Юджин вырвал чандосовский портрет из «Индепендент» и прибил его к оштукатуренной стене задней комнаты. Потом, всё ещё полный великолепных звуков хвалебного гимна Бена Джонсона, он нацарапал внизу большими трепетными буквами: «Восстань, мой Шекспир!» Крупное пухлое лицо — «такой дурацкой головы не видали, верно, вы» — бесцеремонно вперяло в него выпученные глаза, козлиная бородка топорщилась тщеславием. Но Юджин, вдохновлённый, вновь погрузился в листы своего сочинения, разбросанного по столу.
Он попался. Он неблагоразумно ушёл, оставив Барда на стене. А когда вернулся, Бен и Хелен уже прочли подпись. После этого его посылали с поручением или звали к столу и к телефону только поэтически:
«Восстань, мой Шекспир!"
Оскорблённо багровея, он восставал.
«Мой Шекспир, передай, пожалуйста, печенье!», «Может быть, мой Шекспир пододвинет мне маслёнку?» — говорил Бен, хмурясь в его сторону.
— Мой Шекспир! Мой Шекспир! Ещё кусочек пирога? — сказала Хелен и со смехом раскаяния добавила: — Как нехорошо! Мы совсем задразнили малыша.
Она смеялась, потирая большой прямой подбородок, смотрела в окно и смеялась рассеянно, с раскаянием — смеялась.
Но «…его искусство было вселенским. Он видел жизнь ясно, во всей её целостности. Он был интеллектуальным океаном, волны которого омывали все берега мысли. В нём одном совмещалось всё: правовед, купец, воин, врач, государственный муж. Учёных поражает глубина его познаний. В «Венецианском купце» он разрешает труднейшие юридические казусы с уверенностью опытного адвоката. В «Короле Лире» он лечит Лира от безумия сном. «Сон, распутывающий клубок забот». Так почти триста лет назад он предвидел самые последние достижения современной науки. Он рисует характеры проникновенно и сочувственно, а потому смеётся не над своими персонажами, но вместе с ними».
Юджин получил медаль — из бронзы, а может быть, из какого-нибудь другого металла, ещё более нетленного. Нечётко вычеканенный профиль Барда. 1616 — 1916. Долгая и полезная жизнь.
Механика мемориального представления была прекрасна и проста. Об этом позаботился автор — доктор Джордж Б. Рокхэм, который, по слухам, одно время играл в труппе Бена Грита. Все слова были написаны доктором Джорджем Б. Рокхэмом, и соответственно все слова были написаны для доктора Джорджа Б. Рокхэма. Доктор Джордж Б. Рокхэм был Гласом Истории. Невинные младенцы алтамонтских школ были немыми иллюстрациями к Гласу.
Юджин был принцем Хелом. Накануне представления из Филадельфии прибыл его костюм. Джон Дорси Леонард распорядился, чтобы он надел его. Он смущённо вышел на школьную веранду показаться Джону Дорси, теребя жестяной меч и с сомнением поглядывая на розовые шёлковые чулки, которые кончались на трёх четвертях его тощих ног — под буффами зияла полоска голой кожи.
Джон Дорси озабоченно оглядел его.
— Ну-ка, мальчик, — сказал он, — дай я попробую.
Он с силой потянул чулки вверх, но безрезультатно — они только лопнули в нескольких местах. И тут Джон Дорси Леонард начал смеяться. Он беспомощно повис на перилах веранды, содрогаясь от беззвучного смеха, который вскоре перешёл в пронзительное слюнявое ржание.
— О-о господи! — с трудом выговорил он. — Прошу прощения! — пропыхтел он потом, заметив рассерженное лицо мальчика. — Но ничего смешнее я в жизни… — Его голос бессильно замер.
— Я тебя одену, — сказала мисс Эми. — У меня есть как раз то, что требуется.
Она принесла ему широкий клоунский костюм из зелёного полотна. Память о святочном маскараде; свободные складки у него на лодыжках они стянули подвязками.
Он повернулся к мисс Эми, расстроенный и недоумевающий.
— Но это же неправильно? — спросил он. — Ведь он же так не одевался?
Мисс Эми поглядела. Её могучая грудь всколыхнулась от низкого звучного смеха.
— Всё хорошо, всё прекрасно! — вскричала она. — Во всяком случае, он таким и был. Никто ничего не заметит, мальчик. — Она тяжело упала в плетёное кресло, которое прогнулось с протестующим скрипом.
— О господи! — стонала она, блестя мокрыми щеками. — Я никогда не видела ничего…
Представление было дано на тенистых лужайках Мэнор-Хауса. Доктор Джордж Б. Рокхэм стоял в зелёной ложбине — естественном амфитеатре. Зрители расселись на траве по склонам. Длинной процессией в ложбину спускались призрачные образы поэзии и драмы, и доктор Джордж Б. Рокхэм ловко разделывался с каждым персонажем при помощи описательных пентаметров. Он был одет по моде Реставрации201 — он облюбовал этот период, потому что тогда понимали прелесть мускулистых икр. Его толстые ноги бугрились узлами ниже кокетливых кружев панталон.
Юджин ждал своей очереди над лощиной на дороге, скрытой деревьями. Было чудесное начало мая. «Доктор» Хайнс (Фальстаф) стоял рядом с ним. Его маленькое тугое лицо по-обезьяньи ухмылялось над костюмом, плотно набитым ватой. Смеясь, он хлопнул себя по вздутому животу, оставив вмятину, словно на теле больного водянкой.
Он преувеличенно насмешливо покосился на Юджина.
— Хел, — сказал он, — ты такой принц, что просто закачаешься.
— Ты сам не красавчик, Джек, — сказал Юджин.
Сзади него Джулиус Артур (Макбет) выхватил меч из ножен.
— Защищайся, Хел! — крикнул он.
В юном трепещущем свете их жестяные мечи быстро с лязгом скрестились. Защебетали юным птичьим смехом все расположившиеся на траве и в седлах персонажи Барда. Джулиус Артур сделал выпад, который был отпарирован, и с вислогубой усмешкой внезапно вонзил свой клинок в податливое брюхо «Доктора» Хайнса. Общество бессмертных разразилось ликующими воплями.
Мисс Ида Нелсон, помощник режиссёра, сердито заметалась между ними.
— Шшш! — громко зашипела она. — Шш! — Она была очень сердита. Весь день она без конца громко шипела.
Чуть покачиваясь в дамском седле, Розалинда202, спелая маленькая красавица из монастырской школы, ласково улыбнулась ему с лошади. И, глядя на неё, он забыл обо всём.
Ниже их на дороге густая толпа постепенно редела, — крохотные частички отделялись от неё и исчезали в невидимой ложбине, наполненной приветственным голосом доктора Джорджа Б. Рокхэма. С жирноветчинной звучностью он возвещал их появление.
Но до Шекспира он ещё не дошёл. Шествие открыли Голоса Минувшего и Настоящего — голоса, слегка не вязавшиеся с событием, но необходимые для коммерческого успеха предприятия. Теперь эти голоса безгласно шествовали через лощину — четыре испуганных продавщицы из магазина Шварцберга, целомудренно облачённые в кисею и сандалии, прошли со знаменем своего магазина в руках. В красноречивых стихах доктора это было выражено несколько иначе:
Коммерция, сестра искусств, тебя
Приветствуем на нашей сцене мы.
Они появлялись и исчезали: Гинсберг — «чекан изящества, зерцало вкуса"203; от бакалейщика Брэдли «подъяла рог Помона плодоносный»; от агентства «Бьюик» — «И с Оксуса и с Инда колесницы».
Появлялись, исчезали, как процессия туманов над осенней речкой.
За ними в лощину вступили сомкнутые ряды херувимов, сводные полки алтамонтских воскресных школ, все в белом, свирепо сжимая в крохотных ручонках крохотные флажки свободы, — ангелочки господни, предназначенные, разумеется, для бог знает каких отдалённых событий. Их учителя посылали их вперёд, притопывая и пришлёпывая.
Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Быстрей, быстрей, дети!
Невидимый оркестр, гремящий среди деревьев, приветствовал их приближение освящённой музыкой: баптистов — простой доктриной «Древней веры», методистов — «Я буду ждать у реки», пресвитериан — «Скалой веков», питомцев епископальной церкви — «Христом, возлюбленным моей души»; а маленьких евреев — на пределе лирической страсти — благородной маршевой мелодией «Вперёд, Христовы воины!».
Они прошли, и никто не засмеялся. Наступила пауза.
— Ну, слава богу! — развязно сказал Ральф Роллс в торжественной тишине. Рассыпанное воинство Барда рассмеялось и начало шумно строиться.
— Шш! Шш! — шипела мисс Ида Нелсон.
— Да кто она такая, по её мнению? — сказал Джулиус Артур. — Клапан парового котла?
Юджин внимательно разглядывал стройные ноги пажа — Виолы204.
— Ух! — с обычной зычностью сказал Ральф Роллс. — Кого я вижу!
Она посмотрела на них всех с дерзкой беспристрастной улыбкой. И ничем не выдала своей любви.
Доктор Рокхэм украдкой подал знак мисс Иде Нелсон. И она принялась аккуратно скармливать их ему медлительными парами.
Венецианский мавр (мистер Джордж Грейвс) подставил широкую спину их насмешкам и двинулся вниз с угрюмо-растерянной улыбкой, стесняясь неприкрытой мощи своих ляжек.
— Скажи ему, кто ты такой, Вилья, — сказал «Доктор» Хайнс. — Не то он примет тебя за Джека Джонсона.
Город в первых белых весенних рубашках сидел на травянистых склонах и со всей серьёзностью следил за лесной комедией ошибок; окрестные горы и обитавшие там боги взирали на театр побольше — весь город; и, выражаясь фигурально, с гор, вознесённых над горами, из последнего оплота философии автор этой хроники смотрел на всё сверху вниз.
— Наш черёд, Хел! — сказал «Доктор» Хайнс, подталкивая Юджина.
— Успех будет адский, сынок, — сказал Джулиус Артур. — Костюм у тебя для этого в самый раз.
— Не успех, а вид, — сказал Ральф Роллс. — Ей-богу, ты их уморишь, — добавил он с непристойным смехом.
Они спустились в лощину под аккомпанемент тихих, но нарастающих смешков поражённых зрителей. Доктор только что покончил с Дездемоной, которая удалилась с изящным реверансом. Теперь он разделывался с Отелло, который, набычившись, смущённо ожидал конца своих мук. Минуту спустя он поспешно зашагал прочь, а доктор энергично взялся за Фальстафа, сразу с облегчением узнав его по набитому ватой животу:
Так удались, Трагедия, и к нам
Пусть Шутка явится в трезвоне бубенцов.
Фальстаф, король шутов, распутник старый,
Кто принца развлекал, кто острословьем
Заставил содрогнуться королевство…
Смущённый нарастающим обертоном смеха, «Доктор» Хайнс покосился по сторонам с мужественной улыбкой, комически обдёрнул набитый живот и хрипло шепнул в сторону Юджина:
— Слышишь, Хел? Во как меня встречают!
Юджин увидел, как он скрылся зелёным метеором, и тут заметил, что доктора Джорджа Б. Рокхэма сковала противоестественная немота. Глас Истории смолк. Его длинная нижняя челюсть отвисла.
Доктор Джордж Б. Рокхэм растерянно оглядывался в поисках помощи. Он умоляюще возвёл глаза к мисс Иде Нелсон. Та отвернулась.
— Кто ты? — хрипло спросил он, старательно прикрыв рот волосатой рукой.
— Принц Хел, — ответил Юджин тоже хрипло и тоже из-за руки.
Доктор Джордж Б. Рокхэм слегка покачнулся. Их реплики были услышаны зрителями. Но твёрдо, игнорируя сдержанное насмешливое фыркание, он начал:
Защитник слабых и товарищ буйных,
Черпавший мудрость в шутовстве порока…
Бесстрашный Хел…
Хохот, — хохот, сорвавшийся с цепи, хохот, взмётывающийся бурными валами, хохот безумный, сотрясающий землю, заглушающий гром, хохот погрёб под собой доктора Джорджа Б. Рокхэма и всё, что он собирался ещё сказать. Хохот! Хохот! Хохот!
Хелен вышла замуж в июне — этот месяц считается посвящённым Гименею, однако на него падает такое количество свадеб, что вряд ли благословение этого бога может осенить каждую.
В мае она вернулась в Алтамонт из своего последнего турне. Она провела неделю в Атланте, посещая оперу, и отправилась оттуда домой через Гендерсон, где навестила Дейзи и миссис Селборн. Там-то она и встретила своего суженого.
Они были знакомы и раньше. За несколько лет до этого он недолго жил в Алтамонте в качестве местного агента нанимавшей его великой и гуманной корпорации — «Федеральной компании кассовых аппаратов». С тех пор он успел побывать в разных частях страны, творя волю своего господина и всюду неся с собой благую весть благоденствия и бережливости. Теперь он жил в южнокаролинском городке, с сестрой и престарелой матерью, чьи телесные недуги отнюдь не лишили её аппетита. Он преданно любил обеих и щедро о них заботился. «Федеральная компания кассовых аппаратов», тронутая его преданностью делу, вознаградила его солидным жалованьем. Фамилия его была Бартон. Бартоны жили, ни в чём себе не отказывая.
Хелен вернулась домой неожиданно, как любили возвращаться все Ганты. Как-то вечером она внезапно предстала перед близкими на кухне «Диксиленда».
— Здравствуйте, все! — сказала она.
— Г-г-осподи помилуй! — не сразу отозвался Люк. — Кого я вижу!
Они горячо расцеловались.
— Подумать только! — воскликнула Элиза, ставя утюг на доску, и пошатнулась в попытке одновременно пойти в две противоположные стороны. Они обнялись. — А я как раз подумала, — сказала Элиза, немного успокоившись, — что ничуть не удивлюсь, если ты сейчас войдёшь. У меня было предчувствие, не знаю, как вы иначе назовёте…
— О господи! — застонала дочь добродушно, но с некоторым раздражением. — Не заводи эту пентлендовскую чертовщину! У меня от неё волосы дыбом встают.
Она бросила на Люка комически молящий взгляд. Подмигнув ей, он разразился идиотским смехом и принялся щекотать Элизу.
— Отстань! — взвизгнула она.
Он захлебнулся хохотом.
— Знаешь ли, милый! — сказала она ворчливо. — По-моему, ты сумасшедший. Хоть присягнуть!
Хелен засмеялась хрипловатым смехом.
— Ну, — сказала Элиза, — а как там Дейзи и дети?
— Всё как будто хорошо, — сказала Хелен устало. — Господи, спаси меня и помилуй! — рассмеялась она. — В жизни не видела такой чумы! На одни подарки и игрушки я истратила не меньше пятидесяти долларов! И мне даже «спасибо» не сказали. Дейзи принимает всё, как должное. Эгоизм! Эгоизм! Эгоизм!
— Подумать только! — сказал преданный Люк.
Она была на редкость хорошей девушкой.
— За всё, чем я пользовалась у Дейзи, я платила, можете не сомневаться! — сказала она резко, с вызовом. — Я старалась бывать у них как можно меньше. Почти всё время я проводила у миссис Селборн. И у неё же почти всегда обедала и ужинала.
Её жажда независимости стала больше, потребность иметь тех, кто бы зависел от неё, обострилась. Она воинственно отрицала, что может быть кому-то обязана. Она всегда давала больше, чем брала.
— Ну, теперь всё, — сказала она немного спустя, стараясь скрыть жадную радость.
— С чем? — спросил Люк.
— Я наконец решилась, — сказала она.
— Ох! — вскрикнула Элиза. — Ты замуж вышла?
— Нет ещё, — сказала Хелен, — но скоро выйду.
И она рассказала им о мистере Хью Т. Бартонс, коммивояжере фирмы кассовых аппаратов. Она говорила о нём с симпатией и уважением, но без большой любви.
— Он на десять лет старше меня, — сказала она.
— Ну, — сказала Элиза задумчиво и помяла губами. — Иногда из таких выходят самые лучшие мужья. — Потом она спросила: — А недвижимость у него есть?
— Нет, — сказала Хелен, — они проживают всё, что он зарабатывает. Они живут на широкую ногу. У них в доме всегда не меньше двух служанок. Старуха сама ни к чему не притрагивается.
— А где вы будете жить? — резко спросила Элиза. — С ними вместе?
— Ну конечно, нет! Ну конечно, нет! — сказала Хелен медленно и выразительно. — Боже великий, мама! — раздражённо продолжала она. — Я хочу, чтобы у меня был свой дом. Неужели ты не можешь этого понять? Всю жизнь я заботилась о других. Теперь я хочу, чтобы другие поработали на меня. И родственники по мужу мне под одной со мной крышей не нужны. Нет уж, сэр! — сказала она выразительно.
Люк нервно грыз ногти.
— Ну, он п-п-получает редкую д-девушку, — сказал он. — Надеюсь, он способен это понять.
Растроганная, она подчёркнуто и иронически засмеялась.
— Во всяком случае, один поклонник у меня есть, верно? — сказала она и серьёзно поглядела на него ясными любящими глазами. — Спасибо, Люк. Ты один всегда принимаешь к сердцу интересы семьи.
Её крупное лицо на мгновенье стало безмятежным и радостным. Оно оделось великим покоем — лучезарная благопристойная красота зари и дождевых струй. Её глаза были сияющими и доверчивыми, как у ребёнка. В ней не таилось никакого зла. Она ничему не научилась.
— Ты сказала своему отцу? — спросила Элиза затем.
— Нет, — ответила она не сразу. — Ещё нет.
Они в молчании думали о Ганте и удивлялись. Она его покидала — это было чудом.
— Я имею право на собственную жизнь, — сказала Хелен сердито, словно кто-то оспаривал это право. — Не меньше всех остальных. Боже великий, мама! Вы с папой уже прожили свою жизнь — неужели ты не понимаешь? Ты считаешь, что так и нужно, чтобы я ухаживала за ним до скончания века? Ты так считаешь? — Её голос истерически поднялся.
— Да нет. Я и не думала говорить… — начала Элиза растерянно и примирительно.
— Ты всю свою жизнь д-думала о д-других, а не о себе, — сказал Люк. — В этом всё дело. Они этого не ценят.
— Ну, так больше я не буду. И это точно! Нет и нет! Я хочу иметь свой дом и детей. И они у меня будут! — добавила она вызывающе. И тут же добавила нежно: — Бедный папа! Что он скажет?
Он не сказал почти ничего. Когда прошло первое удивление, Ганты быстро вплели новое событие в ткань своей жизни. Необъятная перемена растянула их души, ввергая в угрюмое забвение.
Мистер Хью Бартон приехал в горы посетить своих будущих родственников. К величайшему их восторгу, он приехал, блаженствуя в длинном гоночном пыльно-коричневом «бьюике» выпуска 1911 года. Он приехал в вихре бензиновых паров под рёв мощного мотора. Он вышел, высокий, элегантный, диспептический, худой почти до истощения в щегольском и безукоризненно свежем костюме. Он неторопливо и критически оглядел автомобиль, медленно стягивая перчатки. Из уголка его мрачно-насмешливого рта торчала длинная сигара. Потом, всё так же неторопливо, он снял с головы серое сомбреро, вместимостью в десять галлонов — это была единственная странная деталь его в остальном безупречного костюма — и по очереди осторожно потряс каждой ногой, чтобы расправились складки на брюках. Но складок и так не было. Потом он неторопливо пошёл по дорожке к «Диксиленду», где собрались все Ганты. Не спеша приближаясь, он спокойно вынул сигару изо рта и аккуратно держал её двумя пальцами худой волосатой трясущейся руки. Баловной ветерок приподнимал его жидкие лёгкие чёрные волосы, нарушая их элегантность. Он узрел свою наречённую и с достоинством сардонически улыбнулся ей всеми крупными самородками золотых зубов. Они поздоровались и поцеловались.
— Моя мама, Хью, — сказала Хелен.
Хью Бартон медленно, любезно перегнул свой тонкий стан. Он устремил на Элизу острый проницательный взгляд, смутивший её. Его губы снова изогнулись во внушительной сардонической улыбке. Все почувствовали, что сейчас он скажет что-то очень, очень важное.
— Как поживаете? — спросил он и протянул ей руку.
Тут все почувствовали, что Хью Бартон сказал что-то очень, очень важное.
С той же неторопливой внушительностью он поочередно поздоровался со всеми остальными. Они были несколько подавлены его величественностью. Однако Люк не выдержал и воскликнул:
— Вы п-п-получаете з-замечательную девушку, мистер Б-б-артон!
Хью Бартон медленно повернулся к нему и пронзил его проницательным взглядом.
— Да, я думаю, — сказал он серьёзно. Голос у него был низкий, неторопливый, внушительно резкий. Он «продавал себя».
В наступившем неловком молчании он повернулся к Юджину с дружеской улыбкой.
— Сигару? — спросил он, доставая чистыми подёргивающимися пальцами три длинные очень тёмные сигары из жилетного кармана и предлагая их.
— Спасибо, — сказал Юджин с развязной ухмылкой. — Я предпочитаю сигареты.
Он достал из кармана коробку «Кэмел», Хью Бартон серьёзно предложил ему зажжённую спичку.
— Почему вы носите такую большую шляпу? — спросил Юджин.
— Психологический момент, — сказал он. — Развязывает клиентам язык.
— Ну, скажу я вам! — засмеялась Элиза. — Очень ловко, а?
— Конечно! — сказал Люк. — Это настоящая реклама! Реклама — двигатель торговли!
— Да, — сказал мистер Бартон медленно. — Надо уметь схватить психологию клиента.
Это было словно описание сдержанного разбоя и умеренного грабежа.
Он им очень понравился. Они все вошли в дом.
Матери Хью Бартона исполнилось семьдесят четыре года, но она была сильна, как здоровая пятидесятилетняя женщина, и ела за двух сорокалетних. Это была могучая старуха, шести футов ростом, ширококостая, как мужчина, с чувственным и самодовольным лицом, с тяжёлым подбородком и превосходным жевательным аппаратом из крепких жёлтых лошадиных зубов. Загляденье было смотреть, как она расправляется с кукурузными початками. Небольшой паралич слегка сковал её язык, так что она говорила неторопливо, внушительно отчеканивая каждое слово. Этот недостаток, который она тщательно скрывала, не только не уменьшил, но наоборот, увеличил непререкаемую весомость её воззрений — она была ярой республиканкой (в память своего почившего супруга) и проникалась свирепой неприязнью ко всем, кто оспаривал её политические суждения. Если ей перечили или что-то ей не нравилось, грозовая туча досадливого раздражения сметала тяжёлое добродушие с её лица, огромная нижняя губа развёртывалась, как маркиза над витриной. Но когда она медленно шествовала, сжимая в большой руке тяжёлую палку, на которую опиралась всем своим весом, она выглядела величественно.
— Она дама, настоящая дама, — говорила Хелен с гордостью. — Это сразу видно. Она знакома со всеми лучшими людьми.
Сестра Хью Бартона, миссис Женевьева Уотсон, была желтолицей женщиной тридцати восьми лет, высокой, похожей на коноплянку, тощей, как её брат, диспептичной и крайне элегантной. Разведённый Уотсон привлекал внимание тем, что всяких упоминаний о нём тщательно избегали: раза два его имя вызывало тяжеловесное смущение, похоронную тишину и невнятную ссылку на восточное распутство.
— Он был скотом, — говорил Хью Бартон. — Подлецом. Он поступал с сестрой непростительно.
Миссис Бартон кивала большой головой — медленно, но с тем безусловным одобрением, которым она удостаивала все высказывания своего сына.
— О! — сказала она. — Он был у-жас-ный человек.
Он, как поняли слушатели, предавался дьявольским порокам. Он «бегал за другими женщинами».
Сестрица Вив обладала узким недовольным лицом, металлической живостью, слащавой любезностью. Она всегда была одета по последнему слову моды. Она была как-то неясно связана с куплей и продажей недвижимости; она намекала на неопределённые, но крупные операции и постоянно должна была вот-вот заключить «выгоднейшую сделку».
— Я уже всё рассчитала, братец, — говорила она весело и бодро. — Дела идут. Дж. Д. сказал мне вчера: «Вив — только одна женщина на свете способна провернуть такую штуку. Действуйте, деточка. Это принесёт вам целое состояние».
И так далее.
Юджину она напомнила его брата Стива.
Но их привязанность и преданность друг другу были прекрасны. Непривычная уверенность и безмятежность этой любви сбивала Гантов с толку и тревожила их. Она их чем-то трогала, а потому и сердила.
Бартоны приехали на Вудсон-стрит за две недели до свадьбы. Через три дня после их приезда Хелен и старуха Бартон были уже на ножах. Это было неизбежно. Первый пыл любви к близким Бартона быстро прошёл и о себе заявил собственнический инстинкт Хелен — она не желала довольствоваться половиной его любви, делить с кем-то своё место в его сердце. Она должна была владеть им полностью и нераздельно. Она будет щедрой, но она будет госпожой. Она будет давать. Таков был закон её природы.
И сразу же, подчиняясь этому закону, она начала готовить против старухи обвинительный акт.
Миссис Бартон со своей стороны ощущала всю глубину своей потери. Она желала, чтобы Хелен в полной мере почувствовала, как она счастлива, что приобретает одного из святых во плоти.
Тяжело раскачиваясь на полутёмной веранде Ганта, старуха говорила:
— Вам до-ста-ётся хороший муж, Хе-лен. — Она внушительно покачивала могучей головой и воинственно чеканила слова. — Конечно, не мне бы это говорить, но вам дос-таётся хороший муж, Хе-лен. Че-ло-ве-ка лучше Хью на свече нет.
— Ну не знаю! — отвечала Хелен, задетая за живое. — Мне кажется, он тоже не прогадал. Я о себе тоже неплохого мнения. — И она смеялась хрипловатым добродушным смехом, стараясь спрятать в нём свою досаду, которую видели все, кроме миссис Бартон.
Немного погодя под каким-нибудь предлогом она уходила в дом и там с лицом, искажённым нарастающей истерикой, кричала Юджину, Люку или любому другому сочувствующему наперснику:
— Ты слышал, слышал? Теперь ты понимаешь, что я должна терпеть? Понимаешь? Разве можно меня винить, что я не желаю жить в одном доме с этой проклятой старухой? Разве можно? Ты же видишь, как она хочет всем распоряжаться? Видишь? Как она отпускает мне шпильки при каждом удобном случае? Она не хочет его терять. Ещё бы! Она его обирает. Они высосали из него всю кровь. Ведь даже теперь, если бы ему принялось выбирать между нами… — Её лицо задёргалось. Она не могла продолжать. Через мгновение, взяв себя в руки, она заявляла решительно: — Теперь ты понял, почему мы должны жить отдельно от них. Ты понял? Разве это моя вина?
— Нет, — послушно отвечал Юджин.
— Это п-позор! — говорил верный Люк.
Старуха ласково, но властно звала с веранды:
— Хе-лен! Где вы, Хе-лен?
— Пшлатыкчёрту! Пшлатыкчёрту! — комически частила Хелен. — Да? В чём дело? — кричала она громко.
Теперь ты видишь?
Свадьбу устроили в «Диксиленде», потому что требовалось много места. У неё было много знакомых.
По мере приближения дня свадьбы её сдержанная истерия нарастала всё больше. Её уважение к приличиям стало воинствующим, и она горько упрекала Элизу за то, что в её пансионе живут подозрительные люди.
— Ради всего святого, мама! Как ты можешь допускать такое на глазах у Хью и его семьи? Что они о нас подумают? Неужели ты совсем не уважаешь мои чувства? Боже великий, даже в день моей свадьбы дом будет полон потаскух! — Голос её срывался. Она чуть не плакала.
— Что ты, детка! — говорила Элиза расстроенно. — О чём это ты? Я никогда ничего не замечала.
— Ты просто слепая! Все об этом говорят! Они же просто живут вместе! — Последнее подразумевало отношения между беспутным молодым алкоголиком и красивой, молодой, слегка туберкулёзной брюнеткой.
Юджину было поручено выкурить эту пару из норы. Он стойко ждал под дверью брюнетки, глядя в дверную щель на пляску теней на стене. На исходе шестого часа осаждённые сдались — молодой человек вышел. Мальчик — бледный, но гордый своей миссией, — сказал осквернителю семейного очага, что он должен немедленно уехать. Молодой человек согласился с пьяным добродушием и немедленно собрал свои вещи.
Миссис Перт это очищение дома не коснулось.
— В конце-то концов, — сказала Хелен, — что мы о ней знаем? Пусть говорят про Толстушку, что хотят. Мне она нравится.
Декоративные растения, букеты, цветы в горшках, подарки, съезжающиеся гости. Гнусавое однообразное дребезжание пресвитерианского священника. Густая толпа. Победный грохот «Свадебного марша».
Вспышка магния: Хью Бартон и молодая жена, глядящие перед собой испуганно и растерянно; Гант, Бен, Люк и Юджин с широкими смущёнными улыбками, Элиза, возвышенно-печальная, миссис Селборн и загадочная улыбка; хорошенькие подружки, счастливый смех Перл Хайнс.
Когда церемония закончилась, Элиза и её дочь, рыдая, упали друг другу в объятия.
Элиза без конца повторяла всем гостям по очереди:
Сын — сын лишь до свадьбы своей, господа,
Но дочерью дочь остаётся всегда.
Это её утешало.
Наконец, увядшие, они выбрались из плотных тисков поздравляющих гостей. Бледные, поглупевшие от страха мистер и миссис Хью Бартон сели в закрытый автомобиль. Дело было сделано! Ночь им предстояло провести в «Бэттери-Хилл». Бен заказал там номер-люкс для новобрачных. А завтра! — свадебное путешествие на Ниагару.
Перед отъездом Хелен поцеловала Юджина с проблеском прежней любви.
— Увидимся осенью, милый. Приходи к нам, как только устроишься!
Ибо Хью Бартон начинал женатую жизнь на новом месте. Он переезжал в столицу штата. А уже было решено, главным образом, Гантом, что Юджин будет учиться в университете штата.
Но Хью и Хелен не отправились в свадебное путешествие на следующее утро, как собирались. Ночью в «Диксиленде» тяжело занемогла старая миссис Бартон. На этот раз могучий пищеварительный аппарат не выдержал испытаний, которым она его подвергала на предсвадебных пиршествах. Она чуть не умерла.
Хью и Хелен на следующее утро вернулись в дом, где увядали лилии и осыпалась мишура. Хелен бросила всю свою энергию на уход за старухой; властная, яростная, неукротимая, она вдохнула в неё жизнь. Через три дня миссис Бартон была уже вне опасности, но выздоровление её было медленным, безобразным и мучительным. Потянулись длинные утомительные дни, и Хелен всё больше ожесточалась из-за своего испорченного медового месяца. Выбегая из комнаты больной, она врывалась на кухню к Элизе с перекошенным лицом, не в силах сдержать злость.
— Проклятая старуха! Иногда мне кажется, что она устроила это нарочно! Господи, неужели мне в жизни не суждено никакого счастья? Когда они оставят меня в покое? Р-рр! Р-рр! — На крупном расстроенном лице вспыхивала грубоватая вакхическая улыбка. — Ради бога, мама, откуда только это всё берётся? — добавила она, жалобно улыбаясь. — Я только и делаю, что подтираю за ней. Будь добра, скажи, долго ли это будет продолжаться?
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |