Не раздумывая, Драко вылетел из спальни мальчиков и быстро пошел, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег. К счастью, никого поблизости не было, и он смог незамеченным проникнуть в Выручай-комнату. Зажав в кулаке пергамент, он вытянул руку над Чашей. Конечно, была вероятность того, что на этот раз судьба сыграет с ним злую шутку и вместо той девочки в комнату для свиданий придет другая. Но если был хоть какой-то шанс вновь встретить ту, что подарила ему свою первую ночь, он должен воспользоваться им. Он не сможет и дальше жить, изводя себя догадками. Решившись, Драко разжал кулак, и пергамент упал в Чашу. Над магическим артефактом поднялся синеватый дым, указывающий, что заявка принята. Он сделал свой ход, теперь оставалось самое простое и в то же время самое сложное – ждать ответного хода судьбы.
Пришедшая ночь не принесла желаемого спасения. Уставшая, вымотанная бессонницей прошлой ночи Гермиона погрузилась в царство Морфея сразу же, как только забралась на кровать. Но кроме древнегреческого бога сна ее принял в свои объятия еще один мужчина, тот, с кем она была вчера. И его прикосновения, его поцелуи казались такими реальными. Он ласкал ее, заставляя молить о большем, а затем вновь и вновь овладевал ею, принося неземное блаженство.
Гермиона проснулась, едва сдержав стон.
Ее душу словно раздирали на части. С одной стороны, девушка чувствовала себя виноватой и стыдилась своих желаний. С другой стороны, ей страстно хотелось вновь почувствовать его объятия, его едва прорвавшуюся наружу нежность, хотелось знать, что она так же нужна ему, как и он нужен ей, пусть даже это всего лишь похоть толкает их навстречу друг другу. Пусть это будет недолго, но ей надо почувствовать себя нужной и желанной. Утонуть, раствориться в другом человеке, подарить ему частичку своего тепла, которое не грело ее саму, но было способно принести успокоение ему. Да, она знала, чувствовала, что ему было хорошо с ней. Хорошо не только физически. Гермиона понимала, что дала этому человеку нечто большее, чем простое удовлетворение, она подарила ему то спокойствие, то утешение, что искала сама в его объятиях. И было невыносимо осознавать, что так просто и легко, отдавшись кому-то, можно получить то, чего она была лишена долгие месяцы: заботу, нежность, понимание, утешение. От этого пустота, пожиравшая ее изнутри, казалась еще страшнее.
Вот оно — счастье, только руку протяни. Слишком велик был соблазн вновь четким разборчивым почерком вывести свое имя на пергаменте и, прокравшись незамеченной в Выручай-комнату, дрожащей рукой опустить свиток в Чашу.
Стараясь не задумываться над тем, что делает, Гермиона схватила письменные принадлежности.
Вновь наступило утро. На этот раз оно было наполнено ожиданием и предвкушением. Быстро собравшись, Драко одним из первых пришел в Большой зал. Он съел свой завтрак, не чувствуя вкуса, сердце бешено стучало, с каждым ударом приближался тот миг, когда вновь решится его судьба. И вот перед ним чашка кофе. Драко затаил дыхание. Пар медленно клубился над ароматным напитком, сгущаясь, оформляясь в руну. Юноша закрыл глаза и невольно улыбнулся. Возможно, сегодня вечером он наконец-то избавится от навязчивых мыслей о той девушке.
Гермиона приняла душ и теперь выбирала одежду для встречи с незнакомцем. Девушка перебрала все вещи, но потом решила остановиться на школьной форме. Так она не вызовет подозрений у однокурсников, никому в голову не придет, что она идет на свидание в таком виде.
Гермиона открыла ящик с нижним бельем и достала новый кружевной комплект, который мама подарила ей на восемнадцатилетие. Не слишком откровенное белье из коричневого кружева с желтыми лентами. Девушка уже собралась его надеть, как вдруг отшвырнула белье в сторону, выругавшись сквозь зубы. Как будто он сможет увидеть ее в этом! Как будто ему было дело до того, как она выглядит! Она прихорашивалась, словно собиралась на встречу к любимому, хотя на самом деле намеревалась откровенно предложить себя совершенно незнакомому человеку, как последняя шлюха. Гермиона ненавидела себя за то, что вчера не сдержалась и вновь пошла на поводу у своих желаний. Своих низменных, мерзких, пошлых желаний. Она презирала себя за то, что собиралась принять вызов судьбы. Ругая и обзывая себя, Гермиона быстро одевалась.
Драко поглядел на часы. Пора. Он лениво потянулся и, сев на кровати, позвал:
- Забини!
- Чего тебе? – вяло поинтересовался чернокожий слизеринец, не отрываясь от чтения.
- У тебя есть Синее зелье?
Вообще-то оно называлось по-другому: «Контрацептивное зелье для мужчин», но из-за насыщенного синего цвета, да и в целях конспирации, слизеринцы именовали его «Синим». Зелье было очень дорогим. На его приготовление шли редкие ингредиенты и требовалось около трех месяцев, чтобы зелье вызрело и набрало силу. Но цель оправдывала средства. Всего одна доза гарантировала спокойствие на целый месяц.
- Допустим… — Забини явно заинтересовался, хотя и не подавал виду.
- Дай один флакон.
Слизеринец отложил книгу и призвал зелье. Пузырек мягко коснулся ладони. Блейз протянул его Малфою.
– Будешь должен.
Драко кивнул и, взяв зелье, собрался уходить. В дверях его окликнул Забини:
- Малфой!
Драко обернулся. Забини пристально смотрел на него:
- Кто она?
- Не знаю, — Драко постарался, чтобы голос звучал как можно безразличнее. – Я всегда пользуюсь зельем. Не хочу проблем.
Забини кивнул и вновь уткнулся в книгу. Драко понимал, что Блейз вряд ли поверил ему, но он не мог признаться даже самому себе в том, что заботится о той наивной девочке. Она так неопытна, что вряд ли сообразит принять контрацептивное зелье. Кроме того, последний поход в Хогсмид был больше месяца назад, поэтому при всем желании достать подобные зелья в Хогвартсе было проблематично.
Драко шел пустыми коридорами Хогвартса, постоянно прислушиваясь к эху собственных шагов, желая убедиться, что останется незамеченным. Дойдя до заветной двери, он остановился. Возможно, в темноте комнаты его ждала совершенно другая девушка. Но был маленький шанс, что там находится та, что занимала его мысли последние два дня, та, которой, как он в глубине души надеялся, был нужен не только секс, но и нечто большее, ведь она не просто отдалась ему, она подарила ему то, что не получит уже никто другой. Драко, не раздумывая больше ни минуты, решительно открыл дверь.
Девушка уже ждала его, как и в прошлый раз, она пришла первая.
- Иди сюда, — ее тихий робкий шепот звал его из глубины комнаты.
Он медленно двинулся вперед, выставив перед собой руки, как тогда. Едва он коснулся ее ищущей ладошки, как сразу понял, что это была та самая девочка. Их пальцы переплелись, и он потянул девушку к себе, ловя губами ее губы.
Она ответила на поцелуй. Робко, изучающе дотронулась до его плеч, погладила по спине и сомкнула руки вокруг его талии. Он провел ладонью по ее груди, не отрываясь от сладких губ, скользя языком в ее рот. Поцелуй затягивал в водоворот эмоций, распалял, заставляя желать большего. Оторвавшись друг от друга, они скинули мантии и вновь сплелись в объятиях. На этот раз ласки стали более откровенными и смелыми, а поцелуи страстными.
Задыхаясь от недостатка воздуха и нахлынувших ощущений, они непослушными пальцами расстегивали друг на друге рубашки. Но вот с борьбой с пуговицами покончено, и его руки оказались на ее горячей коже. Стон слетел с его губ, когда он обнаружил отсутствие белья под ее блузкой. Юноша накрыл рукой ее грудь, такую маленькую, что легко помещалась в ладошке, и теперь уже девушка не смогла сдержать стона наслаждения. С сожалением оторвавшись от ее сладких губ, он целовал ее шею, плечи, медленно спускаясь к груди. Девушка напряглась в предвкушении и выгнулась дугой, когда его язык коснулся сначала одного соска, а затем другого. Юноша продолжал целовать и дразнить ее грудь, в то время как его рука заскользила вверх по бедрам девушки, приподнимая юбку.
- Мерлин… — сорвалось с его губ, когда он обнаружил, что трусики она тоже оставила в своей спальне. Не в силах побороть искушение, он легонько толкнул ее. Девушка легла на спину, развела колени, словно приглашая, и потянула его на себя. Юношу не надо было просить дважды. Яростно, требовательно целуя ее в губы, он коснулся ее между ног. Влажная, горячая. Ждущая-жаждущая его. От предвкушения грядущей близости он застонал. Она тоже не смогла сдержать стона от его уверенных ласк, когда его пальцы заскользили вдоль нежных складочек, едва касаясь ее. Так дерзко дразняще. Девушка сжала ноги, пытаясь зажать его ладонь между бедер, чтобы он наконец-то по-настоящему коснулся ее. Но юноша убрал руку, заглушая поцелуем стон, полный разочарования. В четыре руки они сражались с молнией на его брюках. Наконец он обнажен. И вновь стоны страсти утонули в поцелуях, когда ее ладошки неуверенно коснулись его возбужденной плоти. Она вздрогнула, обхватив его рукой.
- Не бойся. Все будет хорошо, — хрипло прошептал он, неожиданно почувствовав ее смятение. Девушка подалась назад, увлекая юношу за собой. Он перенес вес тела на одну руку и на секунду замер, припав к ее губам, а затем решительно скользнул внутрь нее. Она резко втянула в себя воздух и, крепко обхватив его ногами, попросила:
- Не двигайся.
Он замер, нависая над ней, прислонившись лбом к ее лбу. Она наслаждалась потрясающим ощущением совершенной полноты жизни, пытаясь запомнить его, сохранить в памяти навсегда, а он утопал в нежности, захлестнувшей его. Казалось, прошла вечность, наполненная стуком сердец и тяжелым дыханием, вечность, прожитая в единении тел, в единении душ.
- Давай, – наконец прошептала она.
И начался первобытный танец страсти, вечный и неизменный, как сама жизнь. С каждым движением они приближались к блаженству. Они приближались к ожидающей за дверью пустоте. Последний стон, сладостная агония тел. Он упал на нее, обнимая, целуя, шепча какие-то глупые нежности. Девушка обвила его руками и погладила по голове, путаясь пальцами в шелковистых волосах. Отдав всю себя, она чувствовала себя бесконечно счастливой, получив взамен так много и одновременно так мало: наслаждение, ласку, ощущение того, что она — единственная в мире, кто может подарить ему успокоение.
- Спасибо, — шепот тихий, прерывистый. Дыхание никак не желало восстанавливаться.
Он скатился с нее и лег рядом. Ощущение спокойствия и единения. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что это был самый правильный, самый стоящий поступок в его жизни. В голове вертелись сотни глупых вопросов от банального «Как тебя зовут?» до сопливо-романтического «Ты любишь смотреть на звезды?». Но их не суждено было задать. Подчиняясь негласным правилам, она начала на ощупь искать одежду и одеваться.
Он хотел попросить ее остаться, но знал, что она все равно уйдет, поэтому молчал. Молчал до боли стиснув зубы.
Она хотела остаться, но знала, что не может, поэтому продолжала одеваться, прикусив губу. Ощущение металлического привкуса крови во рту заставило вспомнить о войне, о последней битве, когда приторный аромат смерти витал над Хогвартсом. И вновь внутри взорвалась пустота.
Он обнял ее, чтобы поцеловать в последний раз. Прикоснувшись губами к его губам, она выскользнула из кольца крепких мужских рук и выбежала из комнаты.
Не оглядываясь, Гермиона спешила в Гриффиндорскую башню.
Через пять минут после ее ухода Драко покинул комнату для свиданий и медленно побрел в Подземелья.
Глава 3. Светлый праздник Рождество
Я не знаю, я не знаю,
Как вернуть эту боль.
Мне живая нужна, живая,
Ножевая любовь.
И играя, с тобой играя,
Её я вижу черты.
Она похожа на тебя,
Она похожа на тебя,
Любовь так похожа на тебя.
Но не ты…
Кирилл Комаров «Ножевая любовь»
Драко проснулся раньше, чем прозвенел будильник, что было ему не свойственно. Когда в слизеринской спальне раздались недовольные голоса Блейза и Нотта, требующих, чтобы Кребб как можно скорее вырубил свой будильник, Драко уже был в душе. Выходя из ванной комнаты, он в дверях столкнулся с Блейзом Забини, который, перекинув полотенце через плечо, стоял, облокотившись о косяк.
Драко кивнул однокурснику и направился к своей кровати.
- Малфой! — окликнул его Забини. — Ты нормально себя чувствуешь?
- С каких это пор тебя волнует мое здоровье? – ехидно отозвался слизеринец.
- С тех пор, как ты вместо того, чтобы с вялым видом плестись в душ, как будто тебя туда под Империо загоняют, вскакиваешь раньше будильника.
- Меряешь всех по себе, Забини? – парировал Драко. – Ты же у нас без непростительных жить не можешь.
Блейз усмехнулся.
- Я серьезно, Малфой. Как ты?
- В порядке, – второй раз за день Драко Малфой ломал стереотипы: впервые за долгое время он сказал правду.
Блейз кивнул и направился в ванную, оттеснив плечом Нотта, намеревавшегося проскользнуть без очереди. Ответ Драко удовлетворил Забини. Среди слизеринцев не принято было откровенничать друг с другом. Участие, забота, поддержка – все это на серо-зеленом факультете не выражалось словами. Они просто знали, на кого можно положиться, на кого нельзя. Знали, кто чего стоил. Вопреки всем слухам и сплетням Слизерин был более сплоченным факультетом, нежели любой другой. Все слизеринцы были одиночками, они не любили шумных вечеринок, по вечерам в их гостиной было пусто, но вместе с тем только они были по-настоящему чуткими друг к другу. Слизеринцы были скрытны, немногословны, поэтому они учились понимать друг друга с полуслова. А порой и без слов.
Большинство из них было родом из древних чистокровных семей, где открытое проявление чувств не поощрялось. Потомки старинных родов впитывали умение владеть собой с молоком кормилицы. В этом помпезном, подчиненном условностям мире можно было выжить, только приняв правила игры и полностью спрятав свое истинное «я», оставив на поверхности только образ, подобающий фамилии.
Те же немногие полукровки, которые вопреки сложившейся традиции попали в Слизерин, всячески пытались стать как можно незаметнее, чтобы не выделяться из общей массы чистокровных волшебников. И лишь добившись определенных успехов и заведя полезные знакомства, они могли позволить быть собой. Но к тому времени привычка постоянно контролировать себя въедалась в кровь, и приходило понимание того, что пока ты один и никто не догадывается о твоем истинном «я», ты в безопасности. Никто не сможет причинить боль, потому что не знает твоих болевых точек, никто не ударит в спину, потому что ты ни к кому не повернешься спиной. Умение подавлять свои эмоции и жить разумом, способность верно двигаться к намеченной цели, просчитывая каждый шаг, талант выжидать, не позволяя ожиданию съесть тебя, умение видеть слабости других людей и играть на них – вот то немногое, чему учились дети, попавшие в Слизерин.
Равенкло, Хаффлпафф, Гриффиндор – такие разные, но всех их объединяла ненависть к Слизерину. Факультету, который в силу предрассудков, сложившихся обстоятельств и умело проведенных интриг, считался рассадником предателей и подлецов.
И слизеринцы все семь лет, проведенные в Хогвартсе, плечом к плечу противостояли всей школе. И это противостояние порождало в них жесткость и жестокость. О, они прекрасно умели отвечать ударом на удар, они превосходно могли бить первыми.
И в этой атмосфере извечной школьной войны вырастали одиночки, которые могли быть прекрасной командой, дерущейся плечом к плечу, грудью прикрывая своих, стоило им объединится во имя общей цели.
И эта молчаливая поддержка, это чувство не дружеского, но твердого плеча, ощущение того, что за тобой команда, которая поддержит – все это делало слизеринцев сильными. Серо-зеленый факультет действительно мог противостоять всем остальным. Они блестяще объединялись против, но не умели объединяться за, особенно друг за друга.
Гермиона стояла в ванной у зеркала… Девушка в зеркале была серьезная и задумчивая, но где-то внутри нее жила улыбка. Гермиона не смотрела на свое отражение. Она медленно водила пальцами по стеклу и не замечала, что вычерчивает на нем контур плеч, длинные тонкие пальцы… Девушку наполняло дыхание того, с кем она провела уже две ночи. Во второй раз Гермиона отчетливо почувствовала, что ему страшно, но рядом с ней его страх угасает. Он становится теплее. Будто трескается оболочка, и от него идет горячий свет. И это она будила в нем что-то, она была нужна ему. И не важно все то, что было до, ведь он думает только о ней, когда она рядом.
В дверь ненавязчиво стучали уже минут пять, но Гермиона не обращала на это внимания. Она ничего, что вокруг нее творилось, не замечала. Ее легонько покачивало в водовороте воспоминаний. В дверь сильно забарабанили кулаками. Кто-то кричал и звал Гермиону по имени. Не вникая в смысл глупых фраз, она вышла из ванной. Обрадованные перспективой наконец-то привести себя в порядок ее соседки по комнате начали спор за право первенства, не обращая внимания на Гермиону.
Наспех одевшись, она спустилась на завтрак.
Есть не хотелось, но выслушивать нотации Джинни, которая лично взялась следить за питанием подруги, не хотелось куда больше. Она вошла в Большой зал и, усевшись рядом с Джинни, наложила себе каши. Влетели совы, и зал наполнился гулом взволнованных голосов. Перед Гермионой упал очередной номер «Пророка», а рыжеволосая девушка получила письмо, которое тут же распечатала.
Гермиона открыла газету, притворяясь, что чтение отвлекло ее от еды. Но мысли ее были далеко.
- Гермиона, Гарри приглашает нас на Рождество к себе! – глаза Джинни сверкали, девушка словно светилась изнутри. Так было каждый раз, когда она получала весточку от любимого. Так было каждое утро.
Гермиона только теперь поняла, что сидит в Большом зале и держит в одной руке «Пророк», а другой вяло ковыряется в каше, размазывая ее по тарелке. Вокруг нее было множество народу, и их голоса, сливаясь в один общий гул, давили на девушку со всех сторон. Гермиона очнулась от прекрасного полусна, окончательно возвращаясь в реальность.
- А Рон там будет? – зачем-то спросила она, хотя ответ был очевиден.
- Конечно! Кстати, он передает тебе привет.
Так было всегда. Джинни получала длинные письма от Гарри, в конце которых Рон, ненавидящий эпистолярный жанр, приписывал несколько строк для Гермионы. Иногда его не хватало даже на это. Сначала девушка не придавала этому значения. Она знала Рона достаточно давно, чтобы понимать, что он совсем не пренебрегает ею и количество написанных строчек вовсе не являются мерилом любви. Но потом девушка начала завидовать Джинни, чувствуя себя обделенной вниманием. Даже те несколько слов в конце письма, написанного не для нее, дарили ощущение того, что о ней помнят, ее любят. Иначе было бы очень одиноко. Хотя и так тоже было одиноко. Разум твердил, что счастье не в строчках, но в чем именно, она не могла сформулировать. Гермиона знала лишь, что очень давно не чувствовала себя счастливой.
Она домучила кашу, вышла из зала и пошла по коридору. Забрела в какой-то доселе невиданный ей закуток и сползла по стене. Перед глазами стояло счастливое лицо рыжеволосого парня — ее друга, человека, которому она доверяла. Это причиняло боль. Голова отказывалась думать. Гермиона закоченела, сидя на холодных камнях, но знала, что так ей и надо, идиотке. Именно это она и заслужила за все те мерзкие поступки, которые совершила, целиком и полностью забыв о друзьях. Гермиона сжимала кулаки и мерно ударяла ими в стенку у себя за спиной. Потом встала и бросилась в свою комнату. Только теперь она поняла, насколько замерзла, и побежала быстрее. Ворвалась в пустую ванную и закрыла ее на щеколду.
Гермиона уже полчаса стояла под душем, игнорируя пытавшихся прорваться в ванную однокурсниц. Она яростно терла себя мочалкой, словно могла вместе с телом отмыть и душу. Девушка чувствовала себя грязной, продажной женщиной, шлюхой…
Мысли о том, как подло она поступила, не желали уходить, а все усиливались. Обретая то образ Рона, то вид расстроенного и непонимающего, глядящего с укором Гарри.
Охваченная злобой, бессильная сопротивляться своей совести Гермиона отбросила мочалку и, завернувшись в полотенце, покинула ванную.
Девушка поняла, что если она уважает своих друзей и саму себя, то она просто обязана все это прекратить, она приняла решение, и ей казалось, что так станет легче. Вот только Гермиона почти не могла спать: во сне она слышала и чувствовала горячее, нежное, отчаянное дыхание, во сне ее обнимали его руки. И Гермиона ненавидела себя все сильнее, теперь уже за эти сны. Гриффиндорка была упрямой, она шла к своей цели – забыть все, что происходило в Хогвартсе с ней в последнее время и больше никогда этого не повторять. Она верила, что так будет правильно. Также она знала, что обязательно скажет Рону, что между ними все кончено — это тоже правильно. Как она это сделает, девушка не знала, но обещала себе подумать об этом позже.
Гермиона ходила сама не своя. Ела то, что впихивала в нее Джинни, всерьез обеспокоенная здоровьем подруги, спала урывками, в основном на уроках – тогда ей не снились сны.
До завтрака оставалось всего полчаса, когда Драко покинул Подземелья. Он вновь спешил к Выручай-комнате. Это было безумие, он был одержим желанием снова овладеть той девушкой. Но это было не все, и он понимал это, хотя думать об этом отказывался. Ему просто хотелось снова ощущать себя живым, а если это происходило, когда она рядом с ним, значит, она должна быть рядом. Единственное, что он мог сделать для достижения своей цели, — это бросить пергамент в Чашу, что он и собирался сделать как можно скорее.
Оставшиеся до Рождества дни Гермиона помнила смутно. Она усердно готовилась к занятиям, пытаясь новыми знаниями вытеснить мысли о своих мерзких поступках. Но они возвращались вновь и вновь. Порой Гермионе хотелось все бросить и забиться в угол и плакать там, пока слезы не кончатся. Один раз она так и сделала, и, стирая со щек горячие соленые слезы, почувствовала лишь одно желание, чтобы сейчас сильные, знакомые и уверенные руки притянули к себе и обняли, и все прошло. Гермиона прогнала эти мысли и начала отчитывать себя за то, что утопает в иллюзиях, ведет себя, как дура, не способная думать, а главное – как шлюха. Она говорила сама с собой уже вслух и не замечала, как слезы все текут и текут. Потом Гермиона встала, оправила вымокшую форму и пошла в библиотеку. Она взяла «Историю магии» и начала перечитывать эту толстенную книжку. Так Гермиона нашла способ спрятаться от всех и немножко от себя. Она проводила все время в библиотеке. Джинни почему-то решила, что это добрый знак и оставила подругу в покое.
Время медленно, но верно ползло вперед. Наступил первый день каникул. Сидя в купе напротив Джинни, Гермиона держала в руках «Историю магии». Она благоразумно не стала откладывать книгу, дабы не пришлось разговаривать с Джинни, которая заворожено и счастливо смотрела в окно. Гермиона не знала, как себя вести, что делать. Она извела себя мыслями, но так и не придумала ничего конкретного, когда они подъехали к платформе. Вздохнув и затем отложив книжку, девушка решила, что нужно постараться вести себя как обычно, чтобы не вызвать подозрений у друзей и не заставлять их волноваться. Ей хотелось, чтобы они были счастливы, чтобы ничто не омрачило праздник. А про остальное она собиралась подумать потом.
Гарри и Рон встречали их на платформе 9 ¾. Первой из вагона выпрыгнула Джинни и сразу же угодила в крепкие объятия Гарри. Спустившись, Гермиона обняла Рона, уклоняясь от его настойчивых губ. К счастью, он не обратил внимания на странное поведение девушки, списав смазанный поцелуй на свою природную неуклюжесть. Всю дорогу до Площади Гриммо Гермиона слушала болтовню друзей, делая вид, что интересуется пейзажем за окном.
Дом № 12 на площади Гриммо был полон народу. Все члены семьи Уизли прибыли заранее, поэтому, едва переступив порог, Джинни и Гермиона попали в горячие объятия Молли, Артура и их сыновей.
Первые два дня после того, как Драко опустил пергамент в Чашу, он нетерпеливо глядел на чашку, боясь пропустить появление руны. Да, он знал, что это, в принципе, невозможно и руна показывается только тогда, когда тот, кому она предназначена, сможет увидеть ее. Но он все равно смотрел и смотрел на чашку, словно пытаясь загипнотизировать клубящийся над темной поверхностью пар и силой мысли заставить его сгустится, принять форму руны. Следующую неделю он усилием воли заставлял себя не смотреть на злополучную чашку, лишь изредка поглядывая на нее, а потом, отчаявшись, перестал обращать на нее внимание. С каждым днем ему было все труднее вставать. Драко несколько раз пытался проспать завтрак, чтобы не ходить в Большой зал и не разочаровываться снова, глядя на бесформенный пар над остывающим кофе. Однако Блейз, хоть и не спрашивал ничего и даже сдерживал ехидные комментарии (за что Драко был ему очень благодарен, хотя никогда и не высказывал своих чувств вслух), но, тем не менее, каждый день вытаскивал Драко на завтрак, заставляя взглянуть в лицо реальности. А реальность была суровой. Он опять был никому не нужен. Ему опять было одиноко и плохо. Тоска, обреченность, усталость – этот список можно было продолжать и продолжать, но теплее от этого не становилось. Драко вновь привыкал машинально вставать, есть, заниматься… он вновь жил по привычке.
Наступило Рождество. С самого утра в обычно хмуром и пустом доме на Гриммо, 12 было весело и по-домашнему тепло. Миссис Уизли, казалось, умудрялась одновременно находиться в разных местах. То ее твердый, не терпящий возражений голос слышался с кухни, то уже через мгновенье она суетилась в Большой гостиной. Миссис Уизли прогнала с кухни всех, кроме Джинни, с которой старалась поделиться всеми секретами хорошей хозяйки. Но та слушала мать невнимательно, хотя и четко выполняла все возложенные на нее поручения. Мысли девушки были далеки от насущных проблем. Наконец-то она встретила Гарри, наконец-то они были вместе. То, о чем она мечтала с десяти лет, исполнилось, и она боялась, но в то же время страстно желала большего. Она хотела проводить с любимым больше времени, хотела быть с ним постоянно, хотела жить с ним в одном доме, хотела выйти за него замуж, родить от него детей… Но Гарри словно провел некую черту между ними, за которую она, как ни старалась, не могла шагнуть. Даже когда он был рядом, когда обнимал ее так нежно, она знала, что не единственная, кто занимает его мысли. Возможно, так получалось, потому что им не удавалось остаться наедине. Джинни готова была возненавидеть собственных братьев, каждому из которых постоянно требовалось о чем-то спросить Гарри, что-то рассказать ему… А еще был Рон и была Гермиона. О, эти двое словно имели какие-то привилегированные права на ее Гарри! Хотя Джинни считала, что у нее прав, безусловно, больше. Гарри никогда не просил уйти своих лучших друзей, чтобы побыть с ней наедине. И пусть Золотое трио никогда не прогоняло ее, они вели себя так, словно Джинни была эльфом-домовиком – существом, на которое не принято обращать внимания, с чьим мнением не стоит считаться, чьего присутствия не стесняются. И это задевало за живое.
Всю жизнь она была маленькой девочкой для своей семьи. Даже когда выросла, ее все равно продолжали считать малышкой Джинни — несмышленышем, о котором надо позаботиться. Крошкой, которая еще слишком мала, чтобы говорить о ней всерьез. Когда Джинни была маленькой, мать постоянно занималась старшими братьями, которые были вечным поводом для беспокойств. Потом братья выросли, но вместе с тем возросли и заботы Молли Уизли. Чего только стоила буйная фантазия одних близнецов! А еще был Чарли, чье увлечение драконами никак нельзя было назвать безобидным. Да и другие сыновья были поводом для головной боли. Сначала Джинни была слишком мала, а потом к ее присутствию так привыкли, что совершенно не стеснялись решать при ней свои проблемы. Попав в Хогвартс, Джинни изо всех сил старалась доказать, что она тоже человек, она такая же, как все, и с ее мнением надо считаться. И однокурсники ценили Джинни. Она была душой компании, первой ученицей на курсе, у нее просили совета, брали конспекты. Но для Джинни путешествие домой словно поворачивало время вспять, будто Хогвартс-экспресс был неким видом хроноворота. На платформе 9 ¾ мистер и миссис Уизли ждали из Хогвартса свою любимую малышку Джинни.
Вот и сейчас мать настойчиво, словно несмышленому ребенку, в десятый раз объясняла ей заклинание, позволяющее поддерживать огонь нужное для приготовления блюда время. Джинни изо всех сил старалась не показывать своего раздражения. Она любила маму и восхищалась ее силой воли, терпением и нежностью, запасы которых были неисчерпаемы. Но Молли Уизли, словно почувствовав настроение дочери, отправила ее в гостиную на помощь остальным, сославшись на то, что вся большая и трудоемкая работа на кухне уже закончена, а с мелочами она справится и сама.
Джинни с радостью сняла фартук и побежала в Большую гостиную, где полным ходом шло украшение елки. Гарри с Джорджем левитировали Рона, и тот пытался прицепить на верхушку громадной ели золотую звезду.
Гермиона сидела у камина, склонившись над коробками с елочными игрушками, и распутывала мишуру. Конечно, дело пошло бы быстрее, если бы она использовала магию. Но перебирая руками шуршащую, слегка колючую мишуру, Гермиона словно погружалась в воспоминания.
Раньше она очень любила Рождество — этот светлый семейный праздник. В канун Рождества Гермиона освобождалась от всех кружков и секций, которыми старались заинтересовать ее вечно занятые родители, чтобы девочка не чувствовала себя заброшенной. Все свободное время она посвящала приготовлению подарков. Гермиона тщательно продумывала подарок для каждого из близких людей. Она радовалась каждый раз, когда ей удавалось угадать желание человека и преподнести что-то действительно нужное и приятное. Пожалуй, дарить подарки она любила больше, чем получать.
В Рождество мама и папа, обычно с утра до вечера занятые на работе, были дома. Они все вместе шли на елочный базар и выбирали самую красивую и пушистую елку, а потом долго украшали ее. И дома было тепло от улыбок, от какого-то странного, едва уловимого чувства единения.
И в это первое Рождество в мире, где не было войны, Гермиона вновь чувствовала себя счастливой. Она словно согрелась, оставив все свои страхи и переживания за дверью дома № 12 на площади Гриммо.
Вечером, сидя за праздничным столом в окружении своих друзей, она искренне смеялась шуткам Рона и Джорджа, с интересом слушала рассказы Чарли о драконах, сдержанно кивала на рассуждения Перси о политике. Гермиона с нежностью оглядела близких ей людей. Мистер и миссис Уизли, что спустя столько лет смотрят друг на друга так, словно вчера сыграли свадьбу. Джордж, чей взгляд потух, словно в нем что-то сломалось, но он изо всех сил старается спрятать это поглубже и прожить жизнь за двоих. Чарли, который так и не повзрослел, оставаясь в свои почти тридцать все тем же подростком, помешанным на драконах. Билл и Флер такие разные, но такие близкие друг другу люди. Время от времени Билл сжимал руку жены и вопросительно поглядывал на ее заметно округлившийся животик, а та кивала и успокаивающе гладила его ладонь. Рон… такой милый, такой родной Рон, иногда взбалмошный, часто импульсивный, но такой надежный, такой близкий. Перси, вечно надменный, самодовольный, но моментально теряющий свое высокомерие в объятиях матери. Наконец, она встретилась взглядом с Гарри. Тот обнимал Джинни за плечи, и девочка счастливо улыбалась и, казалось, плавилась в его руках. А Гарри смотрел на Гермиону обеспокоено и нежно, смотрел, будто пытался понять ее, но никак не мог и поэтому переживал. Гарри улыбнулся ей, и Гермиона вернула ему улыбку. Она чувствовала себя частью этой большой семьи, она была дома. И это ощущение дарил Гарри, который, казалось, безмолвно твердил: «Все хорошо, ты дома, все хорошо». Но Гарри не знал… Гарри ничего не знал, он думал, что все было как раньше. Получается, она его обманывала. Она всех их обманывала. Гермиона мысленно выругалась. Неожиданно ей стало холодно и неуютно. Она поежилась и, закутавшись в шаль, постаралась вновь прогнать неприятные ощущения, вернуть то состояние покоя и тепла. Но навязчивые мысли не желали уходить. Вновь и вновь она вспоминала о своем предательстве, о необходимости поговорить с Роном. Весь оставшийся вечер Гермиона вымученно улыбалась, заставляя себя смеяться над очередной шуткой, машинально отвечая на редкие вопросы. Девушка избегала смотреть в глаза кому бы то ни было и прилагала все усилия, чтобы не встретиться взглядом с Роном. Рождественский ужин превратился в пытку, и она воспользовалась первой же возможностью, чтобы сбежать к себе в спальню, сославшись на усталость и головную боль.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |