так и умственным развитием. Надобно было поднять ее на новую высоту, двинуть
промышленность и торговлю, насадить просвещение. И все это приходилось делать
не мало-помалу, а сразу, напрягая все силы, чтоб одолеть могучего соседа.
Для такой задачи требовался исполин умом и характером, и таков был Петр Великий.
Об исторических началах тут не могло быть речи. Прошлое России состояло в
порабощении сперва татарскому игу, а затем власти московских государей, которых
вся политика заключалась в закреплении всех сословий к государственной службе.
И дворяне, и купцы, и крестьяне, все обратились в холопов; каждый на своем
мест должен был нести наложенную на него тяжелую службу. Надобно было этот
покорный материал обратить на пользу отечества, победить присущую ему косность,
просветить его светом науки и тем самым сделать его способным воспринять со
временем семена свободы. Это и сделал Петр Великий. Сам он, требуя от всех
усиленной службы, подавал первый пример, сам работал, как плотник, учился
всякому мастерству и учил других, просвещался европейскою наукой и просвещал
своих подданных. С своим всеобъемлющим знанием и изумительною энергией, он
охватывал все области, вникал во все подробности. Под его могучим дуновением
все разом должно было измениться-и понятия, и нравы. Старые, полуазиатские
обычаи были отвергнуты, русские люди принуждены были сбрить свои бороды, надеть
европейское платье, приобщиться к европейскому образованию. Тупое сопротивление
приверженцев старины было тем упорнее, что преобразования касались не только
общественного, но и частного быта; но гениальный властитель все одолел. Создались
и войско, и флот, и финансовый средства, и новые государственные учреждения;
водворились новые нравы; нашлись и люди для исполнения великих замыслов. Вызванное
Петром стремление к просвещению никогда уже более не иссякало. Россия с неудержимою
силой двинулась по новому пути, вследствие толчка, данного ей великим преобразователем.
Такие примеры редки в истории; для совершения такого переворота нужен
гений первой величины. Это еще раз доказывает великое значение исторических
личностей. В них сосредоточивается сила, которая, без этого двигателя, рассеялась
бы напрасно или приняла бы несравненно более медленный ход. Поэтому все возражения
против преобразований Петра Великого обнаруживают только весьма поверхностное
понимание и его задач, и тех условий, среди которых он действовала Никто не
решается отвергать величие и успех совершенного им дела. То, что он задумал,
исполнилось в течении всей последующей истории. Россия сделалась одною из
могущественнейших держав мира; она приняла почетное участие в судьбах Европы
и усвоила себе плоды европейского просвещения. Но признавая все это, утверждают,
что это могло бы совершиться мало-помалу, без такого крутого перелома, сохраняя
уважение к преданиям и обычаям старины. Могло ли бы дело Петра совершиться
иным путем, об этом, при отсутствии всяких фактов, мудрено разгадывать. Во
всяком случае, без такого крутого перелома не было бы ни Полтавской битвы,
ни последующих побед над Турцией, ни войн с Наполеоном, не было бы ни новой
русской литературы, ни университетов, ни того образованного строя мыслей и
жизни, который привел наконец к великим реформам Александра Второго. Уединенное
и слабое Московское государство, сверху до низу опутанное холопскими отношениями,
вероятно со временем выбилось бы на более широкую дорогу и вступило бы в более
или менее близкие отношения к Европе. Но на это потребовались бы целые века,
и печать полуазиатского быта, которая и ныне не совсем изгладилась, осталась
бы на нем навсегда. При таких условиях, посредником между Россией и Европой,
в силу географического положения, была бы Польша, от которой мы состояли бы
в полной зависимости. Из этого униженного положения, из погружения в византийский
формализм и азиатскую косность нас вывел Петр Великий.
Екатерина Вторая довершила дело Петра. Россия раскинула свои владения
до Черного моря; могущество Оттоманской Империи было сломлено; возвращены
были русские области, отторгнутые завоеваниями литовских князей и впоследствии
присоединенный к Польше. Россия стала одною из самых могущественных европейских
держав, которой голос имел значительный вес в европейских делах. Но Екатерине
предстояла и другая задача: после умножения государственных сил надобно было
позаботиться о внутреннем благоустройстве. Поклонница либеральных и гуманных
учении XVIII-го века, состоя в личных сношениях с выдающимися умами того времени,
одержимая преобразовательными стремлениями, которые, под влиянием новых идей,
распространялись и в правительствах и в обществе, она хотела прославить свое
царствование не только военными подвигами, но и законодательною деятельностью.
Ее Наказ свидетельствует о ширине и возвышенности ее замыслов. Однако, она
не думала прямо прилагать теории французских философов к вовсе не подготовленной
к ним России. О Дидро, который побуждал ее к преобразованиям, она отзывалась,
что ему легко говорить: он имеет дело только с пером и бумагой, а ей приходится
оперировать над человеческим телом. Мы видели, с какою обдуманностью и осторожностью
она проводила свои меры, внимательно прислушиваясь к разнообразным мнениям
и решаясь только тогда, когда она была уверена в успех. Этому способствовало
и собственное ее положение: иностранка, вступившая на престол чуждого ей государства
без малейшего на то права, она должна была сперва изучить страну и познакомиться
с ее потребностями. С этою целью и была созвана знаменитая Коммиссия об Уложении,
состоявшая из выборных от всех сословий. Из трудов ее не вышло никакого законодательного
памятника, но они послужили драгоценным материалом для последующего законодательства.
Познакомившись с людьми, с их понятиями и нуждами, Екатерина могла приступить
к своей задач уже с полным знанием дела. Об изменении сословного строя нечего
было и думать. Мы видели, что оно подготовляется развитием средних классов,
а именно этот элемент в Росой был крайне скуден и материальными средствами
и умственными силами. Самое учение Монтескье, которым Екатерина главным образом
руководствовалась в своем Наказе, признавало необходимость сословного строя,
и в особенности независимого положения дворянства, для монархического правления.
В России дворянство было единственным сословием, которое восприняло европейское
просвещение и носило в себе сознание государственных потребностей; на него
только и можно было опереться. Со времен Петра Великого в судьбе его произошла
коренная перемена: Петром Третьим оно было избавлено от обязательной службы.
Екатерина упрочила это положение, даровав ему полное право собственности на
земли и местную корпоративную организацию. Жалованная Грамота Дворянству была
плодом этих стремлений. Русское дворянство сделалось сословием независимых
землевладельцев, частью посвящающих себя государственной службе, частью живущих
на местах и имеющих в своих руках значительную долю местного управления. Сила
его была тем значительнее, что оно не составляло замкнутого в себе сословия,
а оставалось открытым для всех путем государственной службы. Но законодательство
Екатерины не ограничилось устройством дворянского сословия. Такая же жалованная
грамота была дана и городам, которые еще со времен Петра Великого пользовались
широкою автономией. Теперь с них сняты были казенный обязательные службы;
точно определены были права и устройство каждого из разряда городских обывателей.
Екатерина имела в виду таковое же корпоративное и общинное устройство государственных
крестьян. Об этом свидетельствуют Высочайшие Экономические Пункты*(78) но
эта мера не получила всеобщего приложения. Всего менее Екатерина могла коснуться
крепостного нрава. Разделяя идеи XVIII-го века, она видела всю его несообразность
с истинно человеческими началами; но в России оно утвердилось исторически,
в силу неотразимых государственных потребностей; оно составляло главную материальную
опору дворянства, на котором покоился весь государственный строй. Не только
отмена, но и самое смягчение его представляло неодолимые трудности: взаимное
определение прав и обязанностей, при отсутствии всякого суда и всяких надежных
посредствующих органов, могло вести только к бесконечным столкновениям и смутам.
С своим глубоким практическим смыслом, Екатерина не только не пыталась расшатать
эту материальную опору дворянства, но она распространила крепостное право
и на Малороссию, с целью теснее слить ее с Россией. Малороссийские помещики
охотно отдали свои местные привилегии в замене полученного ими крепостного
права.
В связи с устройством сословного быта стояло и полное преобразование
местных учреждений. Уже Петр Великий пытался заменить старое воеводское управление,
которое сосредоточивало в руках одного лица всю гражданскую и военную власть
на местах, системой раздельных властей, частью с выборным устройством. Но
попытка, для которой заимствовались иностранные образцы, не имела успеха.
При обязательной службе дворянства, которое всю жизнь свою должно было проводить
в рядах войска или при делах гражданского управления, для выборных местных
учреждений не было материала. После Петра воеводское управление, со всем присущим
ему произволом, было восстановлено в полной силе. Только при Екатерине, с
созданием независимого местного помещичьего элемента, губернское управление
могло получить надлежащее устройство. Это и было сделано Учреждением о Губерниях.
Создана была стройная система местного управления, в которой и суд и полиция
отданы были в руки выборных от сословий, а рядом с ними устроено было казенное
финансовое управление, и над всеми поставлен наместник, или губернатор, как
представитель центральной власти. Этими учреждениями Россия управлялась в
течении почти целого столетия, до самых преобразований Александра Второго.
Если взглянуть на них с точки зрения современных потребностей, то нельзя не
сказать, что они далеко не были тем, что от них можно было ожидать. Но если
мы сообразим условия того времени, то увидим, что иначе и не могло быть. Вина
лежала не в законодательстве, а в исполнении, которое зависело от весьма невысокого
умственного и материального состояния общества. Невозможно было требовать
правильного и беспристрастного суда в стране, где не только отсутствовало
всякое юридическое образование, но и законодательство представляло полный
хаос, в котором даже специалист с трудом мог разобраться. Только с издание
Свода Законов в него мог проникнуть хотя слабый луч света. При недостатках
образованных судей, естественно, что решение попадало в руки канцелярских
крючкотворов и взяточников. В этом отношении высшие судебные места ничем не
отличались от низших. Точно также и полиция, при неограниченном деспотизме
сверху и крепостном праве внизу, могла быть только поприщем самого широкого
произвола. Только предводительская должность, независимая и безвозмездная,
исполняла свое назначение. При всем том, учреждения Екатерины вполне соответствовали
потребностям своего времени. Они создали местные центры провинциальной жизни,
в которых жить было легко и привольно и которые служили рассадниками лучшего
будущего. Люди, жившие в провинции в дореформенное время и не увлекающиеся
односторонними взглядами, могут о том засвидетельствовать. Внутренний мир.
довольство своим бытом и уважение к просвещению были отличительными чертами
людей того поколения. Вследствие этого, преобразования Александра Второго
нашли в русской провинции хорошо подготовленную почву.
Совершенно иначе, нежели Екатерина, действовал знаменитый ее современник,
Иосиф II. И он был истинный сын XVIII-го века, исполненный преобразовательных
стремлений и любви к человечеству. Но он был теоретик; понятие об исторически
сложившихся отношениях было ему так же чуждо, как вообще мыслителям XVIII-го
столетия. Все окрепшее веками наследие средневекового порядка, которое в Австрии
имело глубокие корни, феодальный отношения, сословные привилегии, католическая
нетерпимость, громадные имущества монастырей, владычество церкви к светской
области, казались ему плодом невежества и предрассудков, которые надобно искоренить.
К этому присоединялось желание придать больше единства разнообразному составу
Австрийского государства, подчинив различный, входящая в него народности общим
рациональным учреждениям. И он принялся разом за все реформы, в сознании правоты
своего дела, не взирая ни на что, не щадя никаких интересов. Скоро однако
горький опыт убедил его, что одних благих намерений, даже при энергическом
действии, мало для преобразования государственного строя. Его нововведения
всюду встречали сопротивление. Неподвижная австрийская бюрократия, которая
должна была служить исполнителем его начинаний, вместо того представляла им
тупой и молчаливый отпор. В народе, который он думал облагодетельствовать,
распространялось недовольство; духовенство было возбуждено против мер, посягавших
на его привилегии. Наконец, вспыхнули восстания, вызванные нарушением местных
исторических правь. Иосиф должен был пойти на уступки. Большая часть затеянных
им преобразований были отменены. Он умер, разбитый сердцем, с грустным сознанием.
что его благие намерения потерпели крушение.
Совершенно иной характер, нежели в XVIII-м столетии, носят великие преобразования
XIX-го века. Предшествующие реформаторы действовали сверху; они устраивали
государство чисто бюрократическим путем, редко принимая в соображение общественный
силы. В XIX-м веке задача была поставлена гораздо глубже и шире. Общества
значительно созрели; явились новые потребности и запросы. Надобно было установившийся
веками, но утративший свое значение сословный строй заменить общегражданским
и призвать общественные силы к участию в государственных делах. Таково было
значение политического движения, которому главный толчок был дан Французскою
Революцией, с провозглашенными ею идеями свободы и равенства. Эти идеи распространялись
повсюду и везде находили восприимчивую почву. Победы Наполеона и самая реакция
против его владычества только усилили эти стремления. Самые противники Революции
принуждены были отчасти усвоить себе ее начала, чтобы бороться с ее влиянием.
Однако они делали это нехотя, и как скоро представлялся удобный случай, являлось
стремление взять назад то, что было дано или обещано. Отсюда смены преобразовательных
эпох и реакций, в высшей степени поучительные, как для теории, так и для практики
государственной жизни.
Замечательный пример в этом отношении представляет Пруссия. Ее падение
и подъем в начале нынешнего столетия давно привлекали к себе внимание историков
и политиков. Но и последовавшая затем эпоха реакции так назидательна, что
мы должны на ней несколько остановиться. Основатель могущества Прусского государства,
Фридрих Великие не был, в сущности, реформатор. Ослепляя современников блеском
своих побед и успехом своей неразборчивой на средства дипломатии, оп внутри
государства охранял тот суровый порядок, который был заведен его грубым отцом.
Поверхностное поклонение французским мыслителям выражалось только в полном
равнодушии к религии, что и повело к водворению терпимости относительно всех
вероисповеданий. "В Прусском государстве,-говорил он, каждый может на свой
манер искать вечного блаженства"'. В остальном он был чистый деспот. Войско,
составленное из всякого сброда, держалось самою неумолимою и бесчеловечною
дисциплиной, оставившей след даже и поныне. Те же начала он проводил и в управлении.
Чиновничество ходило по струнке; фискальная система тяжелым бременем ложилась
на народ. Самые суды лишены были всякой самостоятельности. Как скоро они осмеливались
решать даже частные дела несогласно с видами короля, судей сажали в тюрьму
и с их имений взыскивались убытки, хотя, по существу дела, приговор был совершенно
правильный. При такой системе, об общественной самодеятельности, конечно,
не могло быть речи. Сословные деления сохранялись во всей строгости; городское
управление лишено было всякой самостоятельности; для крестьян не было сделано
ничего. Прусское государственное устройство представляло бездушную машину,
которая двигалась по вол энергического правителя и действовала только им.
Как скоро он исчез, все это здание развалилось при первом толчке. Прославленная
армия была уничтожена одним ударом; самые сильные крепости сдались без сопротивления;
чиновничество изъявило полную покорность победителю, а народ остался неподвижен.
А между тем, в нем таились здоровые силы, которые были только придавлены бюрократическим
гнетом. Образование было распространено до самых низших слоев; воспитанное
протестантизмом чувство долга глубоко коренилось в сердцах. Нужно было только
все это вызвать к жизни, сняв с народа ярмо неуклюжей бюрократической машины
и сделав воззвание к самодеятельности общества. И на это дело нашелся человек,
исполненный пламенной любви к отечеству и широко понимающий общественный задачи,
который был только что выгнан из службы самим королем за неподатливый характер,
но к которому снова пришлось обратиться в минуту бедствия. И он разом перевернул
все это, по-видимому, безвыходное положение, вдохнув новую жизнь в одряхлевшее
государственное тело. В один год управления им были двинуты самые коренные
реформы: освобождение крестьян с землею, новое, основанное на выборных началах,
устройство городов, отмена несовместных с пользою государства привилегий дворянства,
промышленная свобода, уничтожение фискальных пут, переустройство центрального
управления. Он умеет собрать вокруг себя лучших людей, вдохновить их своею
энергией, указать им высокую патриотическую цель. Действуя с ним рука об руку,
Шарнгорст пересоздал всю армию, устроив ее на началах всеобщего ополчения;
и тут привилегий дворянства были отменены; уничтожены позорные и жестокие
наказания. Данный толчок был так силен, что когда Штейн подвергся опал Наполеона
и должен был покинуть отечество, дело его продолжалось безостановочно. Результат
был тот, что когда победоносная русская армия в начале 1813-го года явилась
на границах Германии, Пруссия встала, как один человек; даже слабый и боязливый
король был увлечен общим движением. Торжество союзных армий и последующее
вступление в Париж были справедливою наградой за этот внутренний подвиг обновления,
составляющий лучшую страницу в истории Пруссии.
Но как скоро опасность миновала, так правительство возвратилось в старую
колею. Преобразования далеко еще не были завершены. Внося во все области государственной
жизни семена свободы, взывая к общественной самодеятельности, Штейн хорошо
понимал, что нельзя оставаться при старых бюрократических порядках. Он имел
в виду введение не только местных земских учреждений, но и государственных
чинов. "Провинциальные чины,-писал он Нибуру,-очень полезны, ибо через них
вся масса состоятельных собственников всех классов общества связывается с
государством и побуждается к общественной деятельности; употреблением их сил
возвышается их самосознание; в управление внедряется более свободная деятельность,
которую можно освободить от форм, необходимых для бюрократии; многое совершается
безвозмездно, что теперь оплачивается дорого. Но провинциальные чины не могут
заменить государственных чинов, ибо они слишком бессильны, чтобы положить
предел злоупотреблению верховной власти; их легко парализовать, застращать,
даже употреблять их во зло; их кругозор слишком ограничен, слишком односторонен,
чтобы обсуждать интересы целого общества; их круг деятельности слишком тесен
и мелочен, чтобы пробудить в народе великие и благородные чувства любви к
отечеству и самоотвержения, чтобы развить силы духа в их полном объеме*(79)".
Само прусское правительство разделяло эти взгляды; во времена опасности оно
неоднократно давало формальное обещание даровать народу не только провинциальные,
но и государственные чины. Но как скоро трудный времена миновали и водворился
мир, все эти обещания были забыты, и правительство возвратилось к старому,
чисто бюрократическому управление. Штейн, который сам много лет был выдающимся
администратором, яркими чертами изображал недостатки этой системы: "бесчисленная
армия чиновников есть истинный бич божий для Германии,-писал он Нибуру:- та
ее часть, в которой нет конституций, управляется массою не имеющих ни собственности,
ни интересов, частью книжных, частью эмпирических, наемных чиновников, которым
внутренняя жизнь государства и его обитателей совершенно неизвестна, которые
осмеливаются судить о ней из поверхностных наблюдений и бездушных актов и
так завалены самыми разнообразными делами, что они едва имеют время их просмотреть.
Так как бюрократически централизующие правительства обладаемы страстью всем
управлять, и все корпорации сословий, провинти и общин уничтожены и превращены
в марионетки, то оказывается необходимость умножения чиновников; она растет
с увеличением числа законов, а так как последние издаются незаинтересованными
и незнакомыми с внутреннею жизнью государства наемниками, то исполнение останавливается,
надобно отступать назад, изъяснять, и так образуется вечная круговая пляска*(80)
Еще яснее он развивает свои взгляды в письме к кельнскому архиепископу Шпигелю:
"Вопрос о бюрократическом и представительном правлении можно выразить следующим
образом: следует ли предпочитать управление хорошо оплаченных, книжных или
эмпирических, не заинтересованных и не имеющих собственности чиновников управлению,
которое при издании законов совещается с людьми всех состояний, связанными
собственным интересом с интересами своего сословия и с ними хорошо знакомыми,
и им же передает часть управления безвозмездно или за малое вознаграждение?
Означенные четыре слова заключают в себе дух нашей и всех подобных правительственных
машин: хорошо оплаченных, все стремятся к получение или увеличению жалованья;
книжных, следовательно живущих в мире букв или в эмпирии актов; незаинтересованных,
ибо они не связаны ни с каким входящим в составь государства гражданским классом,
а образуют самостоятельную касту, касту писцов; не имеющих собственности,
вследствие чего все движения собственности их не касаются, пусть идет дождь
или светит солнце, подати возвышаются или понижаются, разрушаются стародавние
права или сохраняются неприкосновенными, пускай все ремесленники во имя теории
превращаются в неумелых плутов, а все крестьяне в нищенствующих пролетариев,
пускай не будет ничего великого и уважаемого, кроме разве еврейских выскочек,-все
это до них не касается, они получают свое жалованье из государственного казначейства
и пишут, пишут, пишут в тишине, в канцеляриях снабженных хорошо запертыми
дверями, безызвестные, незамеченные, бесславные, воспитывают своих детей в
такие же писальные машины и умирают никем не оплаканные.-Так как мы всю власть
и почет перенесли на касту чиновников, то мы получаем революционные, разрушающие
собственность, основанные на воздушных теоремах законы, которые с целой армией
видоизменений, изъяснений, приостановлений и т. д. следуют друг за другом
и часто, по своей бессодержательности, падают сами собою, и централизующее,
весьма дорогое, во все вмешивающееся управление, которое подавляется тяжестью
бумажных дел и утопает в бочках чернил. Все это дошло до такой крайности,
достигло такой высоты, что мы стоим уже на поворотной точке; все видят, что
так дело не может идти и жаждут иного порядка вещей*(81). "Я видел,писал он
Гагерну,-как 14 Октября 1806 года пала одна машина, военная; может быть и
пишущая машина будет иметь свое 14 Октября*(82)".
После необычайного подъема народного духа, сопровождавшего великие войны
освобождения, такой порядок вещей действительно не мог не возбудить глубокого
неудовольствия. Университетская молодежь волновалась; революционные идеи распространялись
более и более; наконец, убийство Коцебу переполнило меру. Истинными виновниками
брожения Штейн считал немецких князей и правительства: "они настоящие якобинцы,-писал
он:-они дают продолжаться тому невозможному положение, в котором мы находимся
с 1806 года; они возбуждают и поддерживают неудовольствие и озлобление; они
задерживают развитие и прогресс человеческого духа и характера и готовят анархистам
путь ко всеобщему разрушению"*(83). Но, в свою очередь, волнения и убийства
вызывали только более строгие реакционные меры. Многие приходили от этого
в отчаяние. Штейн старался ободрить своих друзей. В 1822 году он писал графу
Меервельдту: "вы думаете, что я относительно государственного устройства питаю
надежды, которые у вас исчезли, и представляете с большою истиною и живостью
произвол чиновной иерархии, весь вред ее стремлений к новизне, ее мер, клонящихся
к обеднению как высших, так и низших классов, и ведущих к демократии; со всем
этим я согласен и прибавлю к этому: колебания в мероприятиях, расточение государственных
доходов, возрастание податей при истощении средств приобретения, скандалезная
безнравственность высшего государственного сановника (Гарденберга), недостаток
повиновения служащих, пагубный и легкомысленный выбор многих из них, намеренное
удаление дельных, пользующихся общественным доверием людей-и все-таки я остаюсь
при своем мнении. Ибо не результат должен определять наши действия; Провидение
скрыло его от взоров человека; масса друг друга захватывающих обстоятельств,
от которых он зависит, необозримы и неисчислимы. Поэтому оно в грудь человека
вложило чувство права и обязанности, которое должно руководить нас во тьме,
закрывающей от нас будущее; это чувство иногда предписывает нам идти навстречу
даже неизбежной гибели за великое и благородное дело, следовательно, действовать
даже при полной уверенности в неуспехе. Если положение вещей таково, каким
вы его представляете, и оно именно таково, то долг заставляет нас возвышать
голос на счет гибельных его следствий, серьезно, с скромностью и достоинством,
требовать возвращения прав, принадлежавших нашим предкам, установления границ
произволу, которых необходимость признана новыми, торжественными обещаниями,
устранения злоупотреблений, которые тяжело на нас ложатся, и продолжать борьбу
со злом, до тех пор, пока это может делаться совместно с законным порядком"*(84).
Эти высоте уроки гражданского долга следует запомнить всякому, кто действует
на общественном поприще.
Наконец, в 1823 году, прусское правительство решилось ввести провинциальные
чины. Но права их ограничивались совещательным голосом по предлагаемым им
правительством проектам и представлениями о своих нуждах; никакого решающего
голоса и никакого участия в управлении им не было дано. Тем не менее, местные
жители с усердием принялись за дело. Штейн, который был назначен ландмаршалом
Вестфальского земского собрания, руководил им с обычною своею твердостью и
практическим смыслом, никогда не выходя из пределов умеренности и направляя
претя к практическим целям. Скоро однако последовало разочарование. Представления
земских чинов оставлялись без внимания; бюрократия, даже в лице лучших своих
представителей, каков был Вестфальский обер-президент фон-Финке, давала им
постоянный отпор; личные усилия Штейна, который с этою целью ездил в Берлин.
были безуспешны. При таких условиях самые дельные местные люди с прискорбием
спрашивали: к чему же все их труды? не составляют ли земские чины совершенно
бесполезное и дорогое учреждение? Штейн по этому поводу писал: "даровитый,
возвышающейся над обыденностью государственный человек должен в земских учреждениях
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 45 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |