– Не хочу.
– Вы не хотите рассказывать о ваших книгах, вы не хотите рассказывать о вашей любви… Вы ни о чем не хотите рассказывать.
– Не люблю говорить о том, чего не передать словами.
– Значит, вы заявляете, что познали любовь, но не хотите о ней говорить?
– Это доказывает, что я действительно ее знаю. Молчание – лучшее выражение любви.
– И однако, в своих книгах…
– Говорить и писать – это разные вещи. Да и книги мои не совсем обо мне.
– Не верю ни единому слову. Вы запутались в софизмах. Прав был Монтерлан, говоря, что любовь – несусветная чушь.
– Поэтому я о ней и не говорю. Честно говоря, удивляюсь, что вы знакомы с Монтерланом.
– Зря удивляетесь. Я же вам говорил, что хорошо знаю древнеримских классиков.
– Верно. Монтерлана понять несколько проще, чем, например, Катулла.
– На мой взгляд, Катулл не древнеримский писатель. Он итальянский поэт. То, что такой разобщенный народ, как итальянцы, произошел от древних римлян, для меня одна из величайших загадок Истории.
– Разве это загадка? Все цивилизации рано или поздно гибнут.
– Только не наша.
– Шутить изволите!
– На этот счет мы располагаем совершенно ясными прогнозами.
– Таковыми, вероятно, были и прогнозы шумеров.
– Шумеры! Может, вы нас с динозаврами сравните, раз уж на то пошло?
– В самом деле, почему бы и нет? Глядя на вас, как раз о них и вспоминаешь.
– Жалкая злюка! Вы что, не понимаете, что по нынешним временам динозавр – это вы?
– Вы выставите мой скелет в музее?
– Отличная мысль. Достопримечательность: «Скелет бельгийской писательницы двадцатого века».
– Надо же, музеи еще существуют.
– Еще как существуют.
– Как-то странно для вашей эпохи.
– Напротив. Мы понимаем, что наша жизнь стала скудной. Поэтому весьма нуждаемся в музеях.
– Может, умнее было бы вернуть жизни ее изначальное разнообразие?
– Мы не можем этого сделать.
– Вы сумели вызвать извержение вулкана две с половиной тысячи лет назад, но вы не можете жить полной жизнью?
– Для прогресса это обычное дело, так что давайте обойдемся без банальностей.
– Во всяком случае, вам удалось создать самый грандиозный музей в Помпеях – музей из вулканической лавы.
– Помпеи – нечто гораздо большее, чем музей. Помпеи – сама жизнь.
– Забавные у вас представления о жизни.
– Бросьте! Вам прекрасно известно, что чаша весов Жизни – Жизни с большой буквы – отклонится почти незаметно, если перестанут существовать несколько тысяч ничем не примечательных людей.
– Вряд ли вы стали бы так говорить, если бы речь шла о вашей собственной жизни.
– Ошибаетесь. Неужели вы думаете, что я придаю значение своему существованию? Для меня истинным и ярчайшим проявлением Жизни стало открытие Помпей.
– Вы выразили свою признательность этому городу довольно странным способом.
– Я подарил ему вечность. Вы говорили о любви: разве это не высочайшее проявление любви?
– Значит, если бы вы полюбили женщину, то сразу сделали бы из нее чучело, чтобы подарить ей вечность?
– Маловероятно, что я когда-нибудь полюблю человека.
– Это верно. Я забыла, что подобное поведение считается безответственным.
– Впрочем, повторюсь, я никогда не мог понять, как можно влюбиться в человеческое существо. Что за бесполезная трата сил! Отдавать столько энергии предмету, чей срок годности так ограничен во Времени! Я нахожу нелепой любовь к столь недолговечному созданию. При должном содержании Помпеи смогут просуществовать тысячелетия, а человек даже при благоприятном стечении обстоятельств редко доживает до ста лет, да еще в весьма плачевном состоянии!
– Вы правы, с этим не поспоришь. Только вы, похоже, не понимаете, что у нас нет выбора. Никто не принимает решение влюбиться в человека, а просто в него влюбляется. Это, как вы говорите, бесполезная трата сил, но от нашей воли она не зависит.
– Юношеский романтизм!
– Я просто рассказываю, как случилось со мной.
– На вашем месте я бы этим не хвастался.
– Я и не хвастаюсь.
– То, что с вами случилось, доказывает, что вы не владеете собой.
– Вы о чем? О моей любви или о путешествии в двадцать шестой век?
– Обо всем сразу. Если бы вы себя контролировали, то не позволили бы себе влюбиться, как и выдвигать научные гипотезы о том, что превосходит ваше понимание.
– Я не «позволяла» себе размышлять о судьбе Помпей, эта мысль завладела мной без моего ведома.
– Вот-вот. Эйнштейна бы это позабавило. Как если бы Е = МС 2пришло ему в голову, когда он покупал газету.
– Но зачастую все происходит именно так!
– Вы считаете себя достаточно сведущей в этом вопросе? У вас большой опыт по части научных исследований?
– Нет.
– Тогда с какой стати вы так настойчиво внушаете мне свои великие истины?
– Но ведь это общеизвестно. Архимед воскликнул «Эврика!», когда принимал ванну.
– Позволю себе заметить, что ванна имела прямую связь с его теоремой. Вы же не станете говорить, что ваша брюссельская жизнь была непосредственно связана с Помпеями.
– Гюстав Гийом, знаменитый лингвист, всегда разрабатывал свои системы, когда ехал в автобусе.
– Значит, вы ехали в автобусе, следующем до площади Брукер, когда поняли правду о Помпеях, не так ли?
– Нет, это было в трамвае, который шел от Королевской площади до площади Луизы.
– Дивная картина! Как жаль, что трамваев больше не существует! Если уж такой ограниченный ум, как ваш, посетила столь гениальная догадка, то мои мозги просто бы взорвались.
– Сомневаюсь. Ваши мозги скорее годятся для лабораторий. На таких, как вы, не сходит благодать.
– Наверное, не стоит вам объяснять, что ни в какую вашу благодать я не верю? Видите ли, сохранить Помпеи мне помог вовсе не божественный промысел. Только мой интеллект и упорство моего ума позволили мне это сделать. И гордиться я могу только работой своих мозгов.
– В таком случае как вы объясните, что на мою бедную голову снизошло подобное озарение?
– Этому феномену наверняка существует научное объяснение. Благодаря Марниксу нам известно, что Время устроено наподобие бесконечной памяти – отсюда и независимые от человека, самопроизвольные перемещения, «скачки» идей, данных и открытий из одной эпохи в другую. Конечно, мы пока этого не доказали, но теоремы нередко предшествуют доказательствам.
– Вы хотите сказать, что правда о Помпеях много веков витала в воздухе, пока случайно не приземлилась на мою смиренную голову? По-вашему, это серьезно?
– Из двух нелепостей следует выбирать меньшую. Блуждающая идея – это действительно странно. Но случаются и более невероятные вещи. Например, поверхностный ум вдруг обретает способность предчувствовать замысел, который воплотится лишь шестью веками позднее, – кто бы в это поверил? Чтобы допустить столь неимоверный вздор, необходимо согласиться со старой гипотезой самозарождения. А она несостоятельна.
– А как же фантазия? А воображение?
– Фантазия и воображение служат, чтобы производить приятные видения и развлекать самого себя.
– Ну, так для меня мысль о Помпеях была «приятным видением» и способом себя развлечь.
– Вы издеваетесь надо мной? Лучшие умы двадцать шестого века годами старались поймать эту идею, а вы пытаетесь мне внушить, что наткнулись на нее, погрузившись в мечтания?
– Все ясно. Тут задета гордыня: разве не возмутительно, что я вас опередила?
– Вы нас не опережали! Вы ничего не сотворили! Ваш ум не способен ничего создать!
– Я с вами согласна. Но почему вы так кипятитесь?
– Все из-за ваших несносных притязаний! Как вы смеете предполагать, что пришли к подобной мысли раньше нас? Вам пришло это в голову, потому что Помпеи были погребены после извержения! Значит, мы додумались до этого раньше!
– Вовсе незачем говорить со мной в подобном тоне. Не забывайте, что вам следует уважать особу, которой больше шестисот лет.
– Только не вас. Я на десять лет старше.
– Знаете, так мы совсем запутаемся. Давайте договоримся: либо я древняя старуха и Помпеи погибли 2501 год назад; либо я моложе вас, и Помпеи погибли в прошлом году. А иначе ерунда получается.
– Вы так и не поняли слова Марникса: «Между тем, что имело место, и тем, что не имело места, разница не больше, чем между плюс нулем и минус нулем».
– Не понимаю, как бы это изменило ход нашей дискуссии.
– Вы бы тогда поняли, что эти плюс и минус нуль представляют собой две как бы противоположные истины. Именно в этом ваши знания больше всего устарели. В вашу эпоху только физики допускали сосуществование противоположных величин. Остальные еще придерживались принципа исключенного третьего. Поэтому для вас недопустим факт, что извержение Везувия одновременно произошло и в прошлом году, и 2501 год назад. Для нас же нет никакого логического противоречия в том, что это событие выпадает сразу на две даты, столь удаленные друг от друга во времени.
– Чушь какая-то. Чувствую себя студенткой на лекции.
– Стоит вам что-нибудь не понять, вы тут же объявляете это чушью. А может, вам попросту не хватает ума?
– Говоря вашими словами, нет никакого противоречия в том, что я глупа, а вы несете несусветную чушь.
– Я намеренно выражаюсь упрощенно и примитивно, а для вас это все равно слишком сложно. Вы, случайно, не умственно отсталая?
– Цельсий… Цельсий! Кажется, я догадалась!
– Догадались о чем?
– Вы мне морочите голову! Это шутка!
– Что вы называете шуткой?
– Сейчас 1995 год! Как же я могла попасться на вашу удочку?
– Удочку?
– С самого детства я была чересчур доверчива. Как я могла поверить в ваш двадцать шестой век? Браво, Цельсий – не важно, так вас зовут или нет. Вообще-то меня заставила поверить ваша каменная рожа. Вот это актер! Сколько самоуверенности! Вы прямо созданы для этой роли. А какое воображение! Голограммы, киты, продление брака…
– Погодите…
– Самое смешное, я знаю, кто все это подстроил! Накануне операции я говорила о Помпеях с одним приятелем, знакомым моего издателя. Наверняка он все пересказал ему на следующий же день. Как бы то ни было, но дожидаться моего пробуждения после наркоза, чтобы так меня разыграть, – это извращение.
– При чем тут ваш издатель?
– Это же он вам заплатил? Я знала, что он искал способ надо мной подшутить. Ясно как день: ваши разглагольствования о будущем издательского дела, о сохранности моих книг в этом пресловутом хранилище – кое-кто решил проверить, есть ли у меня чувство юмора. Уверена, он с самого начала наблюдает за нами в камеру.
– Кто это «он»?
– Ну хорошо, «они»! Вся шайка разом! Главный, пресс-секретари, ведущие редакторы серий, бухгалтерия… Небось славно повеселились, мерзавцы!
– Сожалею, но вы ошибаетесь. Никакого заговора нет. Мы действительно в 2580 году. А вашего издателя больше нет.
– Его больше нет? Хотелось бы в это верить! И меня пытались убедить, что я эпилептик!
– Но это так!
– Бросьте, приятель. Кажется, я вас узнала: не вас ли я видела в том отделе, куда я приносила рукопись?
– Что вы такое говорите?
– Как же до меня это не дошло, когда вы рассказывали, что получили первую премию на конкурсе красоты?
– Не премию на конкурсе, а самый высокий эстетический коэффициент. Я тогда ждал повышения…
– Да, вы потрясающий комик! Ладно, передайте моему издателю, что я здорово повеселилась, но больше в эти игры не играю.
– Подумайте сами: зачем вашему издателю разыгрывать подобную комедию?
– Чтобы убедить меня в том, что я ненормальная.
– Для чего?
– Не знаю. Может, затем, чтобы я начала писать другие книги, которые его больше устроят: исторические биографии, фантастику…
– Фантастику? Вам ее и в жизни хватает.
– Вот и я о том же!
– Не в этом смысле. Фантастикой было бы поверить в розыгрыш. Правда в том, что сегодня 27 мая 2580 года.
– А я английская королева. Хватит, повеселились. Не могли бы вы отвезти меня домой. Почтовый ящик наверняка забит, и мне надо полить гибискус…
– Вам придется свыкнуться с мыслью, что адресованные вам письма остались без ответа.
– Ответить никогда не поздно. Мне уже приходилось отвечать на письма с опозданием на полгода.
– А как насчет опоздания на 585 лет?
– «Дорогая Жанна д’Арк, я получила ваше письмо от…»
– Это не смешно.
– Я тоже так думаю. Хватит.
– Нежелание смотреть правде в глаза вам не поможет. Понимаю, вам тяжело, но вы должны смириться с тем, что сейчас двадцать шестой век.
– Может, пора уже закончить?
– Увы, нет. Все только начинается.
– Докажите!
– Что я должен вам доказать?
– Нет ничего проще, чем доказать мне, в каком мы веке. Выпустите меня на улицу, я сразу пойму, что к чему.
– Я не имею права.
– Надо же, как все сошлось! И вы хотите, чтобы я поверила вам только на основании вашей болтовни?
– Я могу принести календарь, который подтвердит…
– Ага, календарь из магазина розыгрышей!
– Если бы я отключил голограмму, то предстал бы перед вами обнаженным, и тогда вам пришлось бы мне поверить.
– Ошибаетесь. Я бы подумала только, что у вас грязные намерения.
– Вовсе нет!
– Не стоит препираться, Цельсий. Для меня единственным доказательством может быть только выход на улицу.
– Я не могу. Мне даны указания.
– Тем хуже для вас. Я вам не верю. Сейчас 1995 год.
– Как мне вас переубедить?
– У вас это не получится.
– Ну, хорошо… В 2248 году у шафрана обнаружили особые свойства, позволяющие лечить психические заболевания.
– Красиво звучит. Продолжайте.
– Энергетический кризис в начале двадцать второго века повлек за собой невиданные политические потрясения.
– Такое кто угодно мог предвидеть.
– В знак протеста против произошедших перемен члены Французской академии совершили коллективное самоубийство: 15 января 2145 года сорок академиков в зеленых мантиях бросились в Сену. Поскольку все они привязали к себе последнее издание словаря, то дружно пошли ко дну.
– Вам бы не мешало пожевать шафрана, Цельсий.
– Психические заболевания мозга лечат инъекциями шафрана. Необходимо получить осадок, растворить его, смешав с винным камнем, и…
– И добавить сметаны?
– Сметана из молока китов на вкус отвратительна. Теперь приходится обходиться без сметаны!
– Да ладно!
– Она все равно была вредна для здоровья.
– Слушайте, Цельсий, вы правда думаете, что подобные доводы меня убедят?
– Я стараюсь опуститься до вашего уровня. Совершенно очевидно, что до исследований Марникса в области квандокитии и анионной обратимости вашим мозгам как до Луны. Вот я и подумал, что про сметану вам будет понятнее.
– Благодарю за снисходительность. А плоский юмор еще существует?
– О, юмор очень изменился.
– Расскажите какой-нибудь анекдот из двадцать шестого века.
– Анекдот?
– Ну, знаете, коротенькую смешную историю, которую рассказывают, чтобы посмешить людей после еды.
– Нам не нравится, когда люди после еды смеются. Это вульгарно.
– Действительно. Но вы же рассказываете какие-нибудь смешные истории?
– Э-э… случается, что мы рассказываем обидные истории про левантийцев. Это нас смешит.
– Ага. Юмор изменился не так сильно, как вам кажется. Давайте, расскажите мне анекдот про левантийцев.
– Ну что ж… Один левантиец встречает другого и говорит: «Привет, как идут дела?» А тот ему отвечает: «Пешком».
– А дальше?
– Это все.
– Вы были правы. Юмор изменился.
– Теперь вы видите, что мы в двадцать шестом веке.
– Боюсь, вам понадобится что-то еще, чтобы меня убедить.
– Я не могу доказать вам, что сейчас 2580 год, поскольку мне приказано не рассказывать о прошлых веках.
– Но вы же рассказали мне про сметану, шафран и академиков…
– Потому что это были занятные истории.
– А самоубийство французских академиков – тоже занятная история?
– По сравнению с ужасами, которые произошли с тех пор, – да.
– Скажите лучше, что больше ничего не можете придумать.
– Вы меня с ума сведете!
– Тогда я сделаю вам уколы из смеси шафрана с винным камнем.
– Прекратите кривляться! Люди, которых вы любили, мертвы, слышите? Они уже несколько веков как мертвы!
– Нет, Цельсий, это уже не смешно.
– Пора бы вам, наконец, усвоить: двадцать шестой век – это совсем не смешно!
– Вы не имели права на такой бестактный аргумент.
– Я понимаю, что поступил бестактно, но я также понимаю, что вас могло убедить только это. Вы же не думаете, что я это выдумал.
– Как знать? Вы такой бессердечный.
– Я могу поступить и хуже, если вы до сих пор мне не верите. Я могу сделать запрос и узнать, как именно умерли те, кого вы любили.
– Пощадите! Не надо!
– С удовольствием убеждаюсь, что вы больше не подозреваете меня во лжи.
– Вы садист.
– Нет. Настоящим садизмом было бы позволить вам думать, что вы сможете вновь увидеть своих друзей. А поскольку слово «мертвый» является наиболее сильным аргументом, пришлось мне к нему прибегнуть.
– Да-да, наслаждайтесь своим величием.
– Но… вы опять плачете? С момента нашей встречи вы то и дело принимаетесь плакать!
– У меня больше не осталось надежды. Пять минут назад я верила, что это розыгрыш. А теперь сомнений больше нет, я знаю: они мертвы, те, кого я любила. И я плачу, да, плачу, потому что я одна на целом свете.
– Не надо так думать: в настоящее время население планеты составляет…
– Не хочу этого знать! Чем вас больше, тем сильнее я ощущаю свое одиночество!
– Не стоит рвать на себе волосы.
– Да это вас я готова разорвать, чурбан вы несчастный!
– К чему мы придем, если будем все время пререкаться?
– А мне некуда идти! Хочу только вас придушить напоследок, понантийский дикарь! От вас все мои беды…
– А от вас – мои.
– Ваши беды ничто по сравнению с моими! Потерять тех, кого любишь, – худшее, что может случиться.
– И дальше что? Собираетесь мне рассказать про волшебную страну Любовь?
– Я собираюсь вас уничтожить! Стереть с лица земли – вас, вашу эпоху и ваш мир!
– Браво. Наконец-то дельная мысль. И как же вы собираетесь это сделать?
– Я обязательно отыщу красную кнопку, на которую стоит лишь раз нажать – и планете конец.
– Как трогательно. Действительно, в ваше время будущее именно так и представляли.
– Так или иначе, но я вам наврежу!
– Мы в этом совершенно уверены. Именно поэтому мы и запретили вам выходить.
– Да я вам прямо здесь какую-нибудь пакость устрою!
– Валяйте, устраивайте.
– Вы ведь вынуждены сидеть тут со мной, да, Цельсий?
– Да уж.
– И вам нельзя выходить?
– К чему вы клоните?
– Я вас до белого каления доведу. По-моему, у меня к этому природная способность.
– А я вам повторяю, что имею разрешение ударить вас куда захочу. Впрочем, в прошлый раз мне даже понравилось.
– Отлично. Я это обожаю.
– Вы говорили другое, когда я заехал вам прямо в глаз.
– Я передумала. Сорок секунд назад я стала мазохисткой.
– Посмотрим.
– Я расскажу вам свою версию того, что произошло между 1995 и 2580 годами.
– Любопытно.
– Я смогу изложить события лишь в общих чертах, ведь источником мне служат лишь те мелкие детали, которые я почерпнула из нашей беседы. Я, если можно так выразиться, детектив будущего.
– Нет, прошлого.
– Правильно, никак не привыкну. Итак, в двадцать первом веке энергетический кризис достиг апогея. Началась эпоха строжайшей экономии. Я поняла, что некоторые богатые страны, даже англоязычные, довольно сильно обеднели.
– Почему вы так решили?
– Благодаря вашему намеку на некоего писателя из двадцать первого века по фамилии Брахам, который не пожелал рассказать о нищете своих сограждан, поскольку не знал, как правильно пишутся их фамилии. Эта деталь наводит на мысль, что речь идет об Уэльсе. Конечно, это всего лишь гипотеза.
– Я промолчу.
– Так или иначе, обнищание коснулось множества зажиточных стран, а в бедных уголках Земли дела обстояли и того хуже. Совершенно очевидно, что жителей всей планеты охватило крайнее негодование.
– Вот как?
– Да, а иначе не случилось бы этой чудовищной мировой войны в двадцать втором веке.
– Поподробнее, пожалуйста.
– В разговоре вы часто упоминали двадцать второй век как самый страшный кошмар. А еще вы обмолвились, что ядерные ресурсы давно истощены. Я в этом не очень разбираюсь, но, чтобы так скоро прийти к подобному дефициту, по-моему, человечество должно было устроить настоящий атомный фейерверк. И меня это поражает.
– Вас поражает, что началась война? Странно, если бы ее не было.
– Нет, меня поражает, что человечество выжило. Мы всегда думали, что в случае ядерного конфликта наступит конец света или, по крайней мере, будет уничтожен наш вид. Тогда-то люди и нашли способ укротить свои варварские инстинкты. Вообще-то «укрощенный варвар» – хорошее определение для человека.
– Говорите о себе.
– Нет, я, конечно, варвар, но не укрощенный. А вот вы укрощенный, хотя даже названия варвара не заслуживаете.
– Ваше определение не совсем точное – оно не каждому подойдет.
– Это правда. И меня тем более поражает ограниченный характер той ядерной войны. Как вам это удалось?
– «Вам, вам!» Меня там не было!
– Верно. Почему-то вы у меня ассоциируетесь со всем, что случилось после 1995 года.
– Вообще-то, слово «ограниченный» не подходит для этого конфликта.
– Но ведь человечество выжило! Как такое возможно?
– Это была ответственная война.
– Как же я раньше не догадалась! Это же ваше любимое слово. «Ответственная война», какая мерзость! Единственное оправдание для войны – это безумие, охватившее род человеческий. Но если вы превращаете войну в ответственный акт, от этого тянет блевать.
– Ни в чем себе не отказывайте. Я настаиваю, это была ответственная война: кто знает, к чему бы мы пришли, не разразись этот конфликт? Во всяком случае, мы бы не продвинулись так далеко в наших научных изысканиях, не смогли бы спасти Помпеи, и вы бы здесь не очутились.
– Не сыпьте соль на рану.
– Можно сказать, что вы умерли за Помпеи. А это благородно. Вас должна утешать мысль о том, что вы отдали жизнь не зря.
– Проблема в том, что я пока не мертва.
– Действительно проблема. Но ее легко решить, если вас это утешит. Вместо того чтобы ныть, лучше расскажите, что случилось после двадцать второго века…
– Хм… Думаю, вы до сих пор ощущаете последствия той войны. Первое – энергетический кризис, а точнее, полное отсутствие энергии. Отсюда и ваши невероятные истории, которые вы мне недавно рассказывали.
– Не такие уж они невероятные.
– Материальные последствия повлияли на политику: возникла тирания, неистовый элитаризм и энергетическая олигархия, о которой вы говорили. Вот так.
– Что значит «так»? И это все? Таково ваше описание более чем трех веков Истории?
– Не представляю, что я еще могла бы добавить.
– Какое скудное воображение для сочинителя романов!
– Скорее я была сочинителем диалогов.
– Надо же, как все удачно совпало.
– Кроме того, мне совестно фантазировать на столь мрачную тему. Однако кое-что меня поражает.
– Доверьтесь мне, дитя мое.
– Думаю, исчезновение стран – тоже последствие этой войны, отсюда и два географических направления – Понант и Левант. Так вот, меня удивляет, что в качестве оси выбраны восток и запад. Мне всегда казалось, что ось север – юг важнее.
– Вот как?
– Да. Ось север – юг – это ось богатства и бедности. Ось восток – запад не настолько значительна: в ней противопоставлены две культуры, две философии. Диалог между ними возможен, а соперничество горячит кровь. Ось север – юг заставит замолчать кого угодно: кто осмелится говорить о голоде, жажде и смерти? Монтескье и его многочисленные подражатели очаровали западный мир. Но никогда не будет романа, подобного «Персидским письмам», действие которого происходит на Юге. Никогда не будут написаны «Письма из Чада» или «Руандские письма», потому что такие книги леденили бы душу. Это я говорю о своей эпохе. Боюсь даже себе представить, что произошло с Югом с тех пор.
Молчание.
– Вам нечего мне сказать?
– Я слушаю вас. Интересно услышать о своем времени из уст постороннего.
– Я задала вам вопрос, Цельсий.
– Разве?
– Да. Что случилось со странами Юга?
– Я ведь уже сказал. Стран больше не существует, есть лишь два направления, Левант и Понант…
– Знаю, знаю. Любопытная терминология. Почему было не сохранить четыре направления? Только цифра четыре может показать нам всю полноту вселенной. Почему нельзя было поделить Понант на Южный и Северный?
– Вам мало опыта Кореи и Йемена?
– Конечно. Я не имела в виду новые границы. Просто меня поражает, почему из всех сторон света оставили лишь восток и запад.
– А меня вот чрезвычайно поражает, что какая-то жалкая курица, сочиняющая дрянные книжки, осмеливается критиковать эпохальные решения, о которых ей ничего не известно.
– Да не критикую я! Просто удивляюсь! К чему так сердиться?
– Я сердит, потому что вы меня рассердили.
– В 1995 году мне часто такое говорили.
– Ваш век вдруг стал мне чем-то близок.
– Не будем отвлекаться. Расскажите, что случилось с населением Юга?
– Почему именно Юга? Вы говорили об оси север – юг, а интересуетесь только Югом. Спросите меня о Севере.
– С вашего позволения я сначала справлюсь о самочувствии больного. Еще будет время поговорить о здоровом.
– Здоровом, здоровом… К вашему сведению, Северу крепко досталось.
– Я в этом не сомневаюсь. Но страдания северян всегда были смехотворны по сравнению с несчастьями Юга. Как будто способность притягивать беды у Юга гораздо выше, чем у Севера.
Молчание.
– Вообще-то не стоило задавать вам вопросы о Севере: я все поняла, только взглянув на вас. Вы северянин, Цельсий, это сразу видно, и имя у вас северное, впрочем как и у вашего Марникса. Из этого я заключаю, что северный мир по-прежнему остался миром богачей, «Прогресса» – и цинизма.
– Я – циник?
– Я спрашиваю вас о Юге, а вы отвечаете, что Северу крепко досталось. Все равно как если бы я встретила Еву и спросила ее: «Как поживает малыш Авель?» – а она мне в ответ: «Ой, бедняжка Каин повредил руку, когда убивал этого шалопая».
Молчание.
– Вы неважно выглядите, Цельсий.
– Я не привык столько говорить.
– Надо же! Минут пять назад лицо у вас вдруг посерело.
– Усталость всегда наваливается неожиданно.
– Угу. Едва я заговорила о Юге, как господин внезапно почувствовал усталость.
– На Юге всегда тянет подремать, это известно.
– Вы смеетесь надо мной?
– Да.
– И вам наплевать на Юг?
Молчание.
– Почему вы не отвечаете?
– Я не имею права.
– Но из-за вашего молчания у меня возникают самые страшные догадки – вы это понимаете?
– Выдумывайте что хотите.
– Я предполагаю… что было восстановлено рабство. Жители Юга стали слугами северян. И когда вы недовольны, то стегаете их кнутом.
– «Хижина дяди Тома», понятно. Какая свежая идея! Сейчас позову рабов и прикажу заткнуть вам рот. А потом они вернутся на мои хлопковые плантации.
– Положим, я не отгадала. Ну… это должно быть связано с энергетическим кризисом. Ага! Южан превратили в белок.
– В белок?!
– Да, всех жителей Юга поместили в гигантские колеса, и теперь они крутятся в них как белки и производят электричество.
– Да вашему издателю просто повезло встретить писателя с таким богатым воображением!
– Увы, боюсь, мое воображение исчерпано.
– Ваши страхи вполне обоснованы.
– Вы уже бывали на Юге, Цельсий?
– Я был в Помпеях.
– Помпеи не в Южном полушарии.
– Юг – не только Южное полушарие.
– Верно. А больше на Юг вы не ездили?
– Нет.
– Странно. Люди вашего ранга должны путешествовать.
– Вы будете учить меня, как должен вести себя человек моего ранга?
– Ну, все-таки политики обычно много путешествуют.
– Нечасто. И только когда это необходимо.
– Например?
– Я ездил к левантийцам на научные конференции. В Осаку, Гонконг…
– Как приятно слышать названия городов. И разве вам не захотелось посетить жемчужины Южного Леванта?
– Политика – это не туризм.
– Кристальной честности человек!
– Ответственный – только и всего.
– А Тиран путешествует?
– По-вашему, у него других дел нет?
– Разве не должен властелин мира знать территории, которыми управляет?
– Он их знает. В его распоряжении лучшие карты и самая обширная и точная информация.
– А может, ему следовало бы…
– Прекратите немедленно. Вы не находите, что и так уже слишком много насочиняли?
– Вы даже не знаете, что я собиралась сказать.
– Нет, знаю. Вы намеревались поведать мне о тех глупостях, которые проповедовали «светлые личности» вашего века: правитель должен быть близок к народу, он должен его понимать – и прочие демагогические рассуждения о демократических идеалах. То есть вы хотели бы, чтобы Тиран отправился пожимать руки добрым людям, как делалось в вашу эпоху трогательных зрелищ.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |