начальников, и несчастный Макмагон оказался лишен помощи
армии и унижен обязанностью вести войну в Аравии под
присмотром прикомандированных к нему атташе Министерства
иностранных дел. Кое-кто высказался против войны,
позволявшей чужакам вмешиваться в их дела. К тому же в них
так глубоко укоренились навыки подавления, достаточные,
чтобы придать повседневной тривиальности дипломатической
рутины видимость настоящей мужской работы, что когда пришло
время заняться более важными вещами, они превращали их в те
же самые тривиальности. Их расхлябанность, мелкие пакости,
которые они устраивали друг другу, не могли не вызывать у
военных отвращения, да и мы не питали к ним симпатии:
слишком уж откровенно эти гавнюки унижали Макмагона, хотя
сами были недостойны даже, чтобы чистить ему сапоги.
Уингейт, совершенно уверенный в том, что полностью владеет
ситуацией на Среднем Востоке, предвидел, что арабское
движение станет популярным в этом регионе и принесет ему
большую пользу, но под влиянием нарастающей критики
Макмагона стал и сам от него отмежевываться. Да и Лондон
уже намекал, что столь тонкое и запутанное дело лучше
передать в более опытные руки.
Однако в Хиджазе дела шли все хуже. Полевые арабские войска
не были обеспечены надежной связью, шерифы лишены военной
информации, отсутствовали хоть какие-то рекомендации
тактического и стратегического порядка, не делалось никаких
попыток изучения местных условий и использования
материальных ресурсов союзников для удовлетворения
актуальных потребностей арабов. Французская военная миссия
(которую дальновидный Клейтон предложил направить в Хиджаз,
чтобы ублажить крайне подозрительных союзников, предоставив
им место за кулисами событий и поставив перед ними
какую-нибудь задачу) беспрепятственно плела хитроумную
интригу против шерифа Хусейна в его же городах Джидде и
Мекке и рекомендовала ему, а также британским властям меры,
которые должны были подорвать его авторитет в глазах всех
мусульман. Уингейта, который теперь обеспечивал наше
военное взаимодействие с шерифом, убедили в необходимости
высадить отряды иностранных войск в Рабеге, на полпути
между Мединой и Меккой, для защиты Мекки и сдерживания
дальнейшего продвижения от Медины получивших второе дыхание
турок. Окруженный толпой советников, Макмагон растерялся,
что послужило для Мюррея поводом обвинить его в
несостоятельности. Арабское восстание было
дискредитировано, и штабные офицеры в Египте радостно
пророчили его скорый провал и смерть шерифа Хусейна на
турецкой виселице.
Мое положение нельзя было назвать простым. Как офицеру
штаба Клейтона в разведывательном отделе сэра Арчибальда
Мюррея, мне были вменены в обязанность сбор информации о
расположении турецких войск и подготовка карт. В силу своей
естественной склонности я прибавил к этому выпуск Арабского
бюллетеня -- секретного еженедельного отчета по
средне-восточной политике. Клейтон все больше убеждался в
необходимости моего присутствия в военном отделе Арабского
бюро -- крохотного разведывательного и военного штаба,
занимавшегося иностранными делами, который (ж в то время
организовывал для Макмагона. В конечном счете Клейтона
вывели из Генерального штаба, и его место занял, став нашим
начальником, полковник Холдич, офицер разведки Мюррея в
Исмаилии. Его первым намерением было оставить меня в своем
штабе, а поскольку было совершенно ясно, что я ему не
нужен, я не без некоторой дружеской помощи истолковал это
как способ держать меня в стороне от арабского дела. И
решил, что надо бежать -- теперь или никогда. Мой прямой
рапорт был отклонен, и я прибегнул к хитрости. Содержание
моих телефонных разговоров (общевойсковой штаб находился в
Исмаилии, а я в Каире) стало совершенно неприемлемым для
штаба на Канале. Я использовал любую возможность
пожаловаться на невежество и непрофессионализм офицеров
разведотдела (что было правдой), а еще больше раздражал их,
исправляя соперничавшие с самим Шоу речевые периоды и
тавтологии в их донесениях.
Не прошло и нескольких дней, как это стало приводить их в
ярость, и наконец они решили, что не станут больше терпеть
мое присутствие. Я использовал эту стратегическую
возможность для рапорта о десятидневном отпуске, сославшись
на то, что Сторрс отправлялся по делам в Джидду, к Великому
шерифу, и что мне хотелось бы отдохнуть в поездке вместе с
ним на Красное море. Сторрса они не любили и были рады
избавиться от меня хоть ненадолго. Согласие было немедленно
получено, и они принялись готовить к моему возвращению
повод для официального отстранения меня от дел. Разумеется,
я не собирался предоставлять им такого шанса, потому что,
будучи всегда готов пожертвовать своим телом ради любого
дела, требующего исполнения воинского долга, я вовсе не
собирался легкомысленно расставаться со своей душой. Я
отправился к Клейтону и исповедался ему во всем. Он
договорился в миссии об официальном запросе по телеграфу в
Министерство иностранных дел в отношении моего перевода в
Арабское бюро. Форин офис связался непосредственно с
Военным министерством, и египетское командование узнало обо
всем только после того, как дело было решено.
Мы со Сторрсом благополучно отправились в путь. На Востоке
говорят, что лучший способ перейти площадь -- это
двигаться вдоль трех ее сторон, и в этом смысле мой маневр
вполне соответствовал духу Востока. Но я оправдывал себя
верой в конечный успех арабского восстания при условии
правильного руководства. Я был одним из его инициаторов с
самого начала, все мои надежды были связаны с ним.
Фаталистическая приверженность профессионального солдата
субординации (британской армии неведома интрига) должна
была заставить порядочного офицера сидеть и смотреть на то,
как разработанный им план кампании губят люди, ничего в нем
не смыслящие и не испытавшие зова души. Non nobis,
Dornine*.
[* Пронеси Господь (лат.). *]
Книга 1. ОТКРЫТИЕ ФЕЙСАЛА
Главы с 8 по 16. Я верил в то, что причиной этих неудач
восстания было несостоятельное руководство, даже скорее
отсутствие всякого руководства, как арабского, так и
английского. Поэтому я отправился в Аравию, чтобы повидать
и оценить возможности ее лидеров. Мы знали о том, что
первый из них, шериф Мекки, был стар. Абдуллу я нашел
слишком умным, Али слишком чистым и дoбpoдemeльным, Зейда
слишком холодным.
Затем я направился внутрь страны к Фейсалу и увидел в нем
лидера, полного необходимого огня и при этом достаточно
здравомыслящего, чтобы послужить на пользу нашему делу. Его
соплеменники представлялись послушным инструментом в его
руках, а холмистая местность его владений обеспечивала
достаточное преимущество как естественные препятствия. Я
конфиденциально вернулся в Египет и доложил своим
начальникам, что Мекку защищал не Рабег, а Фейсал в Джебель
Субхе.
ГЛАВА 8
"Лама", небольшой лайнер, переоборудованный под военное
судно, был готов к отплытию из Суэца и, приняв нас на борт,
сразу же отвалил от пристани. Подобные короткие путешествия
на военных судах были для них редких пассажиров вроде нас
приятными передышками. На этот раз, однако, не обошлось без
некоторой неловкости. Наша сборная компания, по-видимому,
нарушила заведенный на судне порядок. Младшим чинам
пришлось уступить свои койки, чтобы нам было где спать
ночью, а днем кают-компания гудела от нашей непривычной для
моряков болтовни. Известный своей нетерпимостью Сторрс
редко снисходил до общения, но в этот день был еще более
резок, чем обычно. Он дважды обошел палубы, фыркнул: "Не с
кем даже поговорить", и, усевшись в одно из двух
комфортабельных кресел, затеял спор о Дебюсси с Азизом
эль-Масри, расположившимся в другом кресле. Азиз, араб
черкесского происхождения, бывший полковник турецкой армии,
а теперь генерал в армии шерифа, направлялся в Мекку, чтобы
обсудить с шерифом вопросы снабжения и расквартирования
регулярных арабских войск, которые он формировал в Рабеге.
Через несколько минут, оставив в покое Дебюсси, они перешли
к развенчанию Вагнера. Азиз бегло говорил по-немецки, а
Сторрс то и дело переходил с немецкого на французский,
потом на арабский, и обратно. Офицеры корабля находили весь
этот разговор совершенно излишним.
Мы совершили спокойный переход до Джидды по чудесному
Красному морю, не чувствуя особой жары на ходу судна. Днем
мы лежали под тентом, а восхитительными ночами слонялись
взад и вперед по мокрым палубам под звездами, овеваемые
влажным дыханием южного ветра. Но когда "Лама" наконец
бросила якорь и замерла на внешнем рейде, на значительном
расстоянии от белого города, словно повисшего между
полыхавшим небом и собственным отражением в широкой лагуне,
над которой раскачивались и перекатывались волнами массы
раскаленного воздуха, на нас неумолимым мечом обрушилась
аравийская жара, лишившая нас дара речи. Был полдень, а
полуденное солнце Востока, подобно лунному свету, заглушает
краски, словно усыпляя их, оставляет только свет и тени,
ослепительно белые дома и черные проломы улиц между ними.
Впереди бледное марево дымки, дрожащей над внутренним
рейдом, за нею -- немереные просторы блестящего песка,
словно взбегающего на гряду низких холмов, очертания
которых смутно угадывались в тумане повисшего над ними
зноя.
Прямо к северу от Джидды виднелась еще одна группа
черно-белых строений, будто качавшихся вверх и вниз,
подобно гигантским поршням в такт колебаниям удерживаемого
якорем судна, которое слегка кренилось с боку на бок на
мягкой зыби лагуны под порывами легкого ветра, гнавшего все
новые волны горячего воздуха. Все это выглядело тревожно,
вселяло ужас и заставляло сожалеть о том, что ценою
неприступности, делавшей Хиджаз безопасным с военной точки
зрения плацдармом восстания, был скверный, нездоровый
климат.
Однако полковник Уилсон, британский представитель в новом
арабском государстве, прислал за нами свой катер, и нам не
оставалось ничего другого, как сойти на берег и воочию
убедиться в реальности людей, словно паривших в этом
мираже. Получасом позднее Рухи (больше походивший на корень
мандрагоры, чем на человека), помощник консула, улыбаясь во
весь рот, встречал своего бывшего начальника Сторрса, тогда
как недавно назначенные офицеры сирийской полиции и
портовые чиновники, выстроившиеся вдоль таможенного причала
на манер почетного караула, приветствовали Азиза эль-Масри.
Мы узнали, что как раз в эти минуты в город въезжал шериф
Абдулла, второй сын эмира Мекки. Нам предстояло с ним
встретиться, и таким образом мы прибыли как раз вовремя.
Мы шли в консульство мимо белой кладки все еще строившихся
ворот и дальше, по угнетающим своим видом рядам
продуктового рынка. В воздухе, набрасываясь то на людей, то
на груды фиников, то на мясо, носились тучи мух, подобно
пылинкам, танцующим в лучах солнечного света, проникавшего
сквозь дыры в деревянных или холщовых навесах в самые
темные углы лавок. Дышать было тяжело, как в парилке. От
постоянного влажного контакта с алой кожаной обивкой
палубных кресел "Ламы" за последние четыре дня покраснели
белые китель и брюки Сторрса, и пот, стекавший по одежде,
блестел все ярче в ее складках. Я был так заворожен этим
зрелищем, что не замечал, как темнеет моя гимнастерка цвета
хаки в тех местах, где соприкасается с телом. Сторрс же, в
свою очередь, гадал, будет ли путь до консульства
достаточно долог, чтобы я окрасился в приличный, достойный,
гармоничный оттенок, а я думал о том, что все, на что
теперь сядет Сторрс, неизбежно станет алым от его одежды.
Мы добрались до консульства слишком быстро, чтобы могли
сбыться эти наши надежды, и оказались в затененной комнате,
где спиной к поднятой решетке окна сидел Уилсон, готовый
радушно встретить легкий морской бриз, который что-то
замешкался в последние дни. Он принял нас холодно, как и
подобало честным, прямолинейным англичанам, у которых
Сторрс вызывал подозрение хотя бы своим художественным
чутьем: при встрече в Каире у нас выявилось некоторое
несогласие в вопросе об отношении к национальной арабской
одежде. Я называл ее просто неудобной, для него же она была
категорически неприемлемой. Однако, несмотря на свои личные
качества, он был предан нашему делу. Он подготовил
предстоявшую встречу с Абдуллой и пообещал оказать нам
любую посильную помощь. Кроме того, мы были его гостями, а
изысканное восточное гостеприимство было вполне в его духе.
Абдулла, которого горожане приветствовали с молчаливым
почтением, приехал к нам на белой кобыле, в окружении
пеших, вооруженных до зубок рабов. Он был опьянен своим
успехом в Таифе и счастлив. Я видел его впервые, Сторрс же
был его давним другом в самом полном смысле слова, и все же
очень скоро после начала их беседы я стал подозревать его в
чрезмерном благодушии. В разговоре он то и дело как-то
уступчиво подмигивал. Шериф, которому было всего тридцать
пять лет, заметно располнел, возможно, оттого, что чересчур
радовался жизни. Невысокий, крепкий, светлокожий шатен с
аккуратно подстриженной бородой, словно компенсировавшей
слишком выраженную округлость гладкого лица с необычно
узким ртом, он был смешлив и открыт в общении, а может
быть, искусно изображал открытость и при первом знакомстве
был совершенно очарователен. Он не придерживался
протокольного церемониала, непринужденно шутил, встречая
каждого входившего, но стоило перейти к серьезному
разговору, как от этой легкости не осталось и следа. Он
тщательно подбирал слова и весьма обдуманно аргументировал
свои доводы. Ничего другого не следовало от него и ожидать,
поскольку Сторрс предъявлял к своему оппоненту самые
высокие требования.
Арабы считали Абдуллу дальновидным государственным деятелем
и умным, тонким политиком. Он и вправду был тонок, но не
настолько, чтобы убедить нас в своей полной искренности.
Амбиции шерифа не вызывали сомнений. Ходили слухи, что
именно Абдулла определял умонастроение своего отца и был
душой арабского восстания, но создавалось впечатление, что
для этого он был слишком прост. Вне всяких сомнений, он
стремился к независимости и формированию новых арабских
наций, но при этом намеревался сохранить за своей семьей
власть над новыми государствами. Он зорко наблюдал за нами,
чтобы использовать нас, а через нас и Британию, в своих
целях.
Я же упорно добивался своего, наблюдая за шерифом и
критикуя его. Последние несколько месяцев дела восстания
были плохи (затянувшийся застой, непродуманные военные
действия -- все это могло стать прелюдией катастрофы), и я
подозревал, что причиной было отсутствие у его вождей
умения повести за собой: интеллекта, авторитета,
политической мудрости было мало, нужен был энтузиазм,
способный воспламенить пустыню. Основной целью моего
приезда было нащупать и пробудить некий абсолютный дух
великого предприятия и оценить его способность привести
восстание к намеченной мною цели. По мере продолжения
разговора я все больше убеждался в том, что Абдулла был
слишком уравновешен, слишком холоден, слишком ироничен для
роли пророка, тем более вооруженного пророка,
преуспевающего, если верить истории, в революциях. Присущие
ему качества, возможно, пригодятся, когда после успеха
наступит мир. Для вооруженной борьбы, когда нужны
целеустремленность и личная инициатива, Абдулла был
примером использования слишком сложного инструмента для
достижения простой цели, хотя даже в теперешних условиях
игнорировать его было нельзя.
Прежде всего мы обратились к вопросу о статуте Джидды,
чтобы расположить к себе Абдуллу, обмениваясь взглядами по
малозначительной проблеме администрации шерифа. Он ответил,
что арабы слишком увязли в войне, чтобы думать о
гражданском правлении. Они унаследовали турецкую систему
управления в городах и продолжали пользоваться ею в более
скромных масштабах. Турецкое правительство часто проявляло
благосклонность к влиятельным лицам, предоставляя им
значительные льготы на определенных условиях. Как следствие
этого, среди турецких протеже в Хиджазе было достаточно
таких, кто сожалел о появлении национального правителя. В
частности, общественное мнение Мекки и Джидды было
настроено против идеи арабского государства. Масса
городского населения состояла из иностранцев -- египтян,
индийцев, яванцев, африканцев и представителей других
народов, совершенно неспособных симпатизировать чаяниям
арабов, в особенности бедуинов. Последние жили за счет
того, что могли получить от чужестранца на своих дорогах и
в долинах, что порождало неизбывную вражду между горожанами
и бедуинами.
Бедуины были единственными воинами, на которых мог
рассчитывать шериф. Восстание целиком зависело от их
помощи. Шериф бесплатно их вооружал, многим из них платил
за службу в своих войсках, кормил их семьи, когда они
находились далеко от родных мест, и арендовал у них вьючных
верблюдов для снабжения провиантом своих полевых армий.
Соответственно деревня процветала, а города становились все
беднее.
Еще одним поводом для их недовольства был вопрос
законности. Турецкий гражданский кодекс был отменен, и
юриспруденция вернулась к старому религиозному праву --
основанной на Коране процедуре, осуществляемой арабским
кади. Абдулла с усмешкой объяснял нам, что, когда придет
время, они отыщут в Коране высказывания и постулаты,
которые сделают его применимым к таким современным
коммерческим операциям, как банковское дело и валютный
обмен. Пока же, разумеется, то, что горожане теряли в
результате отмены гражданских законов, приобретали бедуины.
Шериф Хусейн негласно санкционировал восстановление
прежнего племенного строя. При возникновении споров между
собой бедуины обжаловали действия противников перед судьей
племени, чья должность была наследственной, выбиравшимся из
самых уважаемых семей, а жалованьем его была коза, ежегодно
взимавшаяся с каждого хозяйства. Приговор выносился на
основании обычаев и подкреплялся ссылками на огромное
количество памятных прецедентов. Процедура была публичной и
бесплатной. В случае споров между представителями разных
племен судью назначали по взаимному согласию или же
прибегали к услугам судьи из третьего племени. Если дело
оказывалось трудным, в помощь судье привлекалось жюри в
составе четырех человек; двоих выбирал истец из семьи
ответчика, а двух других -- ответчик из семьи истца.
Решения всегда принимались только единогласно.
Мы созерцали нарисованную Абдуллой картину с грустными
мыслями о райском саде и обо всем том, чего лишилась из-за
заурядной людской слабости Ева, чей прах покоится прямо за
этой стеной, а потом Сторрс втянул меня в дискуссии,
предложив Абдулле изложить свои взгляды на состояние
кампании, чтобы ввести меня в курс дела и для доклада штабу
в Каире. Абдулла немедленно посерьезнел и заявил, что хотел
бы настаивать перед британцами на их немедленном и самом
активном участии в решении проблемы, которую он очертил
следующим образом.
В результате нашего отказа перерезать Хиджазскую железную
дорогу туркам удалось сосредоточить транспорт и необходимые
ресурсы для усиления Медины.
Фейсал отброшен от города, и враг готовит мобильную
колонну, вооруженную всеми видами оружия, для наступления
на Рабег.
Из-за нашей небрежности арабы в холмах, перекрывающих этот
путь, испытывают острую нужду в подкреплениях, а также в
пулеметах и артиллерии, необходимых для продолжительной
обороны местности.
Хусейн Мабейриг, вождь племени Масрух Харб, перешел на
сторону турок. Если мединская колонна продвинется вперед,
Харб присоединится к ней.
Его отцу не останется ничего другого, кроме как возглавить
своих людей в Мекке и умереть, сражаясь за священный город:
В этот момент зазвонил телефон. Великий шериф желал
говорить с Абдуллой. Тот рассказал ему, на чем прервался
наш разговор, и отец сразу же подтвердил, что в крайнем
случае так и поступит. Турки войдут в Мекку только через
его труп. Прозвучал сигнал отбоя, и Абдулла с едва заметной
улыбкой попросил, чтобы предотвратить такое несчастье,
погрузить британскую бригаду, если можно, состоящую из
мусульман, на суда в Суэце и направить в Рабег, как только
турки начнут свое наступление из Медины. Что мы думаем об
этом?
Я ответил: во-первых, историческая точность требует
признать, что шериф Хусейн сам попросил нас не перекрывать
Хиджазскую железную дорогу, так как она понадобится при его
победоносном наступлении в Сирии; во-вторых, что динамит,
посланный нами, был возвращен с указанием, что арабам
пользоваться им очень опасно; в-третьих, что также очень
важно, мы не получали от Фейсала никаких запросов о
поставках.
Что касается отправки бригады в Рабег, то это сложный
вопрос. Транспортировка морем стоит дорого, и мы не можем
бесконечно держать в Суэце порожние транспортные суда. В
нашей армии не было мусульманских подразделений, британская
бригада -- громоздкое соединение, и для ее погрузки и
высадки потребовалось бы много времени. Плацдарм в Рабеге
велик. Вряд ли бригада могла его удержать, и она была бы
совершенно не в состоянии выделить силы для предотвращения
просачивания турецкой колонны в глубь территории. Самое
большее, что она могла бы сделать, это оборонять берег под
дулами корабельных орудий, но корабль справился бы с этой
задачей и без сухопутных войск.
Абдулла отвечал, что кораблей с психологической точки
зрения недостаточно, так как сражение у Дарданелл разрушило
легенду о всемогуществе британского флота. Турки не пойдут
дальше Рабега. Во всем районе Рабег -- единственное место,
где есть вода, и им нужны его колодцы. Миссия бригады и
транспортов должна быть лишь временной, потому что его
победные таифские отряды уже движутся по восточной дороге
из Мекки на Медину. Как только он выйдет на намеченный
рубеж, он отдаст приказания Али и Фейсалу прикрыть его с
юга и запада, и их соединенные силы поведут большое
наступление, в результате которого с Божьего благословения
Медина будет взята. Тем временем Азиз эль-Масри формирует в
Рабеге батальоны из сирийских и месопотамских добровольцев.
Если бы мы добавили к ним военнопленных арабов,
содержащихся в Индии и Египте, этих сил было бы достаточно,
чтобы выполнить все задачи, временно возложенные на
британскую бригаду.
Я сказал, что изложу его взгляды в Египте, но заметил, что
для англичан неприемлемо снятие войск с жизненно важной
обороны Египта (хотя Абдулла не мог даже вообразить себе,
что турки создадут реальную угрозу для Канала), и еще более
неприемлема отправка христиан для защиты населения
священного города от его врагов, поскольку некоторые
мусульмане в Индии, считавшие, что турецкому правительству
принадлежит неотъемлемое право на Харамейн -- священные
города Мекку и Медину, неправильно поняли бы наши действия
и их мотивы. Я думаю, что мог бы, вероятно, с большей
убедительностью поддержать его мнение, если бы имел
возможность доложить о ситуации в Рабеге в свете
собственной информированности о положении и чувствах его
населения. Я хотел бы также встретиться с Фейсалом и
обсудить его потребности и перспективы продолжить оборону
холмов силами племен, если бы мы оказали им материальную
поддержку. Мне также хотелось бы проехать из Рабега по
Султанской дороге в сторону Медины, до лагеря Фейсала.
Затем пришел Сторрс и поддержал меня как только мог,
подчеркивая жизненную важность полной и своевременной
информации, которую опытный наблюдатель предоставит
британскому главнокомандующему в Египте, и то, что сам факт
командирования сюда по приказу сэра Арчибальда Мюррея
самого опытного и совершенно незаменимого штабного офицера
доказывает, какое серьезное значение он придает арабским
делам. Абдулла подошел к телефону и попытался убедить
своего отца согласиться на мою поездку в глубь страны.
Шериф встретил это предложение с большим подозрением.
Абдулла настаивал, добился некоторого успеха и передал
трубку Сторрсу, который обрушил на старика всю мощь своего
дипломатического искусства. Когда Сторрс бывал в ударе,
слушать его было сплошным наслаждением, как с точки зрения
прекрасного владения арабской речью, так и урока каждому
англичанину, как нужно ладить с подозрительными или просто
упрямыми людьми Востока, Противостоять ему дольше
нескольких минут было просто невозможно: нашел он нужные
слова и в данном случае. Шериф снова попросил к телефону
Абдуллу и позволил тому написать к Али, и если у него не
будет возражений и условия будут нормальными, разрешить мне
поездку в Джебель Субх к Фейсалу. Под влиянием Сторрса
Абдулла превратил эти осторожные рекомендации в прямые
письменные инструкции для Али, как можно лучше и скорее
снарядить меня в путь и с надежным сопровождением доставить
в лагерь Фейсала. Поскольку это было все, чего хотел я, и
половина того, чего хотел Сторрс, мы прервали беседу для
ленча.
ГЛАВА 9
По пути в консульство Джидда нас очаровала, и после ленча,
когда стало чуть прохладнее или по крайней мере солнце
стояло уже не так высоко, мы решили осмотреть город в
сопровождении Янга, помощника Уилсона, хорошо
разбиравшегося во многих древностях, но гораздо хуже в том
новом, что было в этом городе.
Это был действительно замечательный город. Улицы его
представляли собою аллеи, на главном базаре прятавшиеся под
деревянными крышами, во всех же других местах пробивавшиеся
вверх, к небу, между высокими белостенными домами в
четыре-пять этажей. Они были сложены из крупнозернистого
кораллового известняка, связаны балками квадратного сечения
и украшены широкими эркерами от земли до крыши,
составленной из серых деревянных панелей. Стекол окна
Джидды не знали, зато в избытке были деревянные решетки, и
кое-где на боковинах оконных коробок была видна тонкая
неглубокая резьба. Тяжелые двустворчатые двери из тикового
дерева, покрытые глубокой резьбой, с коваными железными
кольцами, заменявшими европейские звонки, висели на богатых
кованых же петлях. Было много лепнины, или гипсовой резьбы,
а во внутренние дворы более старых домов смотрели окна с
красивыми каменными верхними брусьями и косяками.
Архитектурные формы напоминали бредовый стиль
деревянно-каменных домов елизаветинской эпохи в причудливой
чеширской манере, доведенной до крайней степени трюкаческих
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |