Я опираюсь на толстый ствол дерева, глядя сквозь морось на безлунное небо. Я никогда в жизни не чувствовала себя так неловко. И зачем я провела весь вечер, подталкивая его на дальнейшие действия? Притворялась увлеченной его рассказами, доверяясь ему? Почему я согласилась встретиться с ним снова за десять секунд до того, как сказала ему, что мы можем быть только друзьями? Зачем я отказала парню, который, будучи таким привлекательным, оказался еще и милым? Потому что ты сошла с ума, Мая. Потому что ты сумасшедшая и глупая, а остаток своей жизни хочешь провести в качестве изгоя. Потому что ты так хотела этого, так отчаянно желала, чтобы это произошло, что, на самом деле, обманула себя, поверив, что все будет действительно хорошо. Пока не поняла, что идея поцеловать Нико, или любого другого парня, о каком только можно подумать, - совсем не то, чего ты хочешь.
Тогда это значит, что я боюсь? Боюсь физической близости? Нет. Я жажду этого, мечтаю об этом. Но для меня здесь никого нет. Никого. Любой парень, даже воображаемый, будет казаться мне не самым лучшим. Не самым лучшим по сравнению с кем? У меня даже нет образа идеального парня. Я просто знаю, что он должен существовать. Потому что у меня есть все эти ощущения: любви, тоски, желание прикоснуться, мечты о поцелуях, - но они ни на кого не направлены. Это заставляет меня хотеть в отчаянии закричать. Это заставляет меня чувствовать себя ненормальной. Но хуже то, что я чувствую себя безнадежно разочарованной. Потому что весь вечер я верила, что Нико - тот единственный. А потом, когда он попытался поцеловать меня в машине, я полностью поняла тот шокирующий факт, что это с самого начала было неправильно.
Я топаю обратно к дому. Это дурацкое платье такое короткое и тесное, что я начинаю мерзнуть. Я чувствую такую опустошенность, такое разочарование. И все же я только позволила себе разочароваться. Почему я не могу для разнообразия вести себя нормально? Почему не могу заставить себя поцеловать его? Может, это было бы не так страшно. Может, я выдержала бы это… Свет в гостиной до сих пор горит. Я смотрю на часы - без пятнадцати одиннадцать. О, пожалуйста, только не очередная ссора между Китом и Лоченом. Я отпираю дверь, но она заела. Я пинаю ее дурацкими высокими каблуками, которые, вряд ли надену снова. В доме тихо, как в огромной могиле. Я стаскиваю туфли и бреду по коридору босиком, чтобы выключить свет в гостиной. Все, что я хочу сделать - это лечь в постель и забыть об этом паршивом, само обманывающем вечере.
Фигура на краю дивана заставляет меня вздрогнуть. Лочен сидит, сгорбившись и уронив голову на руки.
- Я вернулась.
Никаких признаков подтверждения моих слов.
- Кит еще не вернулся? - с тревогой спрашиваю я, опасаясь очередной сцены.
- Он пришел около двадцати минут назад.
Лочен даже не поднимает голову. Очаровательно.
- Между прочим, у меня был отличный вечер, - мой тон едкий. Но если он чувствует к себе жалость только потому, что в одиночку уложил детей спать, то я отказываюсь доставлять ему удовольствие, сообщив о том, что мой вечер тоже был дерьмовым.
- Вы только ужинали?
Вдруг он поднимает голову и награждает меня пронзительным взглядом. Смущаясь от его внимательного осмотра моего внешнего вида, я осознаю, что моя прическа растрепалась, непокорные локоны свисают мне на лицо, влажные от стояния под мелким дождем.
- Да, - медленно отвечаю я. - А что?
- Ты ушла в семь. Сейчас почти одиннадцать.
Я не могу поверить, что это говорит Лочен.
- Ты хочешь сказать, что я должна быть дома в определенное время? - мой голос становится громче от возмущения.
- Конечно же нет, - раздраженно огрызается он. - Я просто удивлен. Четыре часа - это чертовски много для ужина.
Я закрываю за собой дверь в гостиную, когда чувствую, что у меня начинает подниматься давление.
- Он длился не четыре часа. Пока мы проехали полгорода, пока нашли место на стоянке, пока дождались столика… Мы просто говорили - много говорили. Оказывается, он очень интересный парень. Ему точно также не повезло в жизни.
Как только у меня с губ слетают эти слова, Лочен вскакивает, широкими шагами подходит к окну, затем дико начинает раскачиваться взад-вперед.
- Мне наплевать, что бедный маленький богач не получил желаемой машины на восемнадцатилетие - я наслышан об этом в Бельмонте. Чего я не могу понять, так это, почему, черт возьми, ты притворяешься, будто была на ужине, если тебя не было четыре часа!
Этого не может быть. Лочен сошел с ума. Он никогда в жизни так со мной не разговаривал. Я никогда раньше не видела его таким злым на меня.
- Хочешь сказать, что я должна отчитываться о каждом своем шаге? - Я бросаю ему вызов, у меня в недоумении расширяются глаза. - Ты действительно просишь меня рассказать тебе шаг за шагом все события сегодняшнего вечера? - мой голос продолжает повышаться.
- Нет! Я просто не хочу, чтобы мне врали! - начинает кричать Лочен.
- Что я делала или не делала на свидании - не твое собачье дело! - кричу я в ответ.
- А почему это должно быть секретом? Ты просто не можешь быть честной?
- Я и говорю правду! Мы сходили поужинать, поговорили, он отвез меня домой. Конец рассказа!
- Ты действительно думаешь, что я настолько доверчивый?
Это уже последняя капля. Скандал с Лоченом после недели игнорирования - идеальный конец вечера горьких разочарований, который, признаюсь, мог бы быть таким замечательным. Все, чего я хотела, когда пришла домой, - это забраться в постель и попытаться выбросить из головы все упущенные возможности. А вместо этого меня подвергают обвинениям.
Я начинаю пятиться к двери, поднимаю руки, как бы сдаваясь.
- Лочен, я не знаю, в чем твоя чертова проблема, но ты полный ублюдок. Что с тобой случилось? Я пришла, ожидая, что ты спросишь меня, хорошо ли я провела время, но вместо этого ты допрашиваешь меня, а потом обвиняешь во лжи! Даже если что-то и случилось на этом свидании, с чего ты вообще взял, что я захочу тебе рассказать?
Я разворачиваюсь к двери.
- Значит, ты спала с ним, - решительно говорит он. - Какая мать - такая и дочь.
Его слова рассекают воздух между нами. Моя рука замирает на холодном металле ручки. Медленно, болезненно я оборачиваюсь.
- Что? - слово срывается с губ маленьким дуновением воздуха, едва громче, чем шепот.
Время, кажется, остановилось. Он стоит передо мной в зеленой футболке и потертых джинсах, сжимая пальцы одной руки ладонью другой, спиной к огромной части ночи. Я оказываюсь перед незнакомцем. На его лице любопытный болезненный взгляд, как будто он плакал, но огонь в его глазах жжет мне лицо. Какой я была глупой, обманывая себя, что знаю его так хорошо. Он и до сих пор мой брат, но впервые мне кажется незнакомцем.
- Я не могу поверить, что ты это сказал, - мой голос, дрожащий в недоумении, исходит от существа, которое я едва узнаю: разбитого, травмированного без возможности восстановления. - Я всегда думала, что ты единственный, - вдох, - единственный человек, который никогда не причинит мне боль.
Ему, кажется, больно, его лицо отражает боль и недоверие, которые я испытываю.
- Мая, я нехорошо себя чувствую - это было непростительно. Я больше не знаю, что говорю, - его голос дрожит, он такой же потрясенный, как и мой. Прижимая руки к лицу, он отворачивается от меня, расхаживая по комнате, задыхаясь, его глаза наполнены диким, почти маниакальным взглядом.
- Мне просто нужно знать - пожалуйста, пойми - я должен знать, иначе я сойду с ума! - он крепко сжимает глаза и прерывисто вдыхает.
- Ничего не было! - я кричу, и мой гнев внезапно сменяется страхом. - Ничего не было. Почему ты мне не веришь? - Я хватаю его за плечи. - Ничего не было, Лочи! Ничего не было, ничего, ничего, ничего! - Я практически ору, но мне все равно. Я не понимаю, что с ним происходит. Что происходит со мной.
- Но он поцеловал тебя, - его голос пустой, лишенный всяких эмоций.
Отстраняясь от меня, он садится на корточки. - Он целовал тебя, Мая, он тебя целовал. - Его глаза полуприкрыты, лицо бесстрастное, как будто он истощен так, что нет сил реагировать.
- Он не целовал меня! - я кричу, схватив его за руки и пытаясь встряской привести в чувства. - Ладно, он пытался, но я ему не позволила! Знаешь, почему? Ты хочешь знать, почему? Ты действительно хочешь знать, почему? - Все еще сжимая его обеими руками, я подаюсь вперед, задыхаясь, когда слезы, горячие и тяжелые, стекают по моим щекам. - Вот почему… - рыдая, я целую Лочена в щеку. - Вот почему… - С приглушенным стоном я целую Лочена в уголок его рта. - Вот почему!.. - Закрыв глаза, я целую его в губы.
Я падаю, но знаю, что со мной все в порядке, потому что я с ним, с Лочи. Мои руки на его пылающих щеках, в его влажных волосах, на его теплой шее. Сейчас он целует меня в ответ, со странными тихими звуками, предполагающими, что он тоже плачет, целует меня так сильно, что содрогается, крепко хватая меня за руки и прижимая к себе. Я пробую на вкус его губы, язык, острые края передних зубов, мягкое тепло его рта. Я оказываюсь верхом на его коленях, желая стать еще ближе, желая раствориться в нем, смешать свое тело с его телом. Мы на миг отрываемся, чтобы вдохнуть, и я ловлю взгляд на его лице. Его глаза наполняются слезами. Он издает прерывистый звук; мы целуемся дольше, мягче и нежнее, а затем снова жестче и сильнее, его руки хватаются за лямки моего платья, скручивая их, сжимая ткань в кулаках, как будто борясь с болью. И я знаю, что он чувствует - это так до боли хорошо. Мне кажется, что я умру от счастья. Мне кажется, что я умру от боли. Время остановилось; время летит. У Лочена губы грубые, гладкие, жесткие, но нежные. Его пальцы сильные: я чувствую их на волосах, шее, руках и спине. И я не хочу, чтобы он меня отпускал.
Над нами разрывается звук, подобно удару грома; наши тела одновременно отталкиваются, и мы вдруг больше не целуемся, хотя я цепляюсь за воротник его футболки, а его руки крепко и сильно обнимают меня. Слышен звук сливаемой воды в туалете, затем знакомый скрип лестницы Кита. Ни один из нас не в состоянии двинуться, хотя в наступившей тишине ясно, что Кит вернулся в постель. Моя голова лежит у Лочена на груди, я слышу громкие звуки его сердца: очень громкие, очень быстрые, очень сильные. Я также слышу его дыхание - острые зазубренные шипы пронзают застывший воздух.
Он первым нарушает молчание:
- Мая, что, черт возьми, мы делаем? - хотя его голос не громче шепота, слышно, что он готов опять расплакаться. - Я не понимаю, почему… черт, почему это происходит с нами?
Я закрываю глаза и прижимаюсь к нему, поглаживая кончиками пальцев его обнаженную руку.
- Все что я знаю сейчас - это то, что я люблю тебя, - в тихом отчаянии говорю я, слова льются сами собой. - Я люблю тебя намного больше, чем просто брата. Я… я люблю тебя… во всех смыслах.
- Я чувствую то же самое … - его голос потрясенный и болезненный. - Это… это чувство такое большое, что иногда я думаю, будто оно поглотит меня. Оно такое сильное, что я чувствую, будто оно может меня убить. Оно продолжает расти, и я не могу… я не знаю, что сделать, чтобы остановить его. Но… но мы не должны этого делать - вот так любить друг друга! - его голос срывается.
- Я знаю это, понимаешь? Я не тупая!
Внезапно я злюсь, потому что не хочу этого слышать. Я закрываю глаза, потому что просто не могу сейчас думать об этом. Я не могу позволить себе думать о том, что это значит. Я не буду думать о том, как это называется. Я отказываюсь позволить ярлыкам внешнего мира испортить мне самый счастливый день в моей жизни. День, когда я поцеловала мальчика, о котором всегда мечтала, но никогда не позволяла себе увидеть. День, когда я, наконец, перестала лгать себе самой, притворяться, что испытывала к нему одну любовь, когда в действительности это были все виды возможной любви. День, когда мы, наконец, оказались свободны от наших ограничений и дали волю чувствам, которые так долго отрицали просто потому, что мы оказались братом и сестрой.
- Мы… о, Боже… мы сделали ужасную вещь, - голос Лочена дрожит, хрипит и задыхается от ужаса. - Я… я сделал ужасную вещь с тобой!
Я вытираю щеки и поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него.
- Мы не сделали ничего плохого! Как можно такую любовь называть ужасной, если мы никому не причиняем боли?
Он смотрит на меня, в слабом свете его глаза блестят.
- Я не знаю, - шепчет он. - Как что-то настолько неправильное может казаться таким хорошим?
Лочен
Я говорю Мае, что ей нужно поспать, но знаю, что сам не смогу - я слишком боюсь подняться наверх и сидеть на кровати, сходя с ума в этой крошечной комнате, наедине со своими ужасающими мыслями. Она говорит, что хочет остаться со мной: она боится, что если уйдет, то я исчезну. Ей не нужно объяснять - я чувствую то же самое: страх, что если мы расстанемся сейчас, то эта невероятная ночь просто исчезнет, испарится, как сон, и мы проснемся утром снова каждый в своем теле, снова в обычной жизни. Однако здесь, на диване, обнимая ее, свернувшуюся калачиком возле меня, положившую голову мне на грудь, я все еще напуган - напуган больше, чем когда-либо. То, что только что случилось, было невероятно, но как-то совершенно естественно, будто в глубине души я всегда знал, что этот момент настанет, хотя ни разу не позволял себе думать о нем, как-либо представлять его. Сейчас, когда это время наступило, я могу думать только о Мае, сидящей около меня, чувствуя ее теплое дыхание на своей руке.
Такое ощущение, словно огромная стена мешает мне перейти на другую сторону, выйти моему сознанию во внешний мир - мир, существующий помимо нас двоих. Срабатывает естественный защитный клапан, мешая мне даже обдумать результаты того, что только что произошло, удерживая меня в безопасности, по меньшей мере, на мгновение от того ужаса, что я совершил. Будто мой разум знает, что пока не может отправиться туда, что прямо сейчас я недостаточно силен, чтобы справиться с последствиями этих огромных чувств, этих важных действий. Но страх остается - страх, что при холодном свете дня мы будем вынуждены смириться с тем, что это была просто ужасная ошибка, страх, что у нас не будет выбора, кроме как похоронить эту ночь, будто ее никогда и не было. Постыдный секрет, хранимый нами всю оставшуюся жизнь, пока хрупкий от времени он не превратится в пыль - слабое, далекое воспоминание, как порошок крыльев мотылька на оконном стекле, призрак чего-то, что, возможно, никогда не происходило, а существовало исключительно в нашем воображении.
Я не могу вынести мысли, что это был лишь один миг, который, не успев даже начаться, уже уходит в прошлое. Я должен держаться за него изо всех сил. Я не могу позволить Мае ускользнуть, потому что впервые в жизни моя любовь к ней кажется цельной, и все, что привело нас к этому моменту, внезапно обретает значение, будто так и было задумано. Но когда я опускаю взгляд на ее сонное личико: покрытые веснушками скулы, белую кожу, темные завитки ее ресниц, я чувствую огромную боль, похожую на острую ностальгию - тоску по тому, чего у меня никогда не будет. Чувствуя мой взгляд, она поднимает глаза и улыбается, но это грустная улыбка, как будто она тоже знает, насколько ненадежна наша новая любовь, насколько она опасно угрожающа для внешнего мира. Боль внутри меня разгорается, и я могу лишь думать о том, каково это целовать ее, как краток был тот миг и как отчаянно я хочу еще раз пережить его.
Она продолжает смотреть на меня с той легкой задумчивой улыбкой, будто ожидая, будто она знает. Мое лицо горит, сердце бешено колотится, дыхание становится учащенным, и она тоже это замечает. Приподняв голову с моей груди, она спрашивает:
- Хочешь поцеловать меня еще раз?
Я безмолвно киваю головой, сердце стучит сильнее.
Она выжидающе, с надеждой смотрит на меня.
- Тогда чего ты ждешь?
Я закрываю глаза, дыша с трудом, грудь заполняет крепкое чувство отчаяния.
- Я не… Я не думаю, что смогу.
- Почему нет?
- Потому что я беспокоюсь… Мая, что, если мы не сможем остановиться?
- Мы не должны…
Я глубоко дышу и отворачиваюсь, воздух вокруг меня горит от жара.
- Даже не думай так!
Выражение ее лица становится спокойным, она проводит пальцами вверх и вниз по внутренней стороне моей руки, ее глаза полны тяжелой печали. Ее прикосновение также наполняет меня тоской. Я никогда не думал, что простое прикосновение руки может так много передать.
- Хорошо, Лочи, мы остановимся.
- Ты должна остановить меня. Обещай мне.
- Я обещаю.
Она касается моей щеки, поворачивая к себе. Я беру ее лицо в свои ладони и начинаю целовать, сначала нежно. И в этот момент вся боль, беспокойство, одиночество и страх начинают испаряться до тех пор, пока я могу думать лишь о вкусе ее губ, тепле ее языка, запахе ее кожи, ее прикосновении, ее ласках. А потом я изо всех сил стараюсь сохранить спокойствие, а ее руки прижимаются к моему лицу, ее дыхание у моей щеки горячее и частое, губы теплые и влажные. Мои руки хотят касаться ее везде, но я не могу, не могу, и мы целуемся так сильно, что больно - больно от того, что я не могу сделать больше, что, как бы сильно я ее не целовал, я не могу… Я не могу…
- Лочи…
Мне плевать на обещание. Я даже не помню, почему это предложил. Меня ничто не беспокоит… ничто, кроме…
- Полегче, Лочи…
Я снова прижимаюсь к ее губам, крепко удерживая ее, чтобы она перестала отодвигаться.
- Лочи, остановись.
На этот раз она отталкивает меня и отодвигается, держа меня на расстоянии вытянутой руки, ее пальцы впиваются мне в плечи. У нее красные губы - она выглядит взволнованной, обезумевшей и совершенной.
Я дышу слишком часто. Даже больше.
- Ты мне обещал.
Она выглядит расстроенной.
- Да, я знаю!
Вскочив, я начинаю ходить по комнате. Как бы мне хотелось, чтобы здесь был бассейн с ледяной водой, чтобы нырнуть в него.
- Ты в порядке?
Нет, не в порядке. Я никогда не испытывал ничего подобного, и это пугает меня. Кажется, что тело берет надо мною власть. Я так возбужден, что едва могу думать. Мне нужно успокоиться. Я должен взять себя в руки. Я не могу позволить этому произойти. Я часто провожу руками по волосам, и воздух шумно выходит из моих легких.
- Прости меня. Я должна была сказать это раньше.
- Нет! - Я разворачиваюсь. - Ради Бога, это не твоя вина!
- Ну, хорошо-хорошо! Почему ты сердишься?
- Я не сержусь! Я просто… - Я останавливаюсь и прижимаюсь лбом к стене, борясь с желанием биться об нее головой. - Господи, что же нам делать?
- Никто не должен узнать, - тихо говорит она, покусывая кончик пальца.
- Нет! - кричу я.
Умчавшись на кухню, я с яростью обыскиваю морозилку в поисках кубиков льда для холодных напитков. Горячая кислота простреливает по моим венам, а сердце так сильно колотится в груди, что я слышу его. Это не столько физическая неудовлетворенность, сколько невозможность всей нашей ситуации, ужас того, во что мы втянули друг друга, отчаяние от знания того, что я никогда не смогу любить Маю так, как хочу.
- Лочи, ради Бога, успокойся.
Ее ладонь касается моей руки, когда я пытаюсь закрыть ящик морозилки.
Я отмахиваюсь.
- Не надо!
Она отступает назад.
- Знаешь, что мы тут делаем? Ты вообще имеешь представление? Знаешь, как это называется?
Я хлопаю дверцей морозилки и обхожу стол с другой стороны.
- Что на тебя нашло? - выдыхает она. - Почему ты вдруг нападаешь на меня?
Я резко останавливаюсь и смотрю на нее.
- Мы не можем этого делать, - выпаливаю я, ошеломленный внезапным пониманием. - Мы не можем. Если мы начнем, то как остановимся? Как мы вообще сможем сохранять это в тайне ото всех всю оставшуюся жизнь? У нас не будет жизни - мы окажемся в ловушке, скрываясь, все время притворяясь…
Она смотрит прямо на меня, ее голубые глаза расширены от потрясения.
- Дети… - тихо говорит она, к ней приходит новое осознание. - Дети - если хоть один человек узнает, их заберут!
- Да.
- Значит, мы не можем делать этого? Правда, не можем? - это звучит как вопрос, но по страданию на ее лице я вижу, что она уже знает ответ.
Медленно качая головой, я сильно сглатываю и отворачиваюсь к кухонному окну, чтобы спрятать навернувшиеся на глаза слезы. Небо будто в огне - ночь уже закончилась.
Мая
Я устала. Так ужасно устала. Это давит на меня как невидимая сила, уничтожая все здравые мысли, все остальные чувства. Я устала существовать каждый день, нося маску, притворяясь, что все в порядке. Пытаясь разобраться в том, что говорят другие, пытаясь сосредоточиться на уроках, пытаясь казаться нормальной перед Китом, Тиффином и Уиллой. Я устала проводить каждую минуту, каждый час, каждый день, борясь со слезами, часто сглатывая в попытке унять постоянную боль в горле. Даже ночью, когда я лежу, обнимая подушку, глядя сквозь открытые занавески, то не позволяю себе сдаваться, иначе я сломаюсь, рассыплюсь на тысячи кусочков, как разбитое стекло. Люди постоянно спрашивают меня, в чем дело, и от этого мне хочется кричать. Френси думает, что это потому, что Нико бросил меня, и я ей позволяю так думать - это проще, чем придумывать новую ложь. Пару раз во время перерыва Нико пытается заговорить со мной, но я даю понять, что не в настроении для разговора. Видно, что ему обидно, но мне все равно. Если бы не ты… думаю я. Если бы не то свидание…
Но как я могу винить Нико за то, что он заставил меня понять - я влюбилась в своего брата? Чувство находилось там годами, поднимаясь все ближе и ближе к поверхности с каждым днем; это было лишь вопросом времени, когда оно прорвется сквозь нашу хрупкую сеть отрицания, заставив нас противостоять правде и признать, кто мы есть - два человека, которые любят друг друга, любят так, что никто другой не может понять. Действительно ли я жалею об этой ночи? Тот единственный миг радости между сомнениями - некоторые люди никогда не испытывают ничего подобного и за всю жизнь. Но минус в том, что вкус чистого счастья - как наркотик, проблеск рая, он заставляет вас желать больше. И после этого момента ничего уже не может быть как раньше. По сравнению с этим все становится серым. Мир становится пресным и пустым, ничего больше не имеет смысла. Ходить в школу - зачем? Сдать экзамены, получить хорошие оценки, поступить в университет, встретить новых людей, найти работу, двигаться дальше? Как я смогу жить отдельно от Лочена? Буду видеться с ним только пару раз в год, как мама и дядя Райан? Они росли вместе, они тоже были близки. Но потом он женился и переехал в Глазго. Так что у мамы и дяди Райана общего сейчас? Разделенные чем-то большим, чем расстояние и образ жизни, даже их воспоминания о совместном детстве исчезли из их памяти. То же самое случится со мной и Лоченом? И даже если мы оба останемся в Лондоне, когда он найдет девушку, когда я найду парня, как мы это выдержим? Как мы сможем смотреть друг на друга, живя отдельно, зная, как все могло бы быть?
Я пытаюсь избавиться от боли, думая об альтернативах. Иметь физические отношения с братом? Никто так не делает, это отвратительно. То же самое, если бы Кит был моим парнем. Я содрогаюсь. Я люблю Кита, но сама идея того, чтобы целовать его, отвратительна. Это не будет ужасно, а будет омерзительно - даже если мысль о том, что он целуется и обнимается с той худой американской девчонкой, с которой все время гуляет, довольна плоха. Я не хочу знать, чем он занимается со своей так называемой девушкой. Когда он станет старше, я надеюсь, что он встретит кого-то, влюбится, женится, но я никогда не захочу думать об интимных подробностях, физической стороне вещей. Это его дело. Тогда почему? Почему с Лоченом все по-другому? Но ответ настолько прост: потому что Лочен никогда не ощущался как брат. Ни как надоедливый младший, ни как любящий командовать старший. Мы с ним всегда были на равных. С тех пор, как мы были детьми, мы были лучшими друзьями. Всю жизнь нас связывали узы, крепче простой дружбы. Вместе мы воспитывали Кита, Тиффина и Уиллу. Мы вместе плакали и утешали друг друга. Мы видели друг друга в самом ранимом состоянии. Мы разделяли бремя, непонятное внешнему миру. Мы были там друг для друга: как друзья, как партнеры. Мы всегда любили друг друга, а теперь мы также хотим любить друг друга в физическом плане.
Я хочу все это объяснить ему, но знаю, что не могу. Я знаю, что, каковы бы ни были причины наших отношений, как бы сильно я ни пыталась оправдать их, это ничего не меняет: Лочен не может быть моим парнем. Из миллионов людей, населяющих эту планету, он относится к тем нескольким, с кем я никогда не смогу быть. И я должна это принять, даже если это медленно, как кислота на металле, разъедает меня изнутри.
Время идет, серое, холодное, безжалостное. Дома все следует своим чередом, снова и снова. Осень сменяется зимой, дни становятся заметно короче. Лочен ведет себя так, будто той ночи никогда и не было. Мы оба так себя ведем. А что нам еще остается? Мы разговариваем об обычных вещах, но наши взгляды редко встречаются, а когда это происходит, то это всего лишь одна или две секунды, прежде чем они нервно разбегаются в стороны. Но я задаюсь вопросом, о чем он думает. Я предполагаю, что, видя, насколько это неправильно, он выкинул все это из головы. Но, в любом случае, у него хватает мыслей. Его учительница по английскому все еще пытается сама заставить его говорить перед классом, и я знаю, что он боится ее уроков. Мамино поведение становится все более непредсказуемым - она все больше и больше времени проводит с Дэйвом и редко приходит домой трезвая. Время от времени она уходит в загул по магазинам и возвращается из-за возникающего чувства вины с подарками для каждого: хрупкими игрушками, которые ломаются за несколько дней; компьютерными играми, чтобы приклеить к монитору Кита; сладостями, которые снова сделают Тиффина неуправляемым. Я смотрю на это все, как с очень большого расстояния, не в состоянии больше ни с чем связываться. Напряженный Лочен с бледным лицом пытается сохранить своего рода порядок в доме, но я чувствую, что он слишком близок к критическому состоянию, и я не способна ему помочь.
Сидя за кухонным столом напротив него, наблюдая за тем, как он помогает Уилле с домашней работой, я охвачена его ужасной болью, этим глубоким чувством потери. Размешивая свой давно остывший чай, я наблюдаю за его знакомыми повадками: то, как он каждые несколько минут сдувает волосы с глаз, кусает нижнюю губу каждый раз, когда чувствует напряжение. Я смотрю на его руки с обкусанными ногтями, лежащие на столе, на его губы, которые когда-то касались моих - сейчас обветрены и кровоточат. Боль, которую я ощущаю, глядя на него, больше, чем я могу вынести, но я заставляю себя смотреть, впитывать из него в себя, как можно больше, пытаться снова пережить, по крайней мере, в голове все то, что я потеряла.
- Мальчик входит в п-е-щ-е-р-у, - Уилла произносит каждую букву. Стоя на коленях на кухонном стуле, она показывает на каждую букву по порядку, ее густые золотистые волосы закрывают лицо, их кончики скребут по странице книги слабым шуршащим звуком.
- Какое получается слово? - подсказывает ей Лочен.
Уилла рассматривает картинку.
- Камень? - оптимистично говорит она, глядя на Лочена своими большими голубыми глазами, полными надежды.
- Нет. Посмотри на слово “п-е-щ-е-р-у”. Сложи звуки вместе и произнеси их быстро. Какое получается слово?
- Пищер? - Она беспокойна и невнимательна, так как ей отчаянно хочется пойти поиграть, но, тем не менее, довольна уделяемому вниманию.
- Почти, но в середине буква “е” и на конце еще “у”. Как мы называем эти буквы?
- Прописные?
Лочен высовывает язык, нетерпеливо потирая им губу.
- Послушай, это прописные буквы.
Он перелистывает учебник в поисках букв, но не находит и сам записывает их на клочке использованной салфетки.
- Фу-у. Тиффин сморкался в нее.
- Уилла, ты смотришь? Это прописные “е” и “у”.
- Сопливые прописные “е” и “у”.
Уилла начинает смеяться, она ловит мой взгляд, и я чувствую, что тоже начинаю улыбаться.
- Уилла, это очень важно. Это легкое слово, я знаю, что ты можешь прочитать его, если постараешься. Это волшебные “е” и “у”. А что волшебные буквы делают?
Она сильно хмурится и снова склоняется над книгой, сосредоточенно высунув язык и согнув его над губой, ее волосы частично прикрывают страницу.
- Они заставляют гласные называть свое имя! - внезапно выкрикивает она, торжествующе вскидывая в воздух свой маленький кулачок.
- Хорошо. И где же здесь гласные?
- Хм… - Так же нахмурившись и высунув язык, она возвращается к странице. - Хм… - еще раз произносит она, стараясь оттянуть время. - “Е” и “у”?
- Хорошая девочка. Итак, волшебные буквы превращаются в звуки…
- “И”, “е” и “у”.
- Да. Поэтому попробуй снова прочитать слово.
- “Пе-ще-ру”. Пещеру! Мальчик вошел в пещеру! Смотри, Лочи, я прочитала его!
- Умница! Видишь, я знал, что ты сможешь!
Он улыбается, но в его глазах что-то еще. Грусть, которая никогда не исчезает.
Уилла заканчивает читать книгу и присоединяется к Тиффину перед телевизором. Я делаю вид, что потягиваю чай, наблюдая за Лоченом поверх кружки. Слишком уставший, чтобы двигаться, он снова садится, прихрамывая. Клочки бумаги, разбросанные книги, школьные письма и портфель Уиллы лежат перед ним. Между нами растягивается долгое молчание, как натянутая резинка.
- Ты в порядке? - в конце концов, спрашиваю я его.
Он криво улыбается и, кажется, колеблется, глядя вниз на заваленный стол.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |