Памяти Сурендры Дахъябхай Патела 1 страница

СТИВЕН КИНГ

Под куполом

Памяти Сурендры Дахъябхай Патела

Мы скорбим о тебе, друг

Кого ты ищешь

Как его имя

Мать, на поле найдешь

В команде игра

Это маленький город, сынок

Тебе нужно осмыслить

Мы одна команда

И нам в нем жить

Джеймс Макмертри[1]

КОЕ-КТО (НО НЕ ВСЕ) ИЗ ТЕХ, КТО НАХОДИЛСЯ В ЧЕСТЕР МИЛЛЛЕ В ДЕНЬ КУПОЛА: ГОРОДСКАЯ БЮРОКРАТИЯ

Энди Сендерс – первый выборный

Джим Ренни – второй выборный

Эндрия Гриннелл – третья выборная

ПЕРСОНАЛ «РОЗЫ- ШИПОВНИКА»

Рози Твичел – хозяйка

Дейл Барбара – повар

Энсон Вилер – посудомойщик

Энджи Маккейн – официантка

Доди Сендерс – официантка

ПОЛИЦЕЙСКИЙ ДЕПАРТАМЕНТ

Говард (Дюк) Перкинс – шеф полиции

Питер Рендольф – заместитель шефа

Марти Арсенолт – офицер[2]

Фрэдди Дентон – офицер

Джордж Фредерик – офицер

Руперт Либби – офицер

Тоби Велан – офицер

Джеки Веттингтон – офицер

Линда Эверетт – офицер

Стэйси Моггин – офицер/диспетчер

Джуниор Ренни – внештатный помощник

Джорджия Руа – внештатный помощник

Фрэнк Делессепс – внештатный помощник

Мэлвин Ширлз – внештатный помощник

Картер Тибодо – внештатный помощник

ПАСТЫРСКАЯ ОПЕКА

Преподобный Лестер Коггинс – Церковь Святого Христа-Спасителя

Преподобная Пайпер Либби – Первая Конгрегационная церковь

МЕДИЦИНСКИЙ ПЕРСОНАЛ

Рон Гаскелл – врач

Расти Эверетт – фельдшер

Джинни Томлинсон – медсестра

Даги Твичел – санитар

Джина Буффалино – медсестра-волонтерка

Гарриэт Бигелоу – медсестра-волонтерка

ГОРОДСКИЕ ДЕТИ

Малыш Уолтер Буши

Пугало Джо Макклечи

Норри Келверт

Бэнни Дрэйк

Джуди и Дженнилл Эверетт

Олли и Рори Динсмор

ВЫДАЮЩИЕСЯ ЖИТЕЛИ ГОРОДА

Томми и Вилла Андерсоны – владельцы / управляющие придорожного ресторана «Диппер»

Стюарт и Ферналд Бови – владельцы / управляющие похоронного салона «Бови»

Джо Боксер – дантист

Ромео Бэрпи – владелец / управляющий универсального магазина Бэрпи

Фил Буши – мастер сомнительной репутации

Саманта Буши – его жена

Джек Кэйл – директор супермаркета

Эрни Келверт – директор супермаркета на пенсии

Джонни Карвер – заведующий магазином самообслуживания

Алден Динсмор – фермер-молочник

Роджер Кильян – фермер-птицевод

Лисса Джеймисон – городская библиотекарша

Клэр Макклечи – мать Пугала Джо

Элва Дрэйк – мать Бэнни

Стабби Норман – антиквар

Бренда Перкинс – жена шефа полиции Перкинса

Джулия Шамвей – хозяйка / редактор местной газеты

Тони Гай – спортивный репортер

Пит Фримэн – фоторепортер

Неряха Сэм Вердро – городской пьяница

НЕМЕСТНЫЕ

Алиса и Эйден Эпплтон – Купольные сиротки («Купротки»)

Терстон Маршалл – писатель с медицинскими навыками

Каролин Стерджес – аспирантка

ВЫДАЮЩИЕСЯ СОБАКИ

Горес – пес (корги) Джулии Шамвей

Кловер – пес (немецкая овчарка) Пайпер Либби

Одри – сука (золотистый ретривер) семьи Эвереттов

САМОЛЕТ И СУРОК

С высоты двух тысяч футов, там, где Клодетт Сендерс училась управлять самолетом, город Честер Милл играл в утреннем свете бликами, словно новенькая монета. Катились, сверкая на солнце, автомоби-ли по магистральной Мэйн-стрит. Сиял, словно вот-вот пронзит безупречно чистое небо, остроконечный шпиль церкви Конго[3]. Бежали наперегонки с речкой Престил солнечные зайчики, но «Сенека-V»[4] обго-нял и их, и саму речушку, пересекая город по диагонали в том же направлении, что и поток.

- Ой, Чак, кажется, я вижу там двоих мальчиков, возле моста Мира! Они рыбачат!

Это была такая искренняя радость, что женщина даже рассмеялась. Уроки пилотирования она брала с любезного согласия своего мужа, первого городского выборного. Хотя тот и придержался мнения, что ес-ли бы Бог хотел, чтобы бы человек летал, Он дал бы ему крылья, Энди был сговорчивым парнем, и посте-пенно Клодетт добилась своего. Она получила удовольствие от первого же урока. И это удовольствие бы-ло чем-то большим, чем простое наслаждение, потому что оно пьянило. Сегодня же она впервые по-настоящему поняла, что делает полет таким захватывающим. Почему летать – это так классно.

Чак Томпсон, ее инструктор, деликатно коснувшись штурвала, кивнул на панель.

- Прекрасно, Клоди, но давай не будем рыскать, выровняй авиагоризонт, о’кей?

- Извини, извини.

- Не за что.

Он не первый год учил людей этому делу, и ему нравились такие ученики, как Клодетт, которые ис-кренне стремились научиться чему-то новому. Вскоре ее радость будет стоить Энди Сендерсу серьезных денег; ей понравился самолет, и она выразила желание и себе заиметь такой же, только новый, «Сенеку». Это обойдется примерно в миллион долларов. Не сказать, что очень разбалованная, Клоди Сендерс, без-условно, имела вкус к роскоши, который ее Энди – вот же счастливчик! – удовлетворял без проблем.

Чаку также нравились такие дни, как сегодня: неограниченная видимость, ни ветерка, комфортные условия для тренировочного полета. Однако от того, как она выровняла курс, «Сенеку» все же тряхнуло.

- Ты витаешь в облаках. Перестань. Скорость сто двадцать. Давай держаться направления сто де-вятнадцатого шоссе. И спустись до девятисот[5].

Она выполнила инструкции. «Сенека» вновь полетел ровно. Чак расслабился.

Они промелькнули над салоном «Подержанные автомобили Джима Ренни», и город остался позади. По обе стороны шоссе 119 поплыли поля, яркими кронами пламенели деревья. Похожая на распятие тень «Сенеки» бежала по асфальтированной трассе, одним темным крылом тень мазнула по муравьиной фи-гурке мужчины с рюкзаком на спине. Мужчина-муравей взглянул вверх и помахал рукой. Чак махнул ему в ответ, хотя и знал, что пешеход не может его увидеть.

- Какой же, черт побери, сегодня чудесный день! – произнесла Клоди.

Чак рассмеялся.

Жить им оставалось еще сорок секунд.

Сурок продвигался не спеша по обочине 119-го шоссе, направляясь в сторону Честер Милла, а впро-чем, до города еще оставалось мили полторы и даже «Подержанные автомобили Джима Ренни» – там, где дорога заворачивала левее, – виднелся отсюда лишь собранными в рядки солнечными бликами. Сурок планировал (если вообще можно сказать такое о сурке, будто бы тот может что-то планировать) затерять-ся среди деревьев раньше, чем он туда доберется. Но пока что эта обочина его полностью устраивала. Он отошел дальше от своей норы, чем задумывал, но солнце грело ему спинку и запахи дразнили нос, фор-мируя какие-то рудиментарные образы – не сказать, чтобы настоящие картины – в его мозге.

Вдруг он остановился и встал на задние лапы. Зрение у него было уже не то, как когда-то, но доста-точно хорошее, чтобы сурок успел заметить человека, который двигался ему навстречу по противополож-ной обочине.

Однако сурок решил все же еще немного продвинуться вперед. Люди часто оставляли за собой хо-рошие объедки.

Он был старым, опытным, дородным зверьком. В свое время ограбил много мусорных баков и путь к городской мусорной свалке знал не хуже чем все три туннеля собственной норы: на мусорнике всегда най-дется что-нибудь вкусненькое. Не усматривая угрозы для себя, он, не торопясь, побрел дальше, посмат-ривая на мужчину, который приближался по другой обочине.

Мужчина остановился. Сурок понял, что его заметили. Немного впереди справа лежала поваленная береза. Он спрячется под ней, переждет, пока человек пройдет, а потом проверит, вкусненького чего-нибудь не…

Вот так далеко зашел в своих мыслях сурок, делая вперевалочку три своих последних шага – как тут его перерезало пополам. Он распался на две половинки рядом с дорогой. Брызнула кровь. Кишки вывали-лись на землю. Задние лапы дважды дернулись и замерли.

Последняя его мысль, перед тем как наступила окончательная тьма, которая поглощает всех нас, хоть сурков, хоть людей, была: «Что случилось?»

Все стрелки на контрольной панели замерли.

- Что за черт? – произнесла Клоди Сендерс. Повернулась лицом к Чаку. Глаза широко раскрыты, но паники в них не было, лишь удивление. Для паники не хватило времени.

Чак так и не увидел контрольной панели. Он увидел, как сплющивается нос «Сенеки». А дальше он увидел, как разлетаются в щепки оба пропеллера.

Увидеть что-то другое, не было времени. Времени не было ни на что. «Сенека» взорвался над шоссе 119, пролившись огненным дождем на соседние поля. С неба также падали остатки тел. Стукнулась рядом с аккуратно перерезанным сурком дымящаяся рука – Клодетт.

Было двадцать первое октября.

БАРБИ

Как только он миновал «Фуд-Сити» и город остался позади, у Барби улучшилось настроение. Увидев надпись: «ВЫ ПОКИДАЕТЕ ГОРОД ЧЕСТЕР МИЛЛ. ЖДЕМ ВСКОРЕ ВАС НАЗАД!» – Барби почувствовал себя еще лучше. Он радовался, что вновь отправился в дорогу, но не просто из-за того, что получил хоро-шую взбучку в Милле. Душевный подъем ему дарила обычная старая добрая тяга к перемене мест. Он уже где-то недели две ходил окутанный серой тучей личного дискомфорта, прежде чем потасовка на стоянке около «Диппера», наконец, подтолкнула его в сраку к принятию этого решения.

- В сущности, я обычный бомжара, – произнес он и рассмеялся. – Проходимец направляется в Широ-кий Мир. А почему бы и нет? В Монтану! Или в Вайоминг. В Южную Дакоту, в сраный Рапид-Сити. Да хоть куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда.

Он услышал, как приближается звук двигателя, обернулся – теперь шел задом наперед – и поднял большой палец. Интересная комбинация вынырнула у него перед глазами: старый подержанный «Форд» пикап с освежающе молодой блондинкой за рулем. Пепельной блондинкой, самый любимый его тип. Бар-би продемонстрировал самую искусительную из своих улыбок. Девушка за рулем пикапа ответила ему тем же и, о Боже, если бы оказалось, что она, хоть на секунду старше девятнадцати, он сожрал бы свой по-следний, полученный за работу в «Розе-Шиповнике» чек. Весьма юная подружка для джентльмена полных тридцати лет, нет сомнения, но вполне легально пригодная, как говорили во времена его кукурузной юно-сти в Айове.

Пикап притормозил, он тронулся к машине… но она тут же вновь набрала скорость. Девушка еще раз мельком взглянула на Барби, проезжая мимо него. Улыбка не сошла с ее лица, но теперь в ней сквозила печаль. «Помрачилось в голове на минутку, – читалось в той улыбке. – Но здравый смысл ко мне уже вер-нулся».

А Барби ее лицо показалось как будто знакомым, хотя наверняка он не мог сказать, потому что в вос-кресные утра в «Шиповнике» всегда стоял гул не хуже чем в дурдоме. Однако ему припомнилось, что он видел эту девушку с каким-то взрослым мужчиной, вероятно, ее отцом, оба погруженные – у каждого перед глазами своя часть – в чтение воскресного «Таймс». Если бы он мог, когда она проезжала мимо него, с ней заговорить, Барби сказал бы: «Если ты доверяла мне жарить для тебя яйца с колбасой, наверняка могла бы доверить также, чтобы я несколько миль потрясся рядом с тобой на пассажирском сидении».

Конечно, такой возможности ему не выпало, и он лишь махнул ей рукой, словно говоря: «Не бери в голову». Зажглись задние фонари, словно она решила передумать. Затем они потухли, и пикап прибавил скорости.

На протяжении последующих дней, когда дела в Милле начали от плохих меняться к худшим, он вновь и вновь прокручивал в голове тот момент теплого октябрьского дня. А именно вспоминал мигание задних фонарей… В конце концов, она могла и узнать его, подумать: «Это же тот повар из «Розы-Шиповника», я почти уверена. Наверное, мне следовало бы…»

Хотя, возможно, между ними была пропасть, в которую падали люди, более лучшие, чем он. Если бы она передумала, все бы в его жизни с того времени пошло по-другому. Потому что ей наверняка удалось проскочить; он больше никогда в жизни не видел вновь ни той блондинки с ее свежим личиком, ни ее гряз-ного старого пикапа «Ф-150»[6]. Наверное, она пересекла границу города Честер Милл за пару минут (а то и секунд) до того, как ее было закрыто. Если бы он сидел рядом с ней, то оказался бы снаружи и спасся.

«Если бы, конечно, – думал он позже, в тот момент, когда сон его игнорировал, – задержка, чтобы ме-ня подобрать, не оказалась долгой, а, следовательно, фатальной. В таком случае меня бы здесь также не было. И ее тоже. Потому что на том отрезке 119-го шоссе действует ограничение скорости до пятидесяти миль в час. А при пятидесяти милях в час…»

На этом месте он всегда возвращался мыслями к самолету.

Самолет пролетел над ним, одновременно с тем, как он миновал салон «Подержанные автомобили Джима Ренни», заведение, к которому Барби не чувствовал любви.

Дело было не в том, что он когда-то приобрел себе там какую-то рухлядь (уже более года он не имел машины, последнюю продал еще в Пунта-Горда[7], во Флориде). Просто Джим Ренни Младший был среди тех ребят в тот вечер на парковке возле «Диппера». Мажористый пацан, которому всё время хотелось ко-му-то что-то доказать, а когда он не мог чего-то доказать сам, он делал это вместе со своей стаей. Опыт Барби подсказывал, что во всем мире Джими-Младшие именно таким образом и решают все свои дела.

Но все это теперь осталось позади. Джим Ренни, Джим Джуниор, «Роза-Шиповник» (Жареные устри-цы[8] – наша специализация! Всегда целые, никогда – порезанные), Энджи Маккейн, Энди Сендерс. Все эти дела, включая то, возле «Диппера». (Обеспечение избиений на парковке – наша специальность!) Все это оставил позади. А что у него впереди? Как это что – настежь распахнутые ворота Америки. Прощай, штат Мэн, привет тебе, Широкий Мир.

А может, черт побери, ему вновь податься на Юг? Ну и что, что сегодня день такой замечательный, уже через пару страниц в здешнем календаре притаилась зима. На юге должно быть хорошо. Он никогда не бывал в Месел Шоулз[9], хотя ему всегда нравилось само название. В нем было что-то такое чертовски поэтическое – «мышцами одолеваешь пороги», эта идея так его окрылила, что, услышав, как приближается гудение маленького самолета, он задрал голову и по-младенчески жизнерадостно ему помахал. Хотелось, чтобы и тот в ответ помахал крыльями, однако не дождался, хотя самолет проплывал невысоко и неспеш-но. Барби подумал: какие-то любители любуются видами – день сегодня именно для них, роскошное раз-ноцветье деревьев – а может, какой-то юный летчик тренируется ради получения лицензии пилота и, боясь ошибиться, не обращает внимание на наземных насекомых типа Дейла Барбары. Все равно он пожелал им счастья. Пусть там хоть туристы, хоть какой-то подросток, впереди у которого еще целых шесть недель до первого сольного полета, Барби всем им желал удачи. Роскошным был день, и каждый шаг, который отдалял его от Честер Милла, делал этот день еще лучше. Многовато мудаков в этом Милле, а кроме того: путешествия – это хорошо для души.

«И вообще, нам следовало бы принять закон о перемене мест в октябре, – подумалось ему. – Новый национальный лозунг: В ОКТЯБРЕ ВСЕ ПЕРЕЕЗЖАЮТ. Получаешь лицензию на сборы в августе, в сере-дине сентября подаешь стандартное (за неделю) заявление на увольнение с работы, и тогда…»

Он остановился. Заметил сурка впереди, на противоположной обочине дороги. И какой же гладень-кий, прямо отсвечивает, наглец. И даже не подумывает о том, чтобы шмыгнуть прочь, спрятаться в высо-кой траве, так и шлепает навстречу. Неподалеку, касаясь верхушкой обочины дороги, лежалая поваленная береза, и Барби готов был поспорить, что сурок спрячется под ней, переждать, пока пройдет это большое опасное двуногое существо. А если нет, тогда они спокойно разминутся, как пара приличных бомжей, ко-торыми они на самом деле и были, направляясь каждый своим курсом, четырехлапый – на север, двуногий – на юг. Барби хотелось, чтобы произошло именно так. Это было бы круто. Все эти мысли в голове Барби промелькнули за какую-то секунду, тень самолета все еще оставалась между ним и сурком, ее черный крест мчался по дороге. И вдруг, почти одновременно, случились два события.

Первое – с сурком. Вот только что он был цел, и в одно мгновение распался на две половинки. Обе в крови и дергаются. Барби застыл, челюсть у него отвисла, словно на вдруг расслабленных шарнирах. Это выглядело так, словно упал нож какой-то невидимой гильотины. И в тот же миг, прямо над разрубленным пополам сурком, взорвался маленький самолет.

Барби задрал голову. Вместо хорошенького самолетика, который пролетел над ним буквально за се-кунду перед этим, теперь с неба хлынул какой-то расплющенный аналог планеты Химера[10]. Распустив-шись извилистыми красно-оранжевыми лепестками огня, в воздухе расцвела роза сорта Американская ка-тастрофа. Со стремительно падающего самолета валил дым.

Что-то звякнуло о дорогу слева, прыснув во все стороны асфальтовыми комьями, прежде чем пьяно завертеться в высокой траве. Пропеллер.

«А если бы он отскочил в мою сторону…»

Барби вмиг представил себя разрубленным пополам, как этот несчастный сурок, и развернулся, что-бы убежать. Что-то бухнуло прямо перед ним, он даже вскрикнул. Но это был не второй пропеллер; это была мужская нога в синей джинсовой брючине. Крови он не увидел, но через разодранный боковой шов виднелась белая плоть и кучерявые черные волосы.

Ступни при ноге не было.

Барби побежал с ощущением, сто движется, как в замедленном кино. Увидел свою собственную ступню в старом потрепанном ботинке, она поплыла вперед и опустилась. Потом исчезла позади, а вперед потянулась вторая ступня. И все это очень медленно. Словно смотришь по телевизору повтор какой-то драматической для бейсбольного матча пробежки.

Сзади громко бухнуло что-то большое, а затем прозвучал второй взрыв, обдав его жаром от пяток до затылка. Этот порыв, словно горячей ладонью, еще сильнее подтолкнул его вперед. И тогда уже все его мысли сдуло прочь и не осталось ничего, кроме грубого желания тела – выжить.

Дейл Барбара побежал во весь опор, спасаясь от гибели.

Где-то через сотню ярдов большая горячая рука позади его превратилась в призрачную ладонь, хотя запах горящего топлива – плюс сладковатый запах, который, несомненно, образовывала смесь расплав-ленного пластика и горелой плоти, – оставался сильным, долетая дыханиями легкого бриза. Барби пробе-жал еще ярдов шестьдесят, потом остановился и обернулся. Запыхавшийся. Вряд ли от бега, подумал он, потому что он не курил и находился в хорошей форме (то есть… по правде, ребра с правой стороны все еще болели после избиения на парковке возле «Диппера»). Он подумал, что причина в испуге и волнении. Его могло убить падающими кусками самолета – не одним лишь оторванным пропеллером, – или сжечь за-живо. Чисто случайно ему повезло.

Тут он увидел такое, от чего оборвалось даже его запыхавшееся дыхание. Он вытянулся в струнку, засмотревшись назад, на место катастрофы. Дорога была усеяна обломками, да, это истинное чудо, что его не убило и даже не ранило. Неподалеку от места, где остановился бешеный пропеллер, с правой сто-роны лежало погнутое крыло, второе крыло торчало из некошеной тимофеевки слева. В дополнение к ноге в синей джинсовой брючине, он заметил оторванную от плеча руку. Рука словно показывала на голову, ут-верждая: она моя. Судя по волосам, это была голова женщины. Линия электропередач, которая тянулась рядом с дорогой, была истерзана. Отрубленные, искореженные провода валялись на обочине.

За головой и рукой виднелась помятая труба фюзеляжа. Барби прочитал надпись: N3J. Если там и были когда-то какие-то другие буквы, часть с ними оторвало.

Но совсем не это привлекло его взгляд, забрало у него дыхание. Роза Катастрофы отцвела, но в небе остался огонь. Наверняка, горит топливо. Но…

Но оно тонким слоем стекало вниз по воздуху. Через него Барби видел даль – тот самый беззаботно мирный, однако хрупкий на вид, сельский ландшафт штата Мэн. Воздух витал, как над раскаленной печью или обогревателем. Выглядело это так, словно кто-то плеснул на оконное стекло бензин и поджог его.

Чуть ли не в гипнотическом трансе – во всяком случае, приблизительно так он и чувствовал себя – Барби двинулся назад, к месту катастрофы.

Первое его импульсивное желание – накрыть человеческие останки, но их было слишком много. Те-перь он увидел и другую ногу (в зеленых слаксах), и женское туловище, которое застряло в можжевеловом кустарнике. Он мог бы снять с себя рубашку и набросить женщине на голову, а что дальше? Хотя у него в рюкзаке лежало еще две запасных рубашки…

Со стороны Моттона, ближайшего города южнее Честер Милла, приближался автомобиль, такой не-большой джип-паркетник, и мчался он довольно быстро. Кто-то услышал взрыв или увидел вспышку. По-мощь. Благодарю Бога за помощь. Расставив ноги над осевой линией, Барби встал подальше от все еще стекающего с неба, наподобие воды по оконному стеклу, огня и, задрав руки над головой, начал ими ма-хать крест-накрест.

Водитель дал знать одиночным гудком, что заметил сигнал, и нажал на тормоза, оставив за собой сорок футов резинового следа. Он выскочил из кабины едва ли не раньше, чем успела остановиться его «Тойота», здоровый, жилистый дядька с длинными седыми волосами, которые выпадали из-под бейсболь-ной кепки с надписью «Морские Псы»[11]. Пустился бегом по обочине с намерением обойти ниспадающий огонь.

- Что случилось? – спросил он. – Что здесь за чертово происше…

Тут он обо что-то ударился. Жестко. Ничего такого там не было, но Барби увидел, как у дядьки свер-нулся набок сломанный нос. Его рикошетом оттолкнуло от пустоты, а изо рта, носа и лба уже текла кровь. Он упал на спину, но тут же сумел принять сидячую позицию. Он сидел и смотрел на Барби удивленными, ошарашенными глазами, в то время как кровь из разбитого носа и рта стекала ему на рабочую рубашку, а Барби смотрел на него.

ДЖУНИОР И ЭЙНДЖИ

Парочка ребят, которые ловили рыбу около моста Мира, даже не подняли голов, когда над ними про-летал самолет, а вот Джуниор Ренни на него взглянул. Он был за квартал оттуда, на Престил-Стрит, и уз-нал звук. Это был «Сенека-V» Чака Томпсона. Джуниор посмотрел вверх, увидел самолет, но, получив ме-жду деревьев мучительный залп ярких солнечных лучей прямо себе в глаза, резко опустил голову. Снова боль в голове. В последнее время головная боль начала посещать его чаще. Иногда эту боль тормозили лекарства. Иногда, особенно в последние три-четыре месяца, лекарства не действовали.

Доктор Гаскелл говорит – мигрень. Джуниору достаточно было знать, что во время этих припадков ему становится так плохо, что хоть умирай, а яркий свет еще и ухудшал эти ощущения, особенно, когда боль только начинала проклевываться. Иногда он вспоминал, как они с Фрэнком Делессепсом, тогда еще совсем малышня, жгли муравьев. Увеличительным стеклом фокусировали на муравьях солнечный свет, когда те выползали со своего муравейника или залезали в него. В результате получали фрикасе «муравь-ятина». А теперь, когда у него начинала проклевываться очередная боль, муравейником становилась его собственная голова, а глаза превращались в пару увеличительных линз.

Ему был двадцать один год. Выходит, так и придется все это терпеть, пока ему не исполнится сорок пять, тогда, как сказал доктор Гаскелл, мигрени могут оставить его в покое?

Вероятно. Но этим утром даже боль его не остановила. Увиденные на подъездной аллее «Тойота 4 Раннер» Генри Маккейна или «Приус»[12] Ладонны Маккейн могли бы его остановить; в таком случае он развернулся бы и пошел к себе домой, принял дополнительную порцию имитрекса[13] и лег бы у себя в спальне с опущенными занавесками и мокрой тряпкой на лбу. Может, с ослаблением боли и его мучения начали бы уменьшаться, а может, и нет. Тем черным паукам стоит лишь прицепиться…

Он вновь взглянул вверх, на этот раз, прищурив глаза против ненавистного света, но «Сенеки» уже не было видно, и даже жужжание двигателя (также раздражающее – любые звуки раздражали его в этом чертовом состоянии) затихало. Чак Томпсон, с каким-то навеянным себе пилотом или пилоткой. И хотя Джуниор не имел ничего против Чака – вообще не знал его близко, – ему захотелось с какой-то внезапной, детской злостью, чтобы этот его ученик-летун пересрал себе все удовольствие и разбился вместе с само-летом.

В идеале, еще бы и прямо посреди автосалона его отца.

Дежурный червь боли закрутился в голове, но не помешал ему подняться по лестнице крыльца Мак-кейнов. Дело должен быть сделано. И так уже просрочил свой долг этой сучке. Он должен преподать урок Энджи.

«Только слишком не увлекайся. Не позволяй потерять контроль над собой».

Словно по вызову выплыл голос его матери. Ее раздражающе самодовольный голос.

«Джуниор всегда был вспыльчивым мальчиком, но теперь он стал сдержаннее. Правда же, Джуни-ор?»

Ну. Да. Был когда-то. Помогла игра в футбол. Но сейчас нет футбола. Сейчас и занятий в колледже нет. А вместо этого есть боль. И от нее он становится каким-то мазефакером.

«Не позволяй потерять контроль над собой».

Да уж. Но он должен с ней все равно поболтать, пусть там боль или не боль.

И, как сказано в старой прибаутке, поболтать он с ней должен вручную. Как знать?

Если он сделает плохо Энджи, то ему самому, возможно полегчает.

Джуниор нажал кнопку звонка.

Энджи Маккейн только что вышла из душа. Она набросила халат, завязала пояс, после чего обмота-ла себе полотенцем мокрую голову.

«Иду!» – крикнула, спускаясь неспешно по ступенькам на первый этаж. На лице ее блуждала улыбка. Это Фрэнки, она была уверена, это пришел Фрэнки. Наконец-то все поворачивается в нужную сторону. Этот проклятый повар (симпатичный, но какой же козлище) уже или покинул город, или собирается, а ее родители в отъезде. Прибавь одно к другому – и получишь знак от Бога, что все поворачивается в нужную сторону. Они с Фрэнки смогут оставить все дерьмо позади и вновь воссоединиться.

Она точно знала, как ей нужно все обставить: открыть двери, и тогда распахнуть на себе халат. Про-сто так, при ясном свете субботнего дня, когда любой прохожий может ее увидеть. Сначала она, конечно, убедится, что там Фрэнки – у нее нет охоты оголиться перед миссис Викер, если та позвонила в дверь, чтобы вручить бандероль или заказное письмо, – но до утренней почты остается еще где-то с полчаса.

Да нет, там Фрэнки. Она была уверена.

Она распахнула двери, едва тронутые улыбкой губы растянулись в призывный оскал – что было не очень хорошо, учитывая то, что у нее по рту размещались зубы размером с огромные чиклетки[14]. Одной рукой она держалась за узел пояса на своем халате. Но так его и не потянула. Потому что в дверях ока-зался не Фрэнки. Там стоял Джуниор, к тому же на вид дико сердитый…

Она и раньше видела его в таком помутненном состоянии – фактически, много раз видела, – но еще никогда таким злым, с того времени как в восьмом классе Джуниор сломал руку мальчику по фамилии Дю-при. Этот маленький педик с кругленькой попкой отважился припереться на общественную баскетбольную площадку, и попроситься в игру. Она подумала, что точно такое же грозное выражение лица у него было в тот вечер на парковке возле «Диппера», хотя самой ее там, конечно же, тогда не было, она лишь слышала об этом. Все в Милле слышали о том деле. Шеф Перкинс вызывал ее на беседу, и этот чертов Барби тоже там был, а потом узнали уже и все.

- Джуниор? Джуниор, что…

Он дал ей пощечину, и все ее мысли разлетелись прочь.

Он не очень сильно вложился в первый удар, потому что стоял в дверном проеме, а там надлежащим образом не размахнуться, только и сумел занести назад руку на пол-локтя. Он, может, вообще бы ее не бил (по крайней мере, не начинал бы с этого), если бы она не оскалила свои зубы – Господи, какие же зу-бища, от их вида его еще в начальных классах пробивала дрожь – и если бы она не назвала его Джунио-ром.

Конечно, весь город называл его Джуниором, он сам себя мысленно звал Джуниором, но никогда не представлял себе, как он не любит это имя, как дико-смертельно-невыносимо он его ненавидит, пока не услышал, как оно вылетело между ужасных, словно могильные камни, зубов этой суки, которая придала ему столько хлопот. Произнесенное, оно пронзило ему голову так же, как раньше это сделал блеск сол-нечных лучей, когда он задрал голову, чтобы увидеть самолет.

Впрочем, как для пощечины без размаха, и этот удар вышел неплохим. Она споткнулась, сделав шаг назад, и ударилась о перила ступенек, полотенце слетело у нее с головы. Влажные каштановые космы змеились у нее по щекам, отчего она стала похожа на Медузу. Улыбка на ее лице уступила место ошара-шенному удивлению, и Джуниор заметил каплю крови в уголке ее губ. Уже хорошо. Просто чудесно. За то, что она сделала, эта сука заслужила кровопускания. Столько хлопот принесла, и не только ему, а и Фрэн-ки, и Мэлу, и Картеру тоже.

Голос матери в его голове: «Не позволяй себе потерять контроль над собой, дорогой. – Даже мерт-вая, она не утомляется давать ему советы. – Проучи ее, но не так, чтобы слишком».

Он и в самом деле мог бы обойтись малым, но тут на ней распахнулся халат, и под халатом она ока-залась голой. Он увидел темный пучек волос над ее племхозом, над ее ненасытно блядским племенным хозяйством, из-за которого и начались все эти хлопоты, а если вникнуть поглубже, то от этих сучек с их хо-зяйствами все хлопоты во всем мире, а в его голове дергает, бухает, бьет, она гудит, трещит и раскалыва-ется. Словно вот-вот взорвется термоядерная бомба. Милые грибовидные тучки вылетят с обеих ушей, и тогда у него над плечами произойдет взрыв и Джуниор Ренни (который не знал, что у него опухоль мозга – астматический доктор Гаскелл даже мысли не допускал о такой возможности, откуда ей взяться у такого в целом здорового, едва двадцатилетнего юноши) ополоумеет.

Дата добавления: 2015-11-04