Where Angels and Demons Collide 73 страница

Билл не поднимал лицо в ответ на цепкие и колючие взгляды, все так же низко держа голову и сцепляя пальцы на своих коленях что было сил, до боли и до побеления костяшек.

Всего лишь полчаса ушло у них на принятие решения. И все они теперь облегченно и радостно переговаривались за дверью, как будто ничего и не случилось, как будто не было всей этой кошмарной каши, которую они заварили тысячелетие назад и смогли расхлебать только теперь. Все они были довольны и счастливы тем фактом, что все разрешилось так легко что они могли снова вернуться к своим обязанностям, к своим бумажкам и отчетам, к своей беготне. Вернуться к своей нормальной жизни, которая у них не перевернулась вверх дном во всей этой истории и осталась точно такой же, скучной и унылой. И правильной.

Весь Рай как будто ожил в эти часы.

С земли окончательно возвращались остатки отрядов Светлых Стражников которые по случайности пропустили все веселье, занятые ликвидацией последствий катастроф устроенных Нижней Палатой. Они подтягивались по мере своих возможностей, получая письма счастья, адресованные им из Рая, накорябанные в спешке нетвердыми счастливыми ручонками младших Ангелов, которые от радости еле – еле попадали кончикам пера в чернильницу и оставляли на бумаге жирные кляксы, сообщая о том, что все, наконец, решилось.

Никто до конца не мог поверить в это, и все они спешили во Дворец, шумно хлопая крыльями и переспрашивая на ходу у всех, кого они встречали на своем пути: «Это правда?», «Пророчество?». И при виде счастливых и радостных глаз они все и сами готовы были пуститься в пляс.

Снаружи творилось что-то невообразимое, Ангелы, Серафимы, купидоны, радостно взмывали в воздух и голубое небо Рая наполнялось сейчас их блаженными песнями, которые лились прекрасной музыкой счастья. Придворный музыкант Орфей был с ними, оглашая трелями своей чудесной сладкоголосой арфы все окрестности на расстояния и расстояния вокруг.

Вильгельм очнулся от своего ступора, услышав эти звуки и с силой зажал уши ладонями.

- Малыш, теперь все будет хорошо, – Симония гладила его по голове, по рукам, расправляя на нем его белую тунику и присаживаясь перед ним на корточки, – мы придумаем что-нибудь, чтобы тебя спасти, ты меня слышишь?

Билл помимо воли вслушивался в свистопляску за окном и в ошалевшие трели Ангелов, которые, вне себя носились над Дворцом огромными птицами и что-то не очень верил своей матери. Для него этот праздник был совершенно чужим и, хотя он понимал, что если бы не его участие, вся эта оголтелая стая вряд ли бы носилась сейчас вот так, весело трезвоня и распевая псалмы. Но его мутило только сильнее при мысли, что все то время, что ему осталось провести вживых, он должен наблюдать перед своими глазами вот это. Радостную вакханалию, которая только лишний раз напоминала про обстоятельства, из-за которых она имела место быть.

-Ты думаешь? - ехидно осведомился Билл, вкладывая в свой голос весь яд, на который только был еще способен. – По-моему, так хуже уже быть просто не может.

Мимо разбитого Михаэлем окна, с шумом распевая какие – то оперные арии пронесся Апостол Исакий собственной персоной, заставляя воду в оставленных на столах бокалах колебаться от его рокочущего грудного баса, которым он возвещал все окрестные поселения о том, как он счастлив.

Симония, обладающая уникальным музыкальным слухом с детства, поморщилась от того, как кошмарно он фальшивил.

- Мне бы хотелось в это верить, Билл, – она сжала руку сына.

Кроме них с Симонией в зале больше не осталось никого. Вокруг валялись разбросанные бумажки, куски свитков и перьев, бокалы с водой так и остались стоять на столах пустые или наполовину полные, райские птички больше не пели - клетка в углу, где они были раньше, теперь вандальски раскрыта шаловливой Апостольской ручонкой. Совет так спешил очистить помещение, чтобы отпраздновать победу, что кавардак, оставшийся после них, напоминал разве что о ядерной зиме, чем о красивом и некогда приличном месте официальных сборов.

Все совершенно забыли про минувшие месяцы угрюмого и напряженного молчания. И конечно, они все не думали про того, кому были обязаны всем этим. Симония посмотрела в окно. Все небо было заполнено крыльями – белыми, серыми, серебристыми, золотистыми… Казалось, будто весь Рай сошел с ума.

-Малыш, нам нужно к Давиду. Теперь, когда вся эта шумиха вокруг тебя стихла, нам осталось просто с ним поговорить. Ты можешь встать?

- Скажи ему, что я преждевременно скончался от счастья, – все тем же тихим, но недобрым тоном парировал ей сын. – Чтоб он порадовался, можешь добавить, что мне было больно и что на сей раз я не знаю, как вернуться назад, – закончил он, потирая шумящие виски.

Ему стало немного полегче, боль и темнота чуть отступили и он наслаждался этой минутой спокойствия, раздражаясь лишь бесконечным трелям Орфея, которые настойчиво доставали его мозг. Он всегда жалел, что не довел до конца свое обещание разломать его инструмент на головешки и сейчас это чувство было особенно сильно.

-Что ты говоришь такое, болтун, – Симония укоризненно посмотрела на сына и потянула его за руку, заставляя подняться. – Между прочим, он все-таки опомнился, в конце концов и если ты помнишь, то именно он встал на твою защиту!

Билл поморщился.

- Мне все равно, чего там этот Давид, мама. Я не хочу здесь быть! - он неожиданно повысил свой голос до крика. Отголосок звонким эхо откатился от стен опустевшего зала. Симония удивленно распахнула глаза. Билл будто ожил на какую-то долю секунды и в глазах его полыхнул ненормальный, нездоровый огонь.

- Я уже разобрался в себе мам. Честно, лучше бы они решили просто стереть меня с лица земли. Это было бы намного проще.

- Не говори так, малыш. Лишь слабые ищут спасения в забвении. Ты не такой. Ты сильный! – она попыталась протянуть руку и взять своего сына за рукав туники, потому, что Билл пошатывался и был все еще бледным, как молоко.

- Не хочу я быть сильным! - в глазах его вдруг мелькнул какой-то злой огонек, и он, резко вырвавшись из рук матери, отшатнулся от нее подальше. – Я вообще ничего больше не хочу!

Симония никогда еще не видела своего сына таким. Он вырвал свою руку из ее рук, лицо его перекосилось от злости и горечи. Затем, Билл резко взмахнул белоснежными крыльями и вылетел через разбитое окно вон из зала так быстро, как только мог, четкой стрелой взмывая в голубое небо, цепляя крыльями оставшиеся стекла так, что они со звоном упали на пол. Он не разбирал дороги, летел быстрее прочь, прочь от этого поганого Дворца, зная, что все равно ему никуда не деть себя от него, от всех от них, что все эти лица будут преследовать его и через пять минут ему все равно надо, как штык быть в кабинете Давида, обсуждать какую-то ерунду, которая вообще мало волновала его.

Вокруг в бесконечном кружении носились обезумевшие от счастья Ангелы, налетавшие друг на друга, танцующие в завихрениях воздуха, счастливые и радостные. Билл, закрыв глаза и зажав руками уши несся прочь, прочь от них подальше, лишь бы не слышать их безумные возгласы счастья.

Видеть всех их он не хотел, не мог, ему было не нужно это место, бездушное и наигранно-веселое, приторно-сладкое. Он летел и летел и ветер хлестал его по лицу, пока Ангел старался и не мог унять страшные несущиеся отчаянные мысли:

«Мне нужно тебя увидеть. Прямо сейчас. Все равно от меня уже ничего не осталось, так забери все остальное. Мне нужны твои руки, чтобы взъерошить мои волосы и я бы прижал тебя к себе в ответ. Пожалуйста, ну пожалуйста, лишь на секундочку…»

Ему нельзя было думать о человеке. Это было против всех правил, которыми он всегда пренебрегал. От этого было только еще больнее. Ему нужно было отпустить, забыть, заставить себя верить в то, что разлука была лишь к лучшему для них обоих. Все было хорошо теперь, они с таким трудом прошли через все испытания и ситуация сложилась так, как и должна была. У них обоих была своя жизнь, такая, же, как и раньше, и вмешиваться в нее лучше не стоило. Иногда расставание было самым правильным вариантом, особенно, когда знаешь, что по-другому никак нельзя. Только как можно заставить себя поверить в эту мысль не только головой, но и сердцем?

Билл метался и бился в порывах ветра в вышине, будто загнанное раненое животное, которое страшно доставала какая-то заноза. Он хотел, чтобы нудная боль немедленно ушла, оставила его в покое. Ангелы не умеют чувствовать, так почему тогда было так чертовски больно? В его голове путались мысли и образы, темная звездная ночь вспыхнула перед глазами, и он почувствовал на себе прикосновение теплых рук, нестерпимо жгучее, как будто призрак той ночи, той последней ночи, которую он провел с Томом. И ему вдруг стало так дико страшно, что это все кончилось теперь для него, не было никого и ничего, лишь это пустое безучастное небо перед глазами, в котором он снова остался совсем один. И это было безнадежно.

Билл лишь на секунду открыл глаза. Он уже отлетел прочь от бьющихся в воздухе светлокрылых Стражей и Апостолов, резвящихся за его спиной в своей сумасшедшей вакханалии. Он поднимался все выше и выше, зависнув высоко в воздухе, примерно на уровне шпиля башни Двенадцати Мыслителей, как раз там, где находился Зал Советов. Шум и пение уже смолкли в отдалении и все, что Ангел видел теперь перед собой, был лишь огромный Эдемский сад яблочных деревьев, простирающийся так далеко, как только видно было глазу. Сверкающий Гихон изгибался в отдалении, спокойный, как само время. Это было идеальное место.

Ангел обреченно открыл свои глаза, в последний раз взглянув на землю, на прекрасную и мудрую сверкающую реку. Давид принял в корне неверное решение, оставив его тут, и потому Билл твердо вознамерился это исправить. Он сложил свои белоснежные крылья с темным кончиком и, на секунду замерев в самой высокой точке, начал камнем падать вниз. Земля становилась все ближе и ближе и он, ломая ветви деревьев, со страшным треском обрушился с высоты, врезавшись в землю на полной скорости. Мелкие камешки, почва, полетели в разные стороны и он, пропахав по земле добрых пять метров, остановился прямо в центре Райского сада. Перед глазами его сгустилась непроглядная чернота. Только физической боли он не почувствовал и уж точно сознание не спешило его покидать. Застонав, он приподнял свою внезапно отяжелевшую встрепанную голову с комочками грязи, запутавшимися в его черных с проседью в волосах, с трудом фокусируя взгляд. Да, определенно он был еще жив. Даже несмотря на свое состояние, он не смог довести до конца то, что хотел. Пока.

Жуткая злость захлестнула его, такая яростная, что кровь, если она и была, закипела в его венах. Билл быстро оторвал от земли свое тело и снова молниеносно взмыл в воздух. В голове его билось совершенно четкая мысль и всего лишь одно желание... И снова взлет, так высоко, как только можно, взмахивая крыльями с яростью, на которую только был способен, в голубое пронзительное небо, бьющее по глазам своей чересчур резкой яркостью. И снова сложенные крылья, Билл ухнул вниз, на сей раз выбрав место, где под корнями деревьев была груда камней, огромных и острых, с силой обрушиваясь прямо на них. Каменная крошка брызнула в стороны, подрывая дерн и комки травы и принимая на свои торчащие, как пики края тонкое тело, рухнувшее с высоты.

Из окна дворца Давид, облокотив подбородок на руку молча смотрел на это суицидальное и откровенно театральное, на его взгляд, зрелище. Вильгельм был не единственным, кто не веселился вместе с остальными в этот светлый для всех миг. Давид встал у окна, отвернувшись от двери и заложив руки за спину. Крылья его были опущенны вниз.

Он с грустью наслаждался последними минутками, которые мог провести в своем замечательном, светлом и уже обжитом им офисе. Ему предстояло покинуть помещение вот уже совсем скоро. Он печально поглаживал рукой спинку бархатного крутящегося кресла стоявшего левее от него и раздумывал над тем, как ему теперь быть дальше и как привыкать к этой новой жизни в должности простого Апостола.

Для него это был личный конец света.

Все его труды, все его заслуги оказались напрасными, когда его корабль под названием «триста десять лет службы во дворце» прямым курсом врезался в айсберг, имя которому было «Вильгельм». И теперь лишь щепки былой роскоши покачивались на поверхности океана, напоминая о прекрасном.

И самое ужасное, что ему потом самому же пришлось подписывать себе смертный приговор, оставляя мальчишку в Раю, только потому, что так было правильно. И это значит, что теперь он снова будет маячить под носом, вытворяя свои безобразия и продолжая делать жизнь всех, кто с ним был знаком чересчур насыщенной приключениями. И вот пожалуйста, стоило только отпустить его, назначив несправедливо мягкое по всем меркам наказание, как он снова принялся за старое.

Давид потер переносицу, снимая с нее позолоченное пенсне. Он чувствовал себя очень усталым. На его глазах светлая фигура с темными волосами и белоснежными, черными на кончиках, крыльямми снова поднялась с колен. Племянник, вытирая рукавом лицо, выплевывая траву, снова приготовилась к прыжку. Давид тяжко вздохнул:

-Что мне с ним делать, Сирин? - обратился он к огромной птице за своей спиной. – Он совсем с ума сошел в последнее время. Я не узнаю его.

Давид знал, что Билл все равно ничего не добьется этими своими прыжками и метаниями на камни – Ангелы не чувствовали боли и, как следствие, серьезных ран племянник тоже получить не мог. Он не мог умереть так просто.

-А что говорит тебе твой разум? – сладко пропела Сирин со своего насеста.

-Мой разум говорит мне, что я сейчас оставлю его тут и тогда смогу вечно наблюдать эту картину перед своими глазами. Он поломает мне все Райские яблони и в итоге моя сестра все равно оторвет мне голову за то, что я издеваюсь над ее сыном.

Сирин печально вздохнула.

- Знаешь, есть такие раны, которые никто не видит. И их никогда не вылечить. И они гораздо страшнее любых физических повреждений...

- Да чем я могу ему помочь-то? – с раздражением и откровенно нервничая гаркнул Давид, глядя, как Ангел снова обрушился на ветви яблонь с высоты. Его тело, как тряпичная кукла пролетело по дереву, отломив огромную ветку, и в итоге Билл рухнул лицом вниз, а надломленная ветвь мстительно приземлилась сверху. Больше парень не вставал, однако Давид знал, что он жив, потому что Вильгельмл подтянул руки и, закрыв ими лицо, поломанной игрушкой застыл на земле без движения.

-Ты же верховный Апостол, в конце концов…

- Это уже ненадолго, благодаря ему, – Давид сложил руки на груди и отошел от окна.

В кабинет, встревоженная и растрепанная, отталкивая с дороги Сакия, влетела Симония. Глаза ее были большие, как Райские яблоки.

-Давид! Билл…

- Да видел я. Видел! – верховный Апостол хмуро прошелся из угла в угол. – Сакий!

Страж, как по команде матерелизовался возле его стола.

-Неси мне этого идиота … - Давид ткнул пальцем в окно и Сакий, кивнув, тут же исчез за дверь.

Билл лежал лицом в траве, вдыхая ее сладкий запах. Злости больше не было в нем, на смену ей снова пришло полнейшее безразличие. Он уже не пытался встать, это было не в его силах. Темнота и тишина, о которых он так мечтал нашли его здесь и он был готов уйти с ними за руку, чтобы избавиться от всех мучительных и болезненных, достающих его мыслей.

Он так безумно устал от всего. От всей этой бестолковой Райской жизни, которую не было больше никаких сил наблюдать перед собой даже то короткое время, что ему осталось, он больше ни секунды не хотел смотреть на это. И потому он не открывал глаза.

Его настоящая жизнь была не здесь. Она была за тысячи километров, там, куда не достанешь так просто рукой, где-то, где была солнечная улыбка и карие глаза, где начиналась весна и лай собак оглашал окрестности. Где ездили машины, где люди ходили на работу изо дня в день, где огни города открывали на ночь свои глаза и звезды подмигивали сверху с небосклона. Там, где была возможность понять, что это такое – чувствовать, по-настоящему.

В том мире никто не смотрел на него искоса, как здесь, не перешептывались за его спиной. Том принимал его таким, какой он есть. И он любил его таким, не смотря ни на что, принимая все его недостатки и достоинства как есть.

Только Билл не принадлежал к тому миру. Его дом был здесь. И это было ужасно несправедливо, до такой степени, что хотелось кричать, царапать когтями землю, выть. Просить помощи. Если бы только нашелся хоть кто-то, хоть что-то кто мог бы помочь... Он сделал еще одну попытку приподняться на локтях. Он должен был закончить начатое. Он хотел в темноту.

Неожиданно чья-то мощная рука взала его за шкирку туники и нежно встряхнула, так, что все его тело замоталось, как авоська с продуктами, в этой железной хватке.

-Вы что же это делаете-то, а, мастер Вильгельм? Совсем не думаете о своих родных-то. – Сакий мощной лапой отряхивал одежду Била от мелких травинок и грязи.

-Отстань, – простонал Билл, скрежеща зубами, на которых скрипела земля. - Положи, где взял!

Однако Сакий не особенно стал вслушиваться в его пожелания и, приведя младшего сотрудника Канцелярии в более-менее достойный вид он, повертев его со всех сторон, удовлетворенно кивнул и поволок арестанта в направлении Дворца. Билл зарычал в его ручищах от бессилия. Раньше он бы еще поборолся за свою свободу, но теперь не мог даже сделать и этого. Он был слишком слаб, чтобы пытаться сбежать сейчас. Темнота снова сгустилась, обнимая его своими мягкими лапами, и Ангел, к своему облегчению ощутил, что снова начал покидать эту реальность.

Когда изгибы прекрасных расписных коридоров остались за его спиной, Вильгельм медленно, нежным тычком был водворен в так хорошо знакомый ему кабинет Давида, в который он попадал каждый раз, совершив очередную провинность. Он уже и со счета сбился, припоминая, сколько это было раз.

Симония, которая стояла здесь же, порывисто подошла к своему сыну и впервые на глазах Давида, сделала то, что давно пора было сделать, на его взгляд. Она отвесила ему такого звонкого подзатыльника, что в глазах у Билла мигом прояснилось, и он стал видеть все вокруг чересчур отчетливо, как будто кто-то навел пультом резкость. Давид свел суровые черные брови к переносице. Без своего дурацкого парика, который он аж снял от удивления, Апостол казался гораздо моложе, чем старался выглядеть и суровый вид забавно контрастировал с его внешностью.

-Ты что творишь? У меня чуть дыхание не остановилось! – отчитывала Симония сына, совершенно не глядя на то, что он снова медленно сползает на пол. – А ну прекратить мне этот цирк! – она со всей силы, даже со своего невысокого роста, протянула руку и точно так же как Сакий несколько минут назад, тряханула Билла за шкирку.

-Мааам, – Ангел лишь поморщился, слабо пытаясь вывернуться из ее рук, которые впервые за все это время не обнимали и не гладили его в попытке успокоить. Симония была сейчас настроена очень резко и Билл понял, что в своих стремлениях к свободе, в которых он напрочь провалился, кажется, все-таки немного перегнул палку и настроил против себя единственного человека, который до того все еще был на его стороне.

- Я тебе дам сейчас, мам. А ну живо сядь в кресло! – она пододвинула ногой стул поближе к сыну и усадила его туда за плечи. Тон ее не предвещал ничего хорошего. Билл уныло подпер щеку рукой, опершись на подлокотник и икоса глянув на нее.

-И нечего на меня зыркать! На меня это не действует, – она уперла руки в боки, нависая над ним.

Давид довольно, против своей воли, улыбался за спиной своей сестры. Впервые за все это время она все-таки тоже пошла навстречу, присоединившись к нему в порыве выпороть мальчишку, как сидорову козу и впервые за много лет, они все-таки достигли небольшого взаимопонимания относительно этого вопроса. Давид вообще сомневался, что его помощь была ей так уж нужна все это время при воспитании сына - если бы Симония не была так занята остальными детьми, а посвящала свое время только Вильгельму, из мальчика в принципе, был бы толк. Саму Симонию смело можно было бы поставить и во главе небольшого отряда светлых Стражей, но туда, к сожалению, не принимали женщин.

Со своего места в кресле Билл злобно покосился на своего дядюшку, который улыбался ярче, чем солнце в небе. Давид, поняв, что на него смотрят, мигом сурово свел брови, напуская на себя строгий вид. Он, скрестил руки на груди, нервно барабаня пальцами по своему же плечу.

- Ты перебесился? - совершенно спокойно поинтересовался верховный Апостол.

Билл хмуро опустил голову, все так же не говоря ни слова и зло глядя на Давида исподлобья.

-Надеюсь ты понимаешь, что, по-хорошему, твой приговор должен быть гораздо серьезнее, и что я сделал тебе большую поблажку?

- Я все понимаю и благодарю тебя за это, – Билл склонил голову в полупоклоне. Ровный и бесцветный голос его был тихим и почти безжизненным

- Оно и видно, как ты благодаришь…- Давид все так же смотрел на племянника из-под своих густых черных бровей, задержав всгляд на его встрепанной угольной шевелюре и листве яблонь, застрявшей в ней.

«Точно, как бес выглядит» - мелькнуло в который раз в голове у Апостола при виде этой черной, как смоль, копны.

Билл молчал. Его пушистые ресницы трепетали, и у Давида сложилось впечатление, что он вообще вряд ли слышит, что ему говорят.

- Ладно, давай к делу. Вильгельм, думаю, что тебе так же понятно, что ты не должен искать никаких контактов с миром людей, пока пребываешь тут.

-Мне это понятно, – тихий шепот.

-То же самое касается мира Демонов.

-Ты же сам сказал, что пропасть будут охранять теперь, когда о проходе известно половине населения Рая...

-Само собой. Предупреждаю еще раз.

-Я все понял, – Билл сцепил на коленках пальцы.

-Хорошо. Теперь про твое наказание. Оно будет исключительно дисциплинарного характера. Чрезвычайно мягко для провинности, которую ты допустил, конечно, - Давид сурово посмотрел на племянника. - Кроме своей основной работы ты будешь выполнять еще кое-какие поручения. Помогать драить горшки и кастрюли в кухне, это раз. Подметать щеткой полы в зале на втором этаже. Во всем коридоре, а не только там, где нравится. Кроме всего прочего, будешь вылетать вместе со всеми в Нескучный Лес, раздавать еду купидонам. За тобой все это время будет следить Сакий, - на этих словах Давид выразительно повысил голос и Страж содрогнулся от ужаса. - Ты слушаешь, Билл?

Давид заметил, что племянник снова начал уходить в себя.

-Да… Слушаю. Мыть, подметать, раздавать еду... - уничтожено прошептал младший Ангел.

- Все верно. Кроме того, протереть пыль в библиотеке, включая всю мебель и сами книги, этим давно уже пора заняться. Почистить от зеленого налета все статуи. Высадить вдоль дорожек новые кусты самшита. Заново пересчитать все райские яблоки…

Давид все перечислял и перечислял эти бесконечные списки поручений, и Билл злорадно вздохнул. Слава богу, что сотрясание воздуха его дядюшки не имеет ровно никакого смысла. Билл снова ощутил спасительную слабость, подступающую к нему. Все сильнее и сильнее, состояние его ухудшалось, и эти вспышки становились все более интенсивными. Он знал про себя, что это не продлится долго. Он сделал свой выбор еще задолго до того, как Совет сделал свой. И он о нем не жалел.

- Тебе все понятно? – Давид задрал одну бровь.

- Все ясно, – Билл медленно прикрыл глаза, с трудом снова открывая их.

-Тогда свободен. Сакий, ты знаешь что делать. Главное помни, куда мы Билла не отпускаем?

-В ванную не отпускаем, – мрачно вздохнул охранник.

- Умница. А теперь проводи его в больничное крыло. Пусть ему там головку полечат. – Давид бросил недобрый взгляд на племянника. Билл не счел нужным отвечать ни на его слова ни на этот взгляд. Перед глазами его снова все поплыло.

Сакий уныло вздохнул.

- Идемте, мастер Вильгельм, – Сакий протянул свою мощную ручищу и положил ее своему подопечному на плечо, помогая ему подняться. Ему это не составило труда, из всех из них, только он был примерно одного роста с младшим Ангелом.

Биллу передвижения давались все с большим трудом, земля начинала медленно уходить из - под его ног. Он, не оборачиваясь, позволил огромному охраннику увести себя прочь из ненавистного ему кабинета.

Как только за ними захлопнулась дверь, Симония снова обеспокоенно повернулась к брату. Была еще очень важная деталь, которую не учли при вынесении приговора. И Симония понадеялась, что шанс еще не упущен окончательно.

- Давид, сделай что-нибудь, – Симония, с трудом переводя дух, прижимала к щекам бледные руки. Голос ее был уже вовсе не такой уверенный, а Давид волей-неволей подумал, что впервые видел свою сестру такой. Губы ее дрожали, обычно идеально уложенные рыжие волосы растрепались. - Он не может здесь быть. Он правда умирает.

-Насколько я заметил, - Давид ехидно сузил глаза, – он живее всех живых. А вот Райские яблони благодаря ему теперь придется пересаживать! - он гневно махнул рукой в сторону окна.

-Давид, ты же знаешь, он с человеком связался клятвой хранителя. Это вещь, которая связывает раз и навсегда, - Симония нервно потеребила серебристый пояс своего одеяния, – и ее нельзя отозвать обратно, как бы того ни хотелось.

- Знаю, – Давид вздохнул. - Бес его дернул ввязываться в это. - Апостол задумчиво почесал висок. – Я его об этом не просил.

- Прямо перед тем, как его человека отправили на землю, он разорвал свою клятву.

Глаза Давида закатились сами собой. Ну конечно, что еще мог придумать мальчишка, чтобы только сделать жизнь сложнее. Только найти себе единственного подопечного, связаться с ним нерушимым обязательством и решить, что станет проще, если он разорвет свою клятву. Давид прекрасно знал, что из всей этой ситуации после заключения подобной сделки выход мог быть только один: быть со своим подопечным до самого конца и ввести его потом за руку в ворота Рая, когда его время придет к концу. Так и только так можно было разомкнуть этот круг.

- Он не сможет жить здесь. Я пыталась сказать об этом еще перед Советом, - продолжала Симония.

- Потрясающе, – Давид хмуро глянул на нее.

Он так и знал, что во всем этом деле не обойдется без новых душещипательных подробностей.

- Что ты от меня хочешь? Клятву хранителя может вернуть только тот, кто ей связан. Я не могу ничем здесь помочь, смертный мальчишка уже далеко! - Давид устало смотрел на свою сестру. Если бы он мог описать словами, как его замучила вся эта ситуация, свитков ему бы потребовалось примерно вдвое больше, чем человеку, который излагал недавно на бумаге пророчество в соседнем помещении канцелярии.

- Я знаю. Из всей этой ситуации я вижу только один выход, Давид. Как думаешь, может твое наказание потерпеть лет семьдесят? - Симония с надеждой посмотрела на брата. - Это ведь сущее ничто по масштабам нашего времени!

- Я ничего не знаю, – Давид с громким шлепком приложился лбом об оконный косяк.

-Давид! - Симония слегка повысила голос.

-Я ничего не знаю. Просто сделай так, чтобы я ничего не знал. – проныл верховный Апостол. – Черт бы его побрал, три дерева сгубил, а… Куда теперь девать все эти яблоки? - как будто говоря сам с собой сокрушался верховный Апостол.

Симония сузила глаза. Она была не уверена правильно ли она понимает своего брата. Его упоминание про яблоки всколыхнуло в ней кое-какие мысли.

- Ты хочешь сказать … Она смотрел на него, не веря своим ушам.

-Я ничего не хочу. В этой истории все уже сказано за меня. – Давид обреченно смотрел в окно. Он почему – то прятал от сестры свои глаза, избегая смотреть на нее.

Симония хитро и с пониманием прищурилась. Значит, Давид тоже прекрасно понимал, что эта ситуация не имеет особенно много вариантов концовки. Симония улыбнулась своему брату.

- Спасибо, Давид, - тихо и с улыбкой проговорила она. - Так будет лучше.

- Ну еще бы, - все так же мрачно проговорил Апостол, не смотря на свою сестру.

- Зато у вас обоих будет время немного остыть. Пока он будет отстутсвовать. - в глазах Симонии зажглись смешливые огоньки. - Признайся, ты ведь будешь в глубине души скучать по его выходкам, он никогда не давал тебе расслабиться.

Давид с удивлением все же обернулся на свою сестру, чтобы посмотреть, шутила ли она или все таки была серьезна. На секунду он готов был поклясться, в ее глазах мелькнул такой же дьявольский огонек, что Апостол так часто наблюдал в глазах своего племянника. Он шумно сглотнул.

-Если ты не против, через тридцать лет малышке Ивонн как раз исполнится сто шестьдясят. Она всегда хотела быть медсестрой, только и мечтает, чтобы попасть во Дворец. - Симония захлопала глазами. - Помнишь ее?

Бледные пальцы Давида вцепились в край стола и он, чтобы не упасть сделал шажок вперед. Симония заливисто рассмеялась, ну совсем, как Вильгельм. Давид узнал бы этот смех даже за километры. Он вытаращился на сестру большими круглыми глазами. Симония, все так же, смеясь, обернулась на него через плечо. В глазах ее была благодарность и тепло. И пусть все вышло не совсем так, как планировалось изначально, не смотря ни на что, они с братом все же нашли общий язык в конце этой истории и впервые за много лет их с Давидом разговор закончился без отборной портовой ругани и летящих через всю комнату тяжелых предметов быта. Она тихо вышла, притворив за собой дверь. Сейчас осталась последняя самая важная вещь и терять ценное время лучше не стоило. Симония, подобрав полы длинного белого одеяния поспешила вперед по коридору.

Давид, все еще пребывая в легком стрессе от ее последнего заявления и искренне надеясь, что она все же пошутила, не говоря ни слова, отошел в угол и погладил свою птицу. В кабинете воцарилась гробовая тишина.

Дата добавления: 2015-09-29