а личное, ибо оно обусловливается продолжением династии Габсбургов, однако,
более нежели четырехсотлетнее его существование дало ему такую прочность,
что фактически оно равняется реальному. Причина такой прочной связи заключается
в том, что соединение было выгодно для обеих сторон. Австрия вырвала Венгрию
из власти Турок; Венгрия, в свою очередь, поддерживала Австрию в ее европейских
войнах, а в войну за Австрийское наследство спасла ее от разложения. А между
тем, сохранение связи представляло тем более трудностей, что Австрия была
государством самодержавным, Венгрия же пользовалась политическими правами,
которые имели глубокие корни в ее истории и от которых она никогда не хотела
отказаться. Не раз австрийское правительство пыталось и в Венгрии властвовать
неограниченно, но всякий раз оно встречало неодолимый отпор. Даже либеральные
реформы Иосифа II-го, проведенные самовластно, возбудили такое сопротивление,
что умирающий монарх принужден был взять их назад, исключая отмены крепостного
права и закона о веротерпимости. Позднее, в царствование Франца II-го, при
господстве системы Меттерниха, австрийское правительство в течении целого
ряда лет пыталось налагать подати и издавать законы без согласия сейма; однако
и тут оно должно было наконец уступить. Не более удачны были попытки объединения
посредством общего представительства. В 1848 году, под влиянием Февральской
революции, старая венгерская конституция была преобразована: либеральные постановления
сейма были утверждены монархом и получили силу закона. Но славяне, которые
в венгерской свободе видели только новый источник притеснений, восстали под
предводительством Иеллачича, и австрийское правительство, среди которого в
это время восторжествовала реакция, не только их поддержало, но и двинуло
свои войска против Венгрии. Провозглашена была общая конституция для всей
Империи. Венгерский сейм, под влиянием Кошута, отвечал низложением династии,
и первое время, казалось, счастие оружия склонялось в его пользу. Но вмешательство
России положило конец восстанию. Венгрия была покорена, но не уничтожена.
От своих исторических прав она не думала отрекаться; от участия в общем имперском
сейме, который был послушным орудием правительства, она упорно отказывалась.
Наконец, правительство увидело, что далее этим путем идти невозможно. После
несчастной итальянской кампании 1859 года, реакционная конституция Баха заменена
была либерально-бюрократической конституцией Шмерлинга, однако все еще предназначенной
для всей Империи. Шмерлинг провозгласил, что Венгрия восстанием 48-го года
потеряла свои права. Но и тут Венгерцы не думали уступать. В это время вождем
их явился знаменитый Франц Деак, который, стоя на почве исторического права
и преемственности законного порядка, умеренно, но настойчиво, вел своих сограждан
к окончательной политической победе. Еще до Австропрусской войны, в 1865 году,
права Венгрии на самостоятельное существование были торжественно признаны
императором, а после погрома при Садовой водворилась система дуализма, которая
не только утвердила все права Венгрии, но дала последней преобладающее значение
в австрийской политике. Это твердое стояще за свое право, никогда не уклонявшееся
от законных путей и увенчавшееся наконец полным успехом, составляет одну из
лучших страниц конституционной истории европейских государств. Оно свидетельствует
о высоких политических способностях Венгерского народа.
Гораздо более печальный исход имели попытки к объединению Дании. Здесь
вопрос осложнялся международными отношениями. Гольштейн принадлежал к Германскому
Союзу, а Шлезвиг был издавна связан с Гольштейном. К этому присоединялось
то обстоятельство, что закон о престолонаследии в Дании был иной, нежели в
Шлезвиг-Гольштейне. Государство, составленное из таких разнородных и разноплеменных
частей, могло держаться при монархии, ограниченной лишь местными чинами, которых
права были доведены почти до полного ничтожества. Но с пробуждением либеральных
стремлений вопрос получил совершенно иную постановку. Еще до революционного
движения 1848 года предстоявшее прекращение династии и намерение короля установить
общий закон о престолонаследии вызвал протесты. Когда же в 1848 году неограниченная
монархия в Дании заменилась конституционным порядком, и владычествующая в
Дании народная партия отказала в требовании самостоятельных учреждений для
Шлезвиг-Гольштейна, в послед. нем вспыхнуло восстание, которое было поддержано
Германским Союзом, в то время увлеченным национальным движением. По полномочию
Союза, прусские войска вступили в герцогства. Однако, наступившая в Германии
реакция повела к миру, которым все оставлено было в прежнем неопределенном
положении. Дания воспользовалась этим для проведения своей объединительной
политики, на которой сходились и монархическая власть, стремившаяся к укреплению
государственной целости, и народная партия, желавшая утверждения и расширения
владычества датского элемента. Но ни демократическая конституция 1849 года,
ни консервативная конституция 1855 года, ни снова либеральная конституция
1863 года, ни уступка, сделанная Германскому Союзу признанием самостоятельности
Гольштейна, не в состоянии были победить сопротивление немецкого элемента.
И Шлезвиг и Гольштейн, во имя своих исторических прав, протестовали против
включения Шлезвига в составь датской монархии и стояли за неразрывную связь
обеих областей. Здравая политика требовала от слабого государства уважения
к историческим правам своих составных частей; но Дания была введена в заблуждение
великими европейскими державами, которые Лондонским протоколом 1852 года объявили
нераздельность Датской монархии необходимым условием европейского равновесия.
В надежде на европейскую поддержку, датское правительство стояло на своей
объединительной политике и этим подала повод Пруссии воспользоваться замешательствами
для своих видов. Под личиной уважения к правам датского короля, обеспеченным
Лондонским протоколом, она отказалась действовать в качестве уполномоченного
Германского Союза, стоявшего за принца Аугустенбургского, как законного наследника,
а пошла защищать права Шлезвига по собственному почину, на правах великой
державы, хотя для этого не было никакого повода, ибо защита прав Шлезвига
обусловливалась соединением его с Гольштейном, как членом Германского Союза,
и все предшествующие события определялись этими отношениями. К удивлению,
ослепленная Австрия последовала за нею по этому пути. Соединенный войска двух
великих держав скоро справились с маленьким государством, а европейский концерт,
стоявший за целость Датской монархии, предоставил ее собственной участи. Заключен
был мир, которым Шлезвиг-Гольштейн был совершенно отторгнуть от Дании и передан
Австрии и Пруссии вместе. Тогда Пруссия раскрыла свои карты и заявила намерение
конфисковать защищаемые права в свою пользу. Против одураченной союзницы,
с помощью Франции, был заключен союз с Италией. Победы прусских войск порешили
дело. Шлезвиг-Гольштейн включен был в состав Прусского государства. О его
самостоятельности и правах не было более речи. Объединение совершилось, но
вовсе не то, которое имелось первоначально в виду.
Совершенно иное значение имеет вопрос о единении там, где подчиненное
государство составляет только придаток к могучей державе. При слабости этого
придатка, объединительная политика встречает менее препятствий; но зато она
представляет и менее выгод. Таково именно положение Польши и Финляндии относительно
России. Обе эти страны были присоединены к Русской Империи Александром Первым,
как самостоятельные государства, неразрывно с нею связанные. Обеим были дарованы
и конституционные учреждения, которых Россия была лишена. Но результаты этой
политики в обоих случаях были совершенно неодинаки.
Причины различия коренились в самом прошлом обеих стран. Польша составляла
некогда самостоятельную державу, которая, вследствие слабости своего внутреннего
быта, была поделена между могучими соседями без всякой даже тени права. Этого
Поляки никогда не могли забыть. Не смотря на анархические учреждения и привычки,
народность была крепкая; она стремилась к самостоятельной жизни. Этой потребности
хотел удовлетворить император Александр, который поставил себе целью загладить
вину бабки, а вместе привязать Поляков к России, даровав им не только самостоятельное
государственное существование, но и свободные учреждения, какими не пользовались
ни соседние страны, ни самая Россия. В преследовании этой цели он встретил
сильное сопротивление, прежде всего, со стороны союзных держав, участвовавших
в дележе. Они опасались могущества России, для которой Царство Польское могло
служить передовым военным постом, угрожавшим самым их столицам. Они опасались
и влияния конституционных учреждений на собственных их польских подданных,
которые этим поддерживались в их национальных и либеральных стремлениях. Даже
ближайшие советники императора, не только Нессельроде, но Штейн и Поццо ди
Борго высказывались против такой комбинации. Ему представляли необходимость
мирного соглашения с союзниками и невыгоды соединения самодержавного государства
с конституционным. Один против всех, император Александр стоял на своем, и
положение его в Европе после низвержения Наполеона было таково, что он мог
осуществить свои намерения, не смотря на общую оппозицию.
Эту настойчивость ставят ему в вину. Его упрекают в увлечении либеральными
и космополитическими идеями, которым он приносил в жертву здравия политические
требования и самые интересы России. Однако, желание умиротворить Польшу после
всех испытанных ею бедствий, никак нельзя считать плодом либеральной фантазии.
Вот что писал в 1807 году великий государственный человек и пламенный немецкий
патриот Штейн относительно польских областей, присоединенных в то время к
Пруссии:
"Польский народ сделал уже успехи в понимании искусства управления; он
в конституции 3го мая 1891 года уничтожил liberum veto, то есть право отдельного
лица полагать запрет на решения большинства; королевская власть была усилена,
введена наследственная монархия.... Раздел Польши показал печальную картину
покоренного чужеземною властью народа, которому преграждается самостоятельное
развитие своей индивидуальности, у которого отнимают благодеяние самому себе
данных свободных учреждений и на место их навязывают чужеземную бюрократию.
Владычествующая нация начала с расточения общественного имущества жадным царедворцам;
она передала внутреннее управление страстному к письмоводству и богатому формами
чиновничеству; она увеличила налоги и устранила туземцев от всякого деятельного
участия в управлении делами отечества.... На Польский народ, конечно, падает
упрек, что он легкомыслен, сластолюбив и склонен к козням; он был развращен
двухвековым постоянным вмешательством иноземцев в дела государства посредством
насилий и подкупов. Это и было главною причиной его упадка, ибо в прежней
своей истории, в течении XIV-го, XV-го, XVI-го и XVII-го столетий, он является
образованным, сильным и богатым замечательными людьми, каков был, например,
канцлер Иоанн Замойский, палатин Николай Радзивил, Собесский. Даже при слабых
правлениях последних трех королей, которые подготовили, ускорили и завершили
падение государства, мы находим людей, которые своим высоким нравственным
смыслом, непоколебимым мужеством и пламенною любовью к отечеству равняются
благороднейшим характерам, упоминаемым в истории народов. При всех недостатках
польского племени, оно обладает благородною гордостью, деятельностью, мужеством,
великодушием и готовностью жертвовать собою для отечества и свободы, к чему
присоединяются многие способности и понятливость. Их упрекают в недостатке
постоянства в проявлении своих духовных сил; но исправление этого недостатка
должно быть предметом забот воспитателя и правителя; направлять, а не подавлять
эти силы и помыслы должно быть целью правительства при тех учреждениях, которые
оно вводить, и том устройстве, которое оно имеет в виду. Пусть народ будет
воспитан и облагорожен в своей индивидуальности, а не подавлен и не втеснен
в ненавистные ему формы двусмысленной доброты. Если народ должен быть облагорожен,
надобно угнетенной его части дать свободу, самостоятельность и собственность
и распространить на нее защиту закона.... Польский народ гордится своею национальностью;
он скорбит, видя ее исчезновение, подавление ее языка, ее имени, и становится
во враждебное отношение к государству, которое причиняет ей это зло. Он был
бы доволен, он привязался бы к государству, если бы ему дали устройство, успокаивающее
национальную гордость и обеспечивающее ему обладание своею индивидуальностью.
Не уничтожение, а развитие последней будет считать благом каждый человек,
который целью гражданского союза полагает не механический порядок, а свободное
развитие и облагорожение своеобразной природы каждого племени"*(77).
Тяжелый гнет Наполеоновского деспотизма, который Штейн чувствовал всею
силою своей возвышенной и пылкой души, побудил его такими яркими красками
изобразить всю горечь иноземного владычества. Если он, не смотря на то, возражал
против намерений императора Александра, то это происходило главным образом
из опасения, что это может повести к войне между союзниками. Поэтому он считал
возможным довольствоваться введением провинциальных чинов. Но такое устройство
еще менее могло удовлетворить Поляков, которые недовольны были даже и тем,
что им было дано. Они хотели возрождения Польши в прежнем ее составе, чего,
конечно, невозможно было достигнуть. Державы, которые противились восстановлению
Царства Польского, еще менее были расположены отказаться от присоединенных
ими областей. Император Александр должен был соблюдать и интересы России.
Стараясь загладить последствия учиненного над Польшей насилия и возвратить
Полякам отечество, он доходил до крайних пределов возможности, и в этом он
был нравственно и политически прав. Если великодушная его попытка не удалась,
то вина, по крайней мере, лежит не на России, а на Поляках, которые безумно
отвергли дарованный им блага. Бесспорно, и на русском правительстве лежит
некоторая доля ответственности. Назначение великого князя Константина Павловича
наместником Царства Польского было крупною ошибкой. Его постоянный нарушения
конституции и грубое обращение с армией естественно возбуждали негодование.
Но женившись на княгине Лович, он смягчился и склонился даже на сторону Поляков.
Во всяком случае, восстание 1831 года не может быть ничем оправдано, а еще
менее находить извинение террористическое восстание 1863 года. Как уже было
замечено выше, Поляки своим поведением показали свою полную политическую неспособность.
Тем не менее, уничтожение самостоятельного существования Царства Польского
и включение его в составь Русской Империи нельзя не признать политическою
ошибкой. Воображать, что можно когданибудь польскую народность слить с русскою,
есть несбыточная мечта. Любовь к отечеству составляет одно из самых глубоких,
неискоренимых и возвышенных чувств человека. Его следует не подавлять, а развивать,
ибо на нем зиждутся все нравственный основы государственного быта. Оно так
присуще душе человека, что целые века чужеземного гнета не в состоянии его
истребить. Греки четыреста лет состояли под властью Турок, а все-таки священный
огонь любви к отечеству в них не угас, а воспылал еще с большею силой; это
и повело к войне за освобождение. Стремление подавить подвластную народность
возбуждает не любовь, а ненависть. Подобною политикой можно приобрести только
непримиримых врагов. Врагов же гораздо выгоднее держать особо, нежели делать
их составною частью собственного организма. Если народные чувства и стремления
невозможно уничтожить, то надобно дать им правильный исход, а это именно достигается
отдельным государственным существованием, которое всем законным и неискоренимым
потребностям народа дает надлежащее поприще. Каково должно быть устройство
такого государства, это зависит от условий, в которых оно находится, и от
состояния общества. Мера свободы, которая может быть предоставлена народу,
определяется степенью политической его зрелости. Всякое восстание отдаляет
установление правильного порядка. Но за подавлением восстаниянеобходимо должна
следовать политика умиротворения, без которой владычество одного народа над
другим представляет только чистое и голое насилие, вредное для самого притеснителя.
Внешний деспотизм неизбежно ведет и к внутреннему.
Пример благотворного действия реального соединения представляет Финляндия.
И она обязана своим существованием императору Александру, который, после покорения
ее Россией в 1809 году, не только дал ей самостоятельное государственное устройство,
но и сохранил существовавшие в ней представительные учреждения. На этот раз
великодушие принесло свои плоды. Финляндия, довольная своей судьбою, процветает
под скиптром русских монархов. Россия же находит в этом ту выгоду, что она
обладает военною позицией, необходимою для ее обороны. Такому благоприятному
результату в значительной степени содействовало то, что Финляндия никогда
не составляла независимого государства. Ее исторические предания не побуждают
ее играть политическую роль в Европе. К тому же, народность в ней смешанная.
Шведский элемент составляет лишь верхний слой, недостаточно сильный, чтобы
стремиться к самостоятельному существование или к соединению с одноплеменной
державой. Для массы же Финнов совершенно все равно, будет ли владычествовать
Россия или Швеция, лишь бы охранялись существенные их интересы. В этом отношении
связь с Россией представляет им даже более выгод, ибо последняя не связана
национальностью с верхним слоем, а стоит, как беспристрастный судья, над обоями
элементами, а потому может удовлетворить оба, уважая их особенности и сохраняя
им те свободные учреждения, которыми они дорожат. При таких условьях, все
нападки, которые раздаются со стороны известной части русской печати, не только
лишены всякого основания, но обнаруживают весьма низменный образ мыслей.
Такого же рода вопрос о характере государственной связи нередко возникает
и относительно колони. Мы уже коснулись его выше (кн. II, гл. 2), Мы видели,
что протекторат, где он только возможен, всегда выгоднее непосредственного
соединения. Управление легче, когда сохраняются существующие связи, привычки
и власти. Правительство метрополии имеет дело лишь с главою подчиненного государства,
а не принуждено вмешиваться во все подробности совершенно несвойственного
ему управления и чуждого ему быта. Самый подвластный народ более доволен,
когда он остается под владычеством привычной и соплеменной ему власти, нежели
когда он подпадает под управление неповоротливой европейской бюрократии со
всем ее формализмом. Наконец, протекторат требует от метрополии гораздо менее
издержек, нежели непосредственное управление. Мы видели также великие преимущества
английской колониальной системы, которая делает из колоний, достигших известной
степени развития, самостоятельный государства, управляющиеся сами собой и
связанные с метрополией лишь назначением главы правительственной власти. Этим
вопрос разрешается удовлетворительно для обеих сторон. Испания не последовала
этому примеру; она продолжала смотреть на колонии, исключительно как на предмет
выгод для метрополии. Нынешнее восстание в Кубе, требующее громадных трат
и деньгами и людьми, показывает, к чему ведет подобная политика. Слишком поздно
испанские государственные люди сознают, что необходимо дать колонии значительную
долю автономии. Национальная гордость не дозволяет им делать уступки вооруженному
восстанию; они могут поплатиться за это потерею богатейшей страны, в которой,
если она даже будет покорена испанским оружием, останутся неизгладимый семена
ненависти и раздоров, между тем как своевременное удовлетворение справедливых
ее требований сохранило бы навсегда этот перл испанской короны. Тут, как и
везде, истинная цель политики заключается не в насилии и притеснении" а в
разумном и справедливом удовлетворении подвластных.
Отношение центральной власти к местным составляет важнейший вопрос и
в государствах, где господствует союзное устройство. В Общем Государственном
Праве мы видели две главный формы такого рода единений: союзное государство
и союз государств. В первом преобладает единство, во втором самостоятельность
частей. Мы видели и главные юридические признаки, которыми одно отличается
от другого. Здесь мы должны изложить выгоды и недостатки обеих форм, а также
средства и способы действия, которыми они располагают.
Союзный государства имеют целью соединить выгоды больших государств и
малых, сохранить местную свободу и самоуправление, образовавши однако достаточную
политическую силу, чтобы противостоять внешним врагам и обеспечить совокупные
интересы народа. Это устройство имеет значительный преимущества перед раздробленными,
мелкими государствами, которые не в состоянии ни отстоять свою независимость,
ни создать сколько-нибудь широкие интересы, способные поднять общественный
дух и привлечь лучшие силы к общему делу. В этом отношении оно представляет
несомненные выгоды и в сравнении с союзом государств, который всегда страдает
слабостью центральной власти, а вследствие того, медленностью и трудностью
всякого совокупного действия. С другой стороны, оно имеет некоторые существенные
преимущества и перед единичным государством. Во-первых, раздробление правительственной
власти и распределение ее по различным центрам дает большие гарантии свободе.
Центральная власть не имеет совокупной государственной силы в своих руках,
а потому не может употреблять ее по своему произволу; она везде встречает
сдержки и преграды. Точно также и владычествующая партия не господствует беспрепятственно
всюду; в местных центрах она встречает отпор. Вследствие этого, во-вторых,
здесь является большая возможность устроить местное управление согласно с
местными интересами, не подчиняя его далекому центру. При таких условиях,
в-третьих, все разнообразие жизни может получить полное развитие. Интересы
одной местности не приносятся в жертву другим. Даже различные народности могут
совмещаться в общем устройстве, чему пример представляет Швейцария. Вследствие
этого, в-четвертых, политическая и общественная жизнь более или менее равномерно
разливается всюду. Все не стягивается к столице, в ущерб оконечностям. В стране
образуются многочисленные центры просвещения, каждый с своими особенностями;
вместо однообразного направления установляется согласие в разнообразии, что
и составляет высшую цель общественного развития.
Однако, это раздробление власти но различным центрам имеет и свою оборотную
сторону.
Во-первых, установляя всюду задержки, союзная форма умножает возможность
столкновений. В единичном конституционном государстве верховная власть также
разделена, но соглашение нескольких сосредоточенных сил, который все направлены
к общей пользе, несравненно легче, нежели соглашение центральной власти со
множеством местных, имеющих в виду прежде всего свои особенные интересы. В
конституционном правлении требуется соглашение властей в виду совокупного
дела, и как скоро оно установилось, правительство может действовать беспрепятственно.
Здесь же каждая власть сдерживается в известных границах, имеет свой определенный
круг действия, который она не должна преступать. А точно определить эти границы
почти невозможно, потому что местные дела и общие тесно связаны и деятельность
одних властей входить в область других, а так как те и другие власти державные,
то приходится разбирать спор судебным порядком. Но в политических делах суд,
даже при наилучшем устройстве, далеко не всегда действует удовлетворительно.
Казуистика, составляющая неизбежное зло в частных тяжбах, еще вреднее в политических
вопросах, где преобладающее значение имеет не буква закона, а требование общественной
пользы. Тут нужно решете не столько юридическое, сколько политическое: нужно
уравновесить две противоположные силы, из которых каждая тянет на свою сторону.
Это-дело политики, которая действует не на основании строгих правил, а по
усмотрению. Суду же, при отсутствии общих руководящих начал, приходится давать
чисто практические решения, а это ведет к беспрерывному возобновлению столкновений.
Во всяком случае, формальный и медленный судебный порядок производит остановку
в делах, которая в государственной жизни может представить серьезную опасность.
Ко всему этому присоединяется, наконец, то, что и самая центральная власть
разделена; следовательно, разделение тут двоякое. Отсюда необыкновенная сложность
государственного механизма, а везде, где есть сложность, является медленность
в решениях и в действии, возникают бесчисленные затруднения и столкновения,
для разрешения которых нужен весьма развитой юридический такт и практический
смысл.
Во-вторых, из этого неизбежно проистекает слабость центральной власти.
Она стеснена со всех сторон. Слишком значительной силы ей нельзя придать,
ибо она может употребить ее во зло и уничтожить державные права отдельных
государств. Здесь требуется уравновешение, как силы, так и права. Но вследствие
этого, центральная власть во многих отношениях ставится в зависимость от местных
властей, которые сторожат ее ревниво, опасаясь уменьшения своих прав. В последних
является естественное стремление забрать как можно более силы в свои руки.
Особенно те, которые держатся иного политического направления, нежели центральная
власть, стараются оказать последней всевозможные препятствия, на что они имеют
достаточно средств. Чтобы приводить свои решения в исполнение, центральное
правительство должно опять же прибегать к суду или действовать силою, что
может вести к междоусобной войне.
Слабость центральной власти ведет, в третьих, к преобладанию местных
интересов над общими. В единичном государстве у всех перед глазами интересы
всего народа и всего государства. Граждане привыкли считать себя членами одного
целого; у всех одно отечество, которому все готовы приносить нужные жертвы.
Это нередко ведет к пренебрежению местными интересами; но эта невыгода далеко
не так ощутительна, как подчинение общих интересов местным. В союзном государств
у каждого гражданина два отечества. В местной сфер протекает вся его жизнь;
в ней сосредоточены все его интересы; в ней он играет несравненно большую
роль, нежели в общем союз. Поэтому он ревниво смотрит на всякое расширение
деятельности центральной власти; он видит в этом посягательство на свои права.
Чем обширнее государство, чем отдаленнее центр, тем эти стремления проявляются
с большею силой. Нужно живое сознание внутренней неурядицы или внешней опасности,
чтобы противодействовать этому течению. В Соединенных Штатах, господствовавшая
первое время анархия повела к замене союза государств союзным государством;
но как скоро установилось нормальное течете дел, центробежные стремления взяли
верх. Государственный банк был уничтожен; отдельные штаты хотели присвоить
исключительно себе заведывание путями сообщения, проведете каналов и железных
дорог. Демократическая партия, стоявшая за державный права отдельных штатов,
владычествовала до самой междоусобной войны.
Такое преобладание местных интересов влечет за собою, в-четвертых, все
невыгоды мелких государств: деспотизм большинства, плохие местные законы,
измельчание целей и взглядов. Частные притязания получают неподобающее им
значение. Потребность же осадить себя от захватов рождает узкий оппозиционный
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 45 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |