— Э-эй! — Юджин спускался к ним ликующими прыжками. Не оборачиваясь, толстяк Ван Йетс нетерпеливо поднял руку и приветствовал невидимого бодрым «ура!». Остальные обернулись и встретили его ироническими поздравлениями.
— А, Верзила! — сказал «Доктор» Хайнс, собирая своё маленькое тугое лицо в насмешливую гримасу. — Как это ты выбрался так рано?
Он говорил с искусственной пронзительной протяжностью, подражая негритянскому выговору. Одну руку он держал в кармане и ощупывал кожаный хлыст, утяжелённый дробью.
— Дж. Д. занялся весенней пахотой, — сказал Юджин.
— Да никак это наш Красавчик, — сказал Джулиус Артур. Он косоглазо усмехнулся, показав испорченные зубы в металлической пластинке. Его лицо было покрыто мелкими желтоватыми гнойными прыщиками. Как зачат? Как вскормлен?146
— А не спеть ли нам нашу песенку в честь Красавчика Хела147? — сказал Ральф Роллс своему приятелю Джулиусу. На нём был котелок, нахлобученный на самые брови нахальной веснушчатой физиономии. Он вытащил из кармана растрёпанную пачку табака и с залихватским видом откусил угол.
— Хочешь пожевать, Джу? — спросил он.
Джулиус взял пачку, утёр рот в вислогубой мужской усмешке и заложил за щёку большой кусок.
Он приносил мне сладостность корений.
— Хочешь, Верзила? — ухмыляясь, спросил он Юджина.
Я ненавижу его за то, что он хотел бы на дыбе этого жестокого мира растянуть меня ещё сильнее.
— Чёрт! — сказал Ральф Роллс. — Красавчик сразу ножки протянет, если попробует пожевать.
Весной, как вялые змеи, просыпаются мои враги.
На углу Черч-стрит, напротив новой псевдотюдоровской епископальной церкви, они остановились. Над ними на холме поднимались шпицы методистской и пресвитерианской церквей. О, древние шпили, о, дальние башни!148
— Кому со мной по дороге? — спросил Джулиус Артур. — Пошли, Джин. Автомобиль ждёт внизу. Я подвезу тебя.
— Спасибо, но мне не туда, — сказал Юджин. — Я в город.
Их глаза, жадно вперяющиеся в «Диксиленд», когда я вылезу.
— Ты домой, Вилья?149
— Нет, — сказал Джордж Грейвс.
— Ну, так последи, чтобы с Хелом ничего не случилось, — сказал Ральф Роллс.
Джулиус Артур грубовато захохотал и сунул руку в волосы Юджина.
— Хел Сорвиголова, — сказал он. — Гроза Зазубренного перевала.
— Не поддавайся им, сынок, — сказал Ван Йетс, поворачивая к Юджину спокойное благодушное лицо. — Если тебе будет нужна помощь, дай мне знать.
— Всего, ребята.
— Всего.
Они пошли через улицу, толкаясь и увёртываясь друг от друга, и свернули у церкви в переулок, круто спускающийся к гаражам. Джордж Грейвс и Юджин продолжали подниматься вверх по склону.
— Джулиус — хороший парень, — сказал Джордж Грейвс. — Его отец зарабатывает больше всех других адвокатов в городе.
— Да, — ответил Юджин, всё ещё уныло думая о «Диксиленде» и о неуклюжих обманах, к которым он прибегал.
Мусорщик медленно взбирался вверх по склону рядом со своей глубокой треугольной повозкой. Время от времени он останавливал грузную медлительную лошадь, длинной метлой сметал мусор мостовых и канав в совок и ссыпал его в повозку. Пусть Гордость не презрит их труд полезный.150
Три воробья ловко прыгали между тремя свежими дымящимися яблоками конского навоза, выклёвывая лакомые кусочки с изяществом разборчивых гурманов. Вспугнутые приближением повозки, они с досадливым чириканьем перепорхнули на забор. О, слишком тебе подобный — неукротимый, быстрый, гордый.151
Джордж Грейвс поднимался по склону в медленном тяжеловесном ритме, сумрачно глядя в землю.
— Знаешь, Джин, — сказал он наконец, — не может у него быть такого дохода.
Юджин на секунду задумался. Разговор с Джорджем Грейвсом всегда приходилось возобновлять с того места, на котором он оборвался три дня назад.
— У кого? — сказал он. — У Джона Дорси? По-моему, может, — добавил он, ухмыляясь.
— Ну, уж во всяком случае, не больше двух с половиной тысяч, — мрачно объявил Джордж Грейвс.
— Нет! Три тысячи, три тысячи! — сказал он придушенным голосом.
Джордж Грейвс повернулся к нему с сумрачной недоуменной улыбкой.
— Что это с тобой? — спросил он.
— Ах ты, дурак! Распроклятый дурак! — пропыхтел Юджин. — Ты с тех пор думал об этом!
Джордж Грейвс засмеялся виновато, смущённо, басисто.
Слева над вершиной холма, отдалённо нарастая, вздымался елей методического органа, сопровождаемый сочным контральто, которое нарасхват приглашалось на похороны. Пребудь со мною.152
Из плакальщиков самый гармоничный, восплачь опять.153
Джордж Грейвс повернулся и начал рассматривать четыре больших чёрных дома на выровненных площадках, которые поднимались к церкви на Пастон-плейс.
— Недурная недвижимость, Джин, — сказал он. — Пастоновская собственность.
Как быстро наступает вечер. Вздымает гордая блудница расширенную грудь, выводя сложные фиоритуры.
— Всё это когда-нибудь достанется Гилу Пастону, — сказал Джордж Грейвс с добродетельным сожалением. — Он ломаного гроша не стоит.
Они добрались до вершины холма. Через квартал Черч-стрит горизонтально упиралась в узкое ущелье бульвара. С убыстрившимся биением сердца они смотрели на кишение города.
Негр осторожно окапывал круглые, рыхлые клумбы пресвитерианского кладбища; время от времени он нагибался и толстыми пальцами нежно разминал землю у корней. Старая церковь с острым шпилем гнила медленно, благопристойно, обеспеченно, точно жизнь добродетельного человека — сверху вниз, в сыром, обросшем лишайником кирпиче. Юджин с секундной гордостью благодарно посмотрел на её тёмную чопорность, на солидную шотландскую воспитанность.
— Я просвитерианин, — сказал он. — А ты?
— Когда я хожу в церковь, то в епископальную, — ответил Джордж Грейвс с кощунственным смехом.
— К черту этих методистов! — сказал Юджин с изящной презрительной гримасой. — Для нас они слишком уж плебеи. Бог в трёх лицах — святая троица. Брат Грейвс, — продолжал он жирным промасленным голосом. — Я не видел вас на прошлом молитвенном собрании в среду. Где во имя Иисусово вы были?
Открытой ладонью он изо всех сил хлопнул Джорджа Грейвса между мясистых лопаток. Джордж Грейвс пьяно зашатался, пронзительно захохотав.
— Да видите ли, брат Гант, — сказал он, — у меня было свиданьице с одной из почтенных сестёр в коровьем хлеву.
Юджин сжал в бешеных объятиях телефонный столб и эротически вскинул ногу на вторую приступку. Джордж Грейвс привалился к столбу тяжёлым плечом — его массивное тело было опустошено хохотом.
Через улицу пронёсся горячий вихрь пара из прачечной «Аппалачи», и сквозь открывшуюся внутреннюю дверь конторы они на мгновение увидели негритянок, до плеч погружающих мокрые руки в струение своих одежд.154
Джордж Грейвс утёр глаза. Утомлённо смеясь, они перешли через улицу.
— Мы не должны так говорить, Джин, — с упрёком сказал Джордж Грейвс. — Нет, правда! Это нехорошо.
Он быстро погружался в угрюмую серьёзность.
— Все лучшие люди города принадлежат церкви, — сказал он убеждённо. — И это очень здорово.
— Почему? — спросил Юджин с ленивым любопытством.
— А потому что, — сказал Джордж Грейвс, — так ты знакомишься со всеми людьми, которые чего-то стоят, чёрт их дери.
«Стоят того, чтобы их чёрт подрал!» — быстро подумал он. Забавная мысль.
— Это полезно в деловом отношении. Они тебя запоминают, начинают уважать. А без них, Джин, в этом городе ты ничего не достигнешь. Быть христианином, — добавил он благочестиво, — стоит того.
— Да, — серьезно согласился Юджин, — ты прав.
Идти степенно в божий храм среди почтенных прихожан.155
Он грустно задумался о своём утраченном благонравии и о том, что когда-то он в одиночестве бродил по чинным улочкам божьего шотландского городка. Непрошеные, они явились вновь завладеть его памятью — бритые лица добродетельных торговцев, ведущих свои тщательно умытые домашние царствия покорно совершать все положенные обряды, сухие, приглушенные улыбки благочестия, скованная страсть истовости, с которой они молили, чтобы господь возлюбил их деловые сделки, или отдавали девственных дочерей на святое торжище брака. А из даже ещё более глубоких штолен его сознания к берегам его былого голода медленно всплывали огромные рыбы, чьи имена он знал не все, чьи имена, собранные в слепых усилиях из тысяч книг, от Августина (тоже всего лишь имя) до Джереми Тейлора156, английского метафизика, были формулами, на миг зажигавшими чешуйчатые огни — электрические, фосфоресцирующие, освещающие магическими ассоциациями бездонные глубины обряда и религии. Они возникали — Варфоломей, Иларий, Златоуст, Поликарп, Антоний, Иероним157 и сорок каппадокийских мучеников, которые шли по волнам, свёрнутым в кольца, как их собственные зеленоватые тени, и через мгновение исчезали.
— Кроме того, — сказал Джордж Грейвс, — так же принято. Честный путь — самый прямой.
По ту сторону улицы на втором этаже небольшого трёхэтажного кирпичного здания, служившего приютом нескольким юристам, врачам и дантистам, доктор Г. М. Смейзерс энергично нажал на педаль правой ногой, взял ватную колбаску у своей помощницы мисс Лолы Брюс и, плотно заложив её за губу невидимого пациента, сосредоточенно наклонил свою фешенебельную лысую голову. Лёгкий ветерок откинул тонкие занавески и показал его — знающего своё дело, в белом халате, с бором в руке.
— Так не больно? — спросил он нежно.
— Оэн оно!
— Сплюньте!
С тобой беседуя, я забываю время.158
— Наверное, — сказал задумчиво Джордж Грейвс, — золото, которым они пломбируют зубы, стоит больших денег.
— Да, — сказал Юджин, захваченный этой мыслью, — если золотые пломбы есть хотя бы даже у одного человека из десяти, это даст десять миллионов только на Соединённые Штаты. А сколько это будет, считая по пять долларов штука, ты и сам легко сосчитаешь.
— Ещё бы! — сказал Джордж Грейвс. — Я и больше сосчитаю. — И он со смаком задумался на минуту. — Куча денег, — сказал он.
В конторе Похоронного бюро Роджерса Мелоуна собралась скорбящая семья похищённого смертью, — «Конь» Хайнс откинулся во вращающемся кресле и, положив ноги на широкий подоконник, лениво переговаривался с мистером Ч. М. Пауэллом, лощёным членом фирмы, не участвующим в ведении дел. Как спят бойцы, обрётшие покой.159 Не забывай хотя б ещё немного.160
— Похоронная контора — доходное предприятие, — сказал Джордж Грейвс. — Мистер Пауэлл богат.
Глаза Юджина прилипли к тяжёлой нижней челюсти «Коня» Хайнса. Он забил по воздуху судорожной рукой и вцепился пальцами себе в горло.
— Что с тобой? — воскликнул Джордж Грейвс.
— Они не похоронят меня заживо, — сказал Юджин.
— Это как знать, — мрачно сказал Джордж Грейвс. — Такие вещи случались. Потом раскапывали могилу, и оказывалось, что они перевернулись и лежат лицом вниз.
Юджин затрясся.
— По-моему, — высказал он мучительное предположение, — при бальзамировании у тебя вынимают внутренности.
— Да, — сказал Джордж Грейвс, повеселев. — Да и эта дрянь, которую они применяют, всё равно тебя прикончит. Они же её в тебя накачивают галлонами.
Сердце Юджина съёжилось, пока он прикидывал. Призрак былого страха, давно уже успокоившийся, восстал, чтобы вновь начать его преследовать.
В своих прежних фантазиях он видел, как его погребали заживо, предвидел своё пробуждение в смертной тоске, свои медлительные тщетные усилия отбросить душащую землю, пока наконец, подобно тонущему, который хватается за воздух, его безмолвные застывшие пальцы не скрючатся над рыхлой могилой, моля о спасительно протянутой руке.
Они завороженно смотрели сквозь сетчатые двери в тёмный коридор, обрамленный плакучими папоротниками. Сладкий похоронный запах гвоздик и кедра плыл в прохладном тяжёлом воздухе. За ширмой они смутно разглядели на постаменте с колёсиками тяжёлый гроб с массивными серебряными ручками и бархатным покровом. Дальше густой свет сливался с темнотой.
— Их обряжают в задней комнате, — сказал Джордж Грейвс, понизив голос.
Сгнить в цветок, раствориться в дерево с бесприютными телами непогребённых.
В эту минуту, отдав скорби всё, что у него было (одну слезу), преподобный отец Джеймс О'Хейли, иезуит, среди неверных один лишь верный, неуклонившийся, несоблазнённый, неустрашённый, сдобно покинул часовню, короткими энергичными шажками прошествовал по ковровой дорожке в приделе и вышел на свет. Его голубые глазки секунду быстро мигали, сдобное, гладкое лицо твёрдо несло улыбку тихой благожелательности; он надел на голову маленькую аккуратную шляпу из чёрного бархата и направил свои стопы к бульвару. Юджин тихонько попятился, когда толстячок проходил мимо, ибо эта маленькая фигура в чёрном надвигалась на него грозным символом своей великой госпожи — это гладкое лицо слышало непроизносимое, видело непознаваемое. На этом отдалённом аванпосте могучей церкви он был знаменосцем единственной истинной веры, освящённой плотью бога.
— Им не платят никакого жалования, — печально сказал Джордж Грейвс.
— Так как же они живут? — спросил Юджин.
— Об этом не беспокойся, — сказал Джордж Грейвс с многозначительной улыбкой. — Они берут всё, что плывёт в руки. По его виду не скажешь, что он голодает, верно?
— Да, — ответил Юджин, — не скажешь.
— Он живёт в своё удовольствие, — сказал Джордж Грейвс. — Вино за завтраком, обедом и ужином. Здесь в городе есть богатые католики.
— Да, — сказал Юджин. — Фрэнк Мориэрти сидит по уши в деньгах, нажитых на самогоне.
— Берегись, чтобы они тебя не услышали! — сказал Джордж Грейвс с ворчливым смехом. — У них уже есть генеалогическое древо и герб.
— Пивная бутылка на задних лапах в поле лимбургского сыра с тремя алыми полосами, — сказал Юджин.
— Они из кожи вон лезут, стараясь пропихнуть Принцессу Мадлен в общество, — сказал Джордж Грейвс.
— Чёрт возьми! — воскликнул Юджин, ухмыляясь. — Ну, и надо её туда допустить, если ей так хочется. Мы же — золотая молодёжь, разве нет?
— Ты, может, и золотая молодёжь, — сказал Джордж Грейвс, шатаясь от смеха. — А я нет! Не желаю, чтобы меня ставили на одну доску с этими нахальными сопляками.
— Мистер Юджин Гант вчера вечером устроил приём с жареной бараниной для местного кружка золотой молодёжи в «Диксиленде» — прекрасном старинном родовом особняке своей матушки миссис Элизы Гант.
Джордж Грейвс потерял равновесие.
— Зря ты так говоришь, Джин! — всхлипнул он и укоризненно покачал головой. — Твоя мать — прекрасная женщина.
— В течение вечера высокородный Джордж Грейвс, талантливый отпрыск одной из старейших и богатейших семей — честерфилдских Грейвсов (десять долларов в неделю и более), исполнил несколько соответствующих случаю опусов на гребешке.
Подчёркнуто остановившись, Джордж Грейвс вытер слезящиеся глаза и высморкался. В витрине шляпочной мастерской Бейна восковая нимфа, чьи фальшивые локоны были увенчаны кокетливыми перьями, протягивала жеманные пальчики грациозным противовесом. Шляпы для миледи. О, если б эти губы говорили!161
В эту минуту под ровное шуршание рысящих крупов роджерс-мелоуновская повозка смерти быстро свернула с бульвара и на звонких копытах пронеслась мимо. Они с любопытством обернулись и смотрели, как фургон остановился у тротуара.
— Ещё один краснокожий покатился в пыли, — сказал Джордж Грейвс.
Приди же, нежная смерть, безмятежно, всё ближе и ближе.162
«Конь» Хайнс быстро выбежал на длинных хлопающих ногах и раскрыл дверь сзади. Через минуту он с помощью двух людей, сидевших на козлах, осторожно извлёк длинную плетёную корзину и скрылся в душистой мгле своего заведения.
Пока Юджин смотрел, это место обрело былую фатальность. Каждый день, думал он, мы проходим там, где когда-нибудь умрём. Или и я тоже прибуду мёртвым в какое-нибудь убогое здание, ещё неведомое? Суждено ли этой светлой плоти, прикованной к горам, умереть в жилище, ещё не построенном? Суждено ли этим глазам, затопленным ещё не увиденными видениями, заполненным вязкими и бесконечными морями на заре, грустным утешением несбывшихся Аркадий, суждено ли им в своё время запечатать свои холодные мёртвые грёзы на таком же матрасе в каком-нибудь жарком селении на равнинах?
Он уловил и зафиксировал этот миг. Доставщик телеграмм, трудолюбиво вертя педали, энергично свернул с бульвара, по широкой дуге въехал в переулок справа, резко вздёрнул колесо на тротуар и подкатил к чёрному ходу. Без отдыха по суше и по морю чреда вестей.163 Милтон, ты должен был бы жить сейчас.164
Медленно спустившись по тёмной лестнице «Дома терапевтов и хирургов», миссис Томас Хьюитт, хорошенькая жена преуспевающего адвоката (фирма «Артур, Хьюитт и Грей»), вышла на свет и медленно направилась к бульвару. Вежливыми взмахами шляп её приветствовали Генри Т. Мерримен («Мерримен и Мерримен») и судья Роберт Ч. Аллен, коллеги её мужа. Она улыбнулась и быстро сразила каждого взглядом. Красива эта плоть. Когда она прошла, они посмотрели ей вслед. Потом продолжили свою беседу о судебных процессах.
На третьем этаже Первого национального банка на правом углу Фергес Пастон, пятидесяти шести лет, с узким похотливым ртом между оловянно-седыми бакенбардами, поставил полусогнутую ногу на подоконник открытого окна и внимательно следил за движениями переходящей улицу мисс Берни Пауэрс, двадцати двух лет. Даже и в нашем пепле живёт былой огонь.165
На противоположном углу миссис Роланд Роулс, чей муж был управляющим «Пирлесс Палп компани» (фабрика № 3) и чей отец был владельцем этой компании, вышла из богатой недоступности магазина Артура Н. Райта, ювелира. Она защёлкнула сумочку из серебряной сетки и села в ожидавший её «паккард». Это была высокая темноволосая женщина тридцати трёх лет, с хорошей фигурой. Её лицо было скучным, плоским, типичным для Среднего Запада.
— Все денежки у неё, — сказал Джордж Грейвс. — У него за душой нет и ломаного гроша. Всё записано на её имя. Она хочет петь в опере.
— А петь она умеет?
— Ни на ломаный грош, — сказал Джордж Грейвс. — Я её слышал. Не зевай, Джин. У неё есть дочка, твоя ровесница.
— А что она делает? — спросил Юджин.
— Хочет быть актрисой, — сказал Джордж Грейвс с горловым смехом.
— Слишком тяжёлая работа за такие деньги, — сказал Юджин.
Они дошли до банка на углу и нерешительно остановились, вглядываясь в прохладное ущелье предвечернего часа. Улица жужжала лёгким, весёлым роем праздных зевак; лица юных девственниц возникали там и тут, как цветы на венке. Юджин увидел, что на него по дюйму в секунду надвигается тяжелое парализованное тело старого мистера Эйвери, весьма большого эрудита, совершенно глухого, семидесяти восьми лет. Он жил один в комнате над Публичной библиотекой. У него не было ни друзей, ни родственников. Он был мифом.
— О господи, — сказал Юджин. — Вот он.
Спасаться было поздно.
С хрипящим приветствием мистер Эйвери приближался к нему; судорожно шаркая ногами, выбивая дрожащую дробь тяжёлой палкой, он покрыл разделявшие их три ярда за сорок секунд.
— Ну-с, молодой человек, — прохрипел он, — как ваша латынь?
— Прекрасно! — завопил Юджин в его розовое ухо.
— Poeta nascitur, non fit,166 — сказал мистер Эйвери и разразился беззвучным чихающим смехом, который тут же вызвал у него припадок удушья. Его глаза выпучились, нежная розовая кожа стала малиновой, его ужас вырвался мокрым клокотанием, а белая в пупырышках рука беспомощно тряслась в поисках носового платка. Вокруг собралась толпа. Юджин быстро извлёк грязный носовой платок из кармана старика и сунул его ему в руку. Мистер Эйвери вырвал из сведённых лёгких гниющую массу и часто задышал. Толпа разошлась, несколько поникнув.
Джордж Грейвс тёмно ухмыльнулся.
— Нехорошо, — сказал он. — Не следует смеяться, Юджин.
Он, булькая, отвернулся.
— Вы умеете спрягать? — прохрипел мистер Эйвери. — Я учился так:, amas,
Я люблю вас,,
Он любит тоже.
Сотрясаемый дрожью смеха, он двинулся дальше. Поскольку он покидал их дюйм за дюймом, они отошли на несколько шагов к краю тротуара. Состарься со мною рядом!167
— Чёрт знает что! — сказал Джордж Грейвс, глядя ему вслед и покачивая головой. — Куда он идёт?
— Ужинать, — сказал Юджин.
— Ужинать! — сказал Джордж Грейвс. — Но ведь только четыре часа! Где он ест?
Не где он ест, а где его съедают.
— В «Юниде», — сказал Юджин, начиная захлёбываться. — Ему требуется два часа, чтобы туда добраться.
— Он каждый день туда ходит? — сказал Джордж Грейвс, начиная смеяться.
— Три раза в день! — взвизгнул Юджин. — Он всё утро идет обедать, и весь день идёт ужинать.
Шёпотный смех вырвался из их усталых челюстей. Они вздохнули, как камыши.
В этот момент, энергично пробираясь сквозь толпу, не скупясь на бодрые слова приветствия, их нагнал мистер Джозеф Бейли, секретарь алтамонтской торговой палаты, приземистый, толстый, краснолицый, и ласково помахал им.
— Как живёте, мальчики? — воскликнул он. — Как дела? — Но прежде, чем они успели ответить, он прошёл дальше с ободряющим кивком и басистой похвалой. — Так и надо!
— Что именно надо? — сказал Юджин.
Но прежде, чем Джордж Грейвс успел ответить, прославленный лёгочный специалист доктор Ферфакс Грайндер, отпрыск одной из самых старых и самых гордых виргинских семей, злобно вылетел с Черч-стрит, напряжённо свернув свои мускулистые шесть футов восемь дюймов в глубоком брюхе большого «бьюика». Беспристрастно проклиная эту ползучую сыпь — послевоенную чернь, как южную, так и северную, с несколькими особыми отступлениями в адрес евреев и черномазых, — он направил автомобиль прямо на коротенькую пухлую фигуру Джо Замшника, мужская галантерея («В двух шагах от площади»).
Джо, находившийся в полутора ярдах от черты, за которой пешехода охраняет закон, с диким визгом кинулся на тротуар. Он достиг его на четвереньках, но без добавочного толчка извне.
— Ч-чёрт! — сказал Юджин. — Вновь неудача!
Это было верно. Тонкая щетинистая верхняя губа доктора Ферфакса Грайндера растянулась, открывая крепкие жёлтые зубы. Он нажал на тормоз и повернул автомобиль, описав длинными руками полный круг. Затем он с рёвом умчался прочь по смятённой мостовой в жирном синем облаке бензина и горелой резины.
Джо Замшник отчаянно вытер шёлковым платком сияющую лысину и громко призвал всех в свидетели.
— Что это с ним? — разочарованно сказал Джордж Грейвс. — Обычно он въезжает за ними на тротуар, если уж не догонит на мостовой.
На противоположной стороне улицы, почти не привлекая к себе взглядов бездельничающих туземцев, достопочтенный Уильям Дженнингс Брайан168 благожелательно остановился у витрины «Книжной лавки» Г. Мартина Граймса, позволяя шаловливому ветерку ласково играть своими знаменитыми кудрями. Силки волос Неэры169.
Достопочтенный Гражданин внимательно разглядывал выставленные в витрине книги, включавшие несколько экземпляров «До Адама» Джека Лондона. Затем он вошёл и отправил несколько открыток с видами Алтамонта и окружающих гор.
— Он, возможно, тут поселится, — сказал Джордж Грейвс. — Доктор Доук предложил ему дом и участок в Доук-парке.
— Зачем? — сказал Юджин.
— А для города это будет хорошая реклама, — сказал Джордж Грейвс.
В нескольких шагах впереди из вулвортовского магазина «Пять — десять центов» вышла доблестная дочь желания, мисс Элизабет Скрэгг, и пошла в сторону площади. Улыбаясь, она ответила на тяжеловесный поклон великана совладельца отеля «Уайтстоун» Большого Джеффа Уайта, который начал богатеть после того, как отказался вернуть своему старому товарищу Диксону Риду, кассиру-растратчику, девяносто тысяч долларов вверенной ему добычи. Ворон выклёвывает глаз ворону. Вор ловит вора. Дуб высотой своей отличен, а человеку вес приличен.170
Его тень, длиной в шесть с половиной футов, медленно скользила впереди него. Он прошёл мимо них в скрипящих башмаках сорок восьмого размера — дородный бритый человек с большим брюхом, заправленным в широкий пояс.
И опять-таки на другой стороне улицы перед витринами обувной фирмы Ван У. Йетса преподобный Дж. Брукс Голл (Амхерст171, выпуск 1861 года), выглядящий в свои семьдесят три года шестидесятилетним, прервал бодрую прогулку и завёл оживлённую беседу с тремя своими бой-скаутами — господами Льюисом Монком, семнадцати лет, Брюсом Роджерсом, тринадцати, и Малкольмом Ходжесом, тринадцати. Никто лучше его не знал мальчишеского сердца. Он тоже, как оказалось, когда-то был мальчиком. И вот, пока одна весёлая история сменяла или подсказывала полдесятка других, они с почтительным вниманием покорно улыбались сверкающему постукиванию его фальшивых зубов под приподнятым шлагбаумом седых щетинистых усов. А он с грубоватой, но товарищеской фамильярностью время от времени прерывал рассказ, чтобы сказать «старина Малк!» или «старина Брюс!», крепко стискивая плечо слушателя и легонечко его встряхивая. Они бледно улыбались, переминались с ноги на ногу и искоса, украдкой прикидывали, как бы удрать.
Мистер Бьюз, торговец восточными коврами, вышел из-за угла Либерти-стрит. Его широкое смуглое лицо сияло персидскими улыбками. Я встретил странника, он шёл из стран далёких.172
В кафе «Бижу» для дам и господ Майк, буфетчик, оперся волосатыми руками на мрамор стойки и склонил сморщенный дюймовый лоб над старым номером «Атлантиды». Сегодня: жареные цыплята с картофелем. О весёлый дух, ты птицей не был никогда.173 Одинокая муха металась над захватанной пальцами стеклянной крышкой, под которой парился кожистый кусок мясного пирога. Весна пришла.
Тем временем, дважды совершив церемониальный марш по улице от площади до почтамта, мисс Кристин Болл, мисс Виола Пауэлл, мисс Элайн Роллинс и мисс Дороти Хэззард были окликнуты у аптеки Вуда Томом Френчем, семнадцати лет, Роем Данкеном, семнадцати лет, и Карлом Джонсом, восемнадцати лет.
— Куда это вы направляетесь? — развязно спросил Том Френч.
Весело, бойко, в унисон они ответили:
— Но-но-о!
— Сено нынче семь долларов тонна, — сказал Рой Данкен и разразился визгливым кудахтаньем, к которому радостно присоединились все остальные.
— Ненорма-альный! — нежно сказала Виола Пауэлл. Скажите, дочери купцов, кто с ней красою и умом сравнится.
— Мистер Данкен, — сказал Том Френч, поворачивая гордое зловещее лицо к своему лучшему другу, — позвольте представить вас моей хорошей знакомой мисс Роллинс.
— Мне кажется, я его где-то уже видела, — сказала Элайн Роллинс. И новый блеск его уста зажёг.
— Да, — сказал Рой Данкен. — Я там часто бываю.
Его маленькое тугое веснушчатое бесячье лицо снова сморщилось от визгливого кудахтанья. Всё то, чем мне не суждено быть. Они вошли в аптеку, где жаждущий сосед встречается с соседом, и пронизали ленивую кучку присяжных сердцеедов у фонтанчика.
Мистер Генри Соррел («Всё к вашим услугам») и мистер Джон Т. Хауленд («Наши участки идут нарасхват») вышли из сумрачной полутьмы грюнеровского дома за магазином Артура Н. Райта, ювелира. Каждый заглянул в ячейки сердца другого, и глаза их хранили великое видение заветной горы, когда они быстро свернули в Черч-стрит, где стоял «хадсон» Соррела.
В белом жилете, с наливающимся брюшком, большими плоскими ступнями, бритой полной луной красного лица и изобилием волос цвета патоки, преподобный Джон Смоллвуд, священник Первой баптистской церкви, грузно шёл по улице, ласково здороваясь со своими прихожанами и уповая встретиться лицом к лицу со своим Кормчим. Однако вместо этого он натолкнулся на достопочтенного Уильяма Дженнингса Брайана, который медленно выходил из книжной лавки. Два близких друга тепло поздоровались и твёрдым дружеским возложением рук оказали один другому взаимную христианскую помощь благодетельного экзорцизма.
— Как раз тот, кого я искал, — сказал брат Смоллвуд.
В молчании они несколько секунд обменивались рукопожатием. Молчание было довольным.
— Именно это, — с серьёзным юмором заметил Гражданин, — как мне казалось, Великий Американский Народ говорил мне в трёх случаях.
Это была его излюбленная шутка, налитая мудростью, умягчённая годами и всё же столь для него характерная. Глубокие складки его рта разошлись в улыбке. Наш наставник — прославленный, спокойный, мёртвый.174
Мимо кошачьей походкой на резине прошёл, покинув длинную сумрачную книжную лавку, профессор Л. Б. Дунн, директор школы № 3 на Монтгомери-авеню. Он холодно улыбнулся им, сузив в буравчики глаза за толстыми стёклами очков. Из его кармана предательски выглядывала обложка «Нью Рипаблик"175. Худой веснушчатой рукой он прижимал к боку новенькие издания «Великой иллюзии» Нормана Энджела176 и «Старинной обиды» Оуэна Уистера177. Пожизненный сторонник союза двух англоязычных (sic!) наций, вдвоём победоносно утверждающих мир, истину и праведность, благодетельно, но твёрдо главенствуя над прочими безответственными элементами цивилизации — он прошёл, католичнейший человек, радостно посвятивший себя доблестным дерзаниям духа и спасению человечества. О да!
— Как вам и вашей почтенной супруге нравится Страна Небес? — спросил преподобный Джон Смоллвуд.
— Мы сожалеем только о том, — сказал Гражданин, — что наше пребывание тут измеряется днями, а не месяцами. Нет — годами.
Мистер Ричард Гормен, двадцати шести лет, репортёр «Ситизен», быстро шагал по улице, задрав гордый холодный газетный нос. Его жёсткогубая самодовольная улыбка угодливо одрябла.
— А-а! Дик! — сказал Джон Смоллвуд, ласково сжимая его руку и стискивая его локоть. — Как раз тот, кого я искал. Вы знакомы с мистером Брайаном?
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |