выстланного твердым песком, были лишены растительности, а
середина щетинилась покрытыми серой соленой паршой мелкими
деревьями типа "Асли". Перед нами виднелись оставшиеся от
паводка озерца пресной воды, из которых самое большое имело
длину триста футов и большую глубину уже у самого уреза
воды. Его узкое ложе было прорезано непроницаемыми слоями
светлой глины. Мухаммед сказал, что вода в нем будет
оставаться до конца года, но быстро засолится и станет
непригодной для литья.
Попив этой воды, мы выкупались в ней, обнаружив при этом
множество похожих на сардин маленьких прожорливых рыбок.
После купанья мы отдыхали и слонялись до сумерек без дела,
затем, проехав в темноте шесть миль, почувствовали, что нас
сильно клонит ко сну, и свернули с тропы на более высокое
место, где решили переночевать. Долина Вади Хамдх
отличалась от других древних долин Хиджаза тем, что в ней
всегда стоял холодный воздух, особенно по ночам, когда
белый туман, наполнявший долину солеными испарениями,
поднимался на несколько футов над землей и замирал над нею
в неподвижности. Но даже днем, когда сияло солнце, здесь
было сыро и промозгло, что вызывало ощущение какой-то
неестественности.
Утром следующего дня мы выехали рано и миновали несколько
крупных водоемов, но только в одном из них была годная для
питья вода, остальные цвели: вода в них была
отвратительная, рыбы мало, да и та мелкая и вялая, а то и
просто снулая. Мы повернули на север, через равнину Углию,
где наш авиационный командир из Веджа устроил аэродром.
Арабские охранники стерегли здесь склады горючего, и мы у
них позавтракали, после чего по Вади Менар доехали до
тенистого дерева, под которым проспали четыре часа.
После полудня все почувствовали себя бодрее, и джухейнцы
решили устроить гонки на верблюдах, сначала попарно, но
потом, когда присоединились другие, до шести в ряд. Дорога
была плохая, и в конце концов один из них налетел со своим
верблюдом на груду камней. Верблюд поскользнулся, и лихач
сломал себе плечо. Казалось, это было настоящим несчастьем,
но Мухаммед хладнокровно перевязал его какой-то тряпкой,
закрепил повязку верблюжьей подпругой и уложил под дерево,
чтобы тот отдохнул перед тем, как на ночь вернуться в
Углию. Арабам часто случалось ломать себе кости. В одной из
палаток в Вади Аисе я видел юношу, у которого неправильно
срослось предплечье. Поняв это, он взрезал себе руку
кинжалом, обнажил кость, сломал вновь и выправил, и потом
лежал, стоически выдерживая тучи мух, круживших над
повязкой на левом предплечье, под которой был толстый слой
целебного мха и глины.
Утром мы двинулись к Хаутиле -- колодцу, где напоили
верблюдов. Вода была плохая, и их прослабило. Вечером мы
проехали еще восемь миль, намереваясь в этот длинный
последний день доехать до самого Веджа. Мы поднялись вскоре
после полуночи и еще до рассвета вышли по длинному склону с
Рааля на равнину, доходившую вместе с устьем Хамдха до
моря. Земля была изрыта грузовичками, что подстегивало
джухейнцев, торопившихся увидеть воочию эти новые чудеса
армии Фейсала. Подгоняемые ожиданием этого зрелища, мы
проехали восемь часов кряду, что было необычно долгим
переходом для хиджазских бедуинов.
Все, разумеется, очень устали -- и люди, и верблюды,
поскольку ничего не ели с самого завтрака. Поэтому юному
Мухаммеду пришло в голову устроить игру в догонялки. Он
соскочил с верблюда, снял одежду и предложил нам бежать
вверх по поднимавшемуся впереди склону к группе колючих
кустов, предложив в качестве награды победителю один
английский фунт. Все приняли это предложение, и сбившиеся в
кучу верблюды побежали за нами. Расстояние составляло
примерно три четверти мили вверх по склону холма, бежать
пришлось по глубокому песку, и Мухаммед, по-видимому,
просчитался. Однако он выказал удивительную стойкость и
победил, выиграв, правда, всего несколько дюймов. Он тут же
как подкошенный свалился на землю, и изо рта и носа у него
пошла кровь. Некоторые из наших верблюдов были в хорошей
форме, перегоняя один другого, прибежали быстрее нас.
Воздух здесь был раскален и непривычно тяжел для жителей
холмов, и я боялся осложнений у Мухаммеда, но после того
как мы отдохнули в течение часа и дали ему выпить чашку
кофе, он был готов ехать дальше и проехал остававшиеся до
Веджа часы так же бодро, как всегда, продолжая свои обычные
веселые выходки, скрашивавшие весь наш долгий путь из Абу
Махри.
Бедуины странный народ. Англичанину жить вместе с ними было
нелегко, если только он не обладал безграничным терпением.
Они были абсолютными рабами потребностей своего организма,
лишенными способности к сознательному сопротивлению
инстинктам, наподобие алкогольной зависимости привязанными
к кофе, молоку или воде, жадными до тушеного мяса,
бесстыдными попрошайками табака. Они неделями предавались
мечтаниям до и после своих редких сексуальных упражнений и
проводили целые дни, возбуждая себя и слушателей
непристойными разговорами. Если бы жизненные обстоятельства
предоставили им такую возможность, они стали бы
неисправимыми сластолюбцами. Их сила была силой людей,
географически лишенных соблазна. Бедность Аравии делала их
простыми, воздержанными, выносливыми. Если бы их вынудили
жить цивилизованной жизнью, они, как любая дикая раса, не
вынесли бы ее хворей, мелочности, роскоши, жестокости и
искусственности и подобно дикарям страдали бы от
неприспособленности.
Если бы они заподозрили, что мы хотим ими управлять, они
либо заупрямились бы, либо просто ушли. Если бы мы понимали
их и предоставили времени и трудностям их жизни сделать наш
быт соблазнительным для них, тогда они пошли бы на любые
лишения, только бы мы остались довольны. Если бы
достигнутые результаты оказались достойны усилий, никто бы
ничего не сказал. Англичане, привыкшие к большим прибылям,
не захотели бы, да и не смогли бы тратить время, силы и
запасы такта, которые шейхи ежедневно так щедро расточали
ради столь незначительных целей. Мышление арабов было таким
же логическим, как наше; оно исключало все непонятное или
отличное от их представлений, кроме собственности: не было
никаких оправданий или причин, кроме лени и невежества, в
силу которых мы могли бы называть их "загадочными" или
"восточными" людьми или вовсе не понимать.
Они пошли бы за нами, если бы мы выдержали их присутствие и
дали бы руководствоваться им своими правилами игры.
Достойно сожаления то, что мы часто начинали так поступать,
но терпели неудачу, вызывавшую у нас раздражение, и
покидали их, ругая за то, что было нашей собственной
ошибкой. Такое осуждение, подобное жалобе генерала на свои
войска, в действительности было свидетельством
смехотворного упрямства, мешавшего показать, что если мы и
ошиблись, то по крайней мере у нас достанет ума, чтобы это
признать.
ГЛАВА 38
Элементарная опрятность заставила меня остановиться, не
доезжая Веджа, и сменить грязную одежду. Когда Фейсалу
доложили о моем возвращении, он провел меня во внутреннюю
палатку. Похоже, все шло хорошо. Из Египта прибыли новые
грузовики, из Янбо ушли последние солдаты. Прибыл Шараф с
неожиданным отрядом: новой пулеметной ротой любопытного
происхождения. Уходя из Янбо, мы оставили там тридцать
больных и раненых солдат, а также груды поломанного оружия,
ремонтом которого занимались два английских оружейника. Эти
сержанты, для которых время тянулось медленно, взяли
отремонтированные пулеметы, собрали находившихся на
излечении солдат и создали из них пулеметную роту, которую
так хорошо натренировали, что по подготовке эти пулеметчики
сравнялись с лучшими из наших.
Шла также эвакуация из Рабега. То и дело над ним
поднимались аэропланы. Занимавшие город египетские войска
грузились на корабли со штабами Джойса и Гослетта, и с
рабегским штабом, под ответственность которого теперь был
передан Ведж. Ньюкомб и Хорнби продолжали день и ночь
устраивать диверсии на железной дороге почти что
собственными руками, так как помощников у них практически
не было. Пропаганда в племенах шла наилучшим образом, и я
уже был готов уехать, когда в шатер вбежал церемониймейстер
Сулейман и что-то сказал на ухо Фейсалу. Тот повернулся ко
мне с сияющими глазами и, стараясь оставаться спокойным,
сообщил: "Приехал Ауда". "Ауда абу Тайи!"-- воскликнул
я, и в этот самый момент полог шатра отодвинулся, открывая
дорогу глубокому голосу, воздавшему хвалу нашему Господу. И
в шатре появилась высокая, сильная фигура человека с
измученным лицом, подверженного страстям и трагичного. Это
был Ауда, а за ним следовал его сын Мухаммед, красивый
мальчик, которому было всего одиннадцать лет.
Фейсал вскочил с ковра, Ауда пожал ему руку, они
поцеловались и, отойдя на шаг или два в сторону, смотрели
друг на друга -- великолепная пара совершенно разных
людей, типичная для всего лучшего, что было в Аравии:
пророк Фейсал и воин Ауда, каждый с величайшим
совершенством игравшие свои роли, с полслова понимавшие
друг друга и светившиеся взаимной симпатией. Они уселись,
Фейсал по одному представлял ему всех нас, и Ауда сдержанно
произносил несколько слов, казалось, запоминая каждого.
Мы много слышали об Ауде, окружили Акабу с его помощью, и
спустя минуту, подумав о силе и прямоте этого человека, я
понял, что он будет стремиться к достижению нашей цели. Он
появился у нас как странствующий рыцарь, раздраженный нашей
задержкой в Ведже и озабоченный исключительно идеей
арабской свободы на собственных землях. Если бы его дела
составили даже половину того, чего он желал, мы процветали
бы и купались в лучах удачи.
Мы являли собою жизнерадостную компанию -- Насиб, Фаиз,
Мухаммед эль-Дейлан, кузен Ауды, его племянник Зааль и
шериф Насир, задержавшийся в Ведже на несколько дней между
экспедициями. Я рассказывал Фейсалу истории о лагере
Абдуллы и о радости по поводу подрывов железнодорожного
пути. Внезапно Ауда, громко воскликнув "Не попусти,
Аллах!", быстро вскочил на ноги и вылетел из шатра. Пока
мы недоуменно смотрели друг на друга, снаружи послышался
звук, похожий на стук молотка. Я вышел, чтобы узнать, что
там происходит, и увидел Ауду, склонившегося над большим
камнем и разбивавшего о него свою вставную челюсть. "Я
совсем забыл, -- объяснил он, -- это мне дал
Джемаль-паша. Я ел хлеб, дар моего Господа, турецкими
зубами!". К сожалению, собственных зубов у него было мало,
так что ему было трудно есть любимое им мясо да еще
испытывать угрызения совести, и он ходил полуголодный, пока
мы не взяли Акабу и сэр Реджинальд Уингейт не прислал ему
дантиста из Египта, чтобы тот помог союзнику.
Одевался Ауда очень просто, на северный манер -- в белый
хлопчатобумажный бурнус с красным мосульским головным
платком. Ему могло быть за пятьдесят лет, черные волосы уже
были тронуты сединой, но он все еще был силен и прям, ладно
скроен, худ и деятелен, как юноша. Морщины и впадины делали
его лицо величественным. На этом лице было написано, как
смерть любимого сына в бою под Аннадом окрасила печалью всю
его жизнь, покончив с мечтой о сохранении в будущих
поколениях величия имени Абу Тайи. Его большие
выразительные глаза могли поспорить цветом с дорогим черным
бархатом, лоб -- низкий и широкий, очень высокий и резко
очертанный нос с властной горбинкой. Подвижный рот был
великоват, борода и усы подстрижены в стиле ховейтат, с
подбритой снизу нижней челюстью.
Столетия назад ховейтат пришли из Хиджаза, и их кочевые
кланы гордились тем, что они настоящие бедуины. Ауд был их
типичным представителем. Его гостеприимство было
широчайшим, а щедрость приводила к тому, что он всегда был
беден, несмотря на доходы от доброй сотни рейдов. Он был
женат двадцать один раз, ранен тридцать. Во время
спровоцированных им сражений все его соплеменники
оказывались ранены, а родственники убиты. Он
собственноручно отправил на тот свет семьдесят пять арабов
-- и ни одного вне поля боя. Число убитых им турок он
точно назвать не мог, они в его реестр не входили. Товейхи
под его командованием стали первыми воинами пустыни,
беззаветно храбрыми, исполненными никогда не оставлявшего
их чувства превосходства, в том числе и в жизни вообще, и в
работе, но это за тридцать лет сократило их число с
двадцати до неполных пяти тысяч душ по мере расширения
участия кочевников в боях.
Ауда устраивал рейды при первой возможности, и настолько
масштабные, насколько это было ему под силу. Во время своих
экспедиций он побывал в Алеппо, Басре, Ведже и в Вади
Давасире, но воздерживался от враждебного отношения почти
ко всем племенам пустыни, и это позволяло ему пользоваться
для рейдов огромным пространством. При организации своих
набегов он проявлял хитрость и горячность, но и в самых
безумных его подвигах присутствовал фактор взвешенной
оценки происходящего. Его терпение при проведении операции
было непостижимым, он принимал и игнорировал советы,
критику и брань с тою же неизменной улыбкой, каким было его
очарование. Если же он гневался, то не контролировал себя,
он взрывался припадком потрясающей злобы, чтобы успокоиться
лишь после того, как убивал. В такие минуты он становился
диким зверем, и люди избегали попадаться ему на глаза.
Ничто на свете не могло заставить его изменить свое мнение
или повиноваться приказу сделать что-то, хоть самое малое,
чего он не одобрял. С чувствами людей он в сложных
обстоятельствах не считался.
Он воспринимал жизнь как сагу о подвигах героев. Все
события в ней были значительны, все персонажи, вместе с
которыми он действовал, были героями. Голова его была полна
поэм о былых набегах, эпических сказаний о битвах, и он
изливал их на первого попавшегося слушателя. Если бы
слушателей не оказалось, весьма вероятно, что он пел бы
себе самому своим громовым глубоким голосом. Он не
контролировал свои уста и постоянно третировал друзей. О
себе он говорил всегда в третьем лице и был настолько
уверен в своей репутации, что любил громко рассказывать
истории не в свою пользу. Временами он казался одержим
дьяволом злобности и мог в публичном собрании придумать и
высказать под присягой ужасные вещи о частной жизни своих
гостей или хозяев, при всем этом был скромен,
непосредствен, как дитя, прям, честен, добросердечен и
горячо любим теми, кому доставлял больше всего
неприятностей, -- своими друзьями.
Палатка Джойса стояла недалеко от берега, рядом с
рассредоточенными частями египетских войск, во внушительном
ряду больших и маленьких армейских палаток. Мы говорили с
ним о том, что уже сделано, и о предстоящих делах. Все наши
планы были по-прежнему сосредоточены на железной дороге.
Ньюкомб и Гарланд вместе с шерифом Шарафом и Мавлюдом
находились под Муаддамом. С ними было много билли,
пехотинцев на мулах, орудий и пулеметов, и они надеялись
взять форт и находившуюся поблизости железнодорожную
станцию. После этого Ньюкомб собирался двинуть всех людей
Фейсала вперед, почти к самому Медайн Салиху, захватить и
удерживать часть линии, чтобы полностью отрезать Медину и
вынудить ее к скорой сдаче. Уилсон двигался на помощь этой
операции, а Дэвенпорт должен был усилить арабское
наступление таким количеством египетских войск, которое он
смог бы транспортировать.
Всю эту программу я считал необходимой для дальнейшего
продвижения арабского восстания после взятия Веджа. Часть
этой программы я спланировал и организовал сам. Но теперь,
поскольку лихорадка и дизентерия, настигшие меня в лагере
Абдуллы, дали время поразмыслить над стратегией и тактикой
ведения этой не отвечавшей никаким правилам войны, мне
казалось, что не только детали, но и весь план был
ошибочным. Поэтому моей задачей стало объяснить свои
изменившиеся идеи и, если это возможно, убедить моих
начальников принять мою новую теорию.
Я начал с трех предложений. Первое состояло в том, что
нерегулярные войска не должны наступать на города и тем
самым вынуждать противника к принятию решений. Второе
предполагало, что они в такой же мере неспособны оборонять
какую-то линию или пункт, в какой и штурмовать их. Третье
исходило из того, что их достоинства следует использовать в
глубине, а не на передовой линии.
В основе арабской войны лежала незыблемая география, тогда
как турецкая армия была привнесенной случайностью. Нашей
целью было находить слабейшие материальные связи противника
и заниматься только этим, пока все они со временем не
окажутся разорваны. Наш крупнейший ресурс -- бедуины, на
которых должна опираться наша война, были не годны для
регулярных военных операций, но их достоинствами были
мобильность, стойкость, уверенность в себе, знание
местности, разумная смелость. Даже такой фактор, как их
рассредоточенность, во время операции приобретал решающее
значение. Поэтому мы должны максимально растягивать фронт,
навязывать туркам пассивную оборону на возможно более
протяженных рубежах, потому что это с материальной точки
зрения было для них наиболее дорогостоящим вариантом войны.
Нашим долгом было достижение цели при наименьших людских
потерях, поскольку жизнь человека была для нас много дороже
денег или времени. Если мы будем терпеливы и
сверхчеловечески искусны, то сможем следовать направлению
Сакса и добиться победы без сражения, используя свои
преимущества на основе тонкого математического и
психологического расчета. К счастью, мы не были настолько
слабы, чтобы требовать этого. У нас было преимущество перед
турками в транспортных средствах, пулеметах, грузовиках,
запасах взрывчатых материалов. Мы могли в любую минуту
развернуть высокомобильную, отлично экипированную ударную
силу минимальных размеров и успешно использовать ее в
разных точках турецкой обороны, вынуждая турок укреплять
свои посты сверх двадцати человек, необходимых для обороны.
Это могло бы стать залогом быстрого успеха.
Медину мы брать не должны. Турок в Медине для нас
совершенно безвреден. В египетской тюрьме пришлось бы
тратить деньги на его питание и охрану. Мы хотели, чтобы в
Медине, как и в любом другом отдаленном месте, оставалось
как можно больше турок. Нашим идеалом было ограничение их
движения до минимума, с максимальными для них неудобствами
и потерями. Продовольственный фактор должен был привязывать
их к железным дорогам, и мы приветствовали бы их
присутствие на Хиджазской, Трансиорданской, Палестинской и
Сирийской железных дорогах в течение войны, пока они
оставляли бы в нашем распоряжении остальные девятьсот
девяносто девять тысячных территории арабского мира. Если
бы турки вознамерились эвакуироваться слишком скоро с целью
сосредоточения на небольшой территории своих войск,
способных эффективно ее удерживать, то нам пришлось бы
восстанавливать их уверенность в себе путем сокращения
наших действий. Упорство турок могло бы стать нашим
союзником, потому что они были бы рады возможности
удерживать или думать, что удерживают, как можно больше
наших старых провинций. Эта имперская спесь должна была
сохранять теперешнее абсурдное положение -- одни фланги и
никакого фронта.
Я подробно раскритиковал всю схему. Удержание средней точки
железной дороги обошлось бы очень дорого, так как
удерживающие силы могли оказаться под угрозой с обеих
сторон. Смешение египетских войск с бедуинами чревато
ослаблением морального состояния войск: бедуины могли бы
оказаться в отчуждении и стать простыми наблюдателями за
действиями профессиональных солдат, радуясь тому, что
избавлены от ведущей роли. Результатом была бы
недоброжелательность, что обязательно сказалось бы на
эффективности действий. Кроме того, территория билли была
очень засушливой, и содержание на линии значительного
подразделения вызвало бы большие технические трудности.
Однако ни моим общим рассуждениям, ни конкретным
возражениям большого значения никто не придал.
Планы были утверждены, и уже велась предварительная
подготовка. Все были слишком заняты своими делами, и некому
было наделить меня особыми полномочиями, чтобы я смог
приняться за свою работу. Ограничились тем, что меня
выслушали и профессионально признали, что мой план
контрнаступления мог бы быть полезным. Я разрабатывал с
Аудой поход к племени ховейтат на их весенние пастбища в
Сирийской пустыне. Там мы могли бы создать мобильную
верблюжью кавалерию и захватить Акабу с востока, без пушек
и пулеметов.
С востока Акаба не была защищена, сопротивление здесь
ожидалось наименьшим, и взятие ее было бы для нас легчайшей
задачей. Наш поход явился бы прекрасным примером обходного
маневра, поскольку предполагал семисотмильный переход по
пустыне с целью захвата территории в пределах дальности
огня наших корабельных орудий. К тому же реальной
альтернативы ему не намечалось, и он был настолько в духе
моих размышлений во время болезни, что его исход вполне мог
бы оказаться счастливым и несомненно поучительным. Ауда
полагал, что при наличии динамита и денег возможно все и
что к нам присоединятся мелкие кланы из окрестностей Акабы.
Фейсал, который уже установил с ними контакт, также считал,
что они окажут помощь, если мы достигнем предварительного
успеха у Маана, а затем двинем силы на порт. Пока мы
раздумывали, военные корабли сделали несколько рейдов, и от
захваченных ими турок мы получили такую полезную
информацию, что мне не терпелось немедленно отправиться в
путь.
Пустынная дорога до Акабы была такой долгой и трудной, что
мы не смогли взять с собой ни пулеметов, ни запасов, ни
солдат регулярной армии. Соответственно единственным
элементом, который я мог бы использовать из плана в
отношении железной дороги, был лишь я сам, но в данных
обстоятельствах этого явно не хватало, поскольку я был так
решительно настроен против этого, что о моей помощи здесь
слушали бы вполуха. И я решил пойти собственным путем, будь
то по приказу или без него. Я написал полное извинений
письмо Клейтону о своих наилучших намерениях и отправился в
дорогу.
Книга 4. ПРОДВИЖЕНИЕ К АКАБЕ
Главы с 39 по 54: Порт Акабы благодаря природным условиям
был таким неприступным, что с суши его можно было взять
только благодаря внезапности нападения, но тот факт, что
Ауда абу Тайи примкнул к Фейсалу, позволил нам надеяться на
привлечение достаточного количества людей из племен
восточной пустыни для броска на берег.
Насир, Ауди и я вместе отправились в далекий путь. До сих
пор общепризнанным лидером был Фейсал, но так как он
оставался в Ведже, я вынужден был принять на себя
неблагодарное бремя этой экспедиции. И я принял и его, и
бесчестный скрытый смысл этого как наш единственный шанс
достижения победы. Мы перехитрили турок и вошли в Акабу на
крыльях удачи.
ГЛАВА 39
К девятому мая все было готово, и в сиянии послеполуденного
солнца мы покинули шатер Фейсала, чьи добрые напутствия еще
долго звучали вдогонку нам с вершины холма. Нас вел шериф
Насир. Его светлая доброта, вызывавшая ответную преданность
даже в самых испорченных людях, делала его единственным
вождем (и благословением) нашего предприятия. Когда мы
рассказали ему о своих чаяниях, он едва заметно вздохнул:
сказывалась физическая усталость после многих месяцев
службы на передовых позициях. Чувствовалось, что его
страшит ощущение собственного возмужания -- с его зрелыми
мыслями, навыками и опытом, сознание безвозвратного ухода
беззаботности и поэтичности отрочества, грозившего
превратить в цель жизни сам ее процесс. Физически он был
еще очень молод, но его переменчивая душа старела быстрее,
чем тело, и грозила умереть раньше него, что является
уделом большинства из людей.
Первый короткий переход привел нас к форту Себейль в районе
Веджа, где египетские паломники обычно запасались водой. Мы
расположились лагерем рядом с большим кирпичным
резервуаром, в тени то ли от стены форта, то ли от пальм, и
разобрались во всех досадных мелочах, выявившихся во время
первого перехода. С нами были Ауда и его родственники, а
также дамасский политик Несиб эль-Бекри, который должен был
представлять Фейсала перед сирийскими крестьянами. Несиб
был умен, имел собственное мнение, и за его плечами был
опыт предыдущего успешного перехода по пустыне. Его легкое
отношение к рискованным предприятиям, редко встречающееся у
сирийцев, как и его политические убеждения, способности,
окрашенное чувством юмора красноречие, патриотизм, часто
перевешивавший врожденную тягу к околичностям, в равной
мере делали его в наших глазах своим человеком.
Своим спутником Несиб выбрал сирийского офицера по имени
Зеки. В нашем эскорте было тридцать пять агейлов под
командованием ибн Дхейтира, человека, отгороженного от
всего мира стеной своего необычного темперамента,
дистанцированного, отстраненного и самодостаточного. Фейсал
собрал двадцать тысяч фунтов стерлингов золотом -- все,
что смог предоставить нам, -- даже больше, чем мы просили,
-- для выплаты жалованья новым людям, которых мы должны
были набрать в армию, а также для выдачи аванса ховейтатам,
чтобы заставить их поторопиться.
Этот неудобный груз -- двести с лишним килограммов золота
-- мы разделили между собой на случай какого-либо
происшествия в пути. Вернувшийся к своим обязанностям
интенданта шейх Юсуф выдал каждому из нас по полмешка муки,
решив, что сорока пяти килограммов на человека при
умеренном расходовании будет достаточно на шесть недель.
Сумы с мукой добавили к вьюкам, а остальную, из расчета по
четырнадцать килограммов на человека, которые предстояло
выдать каждому, когда освободятся сумы, по распоряжению
Насира погрузили на вьючных верблюдов.
Мы взяли с собой некоторое количество патронов и несколько
лишних винтовок для подарков. Шесть верблюдов были
нагружены легкими упаковками взрывчатки для подрыва путей,
поездов или мостов на севере. Кроме того, Насир, который
был эмиром в своем городе, вез с собой хорошую палатку для
приема посетителей, а один верблюд шел с грузом риса для их
угощения. Впрочем, этот рис мы с большим удовольствием ели
сами, так как однообразный рацион, состоявший из хлеба,
замешенного на воде, который мы запивали той же водой,
становился для нас все менее привлекательным. Будучи
новичками в путешествии такого рода, мы не знали, что в
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |