— Выходить из состава Бесстрашных, — равнодушно отвечает Эрик, — и жить афракционером.
Девушка с мышиными волосами зажимает рот рукой и глубоко вдыхает.
Я вспоминаю афракционера с ужасными зубами, выхватывающего пакет яблок из моих рук. Его тусклые глаза.
Но вместо того, чтобы плакать, как девушка из Эрудиции, я чувствую холод.
Будет тяжело.
Но я стану их членом.
Я буду им.
— Но это… нечестно! — говорит широкоплечая девушка из Искренности. Несмотря на сердитый голос, она выглядит напуганной. — Если бы мы знали…
— Ты хочешь сказать, что если бы знала это заранее, то на Церемонии Выбора не выбрала бы Бесстрашных? — резко перебивает Эрик. — Если так, ты должна убраться отсюда прямо сейчас. Если ты действительно одна из нас, возможная неудача не должна иметь для тебя значения. А если нет, ты трусиха.
Эрик толчком открывает дверь в спальню.
— Вы выбрали нас, — говорит он. — Теперь наша очередь выбрать вас.
Я лежу на кровати, слушая дыхание девятерых людей.
Я никогда не спала в одной комнате с парнями, но сейчас у меня нет выбора, разве что поспать в коридоре.
Все остальные переоделись в одежду Бесстрашных, принесенную для нас, но я сплю в своей одежде Отреченных, которая пахнет мылом и свежим воздухом… домом.
Я привыкла иметь свою комнату.
Я привыкла видеть лужайку перед домом из окна и туманный горизонт за ее приделами.
Я привыкла спать в тишине.
Тепло появляется в моих глазах, и, когда я моргаю, слезы сами выскальзывают. Я прикрываю рот, чтобы подавить всхлип. Я не могу плакать, не здесь. Я должна успокоиться. Все будет хорошо. Я могу смотреть на себя в зеркало, когда захочу. Я могу подружится с Кристиной, сделать короткую стрижку и предоставить людям самостоятельно решать свои проблемы.
У меня начинают трястись руки, и слезы текут еще быстрее, так, что все вокруг становится размытым.
И не имеет значения, что в следующий раз, когда я увижу своих родителей, в День Посещений, они с трудом смогут меня узнать, если вообще придут.
И не имеет значения, что даже секундное воспоминание об их лицах причиняет мне боль… даже Калеба, несмотря на то, как ранил меня его секрет.
Вдыхаю и выдыхаю в такт другим инициированным. Это не имеет значения. Сдавленный звук прерывает одно из дыханий, он переходит в тяжелый всхлип.
Матрас скрипит, когда поворачивается большое тело, и подушка приглушает рыдания, но не до конца. Звуки идут от кровати около меня: на ней парень из Искренности, Ал, самый большой и рослый среди инициированных.
Никогда бы не подумала, что он сломается. Его ноги всего в нескольких дюймах от моей головы. Я должна успокоить его… я должна хотеть успокоить его, ведь меня так воспитали.
Вместо этого я чувствую отвращение.
Тот, кто выглядит таким сильным, не должен быть таким слабым.
Почему он не может плакать тихо, как остальные?
Я с трудом сглатываю. Я знаю, как бы посмотрела на меня мама, если бы узнала, о чем я думаю. Уголки ее рта поползут вниз, брови практически опустятся на глазах, это она не хмурится, это она устала. Я поднимаю пальцы к щекам.
Ал снова всхлипывает. Я почти слышу грохот в моей голове. Он всего в нескольких дюймах от меня, я должна коснуться его.
Нет.
Я опускаю руку и поворачиваюсь на бок лицом к стене. Никто не должен знать, что я не хочу помогать ему. Я могу похоронить в себе эту тайну.
Мои глаза закрыты, и я чувствую, что засыпаю, но каждый раз, как это происходит, я снова слышу Ала.
Может, моя проблема не в том, что я не могу пойти домой.
Я буду скучать по маме, папе, Калебу, по вечерам у костра и щелканью спиц для вязания матери, но это не единственная причина для боли в желудке.
Моя проблема может быть в том, что даже если бы я была дома, то я бы не принадлежала к тем людям, среди которых была, людям, которые отдают, не задумываясь, и не уходят, не попытавшись помочь.
Эта мысль заставляет меня стиснуть зубы.
Я сжимаю подушку вокруг моих ушей, чтобы не слышать плач Ала, и засыпаю с мокрыми разводами на своих щеках.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
— Первое, чему вы научитесь сегодня, — стрелять из оружия. Второе — побеждать в поединке. — Четыре сжимает пистолет в своей ладони и продолжает ходить, смотря на меня. — К счастью, то, что вы здесь, означает, что вы уже умеете спрыгивать с движущегося поезда, так что, мне не нужно учить вас этому.
Мне не стоило бы удивляться тому, что Бесстрашные ожидают, что мы сразу возьмемся за дело, но я надеялась больше, чем на шесть часов отдыха перед тем, как все начнется. Мое тело все еще не отошло ото сна.
— Инициация делится на три этапа. Мы проследим за вашим прогрессом и оценим его, в зависимости от вашей работы на каждом этапе. Этапы не одинаково влияют на итоговую оценку, поэтому возможно, хотя это и нелегко, значительно улучшить ваш рейтинг с течением времени.
Я пристально смотрю на оружие в своих руках.
Никогда за всю свою жизнь я не представляла себя, держащей пистолет, не говоря уже о том, чтобы стрелять из него. Это кажется мне опасным, как будто прикасаясь к нему, я кому-то наврежу.
— Мы верим, что подготовка избавит вас от трусости, которую мы относим к реакции бездействия в условиях страха, — говорит Четыре. — Поэтому каждый этап инициации включает в себя разностороннюю подготовку. Первый этап преимущественно физический, второй — эмоциональный, третий — умственный.
— Но какое… — зевая, начинает Питер.
— Какое отношение имеет стрельба… к храбрости? — Четыре переворачивает пистолет в руке, вдавливая ствол в лоб Питера и с щелчком заряжает его.
Питер застывает, его рот приоткрыт, зевок застрял в горле.
— Проснись, — резко произносит Четыре. — Ты держишь заряженный пистолет, идиот. Веди себя соответственно.
Он опускает оружие.
Когда непосредственная угроза исчезает, зеленые глаза Питера вновь становятся жесткими. Я удивлена, что он воздерживается от комментариев после того, как всю жизнь провел в Искренности, высказывая вслух все, что думает; лишь его щеки слегка краснеют.
— И отвечая на твой вопрос… ты меньше будешь пачкать свои штанишки и плакаться мамочке, если будешь готов защищаться. — Четыре останавливается в конце строя и разворачивается на каблуках. — Это знание может пригодиться вам на первом этапе. Так что, наблюдайте.
Он встает лицом к мишени на стене: квадрату фанеры с тремя красными кругами, такой висит там для каждого из нас. Он стоит, широко расставив ноги, держа пистолет в обеих руках, и стреляет. Выстрел такой громкий, что бьет по ушам. Я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на мишень. Пуля прошла через средний круг. Я смотрю на собственную цель.
Моя семья никогда бы не одобрила стрельбу из пистолета. Они бы сказали, что оружие используется для самообороны, а не для насилия, поэтому оно корыстно. Я отгораживаюсь от мыслей о семье, ставлю ноги на ширину плеч и осторожно обхватываю обеими руками рукоятку пистолета.
Тяжело и сложно поднять его над своим телом, но я хочу, чтобы он был как можно дальше от моего лица.
Я нажимаю на спусковой механизм, сначала нерешительно, а затем сильнее, отодвинувшись от оружия. Звук бьет по ушам, и отдача отбрасывает мои руки к носу. Я спотыкаюсь и опираюсь руками на стену позади себя, чтобы устоять. Я не знаю, куда полетела моя пуля, но уверена, что не в цель. Я стреляю еще раз, и еще, и еще, но ни одна пуля не пролетает даже близко от цели.
— Согласно статистике, — насмешливо сообщает мне Эрудит, стоящий рядом со мной (его зовут Уилл), — в конце концов, ты попадешь в цель, хотя бы случайно.
У него золотистые растрепанные волосы и складка между бровями.
— Серьезно? — спрашиваю я без интонаций.
— Ага, — отвечает он. — Мне кажется, ты фактически бросаешь вызов природе.
Я стискиваю зубы и поворачиваюсь к цели, решая по хотя бы устоять на месте. Если я не могу справиться с первым заданием, как я собираюсь пройти весь первый этап?
Я с силой нажимаю на спусковой механизм, и в этот раз я готова к отдаче.
Мои руки отлетают назад, но я остаюсь на ногах.
Пулевое отверстие появляется на краю мишени, и я поднимаю брови, глядя на Уилла.
— Ну, вот видишь, я был прав. Статистика не врет, — говорит он.
Я слегка улыбаюсь. После пяти попыток я поражаю центр мишени, и тогда во мне происходит выброс энергии. Я проснулась, мои глаза широко раскрыты, руки тверды. Я опускаю пистолет.
Есть какая-то мощь во владении чем-то таким, что может принести столько разрушения. Иногда.
Может быть, здесь мое место.
Через некоторое время мы прерываемся на обед. Мои ладони пульсируют из-за пистолета, а пальцы с трудом распрямляются. Я массирую их, идя к столовой.
Кристина предлагает Алу сесть с нами.
Я стараюсь не смотреть на него. Каждый раз, когда я вижу его, я снова слышу его плач.
Я размазываю горох вилкой, а мои мысли по-прежнему возвращаются к тесту на способности. Когда Тори предупредила меня об опасности быть Дивергент, я почувствовала, как это отпечаталось клеймом на моем лице. Если бы я выбрала неверный путь, кто-нибудь обязательно бы это увидел.
До сих пор это не было проблемой, но я не чувствую себя в безопасности. Что, если я ослаблю защиту и случится что-то ужасное?
— О, да ладно. Ты не помнишь меня? — спрашивает Кристина Ала, делая сэндвич. — Всего несколько дней назад мы вместе ходили на математику. И я не тихоня.
— Большую часть математики я спал, — отвечает Ал.
— Это же было в первом часу!
Что, если опасность не так уж близко, и она ударит спустя много лет, а я могу это даже не увидеть?
— Трис, — зовет Кристина. — Она щелкает пальцами у меня перед лицом. — Ты здесь?
— Что? Что такое?
— Я спросила, запомнила бы ты меня, если бы мы учились вместе? — объясняет она. — Я имею в виду, только без обид, я, скорее всего, не запомнила бы тебя. Все Отреченные для меня на одно лицо. То есть… до сих пор, но сейчас ведь ты уже не одна из них.
Я смотрю на нее. Как будто мне нужны напоминания.
— Извини, я была груба? — спрашивает она. — Я привыкла говорить то, что думаю. Мама обычно заявляет, что вежливость — это обман в красивой упаковке.
— Полагаю, именно поэтому наша фракция не общается с другими, — говорю я с коротким смешком.
Искренность и Отречение не ненавидят друг друга, как, например, Отречение и Эрудиция, но они избегают друг друга.
У Искренности серьезные проблемы с Дружелюбием. Те, кто больше всего стремятся к миру, говорят, что будут продолжать обманывать, чтобы поддерживать видимое спокойствие.
— Можно мне здесь сесть? — говорит Уилл, постукивая пальцем по столу.
— Что, не хочешь общаться с приятелями из Эрудиции? — интересуется Кристина.
— Они не мои приятели, — отвечает Уилл, опуская поднос. — То, что мы из одной фракции, не значит, что мы вместе. Плюс, Мира и Эдвард встречаются, и я не хочу быть третьим лишним.
Эдвард и Мира, другие новички, перешедшие из Эрудиции, сидят в двух столах от нашего и так близко, что их локти касаются друг друга, когда они режут еду. Мира останавливается, чтобы поцеловать Эдварда. Я внимательно наблюдаю за ними. За всю свою жизнь я видела лишь несколько поцелуев.
Эдвард поворачивает голову и прижимает свои губы к ее.
Я резко выдыхаю и отвожу глаза. Часть меня желает, чтобы они перестали. Другая часть представляет, с легким отчаянием, какого это — чувствовать чьи-то губы на своих.
— Им просто необходимо быть столь демонстративными? — спрашиваю я.
— Она всего лишь целует его. — Ал бросает на меня неодобрительный взгляд. Когда он хмурится, его ресницы достают до густых бровей. — Они же не раздеваются.
— Поцелуй не предназначен для всеобщего обозрения.
Ал, Уилл и Кристина — все посылают мне одинаковые понимающие улыбки.
— Что? — спрашиваю я.
— Твое мировоззрение Отреченной, — поясняет Кристина. — У остальных из нас нет проблем с небольшой демонстрацией своих чувств на людях.
— А… — Я пожимаю плечами. — Ну… Полагаю, мне придется поработать над этим.
— Или ты можешь оставаться такой же холодной, — предлагает Уилл, в его зеленых глазах вспыхивает озорной огонек. — Ну, знаешь… Если хочешь.
Кристина бросает в него булочкой. Он ловит ее и надкусывает.
— Не приставай к ней, — говорит она. — Холодность — часть ее натуры. Типа как у тебя «знаю все обо всем».
— Я не холодная! — восклицаю я.
— Не беспокойся об этом, — говорит Уилл. — Это мило. Смотри-ка, как ты покраснела.
Такой комментарий заставляет меня покраснеть еще сильнее. Все остальные хихикают. Сначала я смеюсь через силу, а спустя несколько секунд уже от души.
Как здорово снова смеяться.
После обеда Четыре отводит нас в новую комнату. Огромную, с потрескавшимся скрипучим деревянным полом и большим нарисованным кругом в центре.
На левой стене зеленая доска… Доска для мела. Мой учитель с Нижнего Уровня использовал одну, но с тех пор я таких не видела. Возможно, это как-то связано с приоритетами Бесстрашных: тренировки на первом месте, технологии — на втором.
Наши имена написаны на доске в алфавитном порядке.
На другом конце комнаты на расстоянии трех футов развешены тусклые черные боксерские груши.
Мы выстраиваемся в ряд позади них, а Четыре встает в центре, там, где мы все можем его видеть.
— Как я и говорил сегодня утром, — начинает он, — следующее, что вы будете изучать, — это искусство боя. Целью данного обучения является подготовка вас к действиям; подготовка вашего тела к реакциям на угрозы и вызовы… Это все необходимо, если вы собираетесь выжить в Бесстрашии.
Я даже не могу думать о жизни в Бесстрашии. Все, чем заняты мои мысли, — это то, как не провалить инициирование.
— Сегодня мы пробежимся по технике, а завтра вы уже будете бороться друг с другом, — продолжает Четыре. — Так что, я рекомендую вам быть внимательнее. Тем, кто медленно учится, будет больно.
Четыре перечисляет несколько названий различных ударов, демонстрируя нам каждый из них: сначала сам по себе, а потом при помощи боксерской груши.
Я разбираюсь с этим, когда мы начинаем практиковаться. Как и с оружием, мне нужно несколько попыток, чтобы понять, как держать себя, как двигать телом, чтобы оно выглядело так же, как его.
С ударами сложнее, хотя Четыре учит нас только основам. Боксерская груша причиняет боль моим рукам и ногам, заставляя кожу краснеть, но при этом едва ли сдвигается с места, как бы я по ней не била.
Меня окружают звуки ударов о жесткую материю. Четыре ходит между посвященными, наблюдая за нами, за тем, как мы снова и снова повторяем движения.
Когда он останавливается передо мной, мои внутренности скручивает, как будто кто-то помешал их ложкой.
Он осматривает меня с головы до пят, не останавливаясь ни на чем… Исключительно научным взглядом.
— У тебя маловато мускулов, — говорит он, — значит, тебе лучше использовать колени и локти. Стоит вложить в них побольше силы.
Внезапно он нажимает рукой мне на живот. Его пальцы так длинны, что, хотя он касается одной стороны моей грудной клетки, его ладонь достает и до другой. Мое сердце бьется так сильно, что я чувствую боль в груди, и я смотрю на него широко распахнутыми глазами.
— Никогда не забывай держать напряжение здесь, — говорит он тихим голосом.
Четыре убирает руку и отходит. Я чувствую тяжесть его ладони даже после того, как он ушел. Странно, но я вынуждена на пару секунд остановиться и отдышаться, прежде чем смогу снова приступить к упражнениям.
Когда Четыре отпускает нас на ужин, Кристина толкает меня локтем.
— Странно, что он не переломил тебя пополам, — замечает она, морща нос. — Он пугает меня до чертиков. Этот его тихий голос.
— Да уж. Он такой… — Я смотрю на Четыре через плечо. Он спокоен и поразительно хладнокровен. Но я не боялась, что он навредит мне. — Безусловно пугающий, — говорю я наконец.
Ал, идущий перед нами, оборачивается, когда мы доходим до Ямы, и заявляет:
— Я хочу сделать татуировку.
Уилл позади нас спрашивает:
— Какую?
— Не знаю, — смеется Ал. — Я просто хочу чувствовать себя так, как будто действительно покинул старую фракцию. Прекратить плакать из-за них. — Когда мы не отвечаем, он добавляет: — Я знаю, что вы меня слышали.
— Да уж. Научишься успокаиваться, да? — Кристина тыкает Ала в его толстую руку. — Думаю, ты прав. Сейчас мы наполовину здесь, наполовину там. Если мы хотим идти вперед, надо выбрать сторону.
Она бросает на меня взгляд.
— Нет. Я не буду стричь волосы, — говорю я. — Или красить их в какой-нибудь странный цвет. Или прокалывать что-нибудь на лице.
— Что насчет пупка? — предлагает она.
— Или сосков? — усмехается Уилл.
Я издаю стон.
Теперь, когда сегодняшние тренировки закончились, до сна мы можем делать все, что захотим. Такая мысль фактически кружит мне голову, хотя, возможно, это от усталости.
Яма переполнена людьми. Кристина объявляет Алу и Уиллу, что мы встретим их в кабинете, где делают татуировки, а сама тащит меня в вещевую комнату. Мы постоянно спотыкаемся, поднимаясь наверх по неровной поверхности Ямы, раскидывая камни нашей обувью.
— Чем тебе не нравится моя одежда? — спрашиваю я. — Ведь я больше не ношу серое.
— Она уродливая и огромная, — вздыхает она. — Может, просто позволишь мне помочь тебе? Если тебе не понравится то, что я предложу, тебе никогда больше не придется это надевать, обещаю.
Спустя десять минут я стою в вещевой комнате, облаченная в черное платье до колен. Юбка не широкая, но и не прилипающая к бедрам… В отличие от первого варианта, от которого я отказалась.
По моим голым рукам пробегают мурашки. Она вплетает мне в волосы ленту, и я взмахиваю головой, чтобы пряди легли волнами мне на плечи.
Затем Кристина берет черный карандаш.
— Подводка, — объясняет она.
— Ты не сможешь сделать из меня красотку, ты же знаешь.
Я закрываю глаза и сижу неподвижно. Она проводит кончиком карандаша по линии ресниц.
Я представляю, как стою в этом наряде перед своей семьей, и мой желудок скручивает, словно меня мутит.
— Да кого волнует красота? Я собираюсь сделать тебя заметной.
Я открываю глаза и впервые смело смотрю на свое отражение. Мой пульс ускоряется: я нарушаю правила, меня будут ругать за это.
Будет непросто избавиться от привычек, привитых мне Отречением… как выдернуть одну нить из сложной вышивки.
Но я найду новые привычки, новые мысли, новые правила.
Я стану кем-то другим.
Мои глаза и раньше были голубыми, но скучного, сероватого цвета… Подводка сделала их пронзительными. Волосы обрамляют мое лицо, черты стали более мягкими и яркими. Я не особо симпатичная… мои глаза слишком большие, а нос слишком длинный… но я вижу, что Кристина права. Мое лицо заметно.
Я смотрю на себя сейчас, и мне впервые нравится то, что я вижу, словно передо мной кто-то незнакомый, кого я встретила первый раз.
Беатрис была девушкой, которую я видела в украденные мгновения перед зеркалом, той, которая молчала за обеденным столом.
А та, чьи глаза сейчас поймали мои и не отпускают, — это Трис.
— Видишь? — спрашивает Кристина. — Ты… выделяешься.
В данных условиях это лучший комплимент, который она могла мне сделать.
Я улыбаюсь ей в зеркале.
— Тебе нравится? — спрашивает она.
— Ага, — киваю я. — Я выгляжу… как кто-то другой.
Она смеется.
— Это хорошо или плохо?
Я вновь смотрю на себя. Впервые мысль о том, что я могу оставить свою принадлежность к Отречению позади, не заставляет меня нервничать, она дает мне надежду.
— Хорошо, — киваю я. — Извини. Просто раньше мне не позволялось так долго смотреть на свое отражение.
— Серьезно? — Кристина встряхивает головой. — Должна тебе сказать, Отречение — странная фракция.
— Пошли, посмотрим, как Алу делают татуировку, — предлагаю я.
Несмотря на то, что я оставила свою старую фракцию, я все же не хочу критиковать ее.
Дома мы с мамой набирали почти одинаковые кипы одежды каждые шесть месяцев, или около того. Легко распределять ресурсы, когда все получают одинаковые вещи. Но в Бесстрашии все совсем по-другому. Каждому Бесстрашному выдается определенное количество талонов на месяц, и цена платья — один из них.
Мы с Кристиной бежим по узкому коридору к месту, где делают татуировки. Когда мы туда добираемся, Ал уже сидит в кресле, и маленький человек, чье тело в большей степени покрыто чернилами, чем кожей, рисует паука на его руке.
Уилл и Кристина листают альбомы с фотографиями татуировок, пихая другу друга локтями, найдя хороший вариант.
Когда они вот так сидят рядом, я замечаю, насколько они разные: темная и худая Кристина, бледный и крепкий Уилл. Но они похожи своими улыбками.
Я брожу по комнате, рассматривая рисунки на стенах. В наши дни художники есть только в Дружелюбии. Отречение рассматривает искусство как нечто непрактичное, они оценивают его как время, которое можно было потратить на помощь другим, так что, хотя я и видела произведения искусства в учебниках истории, побывать в декорированной комнате до этого момента мне не доводилось.
Это заставляет воздух потеплеть и стать плотнее, я могла бы бродить тут часами, даже не замечая времени. Я провожу по стене кончиками пальцев.
Изображение ястреба на одной из стен напоминает мне о татуировке Тори. Под ним эскиз летящей птицы.
— Это ворон, — звучит голос за моей спиной. — Хорош, не правда ли?
Я оборачиваюсь, чтобы увидеть стоящую за мной Тори. Я ощущаю себя так, словно вернулась в комнату теста способностей: с зеркалами вокруг меня и проводами, прикрепленными к моему лбу. Не ожидала увидеть ее еще раз.
— Ну что ж, привет тебе отсюда, — улыбается она. — Не думала, что увижу тебя снова. Беатрис, верно?
— Трис, вообще-то, — отвечаю я. — Ты здесь работаешь?
— Да. Я просто брала перерыв, чтобы провести тесты. Обычно я работаю здесь. — Она приподнимает подбородок. — Я узнаю это имя. Ты была первым прыгуном, да?
— Да, была.
— Отличная работа.
— Спасибо. — Я касаюсь рисунка птицы. — Послушай… Мне нужно поговорить с тобой… — Я бросаю взгляд на Уилла и Кристину. Я не могу сейчас загнать Тори в угол, они будут задавать вопросы. — Кое о чем. Когда-нибудь.
— Не уверена, что это хорошая идея, — тихо отвечает она. — Я сделала для тебя все, что могла, теперь ты должна разобраться с этим сама.
Я поджимаю губы. У нее есть информация, я знаю это. Если она не хочет поделиться ею сейчас, я должна найти способ поговорить с ней позже.
— Не хочешь сделать татуировку? — спрашивает она.
Мое внимание привлекает набросок птиц.
Когда я сюда вошла, я не собиралась делать татуировку или прокалывать что-либо.
Я знаю, что если поступлю так, это вобьет новый клин между мной и моей семьей, тот, который я никогда не смогу уничтожить. И если так будет и дальше продолжаться, вскоре клиньев между нами будет еще больше.
Но теперь я понимаю, что имела в виду Тори, говоря о том, что татуировка символизирует страх, который она преодолела… напоминание о том, где она была, и о том, где она сейчас.
Возможно, есть способ почтить мою старую жизнь, пока я привыкаю к новой.
— Да, — отвечаю я. — Эти три взлетающие птицы.
Я прикасаюсь к своей ключице, показывая путь их полета… к моему сердцу.
Одна на каждого члена семьи, оставленного мной.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— До тех пор, пока вас нечетное количество, один из вас драться не будет, — говорит Четыре, отходя от доски в тренажерном зале. Он смотрит на меня. Рядом с моим именем ничего нет. Узел в моем животе слабеет. Передышка.
— Фигово, — произносит Кристина, пихая меня локтем.
Ее локоть попадает прямо по ноющей мышце (этим утром у меня больше больных мышц, чем здоровых), и я вздрагиваю.
— Ой.
— Прости, — произносит она. — Смотри, я в паре с Танком.
Мы с Кристиной сидели вместе на завтраке, а до этого она ограждала меня от остальной части комнаты, пока я переодевалась.
У меня никогда не было такой подруги, как она.
Сьюзен скорее была подругой Калеба, а не моей, Роберт же и вовсе общался только с ней. Думаю, у меня вообще никогда не было друзей до этого момента. Невозможно иметь настоящие близкие отношения с людьми, которые не могут принимать помощь, или даже говорить о себе. Здесь такого не будет. Я знакома с Кристиной всего два дня, а знаю ее уже лучше, чем Сьюзен.
— Танком? — Я нахожу имя Кристины на доске, напротив него написано «Молли».
— Именно. У Питера и то намного более изящный вид, — говорит она, кивая на группу людей с другой стороны комнаты. Молли высока, как и Кристина, но на этом их сходство заканчивается. У нее широкие плечи, загорелая кожа и нос картошкой.
— Эти трое, — Кристина отмечает в толпе Питера, Дрю и Молли, — похоже, были неразлучны с тех пор, как выползли из матки. Ненавижу их.
Уилл и Ал стоят напротив друг друга на арене. Они держат руки возле лица, чтобы защитить себя, как учил нас Четыре, и перемещаются по кругу. Ал на полфута выше Уилла и вдвое шире.
Чем дольше я на него смотрю, тем отчетливее понимаю, что даже черты его лица огромны: большой нос, большие губы, большие глаза. Драка не продлится долго.
Я перевожу взгляд на Питера и его друзей. Дрю ниже Питера и Молли, но он крепко сложен, плечи его всегда сгорблены. У него красновато-рыжие волосы цвета старой моркови.
— Да что с ними не так? — спрашиваю я. — Питер — чистое зло.
— Когда мы были детьми, он устраивал драки с членами других фракций, а затем, когда взрослые приходили разбираться, плакал и выдумывал историю о том, что все начал другой ребенок. И, конечно, они верили ему, он же был из Искренности и не мог солгать. Какая ирония. — Кристина морщит нос и продолжает: — Дрю всего лишь его подпевала. Сомневаюсь, что он способен думать самостоятельно. А Молли… она из тех людей, которые поджигают муравьев с помощью лупы лишь для того, чтобы посмотреть, как те мучаются.
На арене Ал сильно ударяет Уилла в челюсть. Я вздрагиваю. В другом конце комнаты Эрик ухмыляется Алу, теребя один из гвоздиков в брови. Уилл отшатывается в сторону, прижимая к лицу одну руку и блокируя следующий удар Ала другой. Судя по его гримасе, блокировать удар столь же мучительно, сколь и получать его. Ал медленнее, но сильнее.
Питер, Дрю и Молли украдкой поглядывают в нашу сторону, а затем, склонив головы, начинают перешептываться.
— Думаю, они знают, что мы их обсуждаем, — говорю я.
— Ну и? Они и так в курсе, что я их ненавижу.
— В курсе? С чего бы?
Кристина изображает фальшивую улыбку и машет им. Я опускаю взгляд; на щеках появляется румянец. В любом случае, я не должна сплетничать. Сплетни — потворствование собственным желаниям.
Уилл ударяет Ала по ноге и тянет того вниз, сбивая на пол. Ал пытается высвободить ногу из захвата.
— Я сама им об этом сказала, — говорит она, улыбаясь сквозь стиснутые зубы.
Она смотрит на меня.
— Мы — Искренние — стараемся быть честными в своих чувствах. Много людей говорили мне, что я им не нравлюсь. И много, что нравлюсь. Кого это волнует?
— Просто… мы ведь не должны причинять людям боль, — говорю я.
— Мне нравится думать, что я помогаю им, ненавидя, — произносит она. — Я просто напоминаю им, что они далеко не подарок для человечества.
Я немного смеюсь над этим и снова сосредотачиваюсь на арене.
Уилл и Ал смотрят друг на друга чуть больше секунды… На их лицах написано сомнение. Уилл убирает светлые волосы с глаз. Они смотрят на Четыре так, будто ждут, когда он скажет им остановиться, но тот просто стоит, скрестив руки на груди, не реагируя.
В нескольких метрах от него Эрик сверяется со своими часами. После нескольких секунд ожидания он выкрикивает:
— По-вашему, это просто развлечение? Может нам еще перерыв на сон сделать? Деритесь друг с другом!
— Но… — Ал выпрямляется, опуская руки, и произносит: — Это что, будет оцениваться? После того, как мы закончим?
— Поединок завершится только тогда, когда один из вас не сможет продолжить, — изрекает Эрик.
— В соответствии с правилами Бесстрашия, — говорит Четыре, — также один из вас может сдаться.
Эрик прищуривается.
— В соответствии со старыми правилами, — произносит он. — По новым правилам сдаться не может никто.
— Храбрый человек признает чужую силу, — замечает Четыре.
— Храбрый человек не отступает.
Четыре и Эрик сверлят друг друга взглядами в течение нескольких секунд. Мне кажется, я смотрю на два типа Бесстрашных: благородного и безжалостного.
Но даже я понимаю, что в этой комнате Эрик — самый молодой лидер Бесстрашия, у которого есть авторитет.
Капли пота выступают на лбу Ала; он вытирает их тыльной стороной ладони.
— Это нелепо, — произносит он, качая головой. — Зачем мне его бить? Мы из одной фракции!
— О, ты думаешь, все будет так просто? — говорит Уилл, ухмыляясь. — Давай. Попробуй достать меня, копуша.
Уилл вновь поднимает руки. Я вижу решимость в его глазах, которой не было до этого. Он действительно верит, что может победить? Один удар, и Ал нокаутирует его. В смысле, если он, конечно, сможет задеть Уилла. Ал пытается ударить, и Уилл уклоняется, его лоб блестит от пота. Он пропускает другой удар, скользя вокруг Ала, и пинает его в спину. Ал наклоняется вперед и поворачивается.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |