рабом называет его, раба греха. А кто не пребывает в дому вовек, пребывает в геенне
вовек, ниоткуда не получая утешения. Но дела дошли до такой степени нечестия, что даже
и милостыни делают из этих денег, и многие принимают. Потому-то мы потеряли
уверенность, и не в состоянии кого-нибудь укорить. Все же хотя бы с теперешнего дня
будем избегать происходящего отсюда вреда, и вы, которые разворачиваете этот навоз,
удержитесь от такой гибели. Как мертвое тело не пользуется никаким чувством и, сверх
того, бывает тягостно для приближающихся, так и грех тотчас потрясает мыслительную
способность и даже самую душу не оставляет в покое, но приводит в беспорядок и
смятение. Говорят, что моровая язва, появившись, губит тела. Таков же и грех: ничем он
не отличается от язвы, кроме того, что не воздух сначала портит, а потом тела, но сразу
нападает на душу. Не видишь ли, как подвергшиеся язве пухнут, как наполняются
смрадом, как отвратителен их внешний вид, как они нечисты? Таковы же и грешники,
хотя они этого не замечают. Скажи мне в самом деле: не хуже ли всякого страдающего
лихорадкой тот, кто пленен любовью к деньгам или к телам? Не грязнее ли всех тот, кто
делает и терпит всякие бесстыдства? Что постыднее мужа, полюбившего деньги? То
самое, что делают распутные женщины и актрисы на сцене, это и он не отказывается
делать, – возможно даже, что те скорее откажутся, чем он: он и берется за дела,
приличные рабам, заискивая перед теми, перед кем не следует, постоянно впадая в
изменчивость; он и подлаживается и льстит бесчестным мужам и нередко испорченным
старикам, которые много его беднее и незначительнее, а других, хороших и вполне
добродетельных, оскорбляет и нагло бесчестит. Замечаешь двойственное неприличие,
бесстыдство? И унижение сверх меры, и дерзость. Но распутные женщины стоят в
жилище; и вина их в том, что продают тело за деньги. Их, говорят, побуждают бедность,
голод. Если бы и в сильной степени побуждали, недостаточно это для оправдания: им
возможно было бы жить работой. А тут любостяжатель стоит не в жилище, но посреди
города; не тело, но душу продает диаволу, так что с ним сообщается, входит к нему, как к
настоящей блуднице, и, удовлетворив все свое пожелание, уходит; и смотрит на это весь
город, не два или три мужа. Свойство распутных женщин еще то, что отдаются тому, кто
предложил золото: раб ли, или монах, или кто бы то ни был, если предложит плату,
принимается; а свободные люди, хотя бы были самыми благородными, без серебра не
допускаются. То же и тут делают те: от правильных мыслей, которые не приносят серебра,
уклоняются, а с гнусными и поистине богопротивными сообщаются ради золота,
сообщаются непристойно, и теряют красоту души. Как те (блудницы) от природы
безобразны, черны, грубы, бесформенны, дурно сложены и во всех отношениях
отвратительны, так и их души не в состоянии бывают под наружными притираниями
скрыть свое безобразие. Где крайнее безобразие, там, что бы ни придумывали, укрыться
нельзя. А что бесстыдство делает блудницами, послушай, как говорит пророк: "но у тебя
был лоб блудницы, ты отбросила стыд" (не хотела ecu постыдетися ко всем, лице
блудницы бысть тебе) (Иер. 3: 3). То же можно сказать и любостяжателям: "Ты был
бесстыден со всеми, не с тем или другим, но со всеми". Каким образом? Такой не
стыдится ни отца, ни сына, ни жены, ни друга, ни брата, ни благодетеля, вообще никого. И
что говорю – друга, брата, отца? Не стыдится самого Бога, но все ему кажется басней, и он
смеется, упоенный великим похотением, и даже слухом не воспринимает ничего, что
могло бы принести ему пользу. О, безрассудство и глупые речи! Горе тебе, мамона, и
тому, кто не обладает тобой! Здесь я разрываюсь от гнева: горе в самом деле тем, которые
говорят это, хотя бы говорили в шутку! Скажи мне: не грозил ли Бог такой угрозой,
говоря: "не можете служить двум господам" (Мф. 6: 24)? А ты не лишаешь ли угрозу
силы? Не говорит ли Павел, что это (любостяжание) есть идолослужение, и не называет
ли любостяжателя идолослужителем? А ты стоишь и смеешься, точно публичные
женщины, вызываешь смех, точно актрисы на сцене? Это произвело всеобщий беспорядок
и разгром; все у нас обратилось в смех, остроумие и утонченность; ничего серьезного,
ничего солидного. Не к мирским мужам только говорю это, но знаю, кого разумею: ведь
церковь полна смеха, стоит кому-нибудь сказать шутку, и тотчас поднимается смех у
сидящих. Всюду хороводит диавол, во всех он проник, всеми завладел; Христос
обесчещен, отвергнут, ни в какой части нет церкви. Не слышите ли, что говорит Павел:
"сквернословие и пустословие и острословие да иземлются от вас (Эф. 5: 4)? Он ставит
острословие рядом с сквернословием, а ты смеешься? Что такое пустословие? То, что не
заключает ничего полезного. И ты – монашествующий, распинаемый, воздыхающий –
тоже все смеешься и ухмыляешься? Смеешься, скажи мне? А слышал ли ты где-нибудь,
чтобы Христос это делал? Никогда. Но часто он скорбел: когда смотрел на Иерусалим,
проливал слезы, когда думал о предателе, приходил в душевное потрясение, когда
собирался воскресить Лазаря, плакал, а ты смеешься? Если и не соболезнующий о чужих
грехах достоин осуждения, то какого снисхождения будет достоин бесчувственно
относящийся к собственным и смеющийся? Время плача и скорби, заушения и
порабощения, борения и пота, а ты смеешься? Не видишь разве, какое порицание
заслужила Сарра? Не слышишь, что говорит Христос: "Горе вам, смеющиеся ныне! Ибо
восплачете и возрыдаете" (Лук. 6: 25)? Ты ежедневно это поешь. Что именно говоришь,
скажи мне? Говоришь ли – "я посмеялся"? Нет. Но что? "Я потрудился в воздыхании
моем". Но, быть может, есть некоторые до того легкомысленные и глупые, чтобы
смеяться над этим поучением, так как мы беседуем о смехе. Таково-то помешательство,
таково безумие: нечувствительны даже к наставлению! Иерей Божий стоит, вознося
молитвы всех, а ты смеешься и не страшишься? Он и за тебя возносит молитвы, а ты не
обращаешь внимания? Не слышишь ли, что говорит Писание: "горе тем, которые
небрежны"? Не трепещешь? Не сдерживаешься? Входя в царский дворец, ты украшаешь
себя и наружностью, и взором, и походкой, а здесь, где истинно царский чертог и все
таково, как на небе, ты смеешься? Знаю, что ты не замечаешь: услышь же, что ангелы
всюду находятся, а особенно в доме Божием предстоят Царю, все наполнено этими
бестелесными силами. Это мое слово относится и к женам, которые в присутствии мужей
не смеют свободно этого делать, а если делают, то не всегда, но лишь во время отдыха;
здесь же – всегда. Скажи мне, жена: голову ты покрываешь – и смеешься, сидя в церкви?
Ты вошла, чтобы исповедаться в грехах, припасть к Богу, упрашивать и умолять Его о
твоих злых прегрешениях, и ты делаешь это со смехом? Каким же образом ты сможешь
умилостивить Его? "Но что, – скажешь, – дурного в смехе?" Не смех дурен, а дурен смех
чрезмерный и неуместный. Смех заложен в нас для того, чтобы, когда видим друзей после
продолжительного времени, мы смеялись бы; для того, чтобы, когда найдем кого-нибудь в
смущении и страхе, ободряли бы его усмешкой – не хохоча и не смеясь постоянно; для
того заложен смех в нашу душу, чтобы душа кое-когда получала отдых и не изнывала. Так
и телесное хотение заложено в нас, и однако же, из-за того, что оно заложено, нет
неизбежной необходимости пользоваться или не пользоваться им сверх меры, но мы его
сдерживаем и не говорим: "так как заложено, то и будем им пользоваться". Служи Богу со
слезами, чтобы тебе возможно было омыть грехи. Знаю, что многие насмехаются над
нами, говоря: "Сейчас же слезы!" Потому что – время слез! Знаю, что и загадывают,
говоря: "Станем есть и пить, ибо завтра умрем!" (1 Кор. 15: 32). "Суета сует - все
суета!" (Еккл. 1: 2). Не я это говорю, но тот, кто на опыте познал все вещи, говорит это.
"Я… построил себе домы, посадил себе виноградники, сделал себе водоемы, приобрел
себе слуг и служанок" (Еккл. 2: 4, 6, 7). И что же после всего этого? "Суета сует - все
суета!". Итак, восплачем, возлюбленные, восплачем, чтобы поистине нам посмеяться,
поистине утешиться во время светлой радости. К здешней радости всегда примешана
печаль и никогда нельзя ее встретить в чистом виде; а тамошняя чиста, неложна, без
всякого коварства, без примеси; этой радостью будем наслаждаться, к ней стремиться.
Достигнуть же ее невозможно иначе, как предпочитая здесь не то, что приятно, а что
полезно, мало огорчаясь скорбью и все перенося с благодарностью. Так мы в состоянии
будем достигнуть и Царства Небесного, которого да удостоимся все мы во Христе Иисусе
Господе нашем, с Которым Отцу и Святому Духу слава, ныне и присно, и во веки веков.
Аминь.
СЛОВО 44
О сокрушении, терпении и пожелании будущих благ; и о втором пришествии Господа
нашего Иисуса Христа.
Увещеваю вас, братия, составлять решение о промысле Божием не только по настоящему,
но и по будущему, потому что настоящее есть борьба, место состязания и поприще, а
будущее – награды, венцы, воздаяния. И как борцу на месте состязания нужно сражаться в
поте, в пыли, в великом жаре, в трудах и в телесном напряжении, так и праведнику много
здесь нужно претерпевать и все выносить мужественно, если там он хочет получить
блестящие венцы. Поэтому и Павел постоянно обращает к нам слово о воскресении, и, как
вы слышали, взывает и говорит: "мы веруем, что Воскресивший Господа Иисуса
воскресит через Иисуса и нас и поставит перед Собою с вами. Посему мы не унываем" (2
Кор. 4: 13–16); говорит, имея величайшим утешением в подвигах надежду на будущее. Не
сказал к ним: "потому не унывайте", но что? "Посему мы не унываем", – показывая, что
и он сам беспрерывно находится в подвигах. "Если внешний наш человек и тлеет, то
внутренний со дня на день обновляется" (2 Кор. 4: 16). Как обновляется? Верой,
надеждой, усердием, смелым перенесением бедствий. Ведь чем неисчислимее бедствия,
претерпеваемые телом, тем более благие надежды получает душа и становится светлее,
как золото, обильно прошедшее через огонь. И смотри, как он ниспровергает скорби
настоящей жизни. "Ибо кратковременное легкое страдание наше, – говорит, –
производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое,
но на невидимое" (ст. 17–18), полагая все дело в надежде. И что в другом месте он
говорит ("Мы спасены в надежде", и: "Надежда же, когда видит, не есть надежда")
(Рим. 8: 24), то же и здесь разъясняя, он сопоставляет настоящее с будущим, мгновенное с
вечным, легкое с тяжелым, скорбь со славой. И этим даже не довольствуется, но
присоединяет другое изречение, усугубляющее смысл прежнего: "производит в
безмерном преизбытке", – говорит. Потом показывает и способ, сказавши, каким
образом страдание становится "легким". Каким же образом? "Когда мы смотрим не на
видимое, но на невидимое". Таким образом, и это (настоящее) легко, и то (будущее)
велико, если мы отведем себя от того, что видимо, потому что видимое временно –
следовательно, таковы и печали, а невидимое вечно – следовательно, таковы и венцы. И
он не сказал только: "таковы печали", но: "все видимое", хотя бы то было наказание, хотя
бы успокоение, чтобы и тут мы не хвалились, и там не смущались. Потому-то и о
будущем не сказал: "царство вечное", но: "невидимое вечное", хотя бы это было царство,
хотя бы опять же наказание, чтобы и тут не страшились, и там не обнадеживались. Итак,
если видимое временно, а невидимое вечно, то и будем взирать на последнее, на вечное.
Какое, в самом деле, мы будем иметь извинение, предпочитая временное вечному? Ведь
хотя настоящее и приятно, однако же непостоянно, а что в нем есть мучительного, то
постоянно и непростительно. Какое может быть извинение для тех, которые, будучи
удостоены Святого Духа и насладившись таким даром, сделались ревнителями
низменного и ниспали на землю? И действительно, я слышу, как многие произносят такие
смешные слова: "Дай мне сегодняшний день и возьми завтрашний. Если бы, – говорят, –
тамошнее существовало в таком виде, как вы представляете, то это было бы одно против
одного, а если совсем ничего такого нет, то – два против ничего". Что безрассуднее этих
слов? Что пошлее? Мы беседуем о небесах и о невыразимых тех благах, а ты выдвигаешь
нам на сцену то, что принято на ристалищах, и не стыдишься, не закрываешься, произнося
это, свойственное глупцам? Не краснеешь, будучи до такой степени пригвожден к
настоящему? Не устаешь безумствовать, сходить с ума и говорить глупости, как
младенец? Когда бы говорили это эллины, ничего не было бы удивительного; а когда
болтают это люди верующие, какое будет снисхождение? Значит, ты заподазриваешь те
бессмертные надежды? Значит, почитаешь это сомнительным? Как же это достойно будет
снисхождения? Но ты не видишь тамошнего? Не видишь ты также и Бога; что же, из-за
того, что не видишь Бога, не признаешь Бога существующим? "И весьма, – говоришь, –
признаю". В таком случае, если опять тебя кто спросит: "А кто пришел с неба и сообщил
это?" – что ты скажешь? Из чего узнаешь, что существует Бог? "Из видимого, – говоришь,
– из доброго порядка во всем создании, из того, что это для всех очевидно".
Следовательно, таким же образом веди речь и о суде. Как, спросишь? Я буду тебя
спрашивать, а ты мне отвечай. Праведен ли сам Бог и по достоинству ли воздает каждому,
или наоборот – желает, чтобы нечестивые благоденствовали и наслаждались, а добрые
находились в противоположном положении? Отнюдь нет, скажешь; этого и человек не
потерпел бы. Где же хорошо здесь поступающие будут наслаждаться благами, и где злые
получат противоположное, если после этого не имеет быть какая-нибудь жизнь и
воздаяние? Видишь ли, что одно против одного, а не два против одного, лучше же сказать:
для праведников – два против ничего, а для грешников и тех, которые здесь живут в
наслаждении, все противоположное? В самом деле, предававшиеся здесь наслаждению, а
потом там наказанные, не получили и одного против одного, те же, которые проводят
жизнь в добродетели, получают два против ничего. Кто именно находится в покое –
злоупотребляющие настоящей жизнью, или живущие благоразумно? Ты, быть может,
назовешь первых, а я указываю на последних, призывая в свидетели тех самых, которые
вкусили от настоящих благ и не поступят бесстыдно по поводу того, о чем я намерен
говорить. Так нередко некоторые порицают предбрачные обряды и самый день, когда
изготовляются брачные ложа, а считают блаженными не вступивших в брак; многие же
уклоняются от брака не по чему иному, как по причине тягостности этого дела, И я
говорю это не в укоризну браку, который честен (Евр. 13: 4), а имея в виду тех, которые
дурно им пользуются. Если же те, которые сочетались браком, часто почитали жизнь
невыносимой, то что мы сказали бы о тех, которые ниспроверглись в пропасть блуда и
испытывают положение более рабское и бедственное, чем положение всякого пленника?
Что о тех, которые гниют в сластолюбии и ввергают свое тело в бесчисленные болезни?
"Но, – скажут, – приятно пользоваться славой". Между тем, ничего нет горче этого
рабства. И действительно, человек тщеславный, желающий нравиться кому ни попало,
есть в большей мере раб, чем всякий невольник; напротив, поправший эту славу, не
заботящийся о мнении других, стоит всех выше, он один свободен. Или вожделенно
обладать деньгами? Но мы много раз показали, что в большем изобилии и покое
находятся те, которые стеснены в них, а еще более те, которые ничего не имеют. Или
сладостно напиваться? Но кто бы сказал это? Итак, не быть богатым приятнее, чем быть
богатым, не вступать в брак – чем вступать в брак, не быть тщеславным – чем быть
тщеславным, не предаваться сладострастию – чем предаваться сладострастию; и здесь
большим владеют те, которые не прельщены настоящими благами. И к тому же я еще не
говорю, что этот, хотя бы подвергался тысяче мучений, имеет добрую надежду, которая
его поддерживает, а тот, хотя бы вкушал тысячи наслаждений, подвержен страху за
будущее, который нарушает его удовольствие и смущает, потому что последнее
немаловажный способ наказания, равно как первое – утехи и покоя. Есть, сверх того, и
третий способ. Какой же это? Тот, что житейская услада, когда есть, не проявляется,
будучи изобличаема природой и временем, а та (не житейская) не только есть, но и
пребывает непоколебимой. Видишь ли, что мы в состоянии будем быть не только два за
ничто, но и три, и пять, и десять, и тысячи за ничто. А чтобы тебе узнать это же самое на
примере, послушай. Богач и Лазарь – один пользовался настоящим, другой будущим;
разве же тебе кажется одно – и быть мучимому во все время, и трудиться в короткий срок?
Терпеть болезнь в тленном теле, и выносить жестокие истязания до бесконечности? Быть
увенчаным и получить вечное наслаждение после этой малой немочи, и подвергнуться
беспредельной муке после кратковременного наслаждения настоящим? Кто бы это сказал?
О чем тебе желательно, чтобы мы сказали – о количестве, качестве, о Божественном
приговоре согласно достоинству того и другого? До каких пор вы будете издавать звуки
жуков, непрестанно зарывающихся в навозе? А действительно, это не признак разумных
людей – рисковать за ничто такой драгоценной душой, между тем как следовало бы при
небольшом труде получить небеса. Не хочешь ли, я тебя и другим образом научу, что там
есть страшное судилище? Открой двери твоей совести и взгляни на судью, восседающего
в твоей душе. Если ты, при всем твоем себялюбии, сам себя осуждаешь и не допускаешь
суда неправедного, то неужели тем более Бог не учинит великого промышления о
праведнике, не положит нелицеприятного приговора обо всем и допустит всему
совершиться попросту и кое-как? Кто это скажет? Такого не найдется. Эллины и варвары,
поэты и философы, весь род человеческий согласен в этом с нами, хотя и не одинаково, а
все же говорят, что есть какое-то судилище в аде: до такой степени дело это известно и
общепризнанно. "Но почему, – скажешь, – мы здесь тотчас же не наказываемся?" Этим
Бог проявляет Свое долготерпение, предоставляет нам спасение в силу раскаяния, не
делает нашего рода подлежащим насильственному захвату и тех, которые после перемены
к лучшему могут спастись, не лишает наперед спасения. Если бы тотчас после самых
грехов карал и погублял, то как был бы спасен Павел, как Петр – верховные учители
вселенной? Как Давид получил бы плод спасения от раскаяния? Как галаты? Как многие
другие? Поэтому-то Он здесь не в отношении всех требует возмездия, но из всех лишь в
отношении некоторых; и там не всех, но одного наказывает здесь, другого там, чтобы
через посредство тех, кого наказывает, возбудить и крайне нечувствительных, и через
посредство тех, кого не наказывает, заставить ждать будущего. Разве не видишь, что
многие здесь несут наказание, как-то: заваленные башней, или те, кровь которых Пилат
смешал с жертвами, или те, которые среди коринфян скончались неожиданной смертью за
недостойное принятие тайн, или иудейский народ, истребленный варварами, или многие
другие и тогда, и теперь, постоянно? А иные много грешившие отошли не понеся здесь
наказания, как, например, богач, живший одновременно с Лазарем, и многие другие. Это
Он делает, чтобы и неверующих в будущее возбудить, и верующим придать бодрости, и
ленивых превратить в старательных. Ведь Бог – судья праведный, сильный и
долготерпеливый, не каждодневно наводящий гнев. Если же мы воспользуемся
долготерпением в целях лености, то придет время, когда наконец Он не станет долго
терпеть и краткий срок, но тотчас попустит наказание. Итак, не будем ради удовольствия
на одно мгновение (а такова настоящая жизнь) навлекать на себя наказание в бесконечные
веки, но потрудимся мгновенно, чтобы быть увенчанными навсегда. Не видите ли, что и в
житейских делах многие люди поступают таким же образом, принимают на себя малый
труд ради продолжительного отдыха, даже если случается с ними и противоположное?
Здесь именно бывает соответствие между трудами и прибылью, часто и наоборот; а в том
царстве иначе: труд мал, удовольствие же велико и бесконечно. Смотри вот: земледелец
работает целый год, и часто в самом конце лишается надежды на плод от многих трудов;
опять же кормчий и воин до старости проводят жизнь в войнах и трудах, и часто тот и
другой из них уходят ни с чем, один лишается богатства, заключающегося в товарах, а
другой – и самой жизни ранее победы. Какое же, скажи мне, мы будем иметь оправдание,
когда в житейских вещах предпочитаем нести великий труд, чтобы получить малый
отдых, а то и малого не получить, потому что надежда на это неверна, в духовных же
вещах поступаем наоборот и за малое нерадение навлекаем на себя невыразимое мучение?
Потому умоляю вас всех – освободитесь же, наконец, как-нибудь от этого сумасбродства.
Ведь в то время никто уже нас не избавит: ни брат, ни отец, ни дети, ни друзья, ни
сродник, ни другой кто-нибудь; если дела нас выдадут, то все от нас удалится и мы
всецело погибнем. Сколько тот богач рыдал, взывал к патриарху, упрашивал послать
Лазаря? Но послушай, что сказал ему Авраам: "между нами и вами утверждена великая
пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не
переходят" (Лук. 16: 26). Сколько девы те просили у сверстниц немного елея? Но
послушай, что говорят последние: "чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас"
(Мф. 25: 9), – и никто не был в состоянии ввести тех в чертог. Размышляя об этом, будем
и мы заботиться о нашей жизни. Ведь какие бы ты ни указал труды, какие бы ни
представил мучения, все это ничто по сравнению с будущими благами. Клади, если
угодно, огонь, железо, зверей, или что-нибудь еще более тяжелое: по сравнению с
тамошними муками это не составляет даже и тени. Это, когда сильнее применяется, тогда
в особенности и легко, потому что влечет быструю развязку вследствие того, что тело не в
состоянии долго выдерживать напряженности наказания; а там не так, но то и другое
соединяется, и усиление и преизбыток, как в полезном, так и в тягостном. Итак, пока есть
время, поспешим перед лицо Его с исповеданием, чтобы тогда увидеть нам это лицо
кротким и светлым и чтобы избегнуть тех грозных сил. Разве здесь ты не видишь воинов,
состоящих в распоряжении у начальников, как они волокут, как связывают, как бичуют,
как разрывают бока, как употребляют факелы для пыток? Но все это детские игрушки и
смех сравнительно с теми муками: эти мучения временны, а у тех и червь не умирает, и
огонь не угасает, так как тело, которое тогда восстанет, будет совершенно нетленно. Но
пусть нам не придется узнать когда-нибудь это на опыте, пусть эти ужасы ограничатся для
нас словами, чтобы нам не быть преданными тем мукам, но здесь образумиться. Сколько
мы тогда наскажем обвинений на самих себя, сколько издадим воплей, сколько жалоб? Но
ничто в конце концов не поможет. Так и корабельщики не могут принести пользы после
того, как корабль разрушен и затонул, равно и врачи после того, как больной умер; часто
они говорят, что следовало бы сделать то или другое, но все тщетно и напрасно. Нужно
все говорить и делать, пока остается надежда на исправление; а когда нет уже ничего в
нашей власти, когда все погибло, — попусту все говорится и совершается. Вот и иудеи
тогда говорили: "Благословен грядущий во имя Господне!" (Иоан. 12: 13), но не могли
воспользоваться этим возгласом для избавления от наказания, потому что не сказали,
когда нужно было сказать. Поэтому, чтобы и нам не потерпеть того же, совершим в себе
перемену еще здесь и постараемся войти в то успокоение, как сказал апостол. А
действительно там это успокоение, откуда убежали болезнь, печаль и воздыхание, где нет
ни забот, ни трудов, ни борьбы, ни страха потрясающего и смущающего душу, а есть один
только страх Божий, исполненный услады. Там не съедается хлеб в поте лица, нет там
терний и волчцев, дети не рождаются в болезнях, нет выраженного словами: "к мужу
твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою" (Быт. 3: 16); все мир,
радость, веселие, сладость, благость, кротость. Нет там соперничества, зависти, болезни,
смерти – ни телесной, ни душевной; нет там ни мрака, ни ночи – все день, все свет, все
блеск. Не нужно будет работать, не нужно принимать пищу, постоянно будем пребывать в
вожделении благ. Не желаете ли, я вам представлю некоторый образ тамошнего покоя?
Это невозможно, а все же, насколько в силах, попытаюсь дать вам некоторый образ.
Взглянем на небо, когда, не затеняемое никаким облаком, оно являет свой венец; потом,
употребив много времени на созерцание его красоты, подумаем, что и мы будем иметь
седалище, и не такое только, но настолько красивее, насколько золотая крыша
превосходнее глиняной; а за этой крышей есть другая – повыше, а потом ангелы,
архангелы, бесконечные лики бесплотных сил, самый чертог Божий, престол Отчий, Но,
как я сказал, слово не в состоянии все выразить; нужен опыт и знание, получаемое из
опыта. Спрошу вас: как, по вашему мнению, Адам пребывал в раю? А это пребывание на
небе много лучше того, насколько небо отстоит от земли. Впрочем, поищем и другой
образ. Если бы случилось, что царствующий ныне овладел всей землей и затем не был бы
тревожим ни войнами, ни заботами, но лишь пользовался почетом, проводил время в
наслаждениях, имел большие доходы, золото приливало бы к нему отовсюду и он
возбуждал бы удивление: каково, полагаете вы, было бы у него на душе, если бы он
увидел, что повсюду на земле прекратились войны? Вот нечто подобное; впрочем, и с
этим образом мы не достигли цели; поэтому нужно поискать иного. Представь вот что:
царский ребенок, пока находится в матерней утробе, ничего не ощущает; но пришлось ему
оттуда выйти и взойти на царский престол, и не постепенно, а вдруг все получить: таков и
этот самый покой. Или если бы какой-нибудь узник, претерпевший бесчисленные
бедствия, вдруг очутился на царском престоле. Но и так мы в точности не начертали
образа, потому что здесь если кто достигнет благ, хотя бы, скажем, даже царской власти,
то в первый день он наслаждается полным удовлетворением, также во второй и в третий, а
по мере того как время идет вперед, удовольствие хотя и остается, но уже не то: каково бы
оно ни было, от привычки ослабевает. А там удовольствие не только не умаляется, но
даже возрастает. Подумай в самом деле, каково это, когда душа, отходящая туда, не
ожидает ни конца этих благ, ни перемены, но ждет усиления их и жизни, не имеющей
предела, жизни свободной от всякой опасности, всякого беспокойства и заботы,
исполненной радости и бесчисленных благ. Если и здесь, выйдя в лагерь и видя в нем
разбитые воинские палатки из полотнищ, копья, шлемы и блестящие выпуклости щитов,
мы в изумлении останавливаемся, а если в середине случится еще увидеть царя, идущего в
золотом вооружении, мы почитаем себя обладателями всего, то что подумаешь, когда
увидишь вечные скинии святых, расположенные на небе? "Примут вас, – сказано, – в
вечные обители" (Лук. 16: 9). Что подумаешь, когда увидишь, как каждый из них сияет
ярче солнечных лучей, не медью и железом, а той славой, блеск которой не в состоянии
созерцать глаз человеческий? И это в рассуждении людей. А что сказал бы ты о тысячах
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |