— Сегодня день пейзажа страха, — говорит Уилл. — Думаете, нам дадут увидеть наш собственный?
— Нет. — Юрай качает головой. — Мы пройдем через страх одного из наших инструкторов. Мой брат сказал мне.
— Ох, какого именно инструктора? — говорит Кристина, вдруг оживившись.
— Знаешь, на самом деле это несправедливо, что вы узнаете обо всем заранее, а мы нет, — говорит Уилл, глядя на Юрая.
— Можно подумать, ты не использовал бы преимущества, если бы они у вас были, — возражает Юрай.
Кристина их игнорирует.
— Я надеюсь, это пейзаж Четыре.
— Почему? — спрашиваю я. Вопрос получается слишком горьким. Я закусываю губу и хочу забрать его обратно.
— Похоже, у кого-то настроение переменчивое. — Она закатывает глаза. — Будто ты не хочешь знать, какие у него страхи. Он настолько жесток, что, вероятно, боится зефиров или яркого солнца.
Это уже слишком. Я качаю головой.
— Это будут не его страхи.
— С чего ты взяла?
— Просто предположение.
Я вспоминаю отца Тобиаса в его пейзаже страха. Он не позволит всем это увидеть. Я бросаю взгляд на него. На секунду его глаза встречаются с моими. В его взгляде отсутствуют какие-либо эмоции. Он просто смотрит вдаль.
Лорен, инструктор новичков из рожденных Бесстрашных, стоит, уперев руки в бока, перед комнатой пейзажа страха.
— Два года назад, — говорит она, — я боялась пауков; удушья; стен, которые дюйм за дюймом медленно надвигаются на вас, и вы оказываетесь в ловушке; быть выброшенной из Бесстрашных; неконтролируемого кровотечения; быть сбитой поездом; смерти моего отца; общественного унижения и похищения людьми, которых не видишь.
Все смотрят на нее непонимающе.
— У большинства из вас будет где-то от десяти до пятнадцати страхов в вашем пейзаже. Это средний показатель, — говорит она.
— Какое самое низкое число из полученных? — спрашивает Линн.
— В последние годы, — отвечает Лорен, — четыре.
Я не смотрела на Тобиаса с тех пор, как мы были в столовой, но я не могу устоять, чтобы не взглянуть на него сейчас. Его взгляд направлен в пол.
Я знала, что четыре — это мало, настолько мало, чтобы заслужить прозвище, но я не знала, что это вдвое меньше среднего. Я смотрю на свои ноги. Он особенный. И теперь он даже не глядит на меня.
— Вы не узнаете свое число сегодня, — продолжает Лорен. — Моделирование установлено на мой пейзаж страха, так что, вы будете испытывать мои страхи, а не свои собственные.
Я одариваю Кристину многозначительным взглядом. Я была права, мы не будем проходить через пейзаж Четыре.
— Цель этого упражнения в том, чтобы, хотя вы и встретитесь лицом к лицу только с одним из моих страхов, получить представление о работе всего моделирования.
Лорен тыкает в нас наугад и присваивает каждому страх. Я стою далеко от нее, поэтому, в итоге, отправлюсь в пейзаж одной из последних. Страх, который достался мне, — похищение.
Так как я не подключена к компьютеру, как ожидала, я не могу видеть само моделирование, а вижу только реакцию человека на него. Это прекрасный способ перестать думать о моей увлеченности Тобиасом — наблюдать за тем, как, сжав руки в кулаки, Уилл отмахивается от пауков, которых я не вижу, а Юрай прижимает ладони к невидимым для меня стенам, и, ухмыляясь, смотреть на то, как Питер становится ярко-красным, испытывая «публичное унижение».
Моя очередь. Препятствие не будет для меня легким, но из-за того, что я умею управлять каждым моделированием, а не только этим, а также из-за того, что я уже прошла через пейзаж Тобиаса, я не боюсь, когда Лорен вводит иглу в мою шею.
Затем окружающая обстановка меняется, и начинается похищение. Земля превращается в траву под ногами, а чьи-то руки хватают мои и закрывают рот. Слишком темно, чтобы что-то увидеть. Я стою рядом с пропастью. Я слышу рев воды.
Я кричу в руку, которая зажимает мой рот, и извиваюсь, пытаясь освободиться, но ладони слишком потные, а мои похитители слишком сильны. В голове вспыхивает мой силуэт, падающий в темноту, тот же образ, что преследует меня в кошмарах.
Я кричу снова, я кричу до тех пор, пока мое горло не пронзает боль, а горячие слезы не выступают на глазах. Я знала, что они вернутся за мной, я знала, что они попытаются снова. Первого раза было недостаточно.
Я кричу еще раз… Не ради помощи, никто все равно не поможет мне, а потому что это то, что делают, когда находятся на волоске от смерти и не могут предотвратить это.
— Хватит, — произносит строгий голос. Руки исчезают, и включается свет.
Я стою на цементном полу в комнате пейзажа страха. Мое тело трясется, и я падаю на колени, прижимая руки к лицу. Я только что провалилась. В моих поступках не было логики, я потеряла всякий смысл. Страх Лорен превратился в один из моих собственных. И все видели меня. Тобиас видел меня.
Я слышу шаги. Тобиас подходит ко мне и поднимает на ноги.
— Что, черт возьми, это было, Стифф?
— Я… — икаю я. — Я не…
— Возьми себя в руки! Это жалкое зрелище.
Что-то внутри меня щелкает. Мои слезы высыхают. Гнев наполняет меня, вытесняя слабость, и я бью Тобиаса так сильно, что костяшки пальцев начинают гореть от удара. Он смотрит на меня, одна сторона его лица яркая, с красным румянцем, и я отвечаю на его взгляд.
— Заткнись.
Я выдергиваю свою руку из его и выхожу из комнаты.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Я плотнее закутываюсь в куртку. Я не была снаружи так давно… Солнечные лучи играют на моем лице, и я вижу, как пар от дыхания поднимается в воздух.
По крайней мере, одну вещь я сделала: дала понять Питеру и его дружкам, что больше не представляю для них угрозы. Я только должна удостовериться, что завтра, проходя свой пейзаж страха, я докажу им обратное. Еще вчера поражение не представлялось возможным. Но сегодня я уже не так уверена.
Я запускаю руку в волосы. Мне больше не хочется плакать. Я заплетаю волосы и завязываю их простой резинкой с запястья. Теперь я чувствую себя в большей степени собой. Это все, что мне нужно, — помнить, кто я. А я кое-кто, кто не позволяет несущественным вещам, вроде парней и смертельной опасности, останавливать себя.
Я смеюсь, качая головой. Так ведь?
Я слышу гудок поезда. Железнодорожные пути огибают здание Бесстрашных и устремляются дальше, чем я могу видеть. Где они начинаются? Где заканчиваются? Каков мир за ними? Я направляюсь к ним.
Я хочу пойти домой, но не могу. Эрик предупреждал нас не демонстрировать привязанности к нашим родителям в День Посещений, так что, если я пойду домой сейчас, это будет расценено как предательство Бесстрашных, а я не могу себе позволить этого. Но Эрик не говорил, что мы не может навещать людей в других фракциях, не из тех, из которых мы вышли, и моя мама велела мне сходить к Калебу.
Я знаю, что мне нельзя покидать корпус без сопровождающего, но я не могу удержаться. Я иду быстрее и быстрее, пока не начинаю бежать. Размахивая руками, я бегу возле последнего вагона, пока у меня не получается схватиться за ручку и запрыгнуть внутрь. Я морщусь, когда боль прожигает мое истерзанное тело.
Уже в вагоне я лежу на спине рядом с дверью и наблюдаю, как строения Бесстрашия исчезают позади меня. Я не хочу возвращаться, и желание уйти, стать афракционером, было бы самым храбрым, из тех, что у меня когда-либо были, но сегодня я чувствую себя трусихой.
Ветер окутывает мое тело, свистит, пролетая сквозь пальцы. Я позволяю моим рукам тянуться к краю вагона, и они чувствуют давление воздуха. Я не могу пойти домой, но я могу найти хотя бы его часть. Калеб запечатлен в каждом моем детском воспоминании, он часть моей сущности.
Поезд замедляется, когда достигает сердца города, а я сижу и наблюдаю, как маленькие здания превращаются в большие. Эрудиты живут в огромных каменных строениях, которые возвышаются над болотами. Я использую возможность и высовываюсь из вагона, чтобы увидеть, куда ведут рельсы. Они спускаются до уровня улицы, перед тем как повернуть на восток. Я вдыхаю запах влажной мостовой и болота.
Поезд опускается и замедляется, и я спрыгиваю. Мои ноги дрожат от приземления, и я пробегаю несколько шагов, чтобы восстановить равновесие. Я спускаюсь с середины улицы и направляюсь на юг, к болоту. Пустые отрезки земли простираются так далеко, как я могу видеть: коричневая плоская поверхность, сталкивающаяся с горизонтом.
Я поворачиваю налево, корпус Эрудитов маячит надо мной, темный и незнакомый. Как я найду здесь Калеба?
Эрудиты ведут записи. Это в их характере. Они должны вести записи и о своих инициированных. У кого-то должен быть к ним доступ, я только должна найти их. Я разглядываю здания. Если размышлять логически, центральное здание должно быть самым важным. Думаю, мне может повезти, если я начну с него.
Члены фракции толпятся повсюду. Правила Эрудитов гласят, что каждый член фракции должен носить хотя бы один предмет одежды синего цвета, так как синий цвет успокаивает, а «спокойный ум — это ясный ум». Этот цвет также является отличительным признаком их фракции. Но сейчас он кажется мне слишком ярким. Я привыкла к тусклому освещению и темной одежде
Я готовлюсь сновать в толпе, уклоняясь от локтей, бормоча «простите», как я обычно и делаю, но в этом нет необходимости. Став Бесстрашной, я стала заметной. Толпа расступается передо мной, я приковываю взгляды. Я стягиваю резинку и встряхиваю волосами, прежде чем толкнуть передние двери.
Я стою прямо у входа, запрокинув голову. Зал передо мной огромный, тихий и пахнущий пыльными страницами. Деревянный пол скрипит под ногами. По обе стороны от меня тянутся книжные шкафы, но они, похоже, только для украшения зала, так как в центре расположены компьютерные столы, никто не читает, все напряженно смотрят в мониторы.
Я должна была догадаться, что главным зданием Эрудитов будет библиотека. Портрет на противоположной стене привлекает мое внимание. Он в два раза длиннее меня и в четыре раза шире; на нем изображена привлекательная женщина с водянистыми серыми глазами и в очках — Джанин. Гнев подступает к горлу при виде нее. Ведь она лидер Эрудитов, та, которая напечатала статьи о моем отце. Она не понравилась мне еще тогда, когда отец говорил о ней за обедом, но сейчас я ее просто ненавижу.
Под портретом находится большая доска, надпись на которой гласит: «Знания ведут к процветанию».
Процветание. Для меня это слово имеет негативный оттенок. Отреченные используют его для описания потворства своим желаниям.
Как Калеб мог стать одним из этих людей? Все их поступки, желания — это все неправильно. Но он, наверное, думает то же самое о Бесстрашных.
Я подхожу к столу, как раз под портретом Джанин. Молодой человек, который сидит за ним даже не поднимает глаз, когда спрашивает:
— Чем я могу вам помочь?
— Я кое-кого ищу, — отвечаю я. — Его зовут Калеб. Вы не знаете, где можно его найти?
— Мне не разрешается выдавать личную информацию, — вежливо отвечает он, нажимая на экран перед ним.
— Он мой брат.
— Мне не разреша…
Я хлопаю ладонью по столу перед ним, и он, выходя из оцепенения, смотрит на меня поверх очков. Головы поворачиваются в мою сторону.
— Я сказала. — Мой голос тверд. — Я ищу кое-кого. Он инициированный. Не могли бы вы хотя бы сказать мне, где я могу его найти?
— Беатрис? — раздается голос позади меня.
Я поворачиваюсь, и вот он сам, Калеб, с книгой в руках. Волосы отросли, и он заправляет их за уши, одет он в синюю футболку, на носу у него прямоугольные очки. Хотя он выглядит иначе, и мне уже не позволено его любить, я бегу к нему так быстро, как могу, и забрасываю руки ему на плечи.
— Ты сделала тату, — говорит он приглушенным голосом.
— Ты носишь очки, — парирую я. Я отступаю назад и суживаю глаза. — Твое зрение совершенно, Калеб, что ты делаешь?
— Хм… — Он смотрит на столы вокруг нас. — Пойдем. Давай уйдем отсюда.
Мы выходим из здания и переходим улицу. Я вынуждена бежать, чтобы не отстать от него. Через дорогу от главного здания Эрудитов, располагается то, что было когда-то парком. Теперь мы просто называем его «Миллениум». Это участок голой земли с несколькими ржавыми скульптурами из металла — одна абстрактная, изображающая плоского мамонта, другая имеет форму фасоли, и по сравнению с ней я кажусь просто карликом.
Мы останавливаемся возле скульптуры «фасоли», вокруг которой кучками сидят Эрудиты, читающие книги или газеты. Калеб снимает очки и убирает их в карман. Он проводит рукой по волосам, его взгляд, как бы смотрящий сквозь меня, нервозен. Будто он… стыдится. Возможно, мне тоже стоило бы. Я татуированная, с распущенными волосами, в облегающей одежде. Но мне не стыдно.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он.
— Я хотела домой, — говорю я, — и ты сейчас ближе всего… единственное, что пришло мне в голову.
Он поджимает губы.
— Ты не выглядишь особо радостным от встречи со мной, — добавляю я.
— Эй, — говорит он, опуская руки мне на плечи. — Я рад нашей встречи, ладно? Просто это не разрешено. Есть правила.
— Мне все равно, — говорю я. — Мне все равно, понимаешь?
— Может, тебе не должно быть все равно? — Его голос нежный, но во взгляде неодобрение. — Я бы на твоем месте, не хотел попасть в беду с твоей фракцией.
— Что это значит?
Я точно знаю, что это значит. Ему моя фракция кажется самой жестокой из пяти и ничего больше.
— Я просто не хочу, чтобы ты пострадала. Ты не должна так злиться на меня, — говорит он, наклоняя голову. — Что там случилось с тобой?
— Ничего. Ничего со мной не случилось. — Я закрываю глаза и потираю сзади шею одной рукой. Даже если бы я могла объяснить ему все, я не захотела бы. Я даже не могу собраться с мыслями и подумать об этом.
— Ты думаешь… — Он смотрит на свои ботинки. — Думаешь, ты сделала правильный выбор?
— Я не думаю, что такой выбор был, — говорю я. — А ты?
Он оглядывается. Люди смотрят на нас, проходя мимо. Его взгляд проходит по их лицам. Он все еще нервничает, но, может, это не из-за его внешних изменений или из-за меня. Возможно, из-за них. Я хватаю его за руку и вытаскиваю из-под арки металлической фасоли. Мы подходим к ее боку. Я со всех сторон вижу свое отражение, искаженное из-за кривых стен, покрытых грязью и ржавчиной.
— Что происходит? — спрашиваю я, скрещивая руки на груди. Я и не заметила раньше эти темные круги под его глазами.
Калеб прижимает ладонь к металлической стене. В отражении его голова маленькая и сплющенная с одной стороны, а рука как будто выгнута назад. Мое же отражение небольшое и приземистое
— Что-то серьезное происходит, Беатрис. Что-то не так. — Его глаза распахнутые и остекленевшие. — Я не знаю, что это, но люди мечутся, тихо разговаривают, а Джанин почти каждый день произносит речи о развращенности Отречения.
— И ты ей веришь?
— Нет. Может быть. Я не знаю. — Он трясет головой. — Я не знаю, чему верить.
— Нет, знаешь. — Строго говорю я. — Ты знаешь, кто твои родители. Ты знаешь, кто твои друзья. Папа, Сьюзан… думаешь, он продажен?
— Как много я знаю сейчас? А как много мне позволялось знать раньше? Мы не могли даже задавать вопросы за обедом, Беатрис! Нам было запрещено знать. А здесь… — Он смотрит вверх. В плоском круге зеркала, расположенном прямо над нами, отражаются наши маленькие фигурки не больше ногтя. Думаю, это наше реальное отражение — мы такие же маленькие, какими являемся на самом деле. Калеб продолжает: — Здесь, доступ к информации свободен, информация всегда под рукой.
— Это не Искренность. Здесь есть лгуны, Калеб. Здесь есть люди, которые настолько умны, чтобы знать, как манипулировать тобой.
— Думаешь, я бы не понял, если бы мною манипулировали?
— Если они настолько умны, как ты считаешь, тогда нет. Я не думаю, что ты бы понял.
— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — говорит он, качая головой
— Ну да. Откуда мне знать, на что похожа развращенная фракция? Я всего лишь тренируюсь, чтобы стать Бесстрашной. Ради Бога, Калеб! — произношу я. — По крайней мере, я знаю, частью чего являюсь. А ты предпочитаешь игнорировать то, что мы знали всю жизнь, — эти люди высокомерные и жадные, они никуда и ни к чему тебя не приведут.
Его голос становится жестким.
— Тебе следует уйти, Беатрис.
— С удовольствием, — отвечаю я. — Ах да, пусть тебя не беспокоит то, что мама попросила меня передать тебе ее просьбу, чтобы ты поискал информацию о сыворотке моделирования.
— Ты ее видела? — Он выглядит так, словно его ранили. — Почему она…
— Потому что Эрудиты больше не пускают Отреченных в свой корпус. А эта информация была тебе доступна?
Я отталкиваю его, отходя от вогнутого зеркала и скульптуры, и иду по тротуару. Мне не следовало уходить. Корпус Бесстрашных сейчас представляется домом… По крайней мере, там я точно знаю, что твердо стою на ногах.
Толпа редеет, и я поднимаю голову, чтобы посмотреть почему. В нескольких метрах от меня стоят два Эрудита, скрестив руки на груди.
— Извините, — говорит один из них, — вам придется пройти с нами.
Мужчина, идущий позади меня, так близко, что я чувствую его дыхание на своем затылке. Второй ведет меня в библиотеку, и затем мы спускаемся на три этажа вниз на лифте. Вдали от библиотеки деревянный пол сменяется белой плиткой, а потолок светится, как в комнате, в которой проходит тест на способности. Свечение отражается в серебряных дверях лифта, и я щурюсь, чтобы хоть что-то разглядеть.
Я стараюсь сохранять спокойствие. Задаю себе вопросы, которым нас учили Бесстрашные. Что вы будете делать, если кто-то нападет на вас сзади? Толкну его локтем в живот или в пах. Я представляю, как убегаю. Жаль, у меня нет оружия. Это мысли Бесстрашных, и они стали моими.
Что вы будете делать, если два человека нападают на вас спереди?
Я следую за мужчиной по пустому светящемуся коридору, ведущему в офис. Стены из стекла: кажется, я знаю, какая фракция проектировала мою школу.
За металлическим столом сидит женщина. Я смотрю на ее лицо. То же самое лицо возвышается на портрете в библиотеке Эрудитов. То же самое лицо украшает каждую их статью. Как давно я ненавижу его? Не могу вспомнить.
— Сядь, — говорит Джанин. Ее голос звучит знакомо, особенно, когда она раздражена. Ее ясные серые глаза сфокусированы на мне.
— Я лучше постою.
— Сядь, — повторяет она. Я точно слышала ее голос раньше.
Я слышала его в коридоре, она говорила с Эриком, перед тем, как на меня напали. Я слышала, как она упоминала о Дивергент. И еще перед тем я слышала его…
— Ваш голос был в моделировании, — говорю я. — В тесте на способности.
Она и есть та опасность, о которой предупреждали мама и Тори, она та, из-за чего опасно быть Дивергент. И она сидит напротив.
— Ты права. Тест на способности, наверное, мое самое большое достижение в науке, — отвечает она. — Я просматривала твои результаты, Беатрис. Очевидно, возникла какая-то ошибка с твоим тестом, и результаты пришлось вбивать вручную. Ты об этом знала?
— Нет.
— Ты знала, что ты вторая за все время существования фракций, кто, получив результат Отречение, перешел к Бесстрашным?
— Нет, — отвечаю я, оправляясь от шока. Тобиас и я были единственными? Но его результат был правдой, а мой нет. Так что, на самом деле он единственный.
Внутри меня екает при мысли о нем. Но сейчас меня не волнует, насколько он особенный. Он назвал меня жалкой.
— Почему ты выбрала Бесстрашие? — спрашивает Джанин.
— Какое это имеет значение? — Я пытаюсь смягчить голос, но не получается. — Разве вы не собираетесь сделать мне выговор за отказ от моей фракции и поиск моего брата? «Фракция важнее крови», не так ли? — Я делаю паузу. — Почему я сразу попала к вам в офис? Что-то настолько важное?
Может, это заденет ее? Ее губы на секунду поджимаются.
— Я оставлю выговоры Бесстрашным, — произносит она, откинувшись на стуле.
Я опираюсь на спинку стула, того, на который не пожелала сесть, и крепко вцепляюсь в нее пальцами. За окном позади Джанин виден город. В отдалении лениво движется поезд.
— Что касается причин твоего присутствия здесь… простое любопытство, — говорит она. — Просматривая твои записи, я заметила еще одну ошибку в уже другом твоем моделировании. И опять результат не был записан. Ты знала об этом?
— Как вы смогли увидеть их? Только Бесстрашные имеют к ним доступ.
— Из-за того, что Эрудиты разработали моделирование, у нас есть некое… скажем так, взаимопонимание с Бесстрашными, Беатрис. — Она наклоняет голову и улыбается. — Я просто забочусь об исправности нашего оборудования. Если оно работало неправильно, когда ты была рядом, я должна быть уверена, что такого не повторится, понимаешь?
Я понимаю только одно: она лжет. Плевать ей на оборудование. Она подозревает, что что-то не так с результатами моего теста. Как и лидеры Бесстрашных, она вынюхивает все о Дивергент. Возможно, из-за того, что Джанин разработала сыворотку моделирования, моя мама и хочет, чтобы Калеб разузнал все о ней.
Но что такого угрожающего в моей способности управлять моделированием? Почему это беспокоит лидеров Эрудитов и всех остальных?
Я не могу ответить ни на один из этих вопросов. Но взгляд, которым она смотрит на меня, напоминает взгляд собаки, готовой к нападению, которая была на тесте на способности, — жестокий и хищный. Она хочет разорвать меня на кусочки. Я не могу сейчас подчиниться. Я тоже становлюсь собакой, готовой к нападению.
Я чувствую свой пульс в горле.
— Я не знаю, как это работает, — произношу я, — но от жидкости, которую мне ввели, у меня разболелся живот. Может, мой инструктор отвлекся, потому что боялся, что меня стошнит, и забыл записать результат. Я чувствовала себя так же и после теста на способности.
— У тебя всегда такой чувствительный желудок, Беатрис? — Ее голос не отличить от лезвия бритвы. Она стучит ногтями по стеклянной поверхности стола.
— Еще с детства, — отвечаю я так спокойно, как только могу. Я отпускаю спинку стула и обхожу его, чтобы сесть. Я не могу выглядеть напряженной, хоть и чувствую себя именно такой: словно мои внутренности сжимаются.
— Ты была чрезвычайно успешна на этапе моделирования, — говорит она. — Чему ты приписываешь легкость, с которой ты прошла страхи?
— Моей храбрости, — отвечаю я, глядя ей прямо в глаза. Другие фракции описывают Бесстрашных следующим образом: нахальные, агрессивные, импульсивные. Дерзкие. Я должна оправдать ее ожидания. Я ухмыляюсь. — Я лучшее, что у них есть и когда-либо было.
Я наклоняюсь вперед, опираясь локтями на колени. Мне придется пойти дальше, чтобы убедить ее.
— Вы хотите знать, почему я выбрала Бесстрашие? — спрашиваю я. — Что ж, это из-за скуки. — Все глубже и глубже. Ложь требует отдачи. — Я устала быть маленькой, хорошей, самоотверженной девочкой и хотела выбраться оттуда.
— И ты не скучаешь по своим родителям? — деликатно спрашивает Джанин.
— Скучаю ли я по ругани из-за того, что смотрю в зеркало? Скучаю ли я по запрету говорить за обедом? — Я качаю головой. — Нет, я не скучаю по ним. Они больше не моя семья.
Ложь обжигает мое горло, выливаясь наружу, или, может, это слезы, которым я сопротивляюсь. Я представляю свою маму с расческой и ножницами, стоящую у меня за спиной, слегка улыбающуюся, подстригающую мои волосы, и мне хочется плакать, а не оскорблять ее.
— Означает ли это… — Джанин замолкает на несколько секунд, поджимая губы, — что ты согласна с содержанием статей, направленных против политических лидеров города?
Статей, выставляющих мою семью продажными, властолюбивыми, настоящими диктаторами? Статей с тонкими намеками на революцию и скрытыми угрозами? Из-за них у меня начинает болеть живот. Зная, что она одна из тех, кто написал эти статьи, я хочу придушить ее.
Я улыбаюсь.
— Полностью, — говорю я.
Один из лакеев Джанин, мужчина в синей рубашке и солнечных очках, отвозит меня обратно в корпус Бесстрашных на серебряной машине обтекаемой формы, какой я никогда раньше не видела. Двигатель практически бесшумный. Когда я спрашиваю мужчину об этом, он объясняет, что это из-за солнечных батарей, и пускается в долгое объяснение того, как батареи на крыше превращают солнечный свет в энергию. Через минуту я перестаю слушать его и просто смотрю в окно.
Не знаю, что со мной сделают, когда я вернусь. Но подозреваю, что нечего хорошего. Я представляю свои ноги болтающимися над пропастью и закусываю губу.
Когда водитель подъезжает к стеклянному зданию над корпусом Бесстрашных, Эрик ждет меня у двери. Он хватает меня за руку и тащит к зданию, не поблагодарив водителя. Пальцы Эрика сжаты так сильно, что я подозреваю, что скоро на месте их хватки будут синяки.
Он встает между мной и дверью, ведущей внутрь, и начинает хрустеть пальцами. Один за другим.
Я непроизвольно содрогаюсь.
Все, что я слышу, это хруст его суставов и мое собственное дыхание, которое с каждой секундой ускоряется. Начиная говорить, он скрещивает пальцы перед собой.
— С возвращением, Трис.
— Эрик.
Он медленно придвигается ко мне.
— О чем… — тихо произносит он, — вообще, — добавляет он громче, — ты думала?
— Я… — Он так близко, что я вижу проколы его пирсинга. — Я не знаю.
— Я вынужден назвать тебя предательницей, Трис, — говорит он. — Ты никогда раньше не слышала выражения «фракция важнее крови»?
Я видела, как Эрик делает ужасные вещи. Я слышала, как он говорит ужасные вещи. Но я никогда не видела его таким. Он больше не маньяк, он полностью контролирует себя. Осторожный и спокойный.
Впервые я распознала в Эрике того, кем он является на самом деле: Эрудита, скрывающегося под маской Бесстрашного, гения, столь же хорошего, сколь и садиста, охотника за Дивергент.
Я хочу убежать.
— Ты была недовольна жизнью здесь? Может, ты разочарована в своем выборе? — Обе его брови, все в пирсинге, взлетают вверх, образуя морщинки на лбу. — Я хочу услышать объяснение, почему ты предала Бесстрашие, себя и меня… — Он ударяет себя по груди. — Убежав на территорию другой фракции?
— Я… — Я глубоко вдыхаю. Он бы убил меня, если бы знал, кто я; я чувствую это. Его руки сжимаются в кулаки. Мы одни. Если что-то случится со мной, никто даже не узнает, что это было, не увидит…
— Если ты не можешь объяснить, — тихо произносит он, — я, пожалуй, пересмотрю твой рейтинг. Или, если ты так уж привязана к своей бывшей фракции, я пересмотрю рейтинг твоих друзей. Возможно, маленькая самоотверженная девочка внутри тебя воспримет это ближе к сердцу.
Моей первой мыслью было: «Нет, он не посмеет!» Но, подумав еще раз, я решила, что он это может, он сделает это, не задумываясь ни секунду. Да, он прав — одна лишь мысль, что мое безрассудное поведение может навредить кому-нибудь, наполняет меня страхом.
Я пробую снова.
— Я… — Но мне сложно дышать.
И в этот момент открывается дверь и входит Тобиас.
— Что происходит? — спрашивает он Эрика.
— Выйди вон. — Его голос теперь громкий и не такой монотонный. Он звучит, как у Эрика, с которым я знакома. Его выражение лица тоже становится узнаваемым. Я смотрю на это, удивляясь, как он быстро и легко может перейти от одного состояния к другому, и мне становится интересно, чего он этим добивается?
— Нет, — говорит Тобиас. — Она просто глупая девчонка. Нет смысла приводить ее сюда и допрашивать.
— Просто глупая девчонка, — Эрик фыркает. — Если бы она была просто глупой девчонкой, она бы не была первой в рейтинге, ведь такое у нее сейчас место?
Тобиас трет переносицу и смотрит на меня сквозь пальцы. Он явно пытается мне что-то сказать. Быстро думай. Какой совет недавно дал мне Четыре?
Все, что приходит на ум, — это казаться слабой.
Раньше это срабатывало.
— Я… Я просто была смущена и не знала, что делать. — Я засовываю руки в карманы и перевожу взгляд на пол. Затем, наступаю на ногу так сильно, что на глаза наворачиваются слезы, и поднимаю взгляд на Эрика, шмыгая носом. — Я попыталась… и… — Я трясу головой.
— Попыталась что? — спрашивает Эрик.
— Поцеловать меня, — произносит Тобиас, — ну, а я ее отшил, она убежала, как пятилетняя девчонка. На самом деле, ее не за что винить, кроме ее собственной тупости.
Мы оба ждем.
Эрик переводит взгляд с Тобиаса на меня и смеется, так громко и долго, что звук становится угрожающим и режет уши.
— А не староват ли он для тебя, Трис? — спрашивает Эрик, снова улыбаясь.
Я тру щеку, делая вид, что вытираю слезу.
— Могу я идти?
— Ладно, — говорит Эрик, — но тебе не разрешается снова покидать территорию фракции без сопровождения, ты меня поняла? — Он поворачивается к Тобиасу. — А тебе лучше следить, за тем, чтобы никто из инициированных не ушел снова. Ну и за тем, чтобы никто из них не попытался тебя поцеловать.
Тобиас закатывает глаза.
— Хорошо.
Я покидаю комнату и выхожу в коридор, тряся ладонями, чтобы избавиться от нервозности. Сажусь на пол и обхватываю колени руками.
Не знаю, как долго я вот так сижу с опущенной головой и закрытыми глазами, прежде чем дверь снова открывается. Может, минут двадцать, а возможно и час. Тобиас подходит ко мне.
Я встаю и скрещиваю руки, ожидая выговора. Я ударила его, а потом ввязалась в неприятности — выговор, определенно, должен быть.
— Что? — говорю я.
— Ты в порядке? — Между его бровями появляется складка, он мягко касается моей щеки. Я отталкиваю его руку.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |