Вот, представь себе такую ситуацию: идет по улице мужчина примерно лет тридцати. Он 1 страница

Глава 1.

"...Вот, представь себе такую ситуацию: идет по улице мужчина примерно лет тридцати. Он

хорошо одет, ухожен, весьма не дурен собой. Но он чем-то подавлен, в его глазах читается горе,

он смотрит то в небо, то в землю... Его рука то и дело опускается в карман его куртки, он достает

большое красивое кольцо с крупным камнем, вертит его и с чувством небывалой тоски прячет его

обратно, и так повторяется несколько раз... Он идет сам не зная куда, просто идет, не замечая

никого, и лишь думает о своем... Где, по-твоему, находятся его мысли? В чем может быть

заключено его горе?.."

Когда я, молодой и беззаботный, читал это письмо от моего давнего друга, крайне увлеченного

психологией, я совершенно не воспринял его всерьез и ничего не смог придумать, кроме как: "Ну,

наверное, у него кто-то умер". Правду говорила моя мать, что невозможно познать чужую боль и

страдания, пока не почувствуешь их сам, своим телом, своей душой.

Разве я когда-нибудь думал, чем это может закончиться? Стоило только передумать, отбросить

эти ужасные замыслы - и они воплотились в жизнь, стали реальностью, страшной, пугающей

реальностью, которая будет медленно и мучительно разъедать меня, заставляя молить кого-

угодно повернуть время вспять. Я смог так легко убить демона, нанеся при этом самому себе

смертельную рану.

А все началось 20 февраля 2009 года, в одном из районов Лондона.

Семь лет я бороздил по всей Англии, оставался в том или ином городке на несколько месяцев,

снимал комнату, работал (я успел закончить кулинарный колледж и поэтому меня с

удовольствием брали поваром в забегаловки разного рода и статуса) - и снова уезжал, не желая

оставаться в одном и том же месте навсегда. Я ненавидел постоянство и обыденность, но когда

через семь лет я понял, что эти мои постоянные переезды уже сами по себе стали обыденностью,

я наконец-то решил осесть в родном Лондоне.

Все время, пока я колесил по стране, я сдавал доставшийся от родителей дом одной пожилой

чете, и их неожиданный съезд стал еще одним поводом для моего возвращения. Я уже

представлял, как обрадуются мои сестры, узнав, что я наконец-то приехал домой.

У меня две сестры, и обе они были рождены матерью еще от ее первого брака. Ангелина - или

Анна, как я ее всегда называл - была старше меня на пять лет, а Рейчел - старше Ангелины на два

года; их отцом был француз, адмирал флота в отставке Анри Дюлес, крупный статный джентльмен

с копной огненно-рыжих волос. Ему было под пятьдесят, когда он встретил нашу мать, которой

тогда еще не исполнилось и двадцати пяти; он всегда ходил с зонтом как с тросточкой; был

страстным фотографом и заядлым игроком: он играл и в покер, и в преферанс, и в бильярд, и в

шахматах ему так же не было равных; обожал шумные компании и дружеские посиделки, что

страшно раздражало нашу меланхоличную мать. Я до сих пор не могу понять, как она могла

променять столь душевного и сильного человека, настоящего мужчину, который обожал ее

дочерей и почти самостоятельно вырастил их, на безалаберного и грубого учителя китайского

языка, который впоследствии и стал моим отцом.

Люк Михаэлис был намного моложе господина Дюлеса и имел более приятную для моей матери

наружность: длинные черные волосы, прищуренные карие глаза, соблазняющая улыбка, высокая

стройная фигура и отличный вкус в одежде. Он хотел казаться умнее, мужественнее и достойнее,

чем он есть, и моя наивная мать купилась на эту фальшивку. Я настолько презирал этого пошлого,

недалекого человека, что даже отказывался называть его отцом. И сейчас я по-прежнему крайне

возмущен тем фактом, что я вырос его точной копией, унаследовав от матери лишь вытянутую

форму губ.

После развода Анна и Рейчел остались жить с отцом; к счастью, мать разрешала мне навещать их,

и почти каждый день после школы я с огромной радостью и нетерпением бежал к этому красному

кирпичному дому в три этажа, окруженному великолепным садом с розами и ликорисами; и меня

всегда с улыбкой встречали добрый дядюшка Анри и мои прелестные сестренки.

Надо заметить, что каждая из моих сестер получила внешность от одного родителя и характер от

другого. Рейчел была так же весела и жизнерадостна, как отец, и имела милый и приятный облик,

схожий с обликом матери: хрупкая тонкая фигурка, медового цвета волосы, нежный взгляд

больших синих глаз и добрая полуулыбка. Таких людей называют красивыми: они милы сердцу и

душе, с ними желаешь познакомиться и подружиться, с красивыми людьми хочется иметь дело и

с ними очень легко завязать хорошие отношения. На них оглядываются на улице и в

общественном транспорте, одобрительно улыбаются и идут дальше, встречая на своем пути еще

одного красивого человека, одаривая его таким же поощряющим взглядом, и сразу же забывая о

нем; всего за день один человек может встретить десятки и сотни красивых людей, и ни один из

них не отпечатается в его голове, так как все они как на подбор милые, славные и симпатичные.

Анна выросла такой же задумчивой и скрытной, как и мать, и унаследовала от отца его крайне

привлекательную и интересную внешность. А в чем разница между словами "красивый" и

"привлекательный", спросите вы. Поверьте, красота совершенно не перекликается с

привлекательностью, не схожа с харизмой и не имеет ничего общего с обворожительностью.

Некоторые яркие люди могут показаться вам не самыми приятными на вид, но их образ всегда

остается в памяти; стоит увидеть привлекательного человека, и он больше никогда не исчезнет из

головы; такие люди увлекают, заманивают, запутывают в свои сети; и за десятилетия можно

встретиться лишь с одним таким пленительным человеком, но зато запомнить его на всю жизнь.

Однако, главная беда большинства таких людей состоит в том, что они не осознают своего

очарования и притягательности, считают себя совершенно неприметными и даже уродливыми; и

проводят свое время в печали и безрадостности, они обычно закомплексованны и пессимистично

смотрят на мир, часто пребывают в раздумьях и сожалениях. Именно такой была Анна; манящий

взгляд ее выразительных глаз, острые черты лица и активную мимику я вряд ли спутаю с чьими-

либо другими, даже если она бы перекрасила свои красные волосы или случайно забыла о

макияже. И я точно чувствовал ее депрессию и тоску, хоть она и прятала их за маской

самоуверенности и даже высокомерия.

Я не спеша направлялся к станции метро. Молодежное кафе, где я с недавнего времени кормил

проходящих мимо скучающих тинейджеров своими фирменными десертами (да и не только ими),

закрылось на ремонт, и минимум полгода мне следовало заниматься чем-либо другим. Я мог бы

наняться дворецким, чем я зарабатывал до начала моих путешествий. Мои блестящие манеры,

умение находить общий язык с людьми и прекрасный навык готовки радовали всех моих

работодателей, даже самых чопорных и несговорчивых. Со мной даже не нужна была никакая

няня, разве что если ребенок был девочкой или уже перешагнул пятнадцатый год...

Сколько себя помню, я всегда считал девочек исключительно своими друзьями (возможно,

сказались отношения с сестрами) и даже подумать не смел о том, чтобы начать ухаживать за

девочкой или даже подойти и поцеловать ее, не говоря уже о чем-то большем. Но и о мальчишках

я тоже не думал, я испытывал безразличие к обоим полам, сама мысль о каких-то романтических

связях хоть с девочками, хоть с мальчиками вызывала у меня стойкое отвращение. Я говорю о

своих сверстниках, с которыми мы вместе рассекали на мотоциклах по центру Лондона и

отмечали самые пустяковые поводы в ближайших кафешках. Я понял, чего я хочу и что меня

привлекает, лишь в 22 года, когда я впервые устроился дворецким.

Это была типичная состоятельная семья, живущая в трехэтажном доме с довольно большим

количеством отпрысков разного возраста и пола. В этой семье их было пятеро, четыре из которых

девочки. Главному наследнику папиной компании было всего 10, он был слаб здоровьем и

малоподвижен, предпочитал закрываться в своей комнате вместе с книжками, у него было явное

отставание в развитии, и поэтому в свои годы он учился лишь в третьем классе. Новый дяденька в

их доме быстро стал для него другом, которому можно было спокойно рассказать, что Молли, та,

что с двумя хвостиками, стащила сумку у Стейси, которая ходит уже с накрашенными глазами, а

Питер, такой большой и задиристый, опять стукнул по голове хлюпика Эдварда; и этот большой

дяденька во фраке никому бы не проболтался. Постоянно перемазанный кремом с моих

пирожных, он лез ко мне обниматься и своим тихим голосочком говорил: "Мистер Себастьян,

когда я вырасту, вы будете жить со мной и кормить меня своими пирожными, а я буду платить

вам много денег и разрешать делать все, что захотите. Вот что вы хотите, мистер Себастьян?"

Этот ребенок - то, чего я хотел на тот момент; я заливался краской от стыда и безжалостно давил в

себе эту безумную мысль; чадо смотрело на меня снизу вверх своими наивными и

доверительными глазами; я боялся нарушить его некрепкую психику, предать своего крохотного

друга, пересечь недозволенную грань... В первый раз я смог сдержаться, смог и во второй, и в

третий, и даже в четвертый...

Раньше я всегда ненавидел людей, задающих столь глупый вопрос: "Кого ты больше любишь -

маму или папу?" Я отвечал: "Дядю Анри и сестренок", и отвечал так искренне и без раздумий, и

мне было все равно, как на это отреагировали бы родители. Такой же вопрос когда-то задался и

моему запретному плоду, и он с улыбкой выпалил: "Я люблю Себастьяна!"

Я хорошо помню только то, что было после. Я шептал этому рыдающему комочку: "Ты ведь

никому не расскажешь?", уже опасаясь только быть с позором прогнанным из этого дома и

попасть в тюрьму за растление. Малец жалобно хлюпал и кивал головой, и я в последний раз

обнял его, понимая, что уже абсолютно ничего не чувствую к этому ребенку. Мне хотелось дойти

до близлежащего парка, найти толпу играющих детишек и представить их всех на его месте, а

кого-то и не представить; но не сразу, а только когда они полюбят меня, смогут довериться мне и

позволить мне все, что только придет в мою безумную голову...

Но уже скоро я изменил этому принципу, мне надоело постоянно ждать, когда тот или иной

мальчонка лет от девяти до двенадцати почувствует меня своим близким человеком; это уже

стало чем-то вроде игры, от которой я не мог оторваться; и вся страсть исчезала после первого и

единственного сближения; так же случилось и с моим первым "другом": лишь приступы совести и

вины перед этим мальчишкой вынудили меня остаться до тех пор, пока он не умер через два дня

от горячки, пока его миниатюрная ладошка не обмякла и не похолодела в моих руках. Я ушел из

этого дома, нанимался в другие семьи - и с каждым новым ребятенком я терял остатки стыда и

жалости; последний раз я сразу же покинул дом, где оставил ревущего мальчугана одного, на

запачканных его же кровью простынях; и я ничуточки не беспокоился о том, скольким чадам я

поломал психику и в скольких семьях я разрушил счастье.

Это был ясный (что уже удивительно для Лондона), прохладный февральский день. Я остановился

на переходе в ожидании зеленого сигнала, и тут же обратил внимание на алое пятно среди серого

городского пейзажа: женщина с красными волосами с красным чемоданом в каждой руке, одетая

в пальто такого же насыщенного красного цвета, с интересом изучала доску объявлений. Она

шепотом комментировала каждое объявление: "нет, это далеко", "сюда с ребенком не поселят", а

я, не дожидаясь, пока она повернется ко мне лицом, окликнул ее:

- Анна! Ангелина!

Я не ошибся. Такую харизматичную женщину, как моя сестра, было трудно перепутать с кем-либо

другим. Анна оглянулась.

- Себастьян! Ты ли это? - Ее лицо вмиг засияло.

- Анна, сколько лет!

Мы приблизились друг к другу и нежно обнялись.

- Ах, Себастьян, как долго мы не виделись! - Ангелина тут же забыла об объявлениях и даже своих

чемоданах, то и дело похлопывая меня по плечам.

- А ты возмужал, - с удовлетворением заметила она.

- А ты все хорошеешь и хорошеешь, сестренка.

- Давно ты в Лондоне? Или скоро опять уедешь? - поинтересовалась Анна, все-таки взяв чемоданы

за их ручки.

- Нет, я уже третью неделю живу в родительском доме. На работу даже устроился, - Признаюсь, в

моем голосе присутствовали нотки хвастливости. - А ты все так же трудишься во имя спасения

человеческих жизней?

- Конечно, что же мне еще делать, - улыбнулась сестренка. Что ж, думаю, вы тоже согласитесь, что

врач - это очень хорошая профессия. Сам хотел пойти в медицинский, но с химией я не очень

дружил, да и пунктуальность, особо важное качество для врача, к сожалению, тоже не являлась

моим верным спутником.

- А Рейчел? Ты же вроде с ней живешь... Или за пять лет уже что-то изменилось?

Ангелина тут же померкла и опустила голову.

- Рейчел уже два года как нет. Ни ее, ни ее супруга... Они сгорели в собственном доме, - слабым

голосом сообщила она.

Я увел взгляд в сторону. Рейчел, моя прелестная сестренка, мертва; нет, нет, я не хотел

представлять себе этого. Сгореть в своем доме... Я виновато глянул на Анну, живую и

невредимую.

- Прости. Я так долго не связывался с вами...

- Скорее всего, их дом подожгли, у Винсента было много недоброжелателей... - Сестренка

шмыгнула носом.

Винсент? Ах да, муж Рейчел.

Я видел его всего один раз, случайно столкнувшись с ним в дверях, когда покидал дом Рейчел. Я

быстро вспомнил его двуличный облик, его жестокое выражение лица, эти глаза, узкие,

прищуренные, что-то прячущие за ненастоящей приветливостью и доброжелательностью...

Когда я говорил о привлекательности, я поведал о большинстве, об их комплексах, печальных

судьбах, о неосознании своего очарования; но есть и меньшинство, с которым я советую вам

никогда не иметь дело, к ним как раз и относился Винсент Фантомхайв... Они не просто

привлекают и притягивают к себе, но и отравляют все ваше счастье, как сладкий и опасный яд,

рушат вашу жизнь, медленно губят вас; почти невозможно не поддаться их адскому обаянию, но

еще сложнее выбраться из их плена, и самое главное, что они даже не отпускают от себя, еще

больше вторгаясь в вашу душу, делая вас зависимыми и покорными... Это не просто люди, это

истинные демоны, жестокие, беспощадные и потрясающе обворожительные; они прекрасно

осознают свою привлекательность и безжалостно пользуются этим; крайне трудно избавиться от

их влияния на себя, но если уж ты связался с демоном, то прикончи его, раздави, уничтожь, пока

он не сделал этого с тобой... Раны, нанесенные демонами, никогда не заживают и постоянно

будут приносить пламенную боль; одна случайная встреча уже оставляет серьезное увечье в

вашей душе, как это было тогда и со мной. Опасайтесь демонов, не позволяйте им завладеть

вашим сознанием и управлять им, подавить в вас личность и сделать своей бессознательной

марионеткой, которая будет бесконечно обожать и боготворить своего кукловода, пока не

погибнет в мучении с его именем на губах...

- Мне повезло только потому, что я в тот момент была на посту, - продолжала Анна. - А Сиэль

пропал на целый месяц, но, слава Господу, он смог спастись; бедный мальчик, я даже не

представляю, что он пережил, но каково же было мое счастье, когда его нашли живым...

- Сиэль? - перебил я. Сиэль, Сиэль. Никак не мог вспомнить...

- Ну как же, Сиэль, сын Винсента и Рейчел! - с неприкрытым возмущением сказала сестра.

Ах, ну конечно... С ним я встречался тоже единожды. Тогда ему было примерно два года, такой

щупленький, щекастый карапуз, ни дать ни взять мамочка: те же сияющие синие глаза, задорный

смех и непоседливый характер. Злопамятство, конечно, плохая вещь, а помнить обиды на детей

еще глупее, но я все равно не забуду, как он вырвал у меня целый клок волос, забравшись ко мне

на спину. Этот противный мальчишка бегал по огромному родительскому дому, по всем

комнатам, забирался на все столы и шкафы, а потом падал и громко орал. Я никогда не жаловал

маленьких детей, меня больше интересовали мальчонки постарше. Неудивительно, что я с трудом

вывел в голове его образ, ведь он весь пошел в Рейчел: такой же красивый, милый и абсолютно

не запоминающийся. Сколько ему там сейчас лет, не знаю, но наверняка угомонился немного...

- Я сразу же взяла его к себе, и мы снимали с ним комнаты... - поведала Ангелина и вдруг

запнулась.

Я снова бросил взгляд на чемоданы. Ну, все понятно.

- Но вас выселили и теперь вам негде жить? - догадался я.

- Еще вчера, - Сестренка толкнула ногой один чемодан. - Мы переночевали у соседей, но утром,

когда я провожала Сиэля на автобус, наш бывший хозяин нас встретил и долго ругался, я

поспешила убраться с его улицы, и теперь ищу, где бы снять еще комнату...

Я перехватил ее взгляд и почувствовал, что она вспомнила, о чем я говорил в начале разговора.

- Братец, ты не подумай, что я навязываюсь... - начала она.

- Не переживай, я с удовольствием разрешу вам жить у меня.

Глаза Анны наполнились радостью. Как же все-таки приятно делать добрые дела.

- Места для любимой сестренки и тинейджера у меня хватит, и даже еще комнаты четыре

останется, - Скрытая реклама такая скрытая... - Можете жить сколько хотите. Тем более с вами мне

не будет так скучно.

- Ой, спасибо! - Анна бросилась ко мне на шею. - Как же мне тебя отблагодарить!

- Разделишь со мной пополам мои счета, - бесстыдно ответил я.

- Идет!

Глава 2.

Анна достала мобильный (естественно, красный) и набрала номер племянника. Я хорошо слышал

их разговор, и в данный момент я очень завидовал выдержке и терпению сестры. Видимо, она

потревожила мальца прямо во время урока, и я слышал его сердитый грубый голос, почти

переходящий на крик. Мне очень хотелось влепить этому паршивцу пощечину, чтобы он больше

никогда не смел так говорить с родной тетушкой. Скоро он как будто почувствовал мою угрозу

через мобильный аппарат и больше не повышал голоса, а, напротив, уменьшил свою громкость и

стал раздраженно бурчать что-то недоступное для моего уха, расположенного далеко от

динамика.

- Что ж, в восемь часов у Сиэля кончатся уроки, и он доедет на метро, - произнесла Анна, пряча

телефон в карман пальто.

- А он всегда так с тобой разговаривает? - гневно спросил я, заметив обиду на лице сестры.

- Нет-нет, что ты, - замахала руками Анна. - Просто он немного вспыльчивый и сразу начинает

нервничать по пустякам...

Сестра опустилась на чемодан. Она совсем потускнела и только смотрела унывно на невысохший

после утра асфальт.

- На самом деле Сиэль никогда не был таким... - начала она. - Это смерть родителей его так

изменила. Он стал слишком скрытным, неприветливым, нелюдимым... Он очень умный, много

читает, понимает серьезные вещи и сам по себе очень серьезен. Я даже порой поражаюсь его

мыслям. А еще он...

Ангелина на мгновение остановилась. Она сделала глоток воздуха и с придыханием проговорила:

- Сиэль не раз упоминал, что хочет мести. Он жаждет найти тех, кто устроил пожар, и отомстить

им... За родителей, за запятнанный род Фантомхайв, за свое разрушенное будущее...

Она всхлипнула. Этот Сиэль нравился мне все меньше и меньше. Месть - самое омерзительное,

гнусное желание из всех, какие только могут существовать; она разъедает человека изнутри,

чернит его душу, делает ее грязной и отвратной... Человек, живущий местью, едва ли сможет

пролить хоть луч света на окружающих, у него не существует никаких других нравственных

ценностей и целей; и весь мир кажется ему тошнотворным, гадким, черным, хотя на самом деле

таковой является его душа. Конечно же, я не имею в виду такую несерьезную, почти детскую

месть, как, например, за устроенный беспорядок в доме или за глупую шутку в ваш адрес, каждый

из нас испытывал нечто подобное. Но когда месть становится смыслом всей жизни, то этот

человек обречен: после ее свершения его душа уже никогда не вернется на эту землю; мститель

продолжит сеять злобу и ненависть, ведь это все, что от него осталось; и теперь ему незачем

больше существовать, и он может только покинуть этот свет с мыслью: "А действительно ли мне

это было нужно?"

Если месть сводит с ума и выбивает из колеи взрослых людей, то я боялся подумать, что могло

твориться внутри ребенка. Мертвая, разлагающаяся душа, которая только и может отравлять все

вокруг, марая ни в чем не повинные души близких людей, и заставляя окружающих страдать

только потому, что ее хозяин одержим местью... Я крайне сомневаюсь, что мальчишка доживет до

зрелого возраста, ибо он будет задушен своим отвратительным безудержным желанием еще до

того, как оно исполнится.

- Ах, Себастьян, как здесь чудесно! - восхитилась Ангелина, едва зайдя в коридор.

Действительно, в моем доме было чему подивиться. Как только мать переехала жить к своему

новому мужу, она впервые в жизни перенеслась из чопорной классики во взрывной "new wave".

Коридор был совмещен сразу и с кухней, и со столовой, и даже с гостиной; вся композиция была

составлена вокруг круглого кофейного столика и небольшого дивана, обитого мягким материалом

бледно-зеленого цвета; стены были выкрашены в приятный серый цвет, а все люстры, висящие

полки и декоративные плинтуса были угольно-черными; кухонная мебель, в том числе и этот

кофейный столик, а так же все тумбочки и шкафы сияли яркими белыми пятнами. Мягкая мебель

могла быть и розового цвета, и бирюзового, и лимонного, что смотрелось среди черно-бело-

серого пространства очень стильно и отражало все мое свободолюбие и полноту существования...

Хотя да, этот дом сначала принадлежал моему родителю, исключительному рабу моды, но такое

оформление пришлось как раз по моей натуре, и я не стал ничего менять, и даже попросил своих

бывших съемщиков не ломать всю дизайнерскую задумку.

На втором этаже, правда, все было очень скучно и незатейливо. Никакой идеи, замысла - просто

светлый коридор и четыре идентичные бежевые двери, за которыми уже все зависело от

фантазии хозяина комнаты. Почтенные господа съемщики ничем не пожелали обустраивать

выбранную ими спальню - их абсолютно устраивало наличие двуспальной кровати, платяного

шкафа и двух миниатюрных тумбочек. Мне хватало того же самого, так как я бывал в своей

комнате лишь в позднее время суток, и вовсе не любовался стенами и мебелью, а где-то в своих

ночных грезах ласкал хорошеньких мальчуганов...

Стоит добавить, что единственного, чего не доставало в интерьере моего жилища - это кошки; да-

да, настоящей живой кошки. Я обожал этих великолепных созданий и испытывал огромное

удовольствие, поглаживая мягкий кошачий животик или нажимая на нежные подушечки их лапок.

Я не мог понять, что меня так очаровывает в этих загадочных существах, но я предполагал, что

кошки могут быть подобны демонам. Даже если моя догадка верна, я все равно ни за что не

перестану восторгаться кошками, поскольку находиться в зависимости от таких демонов было

даже крайне приятно. С работой в кафе я не успевал даже дойти до супермаркета, но теперь-то у

меня найдется достаточно времени, чтобы подобрать себе в приюте подходящего питомца или

даже не одного...

- Себастьян, я только сейчас вспомнила, что хотела спросить: у тебя кошки случайно нет?

Сестренка, меня пугают твои вопросы. Неужто ты читаешь мои мысли? Я ведь уже вовсю

вообразил столь прелестную картину: я, в окружении десятка пушистых кошечек, лежу и

прижимаю к себе крошечного ребятенка, обещаю ему, что скоро станет приятно... а кошечки

мурчат и жмутся ко мне...

- Себастьян?

Передо моим лицом пролетелела бледная изящная рука с аккуратными красными ногтями.

- Нет, нет, у меня нет кошки, а что, в чем дело? - пролепетал я, прогоняя навязчивые фантазии.

- Точно? А то я же знаю, какой ты кошатник... - Анна весело подмигнула. - Так что, если вдруг

соберешься обзавестись кошкой, то придется повременить с этим, пока мы не съедем. У Сиэля на

них аллергия.

Анна, Анна...

Мои светлые, радужные мечты разбились о ее слова, как "Титаник" об айсберг, как стеклянный

бокал о твердый пол... Я мог бы привести еще много сравнений, но скоро они все покинули мою

голову, и осталась только одна мысль: "Я ненавижу этого Сиэля".

- Уже полдевятого. Где же Сиэль?

Сестренка металась из угла в угол, теребя в руках телефон и нервно покусывая губы. Я уже не раз

предложил ей позвонить ему, но Ангелина будто не слышала меня и лишь пребывала в крайнем

беспокойстве и напряжении.

Монотонный звук ее шагов нарушил звук аккордеона - именно такая мелодия стояла на звонке ее

телефона. Я подскочил на месте: не привык я все-таки к таким громким и неожиданным звукам.

Мой звонок представлял же собой спокойное мурлыканье.

- Сиэль, Сиэль, где ты?

Еще бы чуть-чуть - и сестренка навзрыд разревелась.

- Как пешком? Там же... сколько сейчас времени, ты в курсе? Я же сказала тебе ехать на метро!

Опять?.. - Голос Ангелины ослаб. Я навострил ухо.

- Так, где ты сейчас? Стой там. Оставайся там, я сказала. Я сейчас поймаю такси и приеду за тобой.

Нет, Сиэль, никуда не иди, жди меня! Все, Сиэль... Сиэль!

Она резко опустила руки и запрокинула голову назад. Я привстал и подошел к ней.

- Дай я с ним поговорю, - Я потянулся к телефону.

- Не надо, все хорошо, - сквозь слезы улыбнулась Анна и снова приложила аппарат к уху.

- Сиэль, ты слышишь? Эй, эй, я здесь, не кричи. Я понимаю, что ты очень не любишь, когда о тебе

заботятся, но ты сам подумай: сейчас же поздно и темно, а ты идешь по большому городу... Но

Сиэль!.. Ну, пожалуйста.

Я уже хотел вырвать из ее рук телефон и по-мужски поговорить с этим сопляком, но тут же

обратил внимание, что Анна перестала плакать. Ее лицо просветлело, и она облегченно

выдохнула.

- Все, договорились. Ты ждешь там, а я уже ловлю такси. Все, жди, - Она чмокнула микрофон

телефона и отключилась от разговора.

- Может, расскажешь, в чем там дело? - осведомился я. - Почему он не поехал на метро?

- Ты знаешь... - Сестренка начала застегивать пальто. - Сиэль очень слабенький мальчик, и над ним

постоянно издеваются, очень часто избивают... Чуть ли не через день он приходит домой то с

синяком, то с новыми ссадинами... Вот и сейчас снова. И отобрали все деньги.

- Но ведь с этим надо что-то делать. Почему бы не перевести его в другую школу?

Признаюсь, в глубине души я бы страшно доволен, что этот наглец хоть от кого-то получает по

шеям. Хотя, боюсь, что скоро в его жизни появится еще кое-кто, кто будет наказывать его

подобными способами. А уж как заставить его молчать, я не беспокоюсь. У меня уже есть

достаточный опыт.

- Я уже несколько раз хотела, но он сам отказывается, - пояснила Ангелина. - Говорит, что его это

не волнует, учиться ему не мешает, что он уже привык... Вот упрямец!

- Где это он привык? Его избивали и в начальной школе?

- Начали как раз в шестом классе... Вообще, когда Сиэль вернулся через месяц после той трагедии,

его тело было изуродовано огромным количеством ран: от каких-то ножей, от сигарет, и глаз ему

тоже чем-то прижгли... Теперь он видит только левым глазом, носит повязку, и из-за этого на него

тоже нападают... Но он терпит, говорит, что все уложится.

Конечно, уложится. Не знаю, как ты, сестренка, но я догадываюсь, что он вынашивает и вторую

месть. Скоро ты все-таки переведешь его в новую школу, но уже не как жертву издевательств, а

как уголовника и злоумышленника. И школа будет для таких же маленьких убийц и воров.

- Ну, я поехала! - Анна уже вышла за дверь и двинулась к стоящему на обочине такси.

Я помахал ей рукой.

Надо было подавить в себе эту слепую ненависть. Именно слепую, ведь я не был толком знаком с

этим мальчиком и вообще не видел его лет десять. Почему я сразу записал его в бандиты?

Дата добавления: 2015-11-05