Э. А. ЖЕЛУБОВСКАЯ (ответственный редактор), 71 страница

Ростоу попросту уклоняется от решения этой задачи. Критерии, с помощью которых он пытается вычленить из исторического процесса свои «стадии», произвольны и эклектичны: то это уровень развития производительных сил, то преобладание сельского хозяйства над про­мышленностью и, наоборот, то степень удовлетворения населения по­требительскими товарами и т. д. Двигательной силой перехода от од­ной стадии к другой объявляются то непосредственно уровень разви­тия экономики, то биологические, психологические, геополитические и «просто» политические факторы. Все докапиталистические «стадии» Ростоу объединяет под рубрикой «традиционное общество», куда, сле­довательно, относятся и первобытнообщинный, и рабовладельческий, и феодальный строй. Объединение различных формаций только на основа­нии признака, что в них преобладало сельское хозяйство и богатство сосредотачивалось у получателей земельной ренты (последнее, между прочим, неприменимо к первобытнообщинному строю), лишь демонст-

⁷⁹ Н. Seton-Watson. The Intellectuals and Revolution.— Essays Presented to Sir Lewi*

Namier. London, 1956, p. 423, 427—428 a. o.

⁸⁰ W. W. Rostow. The Stages of Economic Growth. Cambridge (Mass.), 1960, p. 2 a. o.

рирует научную бессодержательность понятия «традиционное общест­во». Развитие от «традиционного общества» ко второй стадии — «пере­ходному обществу» является, по мнению Ростоу, результатом деятель­ности небольшой верхушки, готовой рисковать своими капиталами, обес­печить «дисциплину» и руководство крупным и быстро изменяющимся производством и торговлей. Движущим мотивом перехода на новую ступень Ростоу объявляет боязнь унижения со стороны соседних стран ⁸¹.

После «переходного общества» следует третья стадия — «скачок», длящаяся примерно два-три десятилетия. (В Англии это были 1783— 1802 гг., во Франции— 1830—1860, в США — 1843—1860, в Герма­нии — 1850—1873, в России 1900—1914 гг.) Таким образом, опять объ­единяются под одной рубрикой страны, находившиеся в действитель­ности на различных стадиях — от первых этапов промышленного пере­ворота до империализма.

Четвертая стадия — «путь к зрелости», на которой, по мнению Рос­тоу. находилась и Англия времен расцвета домонополистического ка­питализма (1851 —1873 гг.) и социалистический Советский Союз в 20— 40 годы XX в. ⁸² По разъяснению У. Ростоу, его теория «считает не­точным энергичное, но чрезмерно упрощенное предположение Маркса, что решения общества являются просто функцией владельцев собствен­ности... Только в период «пути к зрелости» поведение общества боль­ше всего соответствует марксистской теории» ⁸³. Иначе говоря, согла­шаясь, что исторический материализм частично отражает реальность раннего капитализма, Ростоу отрицает применимость марксистского анализа к современному буржуазному обществу.

Последняя ступень по схеме Ростоу — «стадия высокого массового потребления», которой достигли США и должны вскоре достигнуть как другие развитые капиталистические страны, так и Советский Союз. Здесь тенденциозное сравнение социалистического общества и общест­ва на различных ступенях капиталистического развития дополняется «уступкой», вызванной притягательной силой социализма для народ­ных масс: уверением, что «оба» строя — и капитализм и социализм — приведут человечество к периоду всеобщего изобилия.

Ряд буржуазных историков и социологов — Д. Кеннан, Р. Арон и др.— готовы даже объединить социализм и капитализм под рубрикой «индустриальное общество», чтобы спасти репутацию буржуазного строя. Р. Арон уверяет, что Маркс как раз и не сумел предусмотреть это будущее сближение капиталистического и социалистического спо­собов производства ⁸⁴.

С походом против научного понимания истории как закономерной смены социально-экономических формаций связаны и нападки значи­тельной части буржуазной историографии на идею прогресса ⁸⁵. Эксплуа-

⁸¹ Ibid., р. 20, 20—27.

⁸² Ibid., р. 114 а. о.

⁸³ Ibid., р. 150, 152.

⁸⁴ R. Aron. La lutte de classes. Nouvelles leçons sur les cociétés industrielles. Paris, 1964, p. 23—31 sq.

⁸⁵ M. Ginsberg. The Idea of Progress. A Re-Evalition. London, 1953.

тируя бедствия, которые капитализм в эпоху своего крушения обрушил на человечество, буржуазная наука твердит, что идея прогресса — это порождение относительно благополучного XIX в., опровергнутая опы­том последующего периода ⁸⁶. Буржуазная историография ложно пред­ставляет марксистское понимание исторического прогресса как простое заимствование идеи, созданной рационализмом века Просвещения, его веры в конечное торжество Разума.

Отрицание исторической закономерности, игнорирование или при­нижение роли способа производства в развитии общества дополняется и переплетается с ложным отображением связей между базисом и над­стройкой. Не имея возможности вовсе игнорировать воздействие эконо­мического строя на политическую и идеологическую жизнь общества, буржуазные историки пытаются отрицать примат базиса и представить его взаимоотношения с надстройкой в духе yжe известной нам вульгар­ной теории факторов.

Теория факторов позволяет буржуазным историкам проводить мысль, что по крайней мере в некоторые исторические эпохи надстрой­ка играла решающую роль в процессе исторического развития, изо­бражение определяющей роли надстройки дает возможность рисовать полностью искаженную картину исторического развития, особенно в новое и новейшее время. Революционная борьба за ликвидацию старо­го базиса постоянно изображается только как борьба за ликвидацию ста­рой надстройки, при этом не всей надстройки, а тех ее элементов, кото­рые носили случайный характер или были специфичны лишь для хронологически относительно узкого этапа в развитии данной социаль­но-экономической формации (так, например, оценивается и излагается история революционного рабочего движения). Наоборот, борьба (как ре­волюционная, так и реформистская) за ликвидацию тех или иных эле­ментов надстройки, которая может вестись за укрепление уже господ­ствующего базиса, за уничтожение надстроечных элементов, являв­шихся компромиссом с силами прошлого, мешавшими этому укрепле­нию, рисуется в виде борьбы за утверждение нового базиса.

Отрицание примата базиса над надстройкой, кроме того, служит основой для такого «методологического» приема, красной нитью прохо­дящего через современную реакционную историографию, как отрыв от сущности современного капиталистического общественного строя всех порождаемых им явлений, вроде кризиса, нищеты масс, колониального гнета, политической реакции, милитаризма и войн.

Одна из главных тенденций буржуазной историографии — маскиров­ка классовой природы различных исторических явлений. Однако ука­занная враждебная прогрессивному развитию науки тенденция в бур­жуазной историографии столкнулась с действием других противореча­щих ей тенденций. Во-первых, с развитием и укреплением марксизма, во-вторых, с внутренними закономерностями развития всей историчес­кой науки в целом, необходимостью интерпретации конкретного материала, накоплявшегося теми же буржуазными историками и воочию свидетельствовавшего о роли классовой борьбы в развитии общества.

⁸⁶ J. В а г i l г е. The Belief in Progress. London. 1951 и др.

В конечном счете игнорирование и голословное отрицание постепен­но начали уступать место широкому использованию и вместе с тем не­редко все более утонченному извращению истории классовой борьбы, со­провождаемому, как правило, утверждением о «чрезмерном упроще­нии» Марксом классовой структуры общества ⁸⁷.

В свое время историки периода реставрации, в частности О. Тьер­ри, признавая классовую борьбу буржуазии против феодалов, не виде­ли конфликта между пролетариатом и буржуазией. Однако то, что у этих ученых было исторически обусловленной ограниченностью миро­воззрения, превращается у многих современных буржуазных истори­ков в прием искажения исторической истины. Такие историки также готовы, пусть и в ограниченном смысле, «признать» классовую борьбу, даже антагонизм пролетариата и буржуазии в прошлом, в период про­мышленного капитализма, отрицая его для современной эпохи.

Субъективно-идеалистическая методология неокантианства и дру­гих реакционных философских школ послужила основой для изобра­жения понятия классовой борьбы лишь как одного из многих равно­ценных и в равной мере не отражающих реальности методов «органи­зации» исторического материала, наряду, например, с методом англий­ских буржуазных историков, выдвигающих на первый план «технику» осуществления парламентарного строя и т. п.⁸⁸

Буржуазные историки, как правило, не оговаривая этого, воспри­няли из современной реакционной социологии многие противоречащие друг другу, в равной мере антинаучные представления о классах. Тер­мин «класс» применяется к самым различным действительным или мнимым объединениям людей или группам лиц, имеющим какие-либо общие признаки; при этом реальное социальное деление общества становится одним из возможных, либо вообще игнорируется. Произ­вольное расчленение общества на мнимые «классы» проводится по идеологическому, политическому, психологическому, этническому (ра­совому), географическому, профессиональному, образовательному, воз­растному, религиозному и другим делениям. Классовое деление и клас­совая борьба в изображении буржуазной историографии оказываются не связанными с противоречиями определенного способа производства, по крайней мере, в некоторых, если не во всех, обществах ⁸⁹. Отталки­ваясь от традиционного представления о классовой борьбе как борьбе замкнутых сословий, буржуазная историография пытается изобразить дело таким образом, будто острота борьбы (или даже самое ее сущест­вование) порождается не остротой социальных антагонизмов, а большей или меньшей жесткостью граней между общественными группами.

Однако, несмотря на попытки извратить понятие классов, классо­вых интересов и классовой борьбы, буржуазной историографии в силу

⁸⁷ Some 20th Century Historians. Ed. by S. W. Halperin. Chicago, 1961, p. 68.

⁸⁸ Впрочем, в буржуазной историографии сильны и «рецидивы» полного отрицания роли
классовой борьбы, критики уже утвердившихся оценок этой роли. Для истории США
это ярко проявляется в следующих работах: R. Hofstaater. The Age of Reform: from
Bryant to FDR. New York, 1956; L. Hartz. The Liberal Tradition in America. New York,
1955; D. Boorstin. The Genius of American Politics. Chicago, 1953, и многих других.

⁸⁹ См. The Social Science in Historical Study. A Report of the Committee on Historiography.—
«Social Research Council Bulletin». New York, 1951, N 64, p. 48.

неотвратимой силы исторических фактов не удается уклоняться от раз­говора о действительных классах. Конечно, при этом классовый анализ фальсифицируется. Отрицается существование реальных классовых различий (рабочий класс и мелкая буржуазия, основная масса проле­тариата и рабочая аристократия, бедняки и кулачество, национальная буржуазия и компрадорская буржуазия), изобретаются мнимые разгра­ничения (между монополистами, наиболее активно поддерживавшими фашизм, и остальной, якобы демократически настроенной, частью фи­нансовых магнатов и т. п.). Очень часто внутриклассовые противоречия рисуются основными, а классовые — второстепенными.

На основании «отделения» классов от способа производства откры­тыми сторонниками теории «вечности» капитализма производится ан­тиисторическое расширение хронологических рамок существования ка­питалистического общества («античная буржуазия», английские лор­ды манора — «капиталисты XV века» в работах М. Постана и т. п.). Исходя из тех же предпосылок, буржуазные историки защищают про­тивоположные и в равной мере ложные положения о том, что роль классовой борьбы может резко меняться и даже исчезать, как и сами классы или, напротив, что классовая борьба является вечной биологи­ческой категорией и поэтому должна существовать и в коммунистичес­ком обществе. С этим смыкается уверение, что классы не являются са­мостоятельно действующими историческими силами, а лишь «материа­лом», который постороннее влияние может направить по тому или иному пути. Наконец, различные группы, возведенные в ранг классов, и противоречия между ними, являющиеся в конечном счете проявле­нием социальных противоречий, изображаются той сутью, которая скрывается за видимой на поверхности классовой борьбы. Эта тенден­ция ясно видна в новейшей работе английского историка Д. Р. Винсен­та, который на примере английской политической истории XIX в., слу­жившей материалом и для выводов Маркса, стремится доказать, что классы — это лишь группы людей, объединенных борьбой за одинако­вые политические цели. На основании тенденциозного истолкования собранной им избирательной статистики викторианской Англии Д. Винсент заявляет: «Марксистская идея класса, происходящего из отношений между капиталом и трудом, интересна в той мере, в какой она показывает то, что не соответствовало реальному положению и что не происходило в действительности» ⁹⁰. А все «опровержение» Винсен­та основывается лишь на том шатком основании, что рабочие, которые имели избирательное право, голосовали тогда за кандидатов, происхо­дивших из собственнических классов и вдобавок принадлежавших к различным политическим партиям.

С особой настойчивостью буржуазная историография пытается до­казать, что не классовые противоречия порождают национальные про­тиворечия, а напротив, национальные конфликты являются причиной классовых конфликтов. Мы постоянно встречаем в ней изображение классовых действий, например буржуазии, как национальной полити­ки, а борьбы рабочего класса, направленной на защиту коренных инте­ресов всей нации, как выступлений, продиктованных интересами только

⁹⁰ J. R. Vincent. Pollbooks. How Victorians Voted. Cambridge, 1987, p. 28.

пролетариата (или даже меньшинства этого класса). Не менее частой является подмена исторической роли одних классов или социальных слоев ролью других (приписывание буржуазии того, чего достиг проле­тариат в борьбе против нее, утверждение о якобы руководящей роли ин­теллигенции в русских революциях 1905 — 1907 и 1917 гг., в националь­но-освободительной борьбе, когда гегемония в нем принадлежала рабо­чему классу и т. д.) ⁹¹.

Для тенденции сокрытия классовой сути общественных явлений и роли классовой борьбы характерна деятельность открытых апологетов монополистического капитала — представителей американской школы «истории бизнеса». Так называемая деловая история, поставившая сво­ей целью прославление якобы благотворной роли монополий, зароди­лась еще с начала империалистической эпохи как прямое противопос­тавление марксистской концепции капитализма. Но расцвет ее прихо­дится на период послевоенного бума и «холодной войны». К началу 1962 г. количество ее исследований достигло 15 тыс. К числу наиболее известных из них относятся книги А. Невинса о Форде и Рокфеллере, многотомные работы Р. У. Хидди, M. Е. Хидди и др. о «Стандарт Ойл» и т. д. ⁹² Профессор Грас, один из признанных идеологов «Общества ис­тории бизнеса», составил программу исследований в этой области. В ней целиком изъяты из сферы изучения такие вопросы, как степень экс­плуатации пролетариата, преследование монополиями прогрессивных профсоюзов и т. д. Заранее исключая из области изучения все вопросы классовой борьбы, новые историки бизнеса отнюдь не отказываются от анализа социальных последствий деятельности монополий, рисуемой в открыто апологетических тонах. Изображая ее необходимым фактором «величия и процветания», историки бизнеса стремятся осуществить идею Н. Граса, призывавшего «превратить капитализм в религию» ⁹³.

Конечно, ведущая тенденция реакционной историографии — умале­ние роли экономики — далеко не всегда находит открытое, прямолиней­ное выражение. Не говоря уже о сторонниках экономического материа­лизма, даже многие его противники среди буржуазных историков гото­вы признать экономические причины более или менее решающей при­чиной по крайней мере части важнейших исторических событий. Скры­вая обычно экономические мотивы действий господствующих классов под их политической оболочкой, реакционные историки порой занима­ют прямо противоположную позицию. Для сокрытия наиболее одиоз­ных политических целей реакционных классов и правительств буржу­азные историки готовы подменить их экономическими мотивами (на­пример, взамен планов колониальных захватов с помощью агрессив­ных войн признается лишь намерение расширить торговлю с этими

⁹¹ См. S. T o m k i n s. The Russian Intelligentsia. The Makers of Revolutionary State. Norman, 1957; M. Fisher. Russian Liberalism. From Gentry to Intelligentsia. Syracuse, 1958; W. M. Mac mi I lan. The Road to Self-Rule. A Study in Colonial Evolution. London, 1959; The Russian Intelligentsia. Ed. by R. Pipes. New York, 1961.

⁹² A. Nev ins. Ford. The Times, the Man, the Company. New York, 1954; R. W. Hiddy,

V. E. H i d d y. Pionnering in Big Business. History of Standard Oil Company (New Jersey), 1882—1911. New York, 1955; G. H. Gibb, E. H. Kno wit о п. The Resurgent Years. His­tory of the Standard Oil Company (New Jersey) 1911—1927. New York, 1956; A. N e ν ins, F. Ε. H i I I. Expansion and Challenge, 1915—1933. New York, 1957.

⁹³ «Bulletin of the Business Historical Society», March 1949, p. 64.

43 Маркс — историк

территориями и т. п.) ⁹⁴. Однако и в этом случае cами экономические причины изображаются в конечном счете следствием определенной по­литики правительств, господствовавшей идеологии и других неэконо­мических «факторов», о которых говорилось выше. Кроме того, что осо­бенно важно, вместо глубинных экономических основ, главных эконо­мических интересов, концентрированным выражением которых явля­ется политика, причиной объявляются преходящие, несущественные или во всяком случае неглавные экономические интересы, порой слу­жившие внешне благовидным прикрытием политических целей (аннек­сий, реакционных переворотов и т. д.). Даже в тех случаях, когда реак­ционная историография ссылается на экономические причины, она не связывает их ни с природой, ни с закономерностями (во всяком случае подлинной природой и подлинными закономерностями) данного способа производства.

Для преуменьшения роли экономики многие реакционные историки используют то обстоятельство, что исторические деятели, за исключе­нием представителей революционного пролетариата, руководствую­щихся марксистско-ленинской теорией, в большей или меньшей степе­ни не осознают социальных корней, смысла и последствий своих дейст­вий. Буржуазные историки пользуются этим, чтобы подменить субъек­тивными мотивами таких лиц объективные причины, которые обуслов­ливали их деятельность. Иногда место субъективных мотивов занимают личные имущественные интересы. Показательны в этом отношении ра­боты Л. Нэмира и его последователей.

Английская «школа Нэмира», возникшая еще в межвоенный пери­од, получила широкое развитие после второй мировой войны. Сторон­ники этой школы считают своей программной работой книгу Нэмира «Структура политической жизни в начале правления Георга III» (1929 г.) ⁹⁵, а также книгу «Вигская интерпретация истории» (опубли­кована впервые в 1931 г.) Г. Баттерфильда ⁹⁶, в других своих трудах, как уже говорилось, признававшего заслуги Маркса как историка. При­зывая вслед за Баттерфилдом изучать реальные интересы, нэмиристы стремятся трактовать эти интересы как семейные выгоды, личную ма­териальную заинтересованность, отстаивание имущественных прав от­дельных групп и т. п., что по существу приводит к сокрытию классовых корней политической жизни и идеологической борьбы.

Многочисленные исследования нэмиристов открыто нацелены на борьбу против марксизма. Так, Д. Брэтон и Д. Пеннингтон в предприня­том по инициативе Нэмира исследовании о членах «Долгого парламен­та» доказывают, что не было существенных социальных различий меж­ду сторонниками парламентского и королевского лагерей. Хотя эти авторы оговариваются, что сделанный ими вывод не является доказа­тельством социальной однородности этих лагерей в целом ⁹⁷, он все же говорит в пользу этого предположения и тем самым якобы неправиль-

⁹⁴ S. С. E a s t on. The Twilight of European Colonialism. London, 1961, p. 25 a. o.

⁹⁵ L. N ami er. The Structure of Politics at the Accession of George III. 2 ed. London, 1957;

idem. England in the Age of the American Revolution, 2 ed. London, 1961.

⁹⁶ H. Butterfiel d. The Whig. Interpretation of History. New York, 1951.

⁹⁷ В rut on, D. H. Pennington. Members of the Long Parliament. London, 1951,
p. 177—178.

ности Марксовой концепции революции. Историки, близкие к нэмириз­му (X. Тревор-Ропер, Д. Эймлер и т. д.), с помощью локальных иссле­дований, вводящих — это следует признать — в научный оборот много нового, важного материала, и другими путями пытаются обосновать эту очередную несостоятельную попытку опровержения исторического материализма.

Буржуазная историография постоянно подчеркивает для маскировки классовых корней политической жизни то личные мотивы действий тех или иных исторических личностей, то их материальную заинтересован­ность в успехе проводимой ими политики. Эти доводы против истори­ческого материализма были исчерпывающим образом опровергнуты К. Марксом более 100 лет тому назад в его труде «Восемнадцатое брю­мера Луи Бонапарта». Маркс указывал, что каждый общественный класс творит целую надстройку различных и своеобразных чувств, ил­люзий, образов мысли и мировоззрений, формируя все это на почве сво­их материальных условий и соответственных общественных отношений. Отдельное лицо, которому эти чувства и воззрения передаются по тра­диции и в результате воспитания, может вообразить, что именно они и образуют действительные мотивы и исходную точку его деятельности. Если даже в обыденной жизни проводится различие между тем, что че­ловек думает и говорит о себе, и тем, что он есть и что он делает на са­мом деле, то тем более следует проводить такое различие между фраза­ми и иллюзиями политических деятелей (и партий) и их реальной сущ­ностью ⁹⁸.

Большинство буржуазных ученых отрицает эксплуататорский харак­тер господствующих классов феодального и капиталистического обще­ства. Для доказательства этого они обычно ссылаются на роль бюрокра­тии, чиновничества, «элиты», якобы проводивших «свою» политику, ко­торая определялась их собственными интересами или даже заботами об интересах нации, бедных слоев населения и т. д. Широко используется также сложность, диалектическая противоречивость связей класса и представляющих его интересы политических партий для игнорирования или искаженной оценки классовой природы этих партий.

Не следует думать, что буржуазная историография во всех случаях отрицает классовый характер политических партий. Она готова признать его, когда пытается достигнуть цели путем прямой апологии политики реакционных партий (и, следовательно, стоящих за ними реакционных классов). В то же время она приписывает партиям, игравшим прогрес­сивную роль (например, в колониях), характер представителей реакци­онных собственнических классов. В других случаях, играя на пестроте социального состава реакционных партий монополистического капитала (фашистских и др.), буржуазные историки стремятся свалить вину за антинародную внутреннюю и внешнюю политику, преступления этих партий (которые нельзя, или почему-либо невыгодно, в данном случае замалчивать) на трудящиеся массы. На том же «основании» многие пар­тии монополий, которые буржуазная историография пытается взять под защиту, очистить от тяготеющих на них обвинений, выдаются за народ­ные партии, выражающие волю всей нации.

⁹⁸ См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 8, стр. 145. 675

Прямо противоположный метод немедленно применяется, как толь­ко буржуазная историография обращается к освещению революцион­ных, особенно, конечно, коммунистических и рабочих, партий. Социаль­ный состав этих партий, состоящих в основном из представителей эксп­луатируемых масс рабочего класса и определяющийся тем, что они за­щищают коренные интересы трудящихся, по мнению буржуазных уче­ных, не характеризует классовой сущности этих партий. Поддержка массами коммунистов оказывается якобы результатом случайных при­чин, или во всяком случае, не следствием интересов эксплуатируемых классов.

В буржуазной науке проводится мысль, что каждый класс якобы закономерно должен поддерживать различные партии, поскольку он со­стоит из людей с разными вкусами, характером, темпераментом и т. п. В частности, высказывается идея, что класс имеет тенденцию раскалы­ваться по своим симпатиям на «умеренное» и «крайнее» течения и под­держивать соответственно разные политические партии, выражающие эти тенденции ⁹⁹. Известный американский историк Д. Перкинс, повто­ряя Маколея, пытался объяснить различие между консерватизмом и ли­берализмом психологическими особенностями сторонников этих полити­ческих течений ¹⁰⁰ и т. д. С помощью такого приема не только делается еще одна попытка принизить историческую роль классовой борьбы, но и пролагается дорога к тенденциозным политическим выводам.

Принижение значения способа производства и роли классовой борь­бы в историческом развитии служит основанием для крайнего преумень­шения роли народных масс в истории. Сводится на нет историческое значение деятельности трудящихся масс как основных созидателей ма­териальных благ. Разрывая связь между трудящимися массами и прог­рессивными скачками в развитии общества, многими прогрессивными движениями, буржуазная историография стремится возложить на народ­ные массы ответственность за бедствия, которые они терпели от угнете­ния, и за все пороки эксплуататорского общества ¹⁰¹. Если же признает­ся роль масс, то не в реальном сопротивлении политике правящих клас­сов, а в мифическом сотрудничестве с ними и — поскольку дело идет о новейшем времени — якобы даже в участии (и возрастании этого уча­стия) в управлении буржуазным государством.

Во многом сходны приемы искажения исторической роли и характе­ра государства, основанные в конечном счете на использовании относи­тельной самостоятельности надстройки по отношению к экономическо­му базису. В современной буржуазной историографии соседствуют сле­дующие наиболее распространенные формы сокрытия подлинного ха­рактера, функций и роли государства эксплуататорского типа: прямое отрицание классовой сущности государства, возникновение и развитие которого при этом рисуется следствием проявления расовых, психологи­ческих и других свойств человеческой природы; иногда классовый ха­рактер государства изображается в качестве следствия этих «биологи-

⁹⁹ M. Lip s e t. Social Stratification and Rightwing Extremism.— «British Journal of So­ciology», 1959 December,

¹⁰⁰ «American Historical Review», January 1957, p. 308.

¹⁰¹ R. Martin. Le national-socialisme hitlérien. Une dictature populaire. Paris, 1959.

ческих» и тому подобных факторов (обычно в соединении с одним из вариантов теории насилия — создание государства в результате завоева­ния); нередко утверждается, что классовая сущность государства опре­деляет лишь некоторые и притом второстепенные (или не все главные) стороны его политики; часто выставляется тезис, что государство мо­жет защищать определенные классовые интересы, но не имеет классо­вого характера. Большое распространение получила также теория о том, что государство, несмотря на свой классовый характер, не явля­ется орудием для подавления эксплуататорскими классами эксплуати­руемых. С нею порой соседствует другая теория, согласно которой го­сударство имеет классовый характер лишь в определенные периоды раз­вития феодального и буржуазного общества (обычно лишь при возник­новении и на раннем этапе развития данного социального строя). Сохра­няется и взгляд, что государство является воплощением определенной системы идей, лишенных классовой окраски. Можно часто встретить и мысль, что одно и то же государство может в рамках одного и того же периода являться орудием различных классов в зависимости от соотно­шения сил и политических случайностей каждого данного момента ¹⁰². Многие буржуазные историки склонны доказывать, что государство яв­ляется или становится органом классового сотрудничества, защиты всеми классами своих интересов при помощи государственной власти (это обычно обосновывается модернизированными вариантами естест­венно-правовой — «договорной» или органической теории возникновения государства). Используется и знакомая нам уже фальсификация клас­сового анализа — представление государства в виде орудия различных групп («классов»), конструируемых не по линии реального социального деления общества. Государство изображается также орудием группы лиц, в руках которых непосредственно находятся органы государствен­ного управления — абсолютный монарх, королевский двор, чиновниче­ство, военная каста, депутаты парламента и т. д. Вдобавок использует­ся то обстоятельство, что государственная власть (например, при абсо­лютной монархии, бонапартизме и т. д.) может проводить политику ла­вирования между классами, что придает ей вид самостоятельности по отношению к господствующему классу. При этом смена форм государст­ва и государственного устройства (монархия — республика, унитар­ность — федерализм, полная централизация — местная автономия) вы­дается за превращение эксплуататорского типа в неэксплуататорский, и, наоборот, смена типа государства предстает в виде смены формы.

Дата добавления: 2015-08-27