Но выбор другой фракции вынудит меня покинуть свою семью. Навсегда.
Пройдя сектор Отреченных, я миную шеренгу зданий, от которых остались только голые каркасы, и иду по разбитым тротуарам. Тут есть места, где полностью разрушенная дорога оголяет канализационные системы и пустые станции метро, которые лучше обходить стороной, места, где сточные воды и мусор воняют так сильно, что мне приходится зажимать нос.
Здесь обитают афракционеры. Из-за того, что они провалили инициацию в выбранные ими фракции, они вынуждены жить в нищете и выполнять работу, за которую никто больше не хочет браться. Они сторожи, строители, уборщики мусора, они работают на фабриках, управляют поездами и водят автобусы. За свою работу они получают еду и одежду, но, как говорит моя мама, недостаточно ни того, ни другого.
Я вижу афракционера, стоящего на углу впереди. Он одет в обшарпанную коричневую одежду, и кожа на его подбородке обвисает. Он уставился на меня, а я, затрудняясь отвести взгляд, уставилась на него.
— Извините, — говорит он. Голос у него дребезжит. — Нету ли у вас чего-нибудь поесть?
Я чувствую комок в горле. Строгий голос разума говорит мне пригнуть свою голову и идти дальше.
Нет, качаю головой я. Я не должна бояться этого человека. Ему нужна помощь, и я та, которая должна ему помочь.
— Э… есть, — говорю я. Я лезу в свою сумку. Отец всегда говорит мне носить с собой еду, как раз для таких вот случаев. Я предлагаю ему небольшой пакетик сухих яблочных ломтиков.
Он протягивает за ними руку, но вместо пакетика хватает меня за запястье. Его лицо растягивается в ухмылке. Между передними зубами у него дыра.
— Ух, какие у нас тут симпатичные глазки, — говорит он. — Очень жаль, что остальные части такие плоские.
Мое сердце бешено колотится. Я пытаюсь выдернуть руку, но его хватка усиливается. Его дыхание едкое и противное.
— Дорогуша, ты выглядишь слишком молоденькой, чтобы ходить тут одной, — говорит он.
Я прекращаю дергаться и выпрямляюсь. Я знаю, что выгляжу молодо, и не нуждаюсь в напоминаниях.
— Я старше, чем выгляжу, — заявляю я. — Мне шестнадцать.
Его губы растягиваются в улыбке, оголяя серый коренной зуб с черной дыркой на боку. Я не могу определить, улыбается он или притворяется.
— Тогда, разве у тебя сегодня не важный день? День, когда ты должна выбирать?
— Отпусти меня, — говорю я. Я слышу звон в ушах. Мой голос звучит решительно и твердо, совсем не так, как я ожидала услышать. Он как будто бы не принадлежит мне.
Я готова. Я знаю, что нужно делать. Я представляю, как вырываю свой локоть и наношу ему удар. Вижу, как пакетик с яблоками отлетает в сторону. Я слышу звук своих убегающих шагов. Я готова действовать.
Но он внезапно отпускает мое запястье, берет яблоки и говорит:
— Выбирай с умом, девочка.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я добегаю до своей улицы на пять минут быстрее, чем обычно, согласно мои часам. Они являются единственным украшением во фракции Отречение, которое нам позволено носить, и то только потому, что это практично. У них серый ремешок и стеклянный циферблат. Если часы немного наклонить вправо, то я даже смогу увидеть свое отражение.
Все дома на моей улице одинаковой формы и размера. Они из серого цемента с несколькими окнами в минималистском стиле, простая прямоугольная рама без излишеств. На лужайках росянка, а почтовые ящики светлые, металлического цвета. Некоторые здания, может, и смотрятся мрачно, но, лично мне, их простота приятна.
Причина, по которой здания выглядят именно так, не в презрении уникальности, как объясняют другие фракции. Наши дома, одежда, прически — все это, предназначено для того, чтобы мы не думали о себе, это должно защищать нас от тщеславия, жадности и зависти, которые являются всего лишь разновидностями эгоизма. Если у нас нет многого, и мы не желаем большего, то мы равны между собой, а значит, никому не завидуем.
Я стараюсь принимать это.
Сидя на первой ступеньке, я жду, когда придет Калеб. Проходит совсем немного времени. Буквально спустя минуту я вижу, как люди в серой форме идут по улице. Я слышу смех. В школе мы стараемся не привлекать к себе внимание, но как только оказываемся дома, тут и начинается веселье. Хотя мое естественное стремление к сарказму по-прежнему не ценится. Насмешки всегда кого-нибудь задевают. Наверное, это и к лучшему, что в Отречении стремятся подавлять подобное. Возможно, я не должна оставлять свою семью. Может, если бороться за то, чтобы заставить Отречение работать на меня, мой план воплотится в жизнь.
— Беатрис! — зовет Калеб. — Что случилось? Ты в порядке?
— В порядке. — С ним Сьюзен и ее брат, Роберт. Сьюзен бросает на меня странный взгляд, будто я уже не та, что была утром. Я пожимаю плечами. — Мне стало нехорошо, когда тест кончился. Должно быть, из-за той жидкости, что они давали нам. Теперь мне, вроде, получше.
Я стараюсь выдать убедительную улыбку. Кажется, Сьюзен и Роберта я убедила, они больше не смотрят на меня, как на ненормальную. Однако Калеб прищуривается, как делает всегда, когда подозревает кого-нибудь в двуличности.
— Вы сегодня на автобусе? — Мне все равно, как Сьюзен и Роберт добирались домой из школы, мне просто необходимо сменить тему.
— Наш папа сегодня допоздна работает, — отвечает Сьюзен. — И он сказал нам, чтобы мы побыли дома и обдумали все до завтрашней церемонии.
Из-за упоминания последнего мое сердце начинает биться чаще.
— Если хотите, заходите позже, — вежливо предлагает Калеб.
— Спасибо, — отвечает Сьюзен улыбкой.
Мы с Робертом обмениваемся взглядами. Мы делаем это весь последний год, когда Сьюзен и Калеб флиртуют так, как может позволить себе только Отречение. Калеб провожает Сьюзен взглядом. Я вынуждена схватить его за руку, чтобы вывести из оцепенения. Я завожу его в дом и закрываю дверь за нами.
Брат поворачивается ко мне. Он сдвигает свои темные прямые брови и между ними залегает складка. Хмурясь, он больше похож на маму, чем на отца. На мгновение я могу увидеть его, живущего так же, как мой отец: остающегося в Отречении, изучающего торговлю, женящегося на Сьюзен, заводящего семью. Это будет замечательно.
И я могу не увидеть этого.
— А теперь ты собираешься рассказать мне правду? — спрашивает он мягко.
— Правда в том, — говорю я, — что мне не следует это обсуждать. А тебе не следует спрашивать.
— Учитывая все правила, которые ты нарушила, ты не можешь нарушить еще одно? Даже несмотря на то, что это важно? — Он сдвигает брови, прикусывая губу. Хотя его слова звучат как обвинение, похоже, он пытается выудить у меня информацию… словно он хочет знать мой ответ.
Я прищуриваюсь.
— А ты? Как прошел твой тест?
Наши глаза встречаются. Я слышу гудок поезда, такой слабый, что можно решить, будто это ветер, свистящий на дороге. Но я знаю, что слышу. Это звучит, словно Бесстрашие зовет меня к себе.
— Только… не говори нашим родителям, что случилось, ладно? — прошу я.
Его глаза останавливаются на мне на пару секунд, а затем он кивает.
Я хочу подняться наверх и лечь. Тест, прогулка и встреча с афракционером меня измотали. Но мой брат готовил завтрак сегодня утром, мама собирала нам ланч, а папа готовил ужин прошлым вечером, значит, сейчас моя очередь. Я глубоко вздыхаю и иду на кухню, чтобы начать готовить.
Спустя минуту Калеб присоединяется ко мне. Я сжимаю зубы. Он помогает во всем. Что раздражает меня больше всего, так это его доброта, его врожденная самоотверженность.
Мы с Калебом работаем молча. Я делаю горох на плите. Он размораживает четыре куска курицы. Большинство из того, что мы едим, заморожено или законсервировано, потому что в наши дни фермы слишком далеко. Мама как-то рассказывала мне, что когда-то очень давно люди не стали бы покупать такие продукты, потому что сочли бы их ненатуральными. Сейчас у нас нет другого выхода.
Когда родители приходят домой, ужин уже готов, а стол накрыт. Папа бросает сумку в коридоре и целует мои волосы. Другие люди считают его самоуверенным… возможно, слишком упрямым… но он также любящий. Я стараюсь видеть в нем только хорошее. Стараюсь.
— Как прошел тест? — спрашивает он меня. Я накладываю горох в блюдо.
— Нормально, — отвечаю я. Искренностью мне точно не быть. Я вру слишком легко.
— Я слышала, у одного из детей были какие-то проблемы с тестом, — говорит мама. Как и папа, она работает в правительстве, но руководит благоустройством города. Она набирала добровольцев для проведения теста способностей. Однако большую часть своего времени она организовывает рабочих, чтобы помочь афракционерам с едой, жильем и трудоустройством.
— Правда? — спрашивает папа. — Проблемы с тестом способностей — редкость.
— Я не особо много знаю, но моя подруга Эрин сказала, что что-то пошло не так с одним из тестов, поэтому результаты пришлось сообщить устно. — Мама раскладывает салфетки возле каждой тарелки на столе. — Видимо, ученик заболел и был отправлен домой раньше. — Пожимает она плечами. — Надеюсь, с ним все нормально. Вы что-нибудь об этом слышали?
— Нет, — отвечает Калеб. Он улыбается маме.
Моему брату Искренность тоже не светит.
Мы садимся за стол. Мы всегда передаем еду направо, и никто не ест, пока все не будет разложено. Папа протягивает руки маме и брату, а они — мне, и папа благодарит Бога за пищу, работу, друзей и семью. Не все семьи в Отречении религиозны, но папа говорит, что мы должны стараться не замечать этих различий, потому что они только разделяют нас. Я не уверена, как к этому отношусь.
— Итак, — говорит мама отцу. — Рассказывай.
Она берет отца за руку и чертит небольшой круг над его костяшками пальцев. Я смотрю на их скрепленные руки. Мои родители любят друг друга, но они редко демонстрируют это нам непосредственно. Они учили нас, что физический контакт несет в себе силу, поэтому с детства я опасаюсь его.
— Скажи мне, что тебя беспокоит, — добавляет она.
Я смотрю на свою тарелку. Интуиция матери часто поражает меня, но сейчас мне становится стыдно. Почему я была так сосредоточена на себе, что даже не заметила, что отец хмурится и напряжен?
— У меня был тяжелый день на работе, — говорит он. — Точнее, тяжелый день был у Маркуса. Не могу претендовать на его место.
Маркус — коллега моего отца, они оба политические лидеры. Город управляется советом из пятидесяти человек, полностью состоящим из людей Отречения, потому что это фракция считается не склонной к коррупции из-за наших обязательности и самоотверженности. Наши лидеры выбираются своими коллегами за идеальный характер, моральную стойкость и лидерские качества. Представители каждой фракции могут выступать по какому-то вопросу, но в конечном итоге, решение всегда за советом. И, хотя технически в совете решения принимаются коллективно, у Маркуса есть особое влияние.
Так было с самого момента формирования фракций. Думаю, система сохраняется, потому что мы боимся того, что будет в ином случае: война.
— Это из-за статьи, выпущенной Джанин Мэтьюс? — спрашивает мама. Джанин Мэтьюс — единственный представитель Эрудиции в совете, отобранный из-за ее коэффициента интеллекта. Отец часто на нее жалуется.
Я поднимаю глаза.
— Статьи?
Калеб посылает мне предупреждающий взгляд. Мы не должны говорить за обедом, если родители не задают нам прямой вопрос, чего они обычно не делают. Наша готовность слушать — подарок для них, говорит отец. После ужина в семейной комнате мы можем пользоваться тем, что услышали.
— Да, — соглашается папа. Он сужает глаза. — Эти зазнайки считают себя самыми правильными… — Он останавливается, прочищая горло. — Прошу прощение. Но она опубликовала статью с нападками на характер Маркуса.
Я поднимаю брови.
— Что в ней говорилось? — спрашиваю я.
— Беатрис, — шепчет Калеб.
Я опускаю голову, снова и снова работая вилкой, пока краска не уходит с моего лица. Не люблю, когда меня одергивают. Особенно мой брат.
— В ней говорилось, — отвечает папа, — что насилие и жестокость Маркуса по отношению к его сыну — причина, по которой тот выбрал Бесстрашие вместо Отречения.
Мало кто из рожденных в Отречении покидают его. Когда такое происходит, мы запоминаем. Два года назад сын Маркуса Тобиас ушел от нас к Бесстрашным, Маркус был раздавлен. Тобиас был его единственным сыном… И вообще его единственной семьей с тех пор, как умерла его жена во время родов второго ребенка. Малыш умер несколькими минутами позже.
Я никогда не встречала Тобиаса. Он редко присутствовал на общественных мероприятиях и никогда не приходил с отцом к нам на обед. Мой папа считал это странным, но теперь это уже не важно.
— Жестокость? Маркуса? — Мама трясет головой. — Бедняга. Неужели необходимо напоминать ему о его потерях?
— О предательстве его сына, ты имеешь в виду? — говорит отец холодно. — Я не удивлен. Эрудиция нападает на нас с такими статьями уже несколько месяцев. И это не конец. Будет еще. Гарантирую.
Мне не следует снова говорить, но я не могу остановиться. Я выпаливаю:
— Почему они это делают?
— Беастрис, почему бы тебе просто не выслушать своего отца? — говорит мама мягко. Звучит как предложение, не как команда. Я смотрю через стол на Калеба, всеми силами демонстрирующего мне свое неодобрение.
Я перевожу взгляд на свой горох. Сомневаюсь, что смогу еще хоть немного пожить такой жизнью. Я не достаточно хороша.
— Ты знаешь, почему, — отвечает отец. — Потому что у нас есть то, чего они хотят. Знание как высшая ценность в жизни приводит к жажде власти, а это ведет людей к темным и пустым местам. Мы должны радоваться, что нам это известно.
Я киваю. Я знаю, что не выбрала бы Эрудицию, даже если бы мой тест велел мне сделать это. Я дочь своего отца.
Родители убирают после ужина. Они не разрешают Калебу помочь им, потому что мы должны побыть этим вечером наедине с собой, а не собираться в общей комнате, чтобы обдумать наши результаты.
Моя семья могла бы помочь мне выбрать, если бы нам разрешалось говорить о результатах. Но нам нельзя. Предупреждение Тори появляется в моей памяти каждый раз, как мне становится сложнее держать язык за зубами.
Мы с Калебом поднимаемся по лестнице, и на самом верху, где наши пути расходятся в сторону наших спален, он кладет руку мне на плечо.
— Беатрис, — говорит он мне, глядя прямо в глаза. — Мы должны думать о нашей семье. — А затем чуть тише: — Но… Но еще мы должны думать о себе.
Мгновение я просто пялюсь на него. Я ни разу не видела, чтобы он думал о себе, никогда не видела в нем ничего, кроме Отречения.
Я настолько ошарашена его словами, что просто говорю то, что должна сказать:
— Тесты не должны влиять на наш выбор.
Он чуть-чуть улыбается.
— Думаешь, не должны?
Он сжимает мое плечо и направляется к себе в спальню. Я заглядываю в его комнату и вижу на не застеленной кровати и столе стопки книг. Он закрывает дверь. Хотела бы я сказать ему, что мы думаем об одном и том же. Хотела бы я поговорить с ним по-настоящему, а не так, как должна. Но мысль о признании того, что мне нужна помощь… это слишком для меня, поэтому я разворачиваюсь.
Я иду в свою комнату и, закрывая дверь, вдруг понимаю, что решение может быть простым. Для Отречения нужно больше самоотверженности, для Бесстрашия — храбрости, и, возможно, именно выбор между этими двумя фракциями покажет, какой из них я принадлежу. Завтра две эти особенности будут бороться во мне, и только одна сможет победить.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Автобус, в который мы садимся, чтобы добраться до места Церемонии Выбора, полон людей в серых рубашках и слаксах. Бледное кольцо солнечного света врезается в облака, словно конец зажженной сигареты. Я никогда не буду курить, курящие больше чем остальные подвержены тщеславию, однако толпа из Искренности делает это перед зданием, когда мы выходим из автобуса.
Если сейчас задрать голову, можно увидеть вершину Центра, а обычно она исчезает в облаках. Это — самое высокое здание в городе. Из окна моей спальни видны огни двух зубцов на его крыше.
Следуя за своими родителями, я выхожу из автобуса. Калеб кажется спокойным. Наверное, такой была бы и я, если бы не знала, что собираюсь сделать. Мне кажется, что мое сердце может разорваться в любой момент. Идя по крыльцу, я хватаю брата за руку, чтобы хоть как-то унять дрожь.
Лифт уже переполнен, и отец добровольно пропускает группу из Дружелюбия вместо нас. Мы поднимаемся по лестнице за папой без всяких возражений. Таким образом подаем пример для остальных членов нашей фракции, следующих за нами, и вскоре движемся в толпе серой массы, поднимающейся по цементной лестнице. Я стараюсь идти со всеми в ногу. Равномерный звук шагов и схожесть людей вокруг заставляет меня поверить, что я могу выбрать подобную жизнь. Возможно, я сошла бы за часть Отречения, которое проектировало это здания.
Вдруг мои ноги тяжелеют, я стараюсь дышать глубже, но опять сбиваюсь. Мы должны подняться на двадцать лестничных пролетов, чтобы добраться до помещения Церемонии Выбора.
На двадцатом этаже папа придерживает дверь и стоит, словно часовой. Каждый из Отречения проходит мимо него. Я подождала бы его, но толпа несет меня в комнату, где решится моя судьба.
Помещение разделено на концентрические круги. По их краям стоят шестнадцатилетние из каждой фракции. Нас еще рано называть членами фракций; сегодня благодаря нашим решениям мы станем посвященными. А если закончим процесс инициации, то тогда уже нас можно будет называть членами фракций.
Мы выстраиваемся в алфавитном порядке. Я стою между Калебом и Даниэлль Похлер, девочкой из Дружелюбия: с розовыми щечками, в желтом платье.
Ряды стульев для наших семей образуют следующий круг. Они разделены на пять секций в соответствии с фракциями. Не все приезжают на Церемонию Выбора, но все же многие места заняты, и люди продолжают подходить. Толпа выглядит огромной.
Обязанность провести церемонии каждый год переходит от фракции к фракции. В этом году к Отречению. Маркус произносит речь и зачитывает имена в обратном алфавитном порядке. Калеб сделает свой выбор как раз передо мной.
В последнем кругу стоят пять металлических шаров, настолько больших, что они могли бы полностью закрыть меня, если бы я зашла за один из них. Каждый из шаров содержит определенное вещество, представляющее каждую фракцию: серые камни — Отречение, вода — Эрудицию, земля — Дружелюбие, зажженные угли — Бесстрашие и стекло — Искренность.
Когда Маркус произнесет мое имя, я подойду к центру с тремя кругами, не произнеся ни слова. Он предложит мне нож. Я порежу руку и пролью кровь в шар той фракции, которую выберу.
Моя кровь на камнях. Моя кровь шипит на углях.
Прежде, чем мои родители садятся, они подходят ко мне и Калебу. Отец целует меня в лоб и, смеясь, хлопает брата по плечу.
— Скоро увидимся, — говорит он. Ни тени сомнения.
Мама обнимает меня. Как такое небольшое решение может причинить столько боли! Стиснув зубы, я внимательно разглядываю потолок, под которым висят фонари в виде глобусов и наполняют комнату голубым свечением. Мама обнимает меня долго, даже после того, как я опускаю свои руки. Прежде чем отойти, она поворачивает голову и шепчет мне на ухо:
— Я люблю тебя. Независимо от того, что ты выберешь.
Нахмурившись, я смотрю ей вслед. Она знает, что может произойти. Мама должна знать. Иначе она не сказала бы этого.
Калеб хватает меня за руку, сжимая мою ладонь так сильно, что мне становиться больно, но я все же не отнимаю ее. Последний раз мы держались за руки на похоронах нашего дяди, когда плакал отец. Нам нужна поддержка друг друга сейчас так же, как и тогда.
В комнате медленно наступает тишина. Я должна наблюдать за Бесстрашными; необходимо собрать как можно больше информации, но вместо этого мой взгляд упрямо остановился на фонарях в другом конце комнаты. Будто я пытаюсь потеряться в этом синем свечении.
Маркус встает на подиум между Эрудицией и Бесстрашием и откашливается в микрофон.
— Добро пожаловать, — говорит он. — Добро пожаловать на Церемонию Выбора. Вот и пришел этот день. Каждый год мы придерживаемся демократической философии наших предков, которая говорит нам, что каждый человек имеет право выбрать свой собственный путь в этом мире.
Неужели это происходит со мной? Один из пяти предопределенных путей. Я сжимаю пальцы Калеба так же сильно, как он мои.
— Нашим детям уже шестнадцать лет. Они стоят в начале пути во взрослую жизнь, и теперь их черед решать, каким он будет. — Голос у Маркуса торжественный, он взвешивает каждое слово. — Несколько десятилетий назад наши предки поняли, что политическая идеология, религия, соревнования или национализм не виноваты во враждебности мира. Вскоре они решили, что причина в человеческой индивидуальности — склонности людей к злу в любой его форме. Они разделились на фракции, которые стремились уничтожить все те качества, которые виновны в мировом беспорядке.
Мой взгляд плавно переходит от фонарей к центру комнаты. Во что я верю? Я не знаю. Не знаю. Не знаю.
— Те, кто винил агрессию, сформировали фракцию Дружелюбие. — Обмен улыбками с фракцией. Они хорошо выглядят, одетые в своей традиционной красно-желтой гамме. Каждый раз, когда я смотрю на них, они кажутся такими добрыми, любящими и свободными. Но даже речи не может быть о том, чтобы присоединиться к ним. — Те, кто обвинял невежество, объединились во фракцию Эрудиция. Эрудицию из своего выбора я исключила сразу, это было легко. — Те, кто обвинял двуличность, создали фракцию Искренность. — Мне они никогда не нравились. — Те, кто обвинял эгоизм, объединились во фракцию Отречение. — Я виню эгоизм. Абсолютно согласна. — А те, кто винил трусость, стали Бесстрашными. — Но я не особо самоотверженна. Пытаться в течение шестнадцати лет явно недостаточно.
Мои ноги окаменели, словно в них нет жизни, совсем. Интересно, как же я пойду, когда меня вызовут.
— Работая вместе, пять фракций жили в мире много лет, каждой был отведен определенный сектор. Отречение восполнило нашу потребность в самоотверженных лидерах на верхушках власти; Искренность предоставила нам верных и надежных лидеров в законе; Эрудит снабдил нас умными учителями и исследователями; Дружелюбие дало нам понимающих адвокатов и смотрителей; а Бесстрашие предоставляет нам защиту от угроз, как в пределах нашей территории, так и вне ее. Но пространство каждой фракции не ограничено. Мы даем друг другу намного больше, чем можем получить по отдельности. В наших фракциях мы находим смысл, мы находим цель, мы находим жизнь.
Я думаю о девизе, который прочла в своем учебнике по Истории Фракций: «Фракция превыше крови». Мы принадлежим нашим фракциям, они значат больше чем семья. Неужели это правильно?
Маркус добавляет:
— Без этого, мы бы не выжили.
Тишина, которая образовалась после его слов, тяжелее, чем любая другая. Она наполнена нашим самым большим страхом, того чего мы боимся больше смерти: стать афракционерами.
Маркус продолжает:
— Поэтому этот день является прекрасным поводом. Сегодня мы принимаем новых посвященных, которые будут работать с нами над улучшением общества и мира.
Раздаются аплодисменты, которые кажутся слегка приглушенными. Я пытаюсь твердо стоять на месте, потому что мои колени окаменели и тело застыло. Стараюсь не дрожать. Маркус зачитывает имена, но я не могу отличить один слог от другого. Как узнать, когда он назовет мое имя?
Один за другим каждый шестнадцатилетний выходит из шеренги и подходит к середине комнаты. Первая девочка, которую вызывают, выбирает Дружелюбие, ту же фракцию, в которой она родилась и живет. Я вижу, как капельки ее крови падают на землю, и она встает за нами в одиночестве.
Комната постоянно крутится, новое имя и уже другой человек, который берет нож и делает свой выбор. Я узнаю большинство из них, но сомневаюсь, что они помнят меня.
— Джеймс Такер, — говорит Маркус.
Джеймс Такер из Бесстрашия — первый человек, который запинается на пути к шарам. Он опирается на руки и возвращает равновесие себе прежде, чем падает на пол. Его лицо краснеет. Он быстро идет к середине комнаты. Пока Джеймс стоит в центре, он переводит взгляд с шара Бесстрашия к шару Искренности — оранжевое пламя поднимается все выше и выше, а стекло отражает голубой свет.
Маркус предлагает ему нож. Он дышит глубоко — я вижу, как вздымается его грудь. Парень выдыхает и принимает нож. Затем он резко протягивает ладонь и отодвигает руку в сторону. Его кровь капает в стакан, и он первый из нас, кто поменял фракцию. Первая передача фракции. Бормотание усиливается в секции Бесстрашия, а я смотрю в пол.
С этого времени они будут считать его предателем. Семье Такеров решать, посещать Джеймса в новой фракции или нет. Спустя полторы недели с этого момента вводится День Посещений. Хотя они не будут этого делать, потому что он оставил их. Его отсутствие будет преследовать их в коридорах. Пустоту, которая образуется после его ухода, не заполнить. Конечно, потом пройдет время, и рана затянется. Так бывает когда удаляют орган и кровь вытекает, а потом и вовсе покидает тело. Люди не могут долго терпеть пустоту.
— Калеб Приор, — вызывает Маркус.
Брат сжимает мою руку в последний раз и, уходя, бросает долгий взгляд мне за плечо. Я вижу, как его ноги двигаются к центру комнаты, а руки не дрожат, когда Маркус передает ему нож. Калеб ловко справляется со своей задачей, ведь каждый режет по-разному. Затем он поддерживает свою ладонь с кровоточащей раной и кусает губы.
Он выдыхает. А потом… А потом ведут руку к шару Эрудиции, и капли его крови стекают в воду, придавая ей глубокий красный оттенок.
Слышится бормотание, которое превращается в оскорбительные крики. Я не могу сосредоточиться. Мой брат, мой самоотверженный брат, перешел в другую фракцию? Калеб, родившийся в Отречении, уходит в Эрудицию?
Когда я закрываю глаза, я вижу стопку книг на столе брата, и его дрожащие руки после теста. Почему я не поняла этого? Когда он просил подумать о себе вчера, он давал этот совет не только мне.
Я всматриваюсь в толпу Эрудиции: на их лицах самодовольные улыбки, они толкают локтями друг друга. В Отречении обычно такие спокойные люди. Теперь же они разговаривают напряженным шепотом и недовольно поглядывают через комнату в строну фракции, которая стала их врагом.
— Прошу прощения, — говорит Маркус, но толпа не слушает его. Тогда он кричит: — Тише, пожалуйста!
Комната успокаивается. Но остается какой-то звон.
И вот я слышу свое имя, и дрожь заставляет меня идти вперед. На половине пути к шарам я почти уверена, что выберу Отречение. Нет, абсолютно уверена. Я уже вижу, как становлюсь женщиной в этих серых одеждах Отречения, выйдя замуж за брата Сьюзен, Роберта, добровольно работаю в выходные, целиком окунаюсь в мир рутины, тихих ночей, проведенных перед камином, уверенная в собственной безопасности. Даже если я сейчас не достаточно хороша для своей фракции, то стану лучше.
Звон, похоже, слышен только в моих ушах.
Я смотрю на Калеба, который теперь в Эрудиции. Он оглядывается и кивает мне, как будто он читает мои мысли и соглашается. Теперь я иду неуверенно, мои ноги дрожат. Если Калеб не был предназначен Отречению, то что говорить обо мне? Какой выбор у меня теперь, когда брат ушел от нас? Я единственная, кто останется? Он не дал мне выбора.
Стиснув зубы, я понимаю, что мне предстоит быть тем ребенком, который останется; я должна сделать это ради своих родителей. Нет, обязана.
Маркус предлагает мне нож. Я смотрю в его глаза — они темно-синие, странный цвет — и беру нож. Он кивает, и я поворачиваюсь к шарам. Огонь Бесстрашия и камни Отречения. Оба слева от меня, один прямо передо мной, второй чуть в стороне. Я держу нож в правой руке и режу ладонь. Скрепя зубами, останавливаю лезвие. Жжет, но я едва это замечаю. Держа обе руки у груди, я выдыхаю, дрожа.
Я открываю глаза и протягиваю руку. Моя кровь капает на ковер между двумя шарами. Задыхаясь, я понимаю, что не могу сдержаться, передвигаю руку вперед и слышу шипение своей крови на углях.
Я эгоистка. Я храбрая.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Я перевожу взгляд на пол и становлюсь за посвященными, рожденными в Бесстрашии, которые сделали выбор вернуться в свою собственную фракцию. Все они выше меня, поэтому, даже когда я поднимаю голову, я вижу только облаченные в черное плечи. Когда последняя девушка делает свой выбор — Дружелюбие — настает время уходить. Бесстрашные выходят первыми. Я решительно впиваюсь взглядом в чей-то затылок и прохожу мимо одетых в серое мужчин и женщин, которые были моей фракцией.
Но мне просто необходимо еще раз увидеть родителей. В последнюю секунду, перед тем как пройти мимо них, я поднимаю взгляд и мгновенно начинаю жалеть об этом. Глаза отца, полные осуждения, обжигают меня. Сначала, когда я чувствую жжение в своих глазах, я думаю, что он нашел способ сжечь меня, наказать за то, что я сделала, но нет — я просто готова расплакаться.
Моя мать рядом с ним улыбается.
Сзади меня проталкивают вперед, подальше от моей семьи, которая уйдет последней. Возможно, они даже останутся, чтобы сдвинуть стулья и очистить шары. Я выворачиваю голову, чтобы найти Калеба в толпе Эрудитов позади меня. Он стоит среди других новопосвященных, пожимая руку парню, который перевелся из Искренних. Легкая улыбка на его губах просто предательство. Мой желудок скручивает, и я отворачиваюсь. Если для него это так легко, может, для меня должно быть так же?
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |