— Кто бы мог подумать, что ты еще костлявей, чем кажешься на первый взгляд, Стифф.
— Отойди от меня. — Мой голос, как ни странно, звучит твердо.
— Это не Центр, знаешь ли. Никто здесь не обязан выполнять приказы Стиффа. Его глаза рыскают по моему телу, но не жадно, как мужчина смотрит на женщину, а скорее жестоко, рассматривая каждый изъян. Я слышу стук собственного сердца у себя в ушах, пока остальные все приближаются, окружая Питера.
Плохо дело.
Нужно сматываться отсюда.
Краем глаза я вижу, что путь к двери свободен. Если я смогу поднырнуть под руку Питера и добежать до двери, то все получится.
— Только гляньте на нее, — говорит Молли, скрестив руки. Она ухмыляется мне. — Она еще совсем ребенок.
— Ой, даже не знаю, — произносит Дрю. — Возможно, ей есть, что скрывать под полотенцем. Почему бы нам не взглянуть?
Пора.
Я ныряю под руку Питера и бросаюсь к двери. Что-то хватает и тянет на себя мое полотенце, пока я бегу, а затем резко сдергивает его с меня… рука Питера собирает ткань в кулак. Полотенце выскальзывает из моих рук, холодный воздух касается моего обнаженного тела, и даже волосы на затылке встают дыбом.
Раздается хохот, и я бегу к двери настолько быстро, насколько могу, прикрыв платьем тело. Я несусь вниз по холлу, забегаю в ванную и прислоняюсь к двери с обратной стороны, тяжело дыша. Я закрываю глаза.
Неважно. Мне плевать.
Рыдания подкатывают к горлу, и я ударяю ладонью по губам, чтобы сдержать их. Неважно, что они видели. Я трясу головой, будто бы это движение по-настоящему заставит меня взглянуть на все безразлично.
Я начинаю одеваться трясущимися руками. Платье простого черного цвета с V-образным вырезом на груди, который демонстрирует мои татуировки на ключице, длиной оно до колен.
Как только я одеваюсь, желание плакать пропадает, уступая место чему-то вскипающему и яростному в моем животе. Я хочу причинить им боль.
Я смотрю на свои глаза в зеркале. Я хочу, и я сделаю.
Я не могу драться в платье, поэтому мне придется достать новую одежду в Яме до начала тренировки и моей новой драки. Надеюсь, что с Питером.
— Эй, где ты пропадала все утро? — спрашивает Кристина, когда я захожу в тренировочную. Я щурюсь, в попытке разглядеть доску через всю комнату. Строчка рядом с моим именем пуста… у меня все еще нет противника.
— Я уже в порядке, — говорю я.
Четыре встает напротив доски и пишет чье-то имя напротив моего. Пожалуйста, пусть это будет Питер, пожалуйста…
— Ты точно в порядке, Трис? Ты выглядишь слегка… — начинает Ал.
— Слегка какой?
Четыре отходит от доски. Имя рядом с моим — Молли. Не Питер, конечно, но тоже неплохо.
— Не в себе, — договаривает Ал.
Мой бой последний в списке, перед ним еще три, а потом я встречусь с ней лицом к лицу. Эдвард и Питер дерутся предпоследними… Отлично. Эдвард — единственный, кто может побить Питера. Кристина будет драться с Алом, что означает, что Ал быстро проиграет, сражаясь вполсилы.
— Будь со мной помягче, ладно? — говорит Ал Кристине.
— Не могу ничего обещать, — отвечает она.
Первая пара — Уилл и Мира — стоят друг напротив друга на арене. Несколько секунд они оба перемещаются взад и вперед, один выбрасывает руку перед собой, затем отводит ее обратно, другой — пинает и промахивается. На противоположном конце комнаты Четыре прислоняется к стене и зевает.
Я смотрю на доску и пытаюсь предугадать исход каждого поединка. Долго они не продлятся. Я стою, кусая ногти, и думаю о Молли. Кристина ей проиграла, из чего следует, что она хороша. У нее сильный удар, но она почти не использует свои ноги. Если она не сможет меня достать, то не сможет сделать мне больно.
Как и следовало ожидать, следующий поединок Кристины и Ала заканчивается быстро и безболезненно. Ал падает после нескольких сильных ударов по лицу и больше не встает, на что Эрик лишь качает головой.
Эдвард и Питер дерутся чуть дольше. Несмотря на то, что оба они лучшие бойцы, разница все же заметна. Кулак Эдварда врезается точно Питеру в челюсть, и я вспоминаю, что Уилл рассказывал о нем — тот изучает борьбу с десяти лет. Это заметно. Он гораздо быстрее и умнее, чем тот же Питер.
К тому времени, как завершаются все три поединка, мои ногти обкусаны до крови, и я хочу есть. Я выхожу на арену, не обращая внимания ни на что, кроме центра зала. Гнев поостыл, но его еще можно вернуть. Всего лишь нужно вспоминать, как холоден был воздух и громок смех. «Гляньте на нее. Она еще совсем ребенок».
Молли стоит напротив меня.
— Мне показалось, или у тебя действительно есть родинка на левой ягодице? — говорит она, ухмыляясь. — Боже, да ты побледнела, Стифф.
Она нанесет первый удар. Она всегда так делает.
Молли двигается по направлению ко мне и вкладывает всю свою силу в удар. Увидев, как она перемещается вперед, я увертываюсь и бью кулаком ей в живот, чуть выше пупка. Прежде чем она успевает положить на меня свои руки, я снова уворачиваюсь, готовая к следующей атаке.
Ухмылка исчезает с ее лица. Она бежит на меня и почти хватает, но я бросаюсь в сторону. Я слышу голос Четыре в голове, утверждающий, что самое сильное оружие в моем арсенале — локти. Мне просто нужно придумать, как их использовать.
Я блокирую ее следующий удар предплечьем. Удар обжигает, но я почти не замечаю этого. Она скрипит зубами и издает разочарованный стон, больше похожий на звериный рык. Она делает небрежный удар в мою сторону, от которого я успеваю увернуться, и, когда ее равновесие нарушается, бегу вперед и бью локтем в лицо. Она отдергивает голову как раз вовремя — мой локоть лишь задевает ее подбородок.
Она ударяет меня в бок; я отшатываюсь в сторону, восстанавливаю дыхание. Должно же быть место, которое она не защищает. Я хочу ударить ее в лицо, но, возможно, это не слишком умный поступок. Я смотрю на нее несколько секунд. Ее руки слишком высоко; они защищают нос и щеки, оставляя живот и ребра открытыми для удара. У Молли такая же ошибка в бою, как и у меня.
Наши глаза встречаются всего на секунду.
Я делаю низкий апперкот в район пупка. Кулак погружается в ее плоть, и я слышу ее тяжелое дыхание возле моего уха. В то время как она ловит ртом воздух, я подсекаю ее ноги, и она тяжело падает на землю, поднимая за собой облако пыли. Я отрываю от пола ногу и изо всех сил пинаю ее по ребрам.
Мои мать и отец не одобрили бы, что я бью лежачего.
Плевать.
Она сворачивается калачиком, чтобы защитить бок, и я опять пинаю ее, на этот раз в живот. «Совсем еще ребенок». Я ударяю вновь, на этот раз по лицу. Кровь вытекает из ее носа и струится по ее физиономии. «Гляньте на нее». Другой пинок достается груди.
Я снова заношу ногу для удара, но Четыре хватает меня за руки и тянет от нее прочь с силой, не позволяющей сопротивляться. Я дышу сквозь сжатые зубы, глядя на залитое кровью лицо Молли. Ее цвет красив и богат.
Она стонет, и я слышу бульканье в ее горле, вижу кровь, стекающую по губам.
— Ты победила, — шепчет Четыре. — Хватит.
Я утираю пот со лба. Он пристально на меня смотрит. Его глаза широко распахнуты; он выглядит встревоженным.
— Думаю, тебе стоит уйти, — говорит он. — Прогуляйся.
— Я в порядке, — отвечаю я. — Теперь я в порядке, — повторяю я снова, на этот раз скорее для себя.
Хотела бы я почувствовать себя виноватой за то, что сделала.
Но не могу.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
День Посещений. Я вспоминаю об этом, как только открываю глаза. Мое сердце подскакивает, а затем резко опускается, когда я вижу Молли, хромающую по комнате, с фиолетовым носом, заклеенным пластырем.
Как только она уходит, я оглядываюсь в поисках Питера и Дрю. Я не вижу в комнате ни одного из них, поэтому быстро переодеваюсь. Пока их тут нет, мне все равно, кто видит меня в нижнем белье. Все остальные одеваются в тишине. Даже Кристина не улыбается.
Мы все знаем, что можем спуститься в холл Ямы и не найти там тех, кто пришел к нам. Я заправляю кровать так, как учил меня отец. Когда я убираю несколько волосков, оставшихся на подушке, в комнату выходит Эрик.
— Внимание! — объявляет он, откидывая темные волосы с глаз. — Я хочу дать вам несколько советов по поводу сегодняшнего дня. Если каким-то чудом ваши семьи придут навестить вас… — Он рассматривает наши лица и ухмыляется. — В чем я сильно сомневаюсь, вам лучше постараться выглядеть не заботящимися об этом. Так будет проще для вас и так будет проще для них. К правилу «фракция важнее крови» здесь относятся очень серьезно. Привязанность к семье демонстрирует окружающим то, что вы недовольны своей нынешней фракцией, и это ведет нас к позору. Поняли?
Я поняла. Я слышу угрозу в голосе Эрика. Главная часть его речи — последняя: мы Бесстрашные, и мы должны вести себя соответственно.
Когда я направляюсь к выходу из комнаты, Эрик останавливает меня.
— Похоже, я недооценил тебя, Стифф, — говорит он. — Вчера ты была на высоте.
Я смотрю на него. Впервые с тех пор, как я ударила Молли, у меня внутри все переворачивается. Если Эрик считает, что я сделала что-то правильно, скорее всего, я напортачила.
— Спасибо, — говорю я.
Я выскальзываю из комнаты. Как только мои глаза приспосабливаются к тусклому свету прихожей, я вижу Кристину и Уилла перед собой, Уилл смеется, вероятно, над шуткой Кристины. Я не пытаюсь их догнать. Почему-то мне кажется, что было бы неправильным прерывать их. Ала нет. Я не видела его в спальне, и сейчас он не идет в Яму. Возможно, он уже там. Пробегаю пальцами по волосам и забираю их в пучок. Проверяю одежду. На мне обтягивающие брюки, ключица оголена. Они не одобрят. Да кого это волнует? Я сжимаю челюсть. Теперь это моя фракция. А это одежда, которую носят в моей фракции.
Я останавливаюсь в конце прихожей. Многие семьи стоят здесь, большинство из них Бесстрашные, пришедшие к рожденным посвященным. Они до сих пор кажутся мне странными — мать с пирсингом в брови, отец с татуированной рукой, посвященный с фиолетовыми волосами — вся семья.
Я замечаю одиноких Дрю и Молли в другом конце комнаты и подавляю улыбку. По крайней мере, их семьи не пришли. Но пришла семья Питера. Он стоит рядом с высоким мужчиной с густыми бровями и невысокой рыжеволосой женщиной. Он не похож ни на одного из родителей. Они оба одеты в черные брюки и белые рубашки, типичную одежду Искренних, и его отец говорит так громко, что я почти слышу его со своего места. Знают ли они, кем на самом деле является их сын?
Тогда… кем являюсь я?
В другом конце комнаты Уилл стоит рядом с женщиной в голубом платье. Она слишком молода, чтобы быть его матерью, но у нее та же складка меж бровей и такие же золотые волосы, как у него. Как-то он рассказывал о своей сестре, наверное, это она.
Рядом с ними Кристина обнимает темнокожую женщину в черно-белой одежде Искренних. За Кристиной стоит девочка. Тоже Искренняя. Ее младшая сестра.
Может, мне даже не стоит пытаться разглядеть родителей в этой толпе? Я могла бы развернуться и уйти в спальню.
И тут я вижу ее. Мама в одиночестве стоит рядом с перилами, ее руки вытянуты вперед. Она никогда и нигде еще не выглядела более неуместной в своих серых брюках, куртке, застегнутой до самого горла, волосами, уложенными в простой пучок, и спокойным лицом.
Я иду к ней, слезы наворачиваются на глаза. Она пришла. Пришла ради меня. Я ускоряюсь. Она видит меня, и на секунду выражение ее лица становится пустым, как будто она не узнает меня. Затем ее глаза светлеют, и она раскрывает объятия. Она пахнет мылом и чистящим средством.
— Беатрис, — шепчет мама. Она проводит рукой по моим волосам.
Не плачь, твержу я себе.
Я обнимаю ее до тех пор, пока не избавляюсь от слез, а затем отодвигаюсь, чтобы взглянуть на нее еще раз. Улыбаюсь сомкнутыми губами, совсем как она.
Она касается моей щеки.
— Что ж, посмотри на себя, — говорит она. — Ты вписалась в общество. — Она кладет руку мне на плечо. — Расскажи, как ты.
— Сперва ты.
Старые привычки возвращаются. Я должна сначала выслушать ее. Нельзя, чтобы мы обсуждали меня слишком долго. Надо убедиться, что она ни в чем не нуждается.
— Сегодня особый случай, — произносит она. — Я пришла навестить тебя, поэтому поговорим о тебе. Это мой подарок.
Моя самоотверженная мама. Она не должна делать мне подарков, не после того, как я ушла.
Я прогуливаюсь с ней вдоль перил, за которыми открывается вид на бездну, я счастлива быть рядом. Внезапно я осознаю, что последние полторы недели я не чувствовала ни капельки любви. Дома мы редко прикасались друг к другу, самое большое проявление чувств, которое я видела — это то, как мои родители иногда держались за руки за ужином, но сейчас все иначе.
— Один вопрос. — Я чувствую ком в горле. — Где отец? Он у Калеба?
Она качает головой.
— Ему пришлось остаться на работе.
Я опускаю глаза.
— Ты можешь сказать мне, если он не захотел прийти.
Ее глаза скользят по моему лицу.
— Твой отец поступил эгоистично. Но это не значит, что он тебя не любит.
Я смотрю на нее, ошеломленная. Мой отец — эгоист? Поразительнее смысла этих слов только тот факт, что их произнесла моя мама. Я не могу понять, злится ли она. Не думала я, что она вообще на это способна. Но, должно быть, она все же немного вышла из себя, раз уж назвала отца эгоистом.
— Что насчет Калеба? Ты навестишь его позже?
— Если бы я могла, — говорит она. — Но Эрудиты ввели запрет на посещение их территории Отреченными. Если бы я попыталась, меня бы выгнали.
— Что? — удивляюсь я. — Это ужасно. Зачем им это нужно?
— Отношения между нашими фракциями напряжены, как никогда, — отвечает она. — Я не хочу этого, но ничего не могу поделать.
Я думаю о Калебе, стоящем среди посвященных Эрудитов, ищущем маму в толпе, и чувствую острую боль в животе. Часть меня все еще злится на него за то, что хранил секреты от меня, но я не хочу, чтобы он страдал.
— Это ужасно, — повторяю я.
Я смотрю прямо в бездну. Четыре стоит один у перил. Он, конечно, не новичок, но большинство Бесстрашных используют этот день, чтобы встретиться с семьей. Либо его семья не любит собираться вместе, либо он не рожден в Бесстрашии. Интересно, из какой фракции он перешел?
— Это один из моих инструкторов. — Я придвигаюсь к маме и говорю: — Он немного пугающий.
— Он красивый, — отвечает она.
Я непроизвольно киваю.
Она смеется и убирает руку с моего плеча. Я хочу увести ее подальше от него, но как только я собираюсь предложить ей пойти в другое место, он оборачивается.
Его глаза расширяются при виде моей матери. Она протягивает ему руку.
— Здравствуй. Меня зовут Натали, — представляется она. — Я мама Беатрис.
Первый раз вижу, как мама пожимает кому-то руку. Четыре уверенно протягивает руку ей в ответ и пожимает ее дважды.
Их жесты выглядят неестественно.
Нет, Четыре не был рожден в Бесстрашии, если ему так непросто даются рукопожатия.
— Четыре, — отвечает он. — Приятно познакомиться.
— Четыре, — повторяет мама, улыбаясь. — Прозвище?
— Да. — Он не уточняет свое настоящее имя. — Ваша дочь хорошо справляется. Я курирую ее занятия.
Интересно, давно ли понятие «курирование» включает в себя «метание в нее ножей и выговоры при любой возможности»?
— Это хорошо, — отвечает она. — Я знаю кое-что о посвящении Бесстрашных и переживала за нее.
Он смотрит на меня, его глаза перемещаются вниз по моему лицу: от носа ко рту и подбородку. И затем он говорит:
— Можете не волноваться.
Я не могу остановить кровь, приливающую к моим щекам. Надеюсь, они не заметят.
Он просто успокаивает ее, потому что она моя мать, или и правда думает, что я способная? И что значил этот взгляд?
Мама наклоняет голову.
— Ты кажешься мне знакомым, Четыре.
— Понятия не имею, с чего бы это, — отвечает он, его голос вдруг холодеет. — Не имею привычки связываться с Отреченными.
Моя мать смеется. У нее легкий смех, воздушный и звучный.
— Мало кто имеет в наше время. Я не принимаю это близко к сердцу.
Кажется, он немного расслабляется.
— Ну, я оставлю вас, чтобы не мешать воссоединению.
Мы с мамой смотрим ему вслед. Шум реки заполняет мои уши.
Возможно, Четыре был одним из Эрудитов, это объясняет, почему он так ненавидит Отреченных. Или он верит статьям, которые пишет о нас Эрудиция…
О них, напоминаю я себе.
Хоть он и сказал, что я хорошо справляюсь, я знаю, что он не верит в меня.
— Он всегда такой? — интересуется мама.
— Хуже.
— Ты нашла друзей? — спрашивает она.
— Немного, — говорю я.
Я смотрю через плечо на Уилла и Кристину, на их семьи.
Когда Кристина ловит мой взгляд, она жестом приглашает нас, улыбаясь, так что, мы с мамой пересекаем холл Ямы, направляясь к ним. Прежде чем мы добираемся до Кристины, невысокая круглая женщина в черно-белой полосатой рубашке касается моей руки. Я дергаюсь, борясь с желанием убрать ее руку.
— Прости, — говорит она. — Ты не знаешь моего сына? Альберта?
— Альберта? — повторяю я. — Ох, вы имеете в виду Ала? Да, я его знаю.
— Не подскажешь, где мне его найти? — говорит она, жестом подзывая мужчину, стоящего позади нее. Он высокий и большой, как гора. Отец Ала, очевидно.
— К сожалению, я не видела его этим утром. Может, вам стоит поискать его повыше? — Я указываю на стеклянный потолок над нами.
— О нет, — говорит мама Ала, прикрывая лицо рукой. — Не хотелось бы мне повторять это восхождение. У меня чуть не началась паника, пока я добиралась сюда. Почему нет никаких перил вдоль путей? Вы сумасшедшие?
Я улыбаюсь. Несколько недель назад я бы сочла такой вопрос оскорбительным, но сейчас я достаточно много времени провожу в компании Искренних, чтобы не удивляться подобной бестактности.
— Мы не сумасшедшие, — отвечаю я. — Мы Бесстрашные. Если я его увижу, то передам, что вы его ищете.
Мама улыбается так же, как и я. Она ведет себя не так, как родители других перешедших: не вертит головой, не разглядывает стены и потолок Ямы, не пялится в бездну.
Конечно, она не любопытна — она Отреченная. Любопытство чуждо ей.
Я представляю маму Кристине и Уиллу, а Кристина знакомит меня с сестрой и матерью. Но когда Уилл представляет мне свою старшую сестру Кару, она одаривает меня таким взглядом, от которого завяли бы цветы, и не протягивает руку для пожатия.
Она смотрит на мою мать.
— Поверить не могу, что ты дружишь с одной из них, Уилл, — говорит она.
Мама сжимает губы, но не говорит ни слова.
— Кара, — протестует Уилл, хмурясь, — нет необходимости быть грубой.
— Ну, конечно же нет. Ты знаешь, кто она? — Она указывает на мою мать. — Она жена члена правительства! Она руководит «обществом добровольцев», которое, предположительно, помогает афракционерам. Думаете, я не знаю, что вы просто накапливаете еду, чтобы раздавать своей фракции, когда мы не получаем свежую еду месяцами? «Еда для афракционеров».
— Прости, — мягко говорит мама. — Но ты ошибаешься.
— Ошибаюсь, ну-ну, — фыркает Кара. — Что вы! Уверена, вы именно такие, какими кажетесь. Фракция беспечных добродетелей без доли эгоизма. Точно.
— Не смей так разговаривать с моей мамой! — обрываю ее я, мое лицо горит. Я сжимаю руки в кулаки. — Не говори ей ни слова, или, клянусь, я сломаю твой нос.
— Отвали, Трис, — говорит Уилл. — Ты не посмеешь ударить мою сестру
— Да? — говорю я, подняв брови. — Ты так думаешь? Посмотрим.
Мама касается моего плеча.
— Ну же, Беатрис. Ты ведь не обидишь сестру своего друга?
Она выглядит очень мягкой, но так сильно сжимает мою руку, что я едва сдерживаю слезы боли, когда она уводит меня. Она быстро идет со мной в сторону столовой. Но, не дойдя до нее, сворачивает налево и заходит в темный коридор, который я еще не успела исследовать.
— Мама, — говорю я. — Откуда ты знаешь, куда идти?
Она останавливается у закрытой двери и становится на цыпочки, разглядывая основание голубой лампы на потолке. Через несколько секунд она кивает и снова поворачивается ко мне.
— Я же сказала, никаких вопросов обо мне. Значит, никаких вопросов. Как ты на самом деле справляешься, Беатрис? Как прошли схватки? Как тебя оценили?
— Оценили? — повторяю я. — Ты знаешь про борьбу? Знаешь про рейтинг?
— Это не такая уж секретная информация. То, как проходит процесс посвящения у бесстрашных.
Понятия не имею, насколько трудно узнать, как другая фракция проводит посвящение, но, подозреваю, что не так уж просто.
Я медленно отвечаю:
— Я ближе к концу списка, мам.
— Хорошо. — Она кивает. — Нет ничего зазорного, быть в конце. А теперь… Это очень важно, Беатрис. Каким был результат твоего теста?
Предупреждение Тори пульсирует в моей голове. Никому не говори.
Надо сказать, про Отречение, потому что именно этот результат Тори зафиксировала в системе. Я смотрю маме в глаза, они светло-зеленые, обрамленные темными ресницами. У нее морщины вокруг рта, но кроме них ничто не выдает ее возраст.
Эти линии становятся глубже, когда она говорит. Она всегда напевает, когда моет тарелки. Это моя мама. Я могу доверять ей.
— Он был… неокончательным, — тихо говорю я.
— Я так и думала. — Она вздыхает. — Многие дети, рожденные в Отречении, получают такой результат. Мы не знаем почему. Но ты должна быть очень осторожна на следующем этапе инициации, Беатрис. Оставайся в середине списка, независимо от того, каковы твои успехи. Не привлекай к себе внимание. Поняла?
— Мама, что происходит?
— Мне все равно, какую фракцию ты выбрала, — говорит она, касаясь рукой моей щеки. — Я твоя мама и хочу, чтобы ты была в безопасности.
— Это потому что я… — Я начинаю говорить, но она прижимает руку к моему рту.
— Не произноси это слово, — шипит она. — Никогда.
Так Тори была права. Быть Дивергент опасно. Я просто до сих пор не знаю почему. Да я даже не знаю, что это означает.
— Почему?
Мама качает головой.
— Я не могу сказать.
Она смотрит через плечо, свет из Ямы почти невидим. Я слышу крики и разговоры, смех и шаркающие шаги. Запах из столовой добирается досюда: сладкий и дрожжевой — выпеченного хлеба.
Она поворачивается ко мне, ее челюсть напряжена.
— Я хочу, чтобы ты кое-что сделала, — говорит она. — Я не могу посетить твоего брата, но ты сможешь, когда инициация закончится. Ты сможешь пойти и найти его, попроси его исследовать информацию о сыворотке моделирования. Хорошо? Сделаешь это для меня?
— Если ты не объяснишь мне хоть что-то из этого, мам, то нет! — Я скрещиваю руки на груди. — Если ты хочешь, чтобы я околачивалась в корпусе Эрудитов целый день, ты должна назвать мне серьезную причину!
— Я не могу. Прости. — Она целует меня в щеку и заправляет мне за ухо выбившуюся из пучка прядь волос. — Я должна идти. Будет лучше, если бы сделаем вид, что не слишком привязаны друг к другу.
— Мне плевать на то, что они подумают, увидев, — говорю я.
— А не должно, — говорит она. — Подозреваю, что они уже следят за тобой.
Мама отходит от меня, и я слишком ошеломлена, чтобы пойти за ней. В конце коридора, она поворачивается и говорит:
— Съешь кусок торта за меня, ладно? Шоколадного. Они восхитительны. — Она улыбается странной, кривоватой улыбкой и добавляет: — Я люблю тебя, ты же знаешь.
И затем она уходит.
Я стою одна в голубом свете ламп и понимаю:
Она была в корпусе раньше.
Она помнила этот коридор.
Она знает о процессе инициации.
Моя мать была Бесстрашной.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В полдень я возвращаюсь в спальню, пока остальные проводят время со своими семьями, и нахожу Ала, сидящего на кровати и уставившегося на голую стену: в то место, где обычно висит классная доска. Четыре снял ее вчера, ему нужно подсчитать результаты первого этапа.
— Вот ты где! — говорю я. — Твои родители тебя обыскались. Нашли?
Он качает головой. Я сажусь возле него на кровать. Моя нога по ширине лишь половина его, даже сейчас, когда я стала более мускулистой, чем была. Он одет в черные шорты. Колени фиолетово-синие, все в синяках, их пересекает шрам.
— Ты не хочешь видеть их? — спрашиваю я.
— Не хочу, чтобы они спрашивали, как мои дела, — говорит он. — Мне придется рассказать им, они же поймут, если я солгу.
— Ну… — Я изо всех сил пытаюсь придумать, что сказать. — А что с тобой не так?
Ал резко смеется.
— Я проиграл все поединки, кроме того… с Уиллом. Ничего хорошего.
— Это был твой выбор. Разве ты не можешь им это сказать?
Он качает головой.
— Папа всегда хотел, чтобы я попал сюда. То есть, они хотели, чтобы я остался в Искренности, но только потому, что они должны так говорить. Они оба всегда восхищались Бесстрашием. Они не поймут, если я попробую им это объяснить.
— Ох. — Я барабаню пальцами по коленям. А потом смотрю на него. — Так вот, почему ты выбрал Бесстрашие? Из-за родителей?
Ал качает головой.
— Нет. Я полагаю, что это из-за того… Я думаю, что важно защищать людей. Поддерживать их. Как то, что ты сделала для меня. — Он улыбается мне. — Это то, что Бесстрашные должны делать, правильно? Это и значит мужество… Не причинять боль людям без причины.
Я помню, как Четыре говорил мне, что раньше у Бесстрашных приоритет отдавался работе в команде. Какими были Бесстрашные, когда было так? Что бы я изучала, если бы была здесь, когда моя мать была здесь? Быть может, я бы не сломала нос Молли. Или не угрожала бы сестре Уилла. Я ощущаю острый приступ вины.
— Может, станет лучше, когда инициализация закончится?
— Все уже плохо… я могу оказаться последним в рейтинге, — говорит Ал.
— Ну, вечером узнаем.
Мы сидим бок о бок какое-то время. Лучше уж сидеть здесь в тишине, чем в Яме, и наблюдать, как все веселятся со своими семьями.
Мой отец говорил, что иногда лучший способ помочь кому-то — это просто быть рядом. Я чувствую себя лучше, делая что-то, за что, знаю, он стал бы мной гордиться, будто это компенсирует все те вещи, которые я натворила, которыми он гордиться точно бы не стал.
— Знаешь, когда ты рядом, я чувствую себя храбрее, — говорит он. — Будто я могу вписаться сюда, так же, как и ты.
Я собираюсь что-нибудь ответить, когда он кладет руку мне на плечо. Я вдруг замираю, мои щеки пылают. Хотела бы я ошибаться насчет чувств Ала ко мне.
Но я права.
Я не наклоняюсь к нему. Вместо этого я продвигаюсь вперед, так, что его ладонь соскальзывает. Затем я кладу руки себе на колени.
— Трис, я… — начинает он. Его голос напряжен. Я смотрю на него. У него лицо такое же красное, как и, по ощущениям, мое, но он не плачет — просто выглядит смущенным. — Эмм… извини, — говорит он. — Я хотел… эм. Извини.
Жаль, я не могу сказать ему, чтобы он не принимал это на свой счет. Я могу рассказать ему, что мои родители редко держатся за руки, даже в нашем собственном доме, таким образом, я отучила себя от всех жестов привязанности, потому что они воспитывали меня так, чтобы я воспринимала их серьезно.
Может, если бы я рассказала ему, не было бы отзвука боли за его смущенным румянцем. Но это, конечно, личное. Он мой друг, но это все. Что может быть более личным, чем это? Я вдыхаю воздух, а когда выдыхаю, заставляю себя улыбнуться.
— За что извинить? — спрашиваю я, стараясь казаться непринужденной. Я отряхиваю джинсы, хотя на них ни пылинки, и встаю. — Я пойду, — говорю я. Он кивает, не глядя на меня. — С тобой все будет в порядке? — спрашиваю я. — Ну, в смысле, из-за родителей. Не из-за того, что… — я обрываю фразу. Я не знаю, что бы я сказала если бы не остановилась.
— Ага. — Он снова кивает, слишком энергично. — Увидимся позже, Трис.
Я стараюсь выходить из комнаты не слишком быстро. Когда дверь спальни закрывается за мной, я прикасаюсь своего лба и слегка усмехаюсь. Если забыть о неловкости, приятно кому-то нравиться.
Обсуждение посещений наших семей было бы слишком болезненным, таким образом, наш итоговый рейтинг первого этапа — это все, о чем мы можем говорить этим вечером. Каждый раз, когда кто-то поднимает эту тему, я смотрю в одну и ту же точку на другом конце комнаты и игнорирую его.
Мой рейтинг не может быть таким же ужасным, каким он был раньше, особенно после того, как я побила Молли, но я не могу быть настолько хороша, чтобы оказаться в первой десятке по окончанию инициации, особенно, учтивая, что есть еще новички, рожденные в Бесстрашии.
Во время ужина я сижу с Кристиной, Уиллом и Алом за столом в углу. Мы на не вполне комфортном расстоянии от Питера, Дрю и Молли, которые сидят за следующим столом. Когда наша беседа затихает, я слышу каждое сказанное ими слово. Они обсуждают рейтинг. Какая неожиданность.
— Тебе не разрешали заводить домашних животных? — требовательно спрашивает Кристина, похлопывая ладонью по столу. — Почему нет?
— Потому что они бессмысленны, — говорит Уилл, констатируя факт. — Ну, зачем обеспечивать едой и крышей над головой животное, которое только пачкает твою мебель, заставляет дом плохо пахнуть, и, в конечном счете, умирает?
Мы с Алом переглядываемся, как делаем всегда, когда Уилл и Кристина начинают препираться. Но теперь, когда наши глаза встречаются, мы оба быстро отводим их. Я надеюсь, что эта неловкость между нами не продлится долго. Я хочу своего друга назад.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |