железнодорожной станции выгрузки в отсутствии дорог
продвинуться вперед по сильно пересеченной местности
враждебной страны. Бюрократическое развитие войны сковывало
мобильность этой армии и парализовало ее наступательный
порыв. Трудности с каждой новой милей нарастали уже не в
арифметической, а в геометрической прогрессии. Медина в
качестве базы была выбрана ими неудачно. Ситуация была для
турок настолько малообещающей, что Фахри был наполовину
доволен, когда в последние дни 1916 года неожиданные шаги
Абдуллы и Фейсала изменили стратегическую концепцию
хиджазской войны и когда они спешно повернули мекканскую
экспедицию (после восемнадцатого января) обратно от
Султанской, Фарской и Гахской дорог и от Вади Сафры для
пассивной обороны траншей в виду городских стен Медины --
статической позиции, сохранявшейся до самого перемирия,
покончившего с войной и приведшего Турцию к прискорбной для
нее сдаче священного города и его беспомощного гарнизона.
ГЛАВА 22
Фейсал был пылким деятелем, самоотверженно бравшимся за
все, на что решился. Он торжественно обещал немелденно
отправиться в Ведж, поэтому в первый день нового года мы с
ним уединились, чтобы обсудить, что это означало для нас и
для турок. Вокруг нас, на многие мили вдоль Вади Янбо,
небольшими группами вокруг пальмовых рощ, под самыми
толстыми деревьями, и везде, где только можно было укрыться
от солнца и дождя и найти пастбище для верблюдов,
расположились солдаты нашей армии. Горцев, полуголых
пехотинцев, стало меньше. Большинство из шести тысяч
человек личного состава были зажиточными людьми, всадниками
на собственных верблюдах. Очаги, на которых они готовили
себе кофе, были видны издали: их выдавали седла,
разложенные вокруг костров и служившие подушками для людей,
то и дело укладывавшихся подремать между двумя трапезами.
Психическое совершенство арабов позволяло им,
расслабившись, с отрешенностью трупа лежать на каменистом
грунте, подобно ящерицам сливаясь с его неровностями.
Они были спокойны и уверены в себе. Некоторые из них,
прослужившие у Фейсала по полгода или дольше, утратили
первоначальный пыл энтузиазма, так поразивший меня в Хамре,
но зато приобрели огромный опыт, и их стойкость была для
нас ценнее и важнее, нежели прежняя страстность. Их
патриотизм был теперь сознательным, а присутствие в строю
по мере удаления от дома становилось все более постоянным.
Племенная самобытность по-прежнему сохранялась, но
выработалась некая усредненная рутина жизни в лагере и в
походе. Когда приближался шериф, бойцы тут же выстраивались
в одну неровную шеренгу, все разом отвешивали поклон и
прикладывали руку к губам, что было официальным
приветствием. Они не смазывали свое оружие, объясняя, что
так в него меньше забивается песок, к тому же и оружейного
масла-то у них не было, а когда оно появлялось, его
предпочитали втирать в свою растрескавшуюся кожу, но
винтовки при этом содержались в порядке, и некоторые из
стрелков могли прицельно стрелять на большие расстояния.
В массе они не создавали грозного, устрашающего
впечатления, поскольку были лишены корпоративного духа,
понятия о дисциплине и взаимного доверия. Чем мельче было
подразделение, тем лучше оно воевало. Тысяча арабов
представляла собою толпу, беспомощную перед ротой обученных
турок, но трое или четверо могли остановить среди своих
холмов дюжину турецких солдат. Такую же черту Наполеон
подметил у мамелюков. Мы были пока еще слишком поглощены
сиюминутными заботами, чтобы превратить практику
скоропалительных действий в строгий принцип. Наша тактика
сводилась к эмпирическому выбору первых попавшихся способов
преодоления трудностей. Но и мы учились, как и наши люди.
На основании опыта сражения при Нахль-Мубараке мы
отказались от идеи придания египетским отрядам солдат
нерегулярных войск. Мы погрузили на корабли египетских
офицеров и солдат и отправили домой, передав все их
вооружение Расиму, командовавшему артиллерией армии
Фейсала, и Абдулле эль-Делейми, его офицеру, отвечавшему за
пулеметные подразделения. Они укомплектовали арабские роты
местными рекрутами, укрепив их обученными в Турции
дезертирами-сирийцами и месопотамцами. Мавлюд, пылкий
адъютант Фейсала, выпросил у меня пятьдесят мулов, усадил
на них своих обученных пехотинцев и сказал, что отныне они
кавалерия. Он был ревнителем строгой дисциплины,
прирожденным кавалеристом, и благодаря его спартанским
тренировкам эти много раз битые погонщики мулов ценой
мучительной муштры превратились в превосходных солдат,
дисциплинированных и способных наступать по всем правилам!
Они были настоящим чудом в арабской армии. Мы послали новый
телеграфный запрос на пятьдесят мулов, чтобы удвоить
численность "конницы", поскольку ценность такого
надежного подразделения для целей разведки была очевидна.
Фейсал предложил взять с собой в поход на Ведж почти всех
бедуинов джехейн, добавив к ним харбов и билли, атейбов и
агейлов, чтобы придать массе солдат многоплеменной
характер. Мы хотели, чтобы слух об этом походе, который
должен был стать своего рода заключительным актом войны в
Северном Хиджазе, прошел вдоль и поперек всей Западной
Аравии. Он должен был остаться крупнейшей арабской
операцией в их памяти. Мы хотели отпустить по домам тех,
кто это понял, с сознанием того, что их мир действительно
изменился, чтобы в будущем не было больше дезертирства и
переходов на сторону противника и соперничества кланов у
нас в тылу, парализующего разнобоем семейной политики в
разгаре нашей борьбы.
Мы не ожидали немедленного сопротивления. Мы собирались
взять с собой эту неповоротливую толпу в поход на Ведж,
прямо в зубы опытному и сильному противнику, именно потому,
что сражения не предвиделось. У нас были некоторые
неоспоримые преимущества. Во-первых, турки только что
задействовали дополнительные силы для захвата Рабега, или
скорее с целью расширения своего плацдарма для этого
наступления. Переброска их обратно на север заняла бы
несколько дней. К тому же турки были упрямы, и мы
рассчитывали на то, что они не сразу услышат о нашем
походе, что не поверят первым сообщениям об этом и слишком
поздно поймут свои шансы. Если бы мы совершили свой марш за
три недели, то, вероятно, захватили бы Ведж врасплох.
Наконец, мы могли бы превратить спорадические набеги харбов
в продуманные операции для возможного захвата добычи с
целью самообеспечения, но прежде всего для блокирования
большого числа турок на оборонительных позициях. Зейд
согласился отправиться в Рабег для организации булавочных
уколов в тылу у турок. Я вручил ему письма к капитану
"Даффрина", дежурного корабля на рейде Янбо, который
сможет обеспечить ему быстрый проход, потому что всем, кому
был известен план веджской операции, не терпелось ее
поддержать.
Чтобы самому поупражняться в искусстве проведения рейдов, я
на второй день 1917 года, взяв с собой в Нахль-Мубараке
пробную партию из тридцати пяти махамидов, отправился к
старому форту с колодцем, запомнившемуся мне с первого
перехода из Рабега в Янбо. Когда стемнело, мы спешились и
оставили десять человек для охраны верблюдов от возможных
турецких патрулей. С остальными я стал карабкаться на
Дифран. Это было трудное восхождение по острым краям
пластов породы, проходивших наклонно от гребня до подножия.
На склоне было множество неровностей, однако надежно
ухватиться было не за что: любой кусок просто мог
отколоться и остаться в руке. На вершине Дифрана царили
холод и туман. Время до рассвета тянулось медленно. Мы
расположились по щелям в породе и в конце концов увидели
внизу шпили колоколообразных палаток в трехстах ярдах
справа от нас, у подножия горы, скрытых ее отрогом от глаз
наблюдателя, который находился бы внизу. В поле нашего
зрения был не весь лагерь, и мы удовольствовались тем, что
обстреляли верхушки палаток. Из них выскочила целая толпа
турок, как зайцы попрыгавших в отрытые рядом траншеи. Они
были слишком подвижными мишенями, вероятно, мало пострадали
от наших выстрелов и в свою очередь открыли беглый
беспорядочный огонь во всех направлениях, подняв чудовищный
гвалт, словно призывая на помощь весь гарнизон Хамры.
Поскольку соотношение сил и так было не в нашу пользу --
десять к одному, появление у противника подкреплений могло
отрезать нам путь отхода; мы осторожно отползли назад и,
скрывшись из виду, быстро спустились в первую лощину, где
наткнулись на двоих перепуганных турок в расстегнутых
гимнастерках, делавших утреннюю зарядку. У них был жалкий
вид, но мы подумали, что они могут дать полезные сведения,
и потащили их в свой лагерь, где они действительно дали
важные показания.
Фейсал по-прежнему переживал сдачу Янбо, который был до
этого его главной базой и вторым по значению морским портом
Хиджаза. Обдумывая дальнейшие меры по отвлечению турок от
их задачи, мы неожиданно вспомнили о Сиди Абдулле в
Ханакии. Он располагал всего пятью тысячами необученных
солдат, несколькими пушками и пулеметами, да репутацией,
заслуженной при успешной (хотя и слишком затянувшейся)
осаде Таифа. Было стыдно оставлять его одного среди
пустыни, и первой мыслью было, что он мог бы направиться в
Хейбар и обложить железную дорогу, идущую к северу от
Медины. Однако Фейсал значительно улучшил мой план, подумав
об исторической долине ручьев и деревень, утопавших в
зелени пальмовых садов, протянувшейся через неприступные
холмы племени джухейна от Рудвы на восток, к долине Хамдх
близ Хедии. До нее было всего сто километров от Медины в
северном направлении, и она представляла собою плацдарм для
непосредственной угрозы железнодорожному сообщению Фахри с
Дамаском. Абдулла мог бы блокировать на восточном
направлении пути подхода к Медине караванов с Персидского
залива. Кроме того, эта долина была недалеко от Янбо,
который легко мог снабжать Абдуллу боеприпасами и
провиантом.
Предложение Фейсала было с воодушевлением принято, и мы тут
же отправили Раджу эль-Хулуви с этим планом к Абдулле. Мы
были настолько уверены, что тот его примет, что убедили
Фейсала, не ожидая ответа, выступить от Вади Янбо на север
и тем самым начать первый этап похода на Ведж.
ГЛАВА 23
Он согласился, и мы направились по широкой верхней дороге
через Вади Мессарих к Увайсу, группе колодцев милях в
пятнадцати к северу от Янбо. В тот день холмы выглядели
прекрасно. Прошли обильные декабрьские дожди, и сменившее
их теплое солнце обмануло землю, подумавшую, что уже
наступила весна, И в каждой ложбинке, на каждой поляне
пробивалась к солнцу молодая трава. Ее стебельки, редкие и
прямые, прокладывали себе дорогу между камнями. Из седла не
было видно, как трава изменила цвет грунта под ногами, но
если смотреть далеко вперед, то синевато-синие и
красно-коричневые обнажения на дальних склонах под острым
углом зрения казались накрытыми бледно-зеленой дымкой.
Местами растительность была достаточно сочной, и наши
верблюды, пощипывая ее, на глазах становились бодрее.
Прозвучал сигнал к выступлению, но только для нас и
агейлов. Другие подразделения армии выстроились вдоль
дороги цепочкой, каждый солдат по стойке "смирно" рядом с
лежавшим верблюдом, и молча приветствовали Фейсала при его
приближении. "Мир вам", -- бодро отвечал он, и каждый
шейх повторял за ним эту фразу. Когда мы продефилировали
между рядами солдат, они, выдержав паузу, пока в седло
садились их начальники, сами вскочили, и скоро за нами уже
двигалась по узкому извилистому ущелью к водоразделу
цепочка людей и верблюдов, растянувшаяся, насколько хватало
глаз.
Единственными звуками, до того как мы достигли гребня
первого холма, были приветствия, обращенные к Фейсалу. Там
нашему взору открылась долина, и мы стали спускаться по
пологому склону, усеянному утопленной в песке галькой и
осколками кремня. Но зоркий ибн Дахиль, шейх племени
руссов, два года назад поднявший в ружье этот контингент
агейлов в помощь Турции и в целости приведший его к шерифу,
когда началось восстание, попятился на шаг или два, быстро
перестроил нашу цепочку в широкую колонну правильных шеренг
и приказал ударить в барабаны. Все одновременно грянули
песню в честь эмира Фейсала и его семейства.
Наша кавалькада блистала прямо-таки варварским
великолепием. Впереди ехал Фейсал во всем белом, за ним,
справа, Шараф в красном головном платке и окрашенных хной
тунике и плаще, слева я в белом и алом, за нами трое
знаменосцев, над которыми развевались полотнища из
выгоревшего темно-красного шелка с позолоченными
наконечниками на древках, потом отбивавшие такт марша
барабанщики, а за ними колыхалась дикая масса из двенадцати
сотен словно приплясывавших под музыку верблюдов отряда
телохранителей, не уступавших по богатству красочного
убранства нарядам своих всадников и двигавшихся почти
вплотную один к другому, -- оставалось лишь удивляться,
как они не мешали друг другу. Этот сверкающий поток затопил
долину от края до края.
На подходе к Мессариху нас нагнал курьер с письмами к
Фейсалу от Абдель Кадера из Янбо. В их числе было и
запоздавшее на три дня письмо для меня с "Даффрина" о
том, что капитан не примет на борт Зейда, пока не
встретится со мной и не обсудит детали сложившегося
положения. "Даффрин" стоял в Шерме, уединенной бухте в
восьми милях от порта, на берегу которой офицеры могли
играть в крикет, не подвергаясь нападениям мириадов мух,
заполнявших воздух Янбо. Разумеется, они таким образом
лишали себя возможности быть в курсе событий, и это служило
поводом для постоянных трений между нами. Действовавший из
лучших побуждений капитан не дотягивал ни до пылкого
политика и революционного конституционалиста Бойла -- по
широте кругозора, ни до собиравшего в каждом порту все
местные сплетни Линбери с "Хардинга" -- по интеллекту.
Похоже, мне следовало отправиться на "Даффрин", чтобы
решить возникшие проблемы. Зейд был славным парнем, но в
своем вынужденном безделье, разумеется, мог выкинуть
что-нибудь из ряда вон выходящее, а именно сейчас нам был
нужен мир. Фейсал отрядил со мною нескольких агейлов, и мы
помчались в Янбо. Действительно, я доехал до города через
так хорошо знакомую мне равнину всего за три часа,
оторвавшись от своего недовольного эскорта (мои провожатые
заявили, что не желают загонять верблюдов и натирать себе
задницы из-за моего нетерпения) на полдороги. Солнце,
совершенно очаровательное, когда восходило над холмами,
теперь изливало потоки белой ярости на наши лица, и мне
приходилось, защищаясь от него, все время держать руку
козырьком перед глазами. Фейсал дал мне скакового верблюда
(подарок недждского эмира его отцу) -- великолепное и
необыкновенно выносливое животное. Впоследствии этот
верблюд пал от переутомления, чесотки и неизбежного
недогляда на пути в Акабу.
В Янбо все было не так, как я ожидал. Зейда все же взяли на
борт "Даффрина", и корабль этим утром отплыл в Рабег. Я
же уселся за расчеты числа кораблей, которые требовались
нам для морской поддержки при движении на Ведж, и
распределение транспортных средств. Фейсал обещал
дожидаться в Увайсе моего сообщения о том, что все готово.
Первый же шаг привел к конфликту между гражданскими и
военными властями. Абдель Кадера, энергичного, но чересчур
темпераментного губернатора, по мере расширения нашей базы
угнетало бремя свалившихся на него обязанностей, и Фейсал
придал ему в помощь военного коменданта Тауфик-бея, сирийца
из Хомса, которому подчинили артиллерийские склады. К
сожалению, в городе не было компетентного специалиста,
который мог бы правильно определить понятия
"артиллерийские склады". В то утро разразился скандал
из-за пустых ящиков. Абдель Кадер запер склад и ушел
обедать. Тауфик появился на набережной с четырьмя
солдатами, вооруженными пулеметом и кувалдой, и взломал
дверь. Абдель Кадер вскочил в шлюпку, приказал доставить
его на борт небольшого британского сторожевика "Эспайгл"
и заявил его растерявшемуся, но гостеприимному капитану,
что намерен остаться у него. Его слуга доставил ему с
берега еду, и он провел ночь на походной койке, которую для
него разложили на шканцах.
Мне нужно было спешить, и я начал с того, что убедил Абдель
Кадера написать Фейсалу о решении передать склады от
Тауфика мне. Мы подогнали траулер "Аретузу" ближе к
сторожевику, чтобы Абдель Кадер мог командовать погрузкой
спорных ящиков со своего корабля, а потом доставили Тауфика
с "Эспайгла" для переговоров о временном примирении. По
чистой случайности это оказалось нетрудно, так как, отвечая
на приветствие почетного караула, выставленного в его честь
у трапа (по уставу это не полагалось, но было сделано из
политических соображений), Тауфик расплылся в улыбке:
"Этот корабль взял меня в плен в Курне", -- указал он
пальцем на медную дощечку с названием турецкой канонерки
"Мармарис", потопленной "Эспайглом" в сражении на
Тигре. Абдель Кадер проявил к этому не меньший интерес, чем
сам Тауфик, и конфликт разрешился сам собой.
На следующий день в Янбо прибыл Шараф, уже как эмир, на
место Фейсала. Этот могущественный человек, пожалуй, самый
способный из всех шерифов в армии, был лишен всякого
честолюбия, и все его действия были не импульсивными, а
продиктованными исключительно сознанием долга. Он был богат
и долгие годы являлся главным судьей при дворе шерифа. Он
знал бедуинов и ладил с ними лучше всякого другого, а они
побаивались его, строгого и беспристрастного, со зловещим
лицом, обезображенным съехавшей вниз левой бровью
(результат давнего ранения), придававшей ему выражение
какой-то отталкивающей твердости. Корабельный хирург с
"Сувы" оперировал Шарафу глаз и в значительной мере
вернул зрение, но вид изуродованного лица исключал всякие
вольности или слабости. Мне нравилось иметь с ним дело: у
него была ясная голова, он был мудр и добр, с приятной
улыбкой, и когда он улыбался, рот его смягчался, но глаза
неизменно выражали угрозу и постоянную решимость
действовать.
Мы пришли к общему мнению о том, что риск падения Янбо во
время нашего похода на Ведж был велик и что желательно
вывезти из города содержимое складов. И Бойл облегчил эту
задачу, протелеграфировав мне, что либо "Даффрин", либо
"Хардинг" будут предоставлены для транспортировки. Я
ответил, что, поскольку предвидятся серьезные трудности,
предпочитаю "Хардинг". Капитан Уоррен, чей корабль
перехватил телеграмму, посчитал ее излишней, но через два
дня, к моей радости, пришел именно "Хардинг". Это был
индийский военно-транспортный корабль, и его нижняя палуба,
предназначенная для десанта, была снабжена несколькими
большими квадратными портами на уровне ватерлинии. Линбери
открыл их для нас, и мы буквально забили ее вперемешку
восемью тысячами винтовок, тремя миллионами зарядов,
тысячами снарядов, мешками с рисом и мукой, огромным
количеством форменной одежды, двумя тоннами взрывчатки и
всем имевшимся в наличии дизельным топливом. Корабль стал
похож на почтовый ящик, забитый письмами. Прежде он никогда
не принимал на борт и тысячи тонн груза.
Бойл воспринял это с энтузиазмом. Он предоставил
"Хардинг" для использования в качестве корабля-склада,
для доставки на берег по мере необходимости продовольствия
и воды, и это решало главную проблему. Флот уже был на
подходе. Мы ожидали половину военно-морских сил Красного
моря. Ждали прибытия адмирала, и на каждом корабле шла
тренировка десантных групп. Все перекрашивали форму хаки в
белый цвет, затачивали штыки и практиковались в стрельбе из
винтовок.
Несмотря на все это, я тайно надеялся, что сражения не
будет. У Фейсала было почти десять тысяч солдат --
достаточно для того, чтобы заполнить всю территорию племени
билли вооруженными отрядами и унести оттуда все не слишком
тяжелое или не слишком горячее. Билли это понимали и
усиленно демонстрировали полную лояльность к шерифу и
принадлежность к арабской национальности.
Было совершенно несомненно, что Ведж мы возьмем. Вызывало
опасение лишь то, что по пути туда значительная часть
воинства Фейсала могла погибнуть от голода или жажды.
Снабжение было моей обязанностью и требовало самого
ответственного подхода. Однако территория до Ум Леджа --
это примерно полпути -- была дружественной, и пока ничего
трагического произойти не могло, поэтому мы послали Фейсалу
сообщение, что все готово, и он покинул Оваис в тот самый
день, когда Абдулла сообщил, что приветствует план Аиса, и
пообещал выступить туда же. В этот же день пришло
сообщение, позволившее мне вздохнуть свободнее. Ньюкомб,
кадровый полковник, посланный в Хиджаз в качестве
начальника нашей военной миссии, прибыл в Египет, и два
офицера его штаба, Кокс и Виккери, уже были в пути к
Красному морю, чтобы присоединиться к этой экспедиции.
Бойл на "Суве" доставил меня в Ум Ледж, и мы сошли на
берег, чтобы узнать новости. Шейх сообщил нам, что Фейсал
должен был в этот же день подойти к Бир эль-Вахейди,
водному источнику в четырех милях от города в глубь страны.
Мы послали ему письмо, а затем отправились пешком в форт,
который несколько месяцев назад Бойл обстреливал из
корабельных орудий "Фокса". Форт представлял собою
обыкновенный барак, и, разглядывая его руины, Бойл заметил:
"Мне стыдно, что я развалил такую жалкую хибару". Он был
профессиональным кадровым офицером, осторожным, деловитым,
и держался официально, порой проявляя нетерпимость к
легкомысленным поступкам и людям. Рыжеволосые люди редко
бывают терпеливыми. "Рыжий Бойл", как его называли, был
вспыльчив.
Пока мы осматривали руины форта, из деревни подошли четыре
седых оборванных старика и попросили разрешения говорить с
нами. Они сказали, что несколько месяцев назад подошел
какой-то быстроходный двухтрубный корабль и разрушил их
форт. Теперь от них потребовали восстановить его для
полиции арабского правительства, так не мог бы щедрый
капитан этого мирного однотрубного корабля дать им немного
бревен или каких-нибудь других материалов, чтобы помочь
восстановлению? Во время их длинной речи Бойл вертелся как
на иголках и то и дело переспрашивал меня: "В чем дело?
Что им нужно?" "Ничего, -- отвечал я, -- они просто
рассказывают, как ужасно было разрушение форта снарядами с
"Фокса". Бойл огляделся вокруг и зловеще улыбнулся: "Что
и говорить, поработали на славу".
На следующий день прибыл Виккери. Он был артиллеристом и за
время десятилетней службы в Судане выучил арабский язык,
как разговорный, так и литературный, настолько хорошо, что
у нас полностью отпала потребность в переводчике. Мы
договорились с Бойлом о поездке в лагерь Фейсала, чтобы
разработать план наступательной операции, и после обеда
англичане и арабы принялись составлять график дальнейшего
продвижения к Веджу.
Мы решили разбить армию на отдельные подразделения
размерами небольше взвода. Им предстояло самостоятельно
двигаться в пункт сосредоточения Абу Зерейбат в Хамдхе,
после которого до самого Веджа не было воды, причем Бойл
согласился на одну ночь бросить якорь в Шерм Хаббане, --
мы предполагали, что тамошняя гавань будет подходящей,
чтобы выгрузить для нас на берег двадцать тонн воды. Так и
было решено.
Для штурма Веджа мы предложили Бойлу принять на борт
арабский десантный отряд в составе нескольких сотен харбов
и джухейнцев из крестьян и вольноотпущенников под
командованием Салиха ибн Шефии, чернокожего юноши,
сочетавшего мужество с дружелюбием, поддерживавшего
разумный порядок среди своих подчиненных заклинаниями и
призывами. Его нимало не смущало то обстоятельство, что при
этом могло пострадать его достоинство в их или же в наших
глазах. Бойл согласился с предложением и решил разместить
десантников на второй палубе "Хардинга", и без того уже
забитого под завязку. Вместе с морским десантом они должны
были высадиться севернее города, где у турок не было
охранения, которое могло бы блокировать высадку десанта.
Оттуда было удобнее атаковать Ведж и его порт.
В распоряжении Бойла должно было находиться по меньшей мере
шесть кораблей с пятьюдесятью орудиями, что заставит турок
задуматься, плюс судно с гидросамолетом --
корректировщиком артогня. Мы должны были двадцатого числа
появиться в Абу Зерейбате, двадцать второго в Хаббане,
чтобы принять воду с "Хардинга", а на рассвете двадцать
третьего должен был высадиться десант, и к этому моменту
нашим воинам на верблюдах предстояло перекрыть все пути
отхода из города.
Пришли хорошие вести из Рабега: турки не делали попыток
воспользоваться беззащитностью Янбо. Это был наш шанс, и
сообщение Бойла по радио о том, что они отдыхают, нас
чрезвычайно вдохновило. Абдулла уже почти дошел до Аиса, мы
были на полпути к Веджу; инициатива перешла к арабам. Я был
преисполнен такой радости, что на какой-то момент потерял
контроль над собой, и ликуя заявил, что через год мы
постучимся в ворота Дамаска. Над головами собравшихся в
нашей палатке пронесся холодок, и мой оптимизм тут же угас.
Позднее мне сказали, что Виккери пришел к Бойлу и яростно
осудил меня как хвастуна и фантазера. Однако, несмотря на
нелепость моей выходки, это вовсе не было лишенной
оснований мечтой, потому что пятью месяцами позднее я был в
Дамаске, а спустя еще год стал де-факто его губернатором.
Виккери меня разочаровал, а я вызывал у него раздражение.
Он знал, что у меня не было военного образования, и находил
мою деятельность политическим абсурдом. Мне же было
известно, что он опытный солдат, нужный нашему делу и тем
не менее проявлявший полную слепоту в отношении его
потенциала. Арабы едва не потерпели поражение из-за
неразумия европейских советников, которые никак не могли
уяснить, что восстание это не война. Действительно, оно
носило скорее мирный характер, возможно, являясь чем-то
вроде общенациональной забастовки. Объединение семитов,
общая идея, вооруженный пророк несли в себе неограниченные
возможности. При опытном руководстве речь могла бы идти не
то что о Дамаске, но и о Константинополе, который
действительно капитулировал в 1918 году.
ГЛАВА 24
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |