во Францию, ничего не забывши и ничему не научившись. Людовик XVIII старался
умерить их притязания и держать весы между обеими сторонами; Карл X, напротив,
явился главою реакции. Встречая отпор, он, также как Яков II, думал решить
вопрос действием королевской прерогативы, которую он ставил выше закона. Но
и тут оказалось, что притязания королевской власти лишены были всякой фактической
опоры. Карл Х пал перед народным восстанием, которому он не пытался даже противопоставить
серьезный отпор. Новая династия призвана была утвердить законный порядок,
сочетающий монархическую власть с требованиями политической свободы.
Во Франции, однако, и этот новый порядок, представлявши результат всего
предшествующего движения, не мог удержаться. Причины заключались в самом свойстве
тех сил, из которых он вышел, и того положения, которое правительство, стоявшее
в его главе, заняло в новом государственном строе. В Англии, как мы видели,
революция была ведена союзом аристократии и городов; это были те исторические
силы, которые издавна соединились против королевской власти и, после временного
затмения, снова выступили на историческое поприще. С ними соединилась и национальная
церковь После победы они естественно заняли первенствующее место в государстве,
что и послужило к утверждению нового порядка. Во Франции, напротив, возрастающею
историческою силой было третье сословие, во главе которого стояли городские
классы, но которое заключало в себе и все низшее население. Эти два элемента
исторически не отделялись друг от друга; начала, провозглашенные Революцией,
были общи тем и другим; самый переворот совершился с помощью восстания народной
массы, и это повторилось в июльские дни. Между тем, в новом порядке политическим
правом были облечены только верхние слои. Партия, ставшая во главе нового
правления, произвела самое ничтожное расширение избирательного права. На польскую
революцию она смотрела, как на простое восстановление нарушенного королем
права, забыв, что это восстановление было произведено не действием палаты,
а восстанием народной массы, которой отказывали во всяком удовлетворении.
Таким образом, союз исторических сил был порван. Победив старую аристократию,
которая оставалась ему упорно враждебною, высшее мещанство оттолкнуло от себя
и народные массы, которые доселе шли с ним рука об руку и составляли главную
его опору. Это не могло не произвести глубокого неудовольствия, которое проявлялось
в постоянно возобновлявшихся революционных движениях. Правительству, возникшему
на революции, пришлось их подавлять. Но здравая политика требовала более широкого
понимания общественных задач, а это именно в нем отсутствовало. И тут, своевременно
произведенная избирательная реформа могла предупредить революцию. Но король
пугался всякого шага вперед и упорно держался той тесной среды, в которой
он утвердил свой престол. К голосу общественного мнения он был совершенно
глух; все свое внимание он устремлял исключительно на полу чете большинства
в палатах, не заботясь о том, представляет ли это большинство истинные стремления
народа. Результатом этой политики было то, что новое народное восстание унесло
не только мещанское правительство, но и самый престол.
На сцену снова явилась демократия, облеченная верховным правом, опять
в силу внезапного переворота и опять совершенно не приготовленная к политическому
действию. Вместе с нею выступила с своими притязаниями социалистическая партии,
грозившая разрушением уже не политическому порядку, а всему общественному
строю. Реакция и тут была неминуема. За революцией опять последовала диктатура,
опирающаяся на предания Наполеоновского владычества. Но на этот раз она еще
менее могла рассчитывать на прочное существование. Удовлетворяя минутной потребности
порядка, она не имела за себя ни великих внутренних преобразований, ни блистательных
внешних побед. Внутренняя политика, устремленная на обеспечение материальных
интересов, была направлена против самых благородных стремлений французского
общества. Она держалась уловками весьма низменного свойства. Внешняя же политика
представляла смесь мечтательности и бессилия. ЛюдовикНаполеон хотел пересоздать
всю Европу, не соображая ни цели, ни средств. Итальянская его политика была
рядом дерганий, которые восстановили против Франции освобожденный ею народ.
В Германии вызваны были национальные силы, которые обратились против самого
императора Французов и окончательно его низвергли. Империя пала вследствие
неслыханного и позорного поражения. Республика водворилась не столько вследствие
революционного движения, сколько потому, что власть перестала существовать.
Ее подняли вожди демократии. Это был последний и окончательный результат Французской
революции. Мещанская республика представляет торжество третьего сословия,
составлявшего главную движущую силу всей французской истории. Это-союз народных
масс с средними классами, под естественным главенством той части общества,
которая имеет в своих руках накопленный веками материальный и умственный капитал.
Дальше этого в развития народного права некуда идти, ибо начала свободы
и равенства достигают здесь своего крайнего предела. Демократия может заключать
в себе более или менее условий прочного существования; во всяком случае, всякий
новый шаг может быть только реакцией против одностороннего направления, а
никак не дальнейшим шествием потому же пути. Социалистические писатели, как
Луи Блан и Лассаль, представляют все историческое развитие государственной
жизни в вид перехода верховной власти от одного класса к другому: сперва господствует
аристократия, затем на ее место становится мещанство, обладающее капиталом;
наконец, с расширением выборного права, власть переходит в руки пролетариев,
составляющих народную массу и призванных осуществить социалистический идеал.
С этой точки зрения, мещанская республика является лишь переходом к владычеству
пролетариата. Такое представление есть не более как фантастическое искажение
истории. Нет сомнения, что расширение выборного права является плодом всего
исторического развития нового времени. Оно составляет естественный результат
развития человечества, распространения в нем достатка и образования, постепенно
доходящих до самых низших слоев. Но этот процесс представляет большее н большее
обобщение права, а никак не смену одного класса другим. История показывает,
что только союзом общественных классов достигаются прочные результаты; всякий
же раз, как один класс отделял свои интересы от интересов других и хотел пользоваться
государственною властью для своих частных целей, он тем самым подрывал основания
своего владычества и падал жертвою своих корыстных стремлений. Всего менее
допустимо владычество пролетариата. Поставить нищих во главе государства есть
такое чудовищное представление, которое может родиться только в голове или
полных невежд, не имеющих понятия ни об истории, ни о государстве, или же
шарлатанов, стремящихся разжигать народные страсти. Существование демократии
основано единственно на господстве общего права, а никак не на владычестве
низших классов над высшими. Как скоро пролетариат захочет воспользоваться
своею численностью, чтоб обратить государственную власть в свою пользу, так
реакция неизбежна. Именно невозможность водворить социалистический порядок
законным путем ведет к тому, что социалистическая партия, пользуясь политическим
правом в видах пропаганды и организации, в сущности не питает к нему никакого
доверия. Ее тайная или явная цель есть революция. Но такой переворот, ниспровергающий
весь гражданский порядок, на котором держатся человеческие общества, нарушающий
все существующие отношения, может произвести лишь общий хаос. В результате
может получиться только диктатура, а затем восстановление старого порядка,
при значительном ограничении демократических начал. При нынешнем развитии
социалистических стремлений, при том хаосе понятий, который господствует в
современных европейских обществах, нет сомнения, что попытки подобного рода
могут возникнуть в той или другой европейской стране; но исход их может быть
только один: социальная революция есть начало падения демократии.
Изучая историю революционных движений нового времени, мы видим, что они
вызывались напором исторических сил, сдавленных в своем движении и стремящихся
на простор; успех же зависел от союза этих сил между собою. Соединение аристократии
с городами утвердило в Англии владычество парламента, из-за которого происходила
борьба; соединение среднего сословия с низшими классами разрушило во Франции
старый порядок и повело к основанию нового. Последнее в особенности заслуживает
внимания историка и политика, ибо оно раскрывает отношение преобразований
к революциям. Исторический рост третьего сословия, накопление в нем богатства
и образования, неудержимо вели к разрушению старых со' словных преград. Силою
исторического процесса сословный строй неминуемо должен был перейти в общегражданский.
Совершение этого дела было главною задачей, которая предстояла французской
монархии в последний век ее существования. Но именно этой задачи она не исполнила,
а напротив, связала свою судьбу с существованием отжившего свой век сословного
порядка. Своевременно произведенные реформы могли предупредить переворот;
переход одного порядка в другой совершился бы мирно и правильно, с сохранением
исторических начал и с соблюдением всех интересов. Вместо того, потерявши
свое значение исторический строй продолжал давить всею своею тяжестью на новые
силы, которые наконец прорвались наружу неудержимым потоком, все унесшим перед
собой. Бессильное правительство само вызвало их на поприще действия. Вместо
реформ, перемена совершилась кровавою революцией. Это имело для Франции весьма
печальный последствия. Не только на первых порах это произвело общий хаос,
в котором погибли тысячи людей, но это отозвалось и на на всем последующем
ходе событий. Отсюда продолжающаяся доныне шаткость всех государственных отношений,
повторяющиеся скачки от одной формы к другой. Отсюда презрение к историческим
началам, составляющим самый крепкий оплот законного порядка и условие правильного
развития Отсюда, наконец, широкое распространение революционных идей. Те великие
и благотворный перемены, которые были произведены Революцией, нередко смешивают
с тою формой, в которой это было произведено. Забывают те исторические основы,
из которых вытекла Революция и которые обеспечили ее успех, и придают преувеличенное
значение внешней борьбе притязаний и страстей. Борьба была неизбежна, единственно
потому, что исторически возросшим общественным силам не было дано правильного
исхода. Вина в этом лежит не на революционных деятелях, а на правительстве,
забывшем свое призвание. С исторической точки зрения оно заслужило свою гибель.
Правительство, чуткое к движениям общественной жизни, своевременно совершающее
нужные реформы, не может опасаться подобного исхода.
Глава III. Общее законодательство и местное
В числе преобразований, имеющих в виду устроение государства, видное
место занимает объединение всех его частей подведением их под общее законодательство.
Средневековой порядок, основанный на частном праве, вел к дробление сил и
к самостоятельному развитию каждой местной группы, сообразно с ее условиями
и особенностями. Новое государство, наоборот, соединяя раз'' дробленное, создает
общий организм, который все частные силы подчиняет себе, как высшему целому,
имеющему в виду совокупный цели, и установляет для них общие законы и управление.
Особенное значение получает этот процесс, когда государство создается
из разных народностей. Тут возникает вопрос об отношении владычествующей народности
к подчиненным, о возможности их слияния и о средствах для достижения этой
цели.
Объединение государства путем общего законодательства имеет, бесспорно,
громадные выгоды. Этим, во-первых, значительно облегчается управление. Знание
законов не осложняется изучением местных особенностей, иногда чрезвычайно
запутанных. Одни и те же люди, привыкшие к общему порядку, могут действовать
всюду, без специальной подготовки. Устраняются и столкновения общих законов
и местных. Одни и те же суды, на одинаких основаниях, решают дела, возникающая
в различных частях государства; одни начала правосудия установляются для всех,
чем самым утверждается общее уважение к властвующему над всеми закону. Во-вторых,
что еще важнее, этим самым объединяются нравы и понятия. Подчиняясь общему
закону и общему управлению, люди привыкают смотреть на себя, как на членов
единого целого Они перестают видеть в своей маленькой сфере нечто отдельное,
самобытное, только внешним образом подчиняющееся общему строю, может быть
даже враждебно относящееся к владычествующему элементу. Они связываются с
другими частями не одним только общим правительством, но всем строем жизни.
Общие учреждения ведут к развитию общего духа, составляющего главную нравственную
опору государства. Только этим путем возможно слияние различных племенных
особенностей в одно живое целое, создание единой народности, находящей в государстве
высшее свое выражение.
Но если объединяющая деятельность государства имеет неоспоримые выгоды,
то, с другой стороны, нет более опасного заблуждения, как воображать, что
можно произвести объединение насильственным или искусственным путем. Если
мы должны видеть в государстве не мертвую машину, устрояемую по воле законодателя
и повинующуюся внешнему руководству, а живой организм, образующийся медленным
историческим путем из разнородных, нередко даже враждебных друг другу элементов,
которые не исчезают в общем строе, а тем более стремятся к сохранение своих
особенностей, чем более они имеют в себе внутренней силы и крепости, то мы
должны признать внимание к местным особенностям одною из существенных задач
государственной политики. Государство не есть создание отвлеченной теории,
а продукт реальных сил, и, как таковой, должно считаться с теми условиями,
в которые поставила его история. Как живое тело, оно представляет согласие
в разнообразии; а каково это разнообразие, это зависит от свойства входящих
в составь его элементов. Самая задача государства, та цель, во имя которой
оно существует, состоит не в подчинении всех граждан внешней для них власти,
а в создании обоих условий, в которых люди могут развиваться разумно и свобод!
.о; последнее же предполагает уважение к праву и внимание к потребностям общества.
Власть установляется для блага подданных, а в числе этих благ одно из первых
мест занимает привязанность ко всему родному. Она составляет одно из благороднейших
свойств человеческой души, самую заветную ее святыню. Она выводить человека
из погружения в материальные интересы и воспитывает в нем высшие нравственные
начала. На ней зиждется любовь к отечеству, составляющая самую надежную опору
государственного порядка. Поэтому, посягательство на родное со стороны государства
всегда чувствуется, как оскорбление святыни. Правительство, которое мечтает
насилием привязать людей к государству, не только поступает наперекор истинному
своему призванию, но само подрывает свое действие. Вместо привязанности, оно
возбуждает только злобу и ненависть и тем самым готовит себе бесчисленные
затруднения. При внешнем подчинении остается неисцелимая внутренняя рознь.
Еще хуже, когда сама владычествующая народность, в непомерном самопревознесении,
хочет раздавить и уничтожить народности ей подвластные. Именно то, что составляет
ее гордость, она преследует в других, подобно тому как католики требуют свободы
для себя и отказывают в ней противникам. Таков именно был характер того ложного
патриотизма, который недавно еще был господствующим явлением в русской печати,
и который, к сожалению, поныне значительно распространен в русском обществе.
Всякое желание сохранить свои родные особенности считалось государственным
преступлением. Интерес русской народности, понятый в самом исключительном
и эгоистическом смысле, должен был поглощать в себе все. Забывали, что интересы
притеснителей не имеют ни малейшего нравственного права на существование.
Когда же с притеснением других сочетается непомерное самохвальство, когда,
в добавок, высшею добродетелью угнетающей народности выставляется христианское
смирение, то подобный патриотизм составляет одно из самых противных и уродливых
явлений, какие можно встретить в общественной жизни. Русское общество нельзя
от этого достаточно предостерегать.
Владычество над чужими народами есть не только право, но и высокая нравственная
обязанность. Кто верит в Провидение, тот должен думать, что не за тем одно
племя отдано под руку другого, чтобы его угнетали и притесняли, а за тем,
чтобы ему дали защиту и удовлетворение человеческих его потребностей. Если
политика не есть только выражение голого права силы, если государство, по
выражению Бл. Августина, не есть только великий разбой, то оно не может отказаться
от этой высокой обязанности. Привязывать к себе покоренный народ можно не
оскорблением самых святых его чувств, а призванием его к осуществлению высших
начал правды и добра. Народности сливаются совокупным возведением их на высшую
ступень человеческого развития.
Всего легче это совершается, когда владычествующая народность стоит выше
подчиненной, и по образованию, и по нравственным свойствам. Племена, находящиеся
в более или менее первобытном состоянии, еще не окрепшие в известных жизненных
формах, обыкновенно легко ассимилируются народами, стоящими на высшей ступени
развития, особенно если расстояние между ними не слишком велико, и последние
обладают достаточною гибкостью для взаимного сопроникновения. Так совершилось
обрусение многих финских и татарских племен. Где этих условий нет, особенно
там, где покоренное племя, по своему образованию, стоит выше владычествующего,
там внутренняя связь может установиться только при сохранении должного уважения
к окрепшим формам жизни и к народным особенностям. Оно составляет непременное
требование здравой политики.
Есть главным образом две вещи, которых следует касаться с величайшею
осторожностью: религия и язык. Нет ничего, что бы до такой степени возмущало
душу и оскорбляло самые святые человеческие чувства, как религиозное притеснение.
Низкие души могут оставаться к этому равнодушны; но именно те, которые твердо
убеждены, что Богу надобно повиноваться более, нежели человеку, и которые
готовы пожертвовать всем для того, что они считают верховною истиной, оказывают
сильнейшее сопротивление: их не могут поколебать ни угрозы, ни наказания.
И они-то всего сильнее действуют на народную массу, для которой религия составляет
главную духовную пищу. В этих людях она видит мучеников за свою веру; всякое
слово их слушается с благоговением, и ненависть к притеснителям растет с каждым
новым явлением нетерпимости. Через это религия связывается с народностью,
которой она дает новую крепость. И, что всего хуже для властвующего государства,
эта связь сохраняется даже когда притеснения прекратились: скрепленная совокупным
притеснением, она становится неотъемлемым достоянием народной души. Разительный
пример т, этом отношении представляет Ирландия. Англия, вообще, в покоренных
странах не отличалась нетерпимостью. Владычество ее в Индии представляет замечательный
пример уважения к народной религии. Самые бесчеловечные обряды, как сожжете
вдов, отменялись с величайшею осторожностью. Но у себя дома долгая борьба
с католицизмом повела к ряду самых притеснительных мер. Религии близкие всегда
представляются гораздо более опасными, нежели отдаленный. Ирландские католики,
составлявшие массу населения, лишены были не только политических, но и гражданских
прав. Преподавание было им воспрещено; нищета и невежество, при отсутствии
всяких гарантий против произвола, сделались уделом Ирландского народа. Результат
был тот, что масса фанатически привязалась к религии, которая составляла единственное
ее духовное достояние, а духовенство стало во главе национального движения,
потворствуя революционной агитации, даже в самых крайних ее проявлениях для
достижения своих целей. И эта связь сохранилась доселе, хотя вот притеснительные
меры относительно католиков давно отменены; она составляет самую опасную сторону
ирландского движения. Такая же связь установилась у нас между католицизмом
и польскою народностью. И тут всякие меры, направленные против католицизма,
могут только усилить зло, возбуждая негодование и ненависть к притеснителям.
Когда ушатам, волею и неволею обращенным в православие, воспрещается, равно
как их детям, прибегать для совершения таинств к католическим священникам,
когда они за это по целым годам томятся в темницах, а ксендзы, совершившие
требы согласно с прямою своею христианскою обязанностью, подвергаются наказаниям
и удаленно; когда закрываются церкви, в которые стекается народ для поклонения
святыне; когда католики стесняются в приобретении земель и даже в поступлении
в учебные заведения; когда, в добавок, суровые меры закона еще усиливаются
и распространяются администрацией, поставившею себе целью притеснение значительной
части населения, то на подобную политику нельзя смотреть иначе, как с крайним
опасением. Успеху русского дела она не может содействовать. Такая же система
религиозного притеснения водворилась и в Остзейских губерниях. И там возвращение
новообращенных Латышей в лютеранство, совершение пасторами треб, крещение
детей по протестантскому обряду при браках с православными, преследуются и
караются законом. Православная церковь считается господствующею в крае, где
почти все население протестантское, и ее привилегии, стеснительные для других
исповеданий, проводятся с неумолимою строгостью. Все эти проявления религиозной
нетерпимости, после великих либеральных преобразований, совершенных Александром
Вторым, составляют один из печальных признаков нашего времени. Требованиями
здравой политики их во всяком случае нельзя признать. Вместо скрепления связи,
этим посеваются семена глубокого неудовольствия; в подвластном населении возбуждаются
злоба и вражда, которые тем крепче вкореняются в сердца, чем возвышеннее и
благороднее оскорбляемые чувства.
После веры самое дорогое для человека-родной язык. В нем выражается самая
душа народа; им определяются весь склад его ума, все оттенки его понятий.
С ним связаны лучшие семейные чувства, впечатления родного края; на нем выливается
песнь, увлекающая молодость и услаждающая старость: им говорит литература,
возвышающая ум и сердце, воспитывающая молодое поколете. Для массы народа
в особенности родной язык есть духовное достояние, охватывающее все существо
человека; иного способа выражения своих понятий, чувств и желаний оно не имеет.
Высшие слои, знакомые с иностранными языками, менее связаны родною речью.
Иногда последняя даже отходить на задний план; но это всегда мимолетное явление,
которое имеет свои исторические причины и частью свою хорошую сторону. Когда
собственное наречие еще мало выработано, пристрастие к чужому расширяет понятая,
научает изяществу форм и окончательно способствует высшему развитие своего
языка. В XVI веке итальянский язык был господствующим в аристократических
слоях даже английского общества, столь ревниво оберегающего свои национальные
особенности. В XVIII веке громадное влияете французской литературы ввело французский
язык в общее употребление не только в России, но и в Германии. У нас усвоение
европейского образования естественно повлекло за собою и усвоение чужих языков;
но именно под этим влиянием выработался разговорный и литературный русский
язык, который достиг высшего своего развития в Пушкине, в ту самую пору, когда
иностранное влияние было наиболее преобладающим. Во всяком случае, как увлечете
иностранною речью, так и необходимо наступающая реакция против этого увлечения,
есть дело нравов, а не правительственных распоряжений. Как же скоро насильственно
навязывается чужой язык, так неизбежно происходить реакция в пользу своего.
Для государства употребление народного языка в официальных актах имеет значение
чисто формальное. Оно установляет известное однообразие, облегчает сношения
и делает правительственные распоряжения и судебный действия понятными массе
населения, говорящей на этом языке. Но именно последнее удобство исчезает
в тех местностях, где население говорить иным языком. Тут для массы официальный
язык является китайскою грамотой, и вместо облегчения в управлении, на каждом
шагу оказываются затруднения. Еще хуже, когда владычествующая народность навязывает
свой язык, как знак своего преобладания. Нет ничего, что бы так бесполезно
оскорбляло побежденных, как выставление на показ своего превосходства, особенно
если оно сопровождается стеснением свободы и унижением того, что дорого человеку.
Стремление непременно всюду ввести употребление официального языка есть чистый
плод бюрократического формализма, который все подводить к однообразному уровню,
без всякого внимания к местным особенностям и с полным презрением к потребностям
жизни. Благоразумный правительства тщательно этого остерегаются. У нас, даже
суровое правление Императора Николая иго не решалось проводить употребление
русского языка в Остзейском крае. Оно видело, что неудовольствие возбудится
большое, а пользы от этого не будет никакой. За это его осуждали ярые защитники
народности. Для них показать Немцам, что мы хозяева в завоеванном крае, составляло
услаждение самолюбия, которому они готовы были жертвовать истинными интересами
отечества. Между тем, история показываете как опасны бывают подобные предприятия.
Из реформ Иосифа II-го не было ни одной, которая возбудила бы такое неудовольствие
и такое противодействие, как стремление ввести всюду употребление официального
немецкого языка. Все подчиненные Австрии народности тем с большею любовью
ухватились за свои природные языки и стали разрабатывать их сокровища; отсюда
произошло начало нового литературного развития. Пробуждение народного духа
было плодом стремления к насильственному его подавлению.
Еще глубже захватывает народную жизнь стремление сделать официальный
язык языком преподавания. Истинное, серьезное, плодотворное преподавание может
совершаться только на родном языке. Это понимают все правительства, который
видят в образовали жизненное дело, а не официальную только программу. Прусское
правительство, которое к онемечению Познанской провинции прилагало всевозможные
старания и действовало не без значительного успеха, не решалось однако насиловать
в этом отношении преподавание. Оно искони признавало, что "в школах, посещаемых
преимущественно польскими детьми, главным языком преподавания должен быть
польский", а в школах смешанных преподавание должно быть устроено так "чтобы
каждый ребенок получал преподавание на своем родном языке"*(93). Официальный
язык может быть лишь отдельным предметом преподавания там, где это нужно для
местного населения. Такое внимательное отношение к потребностям подвластных
народностей заслуживает полного уважения. ТО, которые действуют в ином направлении,
могут весьма ошибиться в своих расчетах. Требовать, чтобы преподавание на
всех ступенях, как высших, так и низших, совершалось на официальном язык,
значит нанести тяжелый удар всему просвещению края и вместе оскорбить подвластную
народность в самых законных ее стремлениях, в самых заветных ее привязанностях.
А между тем, цель этим вовсе не достигается. Если бы даже удалось совершенно
вытеснить туземный язык и заменить его официальным, то от этого отмена вражды
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |