка исчезает, и на мгновение мне кажется, что она сейчас заплачет. Я ощущаю чувство вины. Уилла нежная и послушная, в то время как Тиффин всегда плещет энергией и озорством. В результате она все время видит, что ее брату все сходит с рук. Быстро двигаясь по кухне, я расставляю тарелки, наливаю воду и убираю продукты на свои места.

Дата добавления: 2015-09-28