- Ты с ума сошел? – с ужасом прошептала Женька. – Ты хоть представляешь, что с ней будет?
- Жень… - Роман грустно и ласково заглянул ей в глаза, поцеловал ее реснички, кончик носа. – Перед кем мы с тобой виноваты, а?.. Кому и что мы должны?.. Не наше ли счастье для мамы – главное?.. Она поймет. Должна понять. А приехал я – за тобой. Я увезу тебя в Москву и женюсь на тебе. И никакие дурацкие стереотипы, ни черт ни дьявол не смогут мне помешать.
Евгения вдруг стремительно спрятала лицо в ладони.
- Ты что? – он коснулся ладонью ее плеча и понял, что она дрожит. – Ты что, цыпленок мой? Ну-ка иди сюда, покажи личико.
Женька попыталась противостоять ему – да куда ей против его силы… Малиновский отвел ее руки, изумился:
- Ты почему плачешь-то?
- С двенадцати лет, Ром… - она в полном потрясении, в горячке прижалась к нему, захлебываясь. – Чертову тучу времени я бредила тобой, мечтала о тебе. Такие жгучие, сумасшедшие у меня были фантазии. Но даже в самых смелых из них я не позволяла себе вообразить, что ты вот так когда-нибудь скажешь мне: «Я женюсь на тебе». Я думала – это невозможно, никогда-никогда невозможно, ни практически, ни даже теоретически… Ромка… если от счастья умирают, то я уже на пороге.
- Глупенькая, - пораженный и возбужденный ее признанием, Роман осыпал ее быстрыми, жадными поцелуями. – От счастья не умирают, от счастья живут долго-долго. Я, наверное, как-то неуклюже это сказал… Женька, ты выйдешь за меня?
Она смеялась и плакала – всё одновременно, никак не могла собраться, чтобы что-то внятное ответить.
- Хотя чего это я спрашиваю, - он взял ее лицо в ладони, глазами не отпустил ее взгляд. – Как будто выбор предоставляю. Нет у тебя никакого выбора, слышишь?..
Женька всё с тем же блаженным изумлением в глазах сама медленно потянула его к себе и так же медленно, глубоко, чувственно поцеловала – со всей силой своей большущей и долгой, столько времени зажатой, печальной, безнадежной и стенающей где-то в глубине любви, дождавшейся своего часа… со всей горячей признательностью за так невероятно сбывшуюся сказочную мечту.
Эта их новая близость была под знаком Евгении – ее дара ему, ее огня – пламенного вихря, доведшего Романа до хриплых стонов восторга и шепота после благодарного поцелуя:
- Кажется, я ревную тебя ко всему этому миру, колдунья.
- К себе одному меня ревнуй...
- Ром…
- Да, родная?
- Я насчет мамы… Всё переживаю за нее. Может, все-таки не стоит ее вот так – обухом по голове? Я могу ей сказать, что просто переезжаю в Москву, нашла там отличную работу…
- Чего-чего?
- Ну а что?.. Жить буду, разумеется, у тебя, не снимать же мне там квартиру по бешеной цене. Мама будет рада, что я под твоим присмотром. Нет, мы признаемся ей, но не сразу, потом, как-нибудь… Вот что ты хихикаешь?..
- Гениальная идея, Женька, - Роман, смеясь, поудобнее устроил ее голову на своем плече, погладил ее тонкую руку. – Прямо мистер и мисс Степлтон из «Собаки Баскервилей». Правда, с каждым годом нам всё труднее будет сознаться, что столько времени скрывали правду, будем всё оттягивать да оттягивать до бесконечности. Живут себе в одной квартире брат и сестра – что тут такого, подумаешь, бывает. Правда, с личной жизнью у обоих швах – брат всё никак себе спутницу жизни найти не может, вечный такой бобыль, а может, импотент – по женщинам тоже не ходит. И за сестрой уследить не в состоянии – та гуляет напропалую, и всё ей козлы какие-то попадаются, через несколько лет она уже мать-одиночка с двумя детьми, оба козла смылись, а брат, тетёха такой, их не разыскал и по шеям не накостылял. Зато он – самый любящий в мире дядя, обожает племянников. Наверное, потому что они похожи на него как две капли воды – вот чудеса перетасовки генов в природе…
- Ну всё, всё! – Женька, хохоча, колотила его острым кулачком по плечу. – Поняла, поняла – чушь сморозила. Хватит издеваться!
- Не бойся, - Малиновский обнял ее, прижал к себе. – Всё получится. Тебе ничего говорить не придется – я всё скажу маме сам.
- А я буду стоять рядом и тупо молчать?
- Будешь валерьянку с корвалолом держать – на всякий пожарный. Не дрейфь, цыпленок, прорвемся.
- Ты почему меня цыпленком стал называть? Худая такая, да?
- Ничего, откормлю.
- Я, кстати, голодная.
- Вот я изверг. Всё, одеваемся и спускаемся в ресторан. А то если я пролежу с тобой в постели хотя бы еще пять минут – то опять тебя из нее не выпущу.
- Не могу я одеться и спуститься в ресторан, - засмеялась Евгения. – Ты же молнию у меня на кофте вырвал.
- Точно. Ну, тогда выбирай – либо заказываем в номер, либо идем и покупаем тебе что-нибудь из одежды, а потом – в ресторан. Там, внизу, бутик есть.
- Идем покупаем – и в ресторан, - не замедлила с выбором она.
- Что – уже побаиваешься оставаться в номере с влюбленным маньяком, да? – поддразнил ее Роман.
- Нет, - абсолютно серьезно ответила Женька. Светлая, счастливая синь была в ее глазах. – Можешь хихикать надо мной, но у меня голова кружится от одной мысли: вот войду сейчас с тобой в зал, где полно народу, и впервые буду смотреть по сторонам с торжеством – это мой мужчина, все видят?.. Все уяснили?.. До всех дошло?.. И до тебя дошло, кошка крашеная?.. Пялься на него хоть до посинения, но этот красивый, обаятельный парень – МОЙ, ясно?.. Шансов его заполучить у тебя – как у коровы тройной тулуп на льду сделать. Ущучила?..
- О господи, - Малиновский смеялся, будучи в полном помрачении от своей девочки, попутно с тревогой ощущая пульсацию от вновь накатывающего желания. – Собственница, гони меня в душ, иначе ужин снова отложится.
…Но это же Женька – не кто-то иной. Она поступила с точностью до наоборот – склонилась к его животу и стала его целовать. И тут же сильные руки потянули ее на себя, и лихорадочно – губами к уже таким родным упругим губам, и утонуло опять всё в горячих волнах и бессвязном лепете.
…В ресторан они попали практически ночью – шальные, счастливые, почти искрящиеся и страшно голодные. Евгения была в новоприобретенном платьице – коротеньком синем с серебряными нитями (на цвете настоял Роман) и в изящных черных «лодочках». Когда она выплыла во всем этом из примерочной, вздув над собой упрямую челку и склонив голову, Малиновский выронил из рук банковскую карточку, которой собирался расплатиться, - до того от нее ошалел. Выдохнул:
- Самый красивый в мире цыпленок.
– Самый тощий, да?
– Самый лучший. А что худенькая, так… «у каждого свои недостатки» - откуда фраза?
- Из «В джазе только девушки», - засмеялась она и тут же спохватилась в смущении, увидев «Визу» в его руке: - Ой, я сама заплачу, - предложила Евгения неуверенно. - У меня есть с собой, в сумке, я гонорар получила.
- На леденцы себе свой гонорар оставь, Пикассо мое, - обрубил он решительно и вторично протянул карточку продавщице, которая тщательно скрывала за профессиональной улыбкой острую зависть к этой солнечной паре.
Женька тихо прислонилась к его спине, зажмурилась. Не знала, чего хочется больше – умереть на пике восторга или жить вечно.
Расписавшись на чеке, Роман обернулся, обнял ее, спросил с беспокойством:
- Не обиделась?.. Просто я сам всё для тебя хочу делать. Такой кайф.
- Не обиделась. Не привыкла просто.
- Привыкнешь. Обещаю.
- Цыпленок, что будешь есть?
- Всё, - торопливо ответила Евгения, жадно водя взглядом по строчкам в меню, - буквально всё вот по этому списку.
- Девушка шутит, - хладнокровно сообщил Малиновский растерянному официанту. – Женька, заворот кишок – опасная штука, возьми себя в руки.
- Сам тогда выбирай, - она со смехом отдала ему папку, - ты же знаешь, что я люблю.
…Да, он знал, что она любит. Он знал о ней всё – и при этом у него была головокружительная перспектива открывать ее заново, уже совершенно в новых красках, в ином измерении.
…Зачем же он заказал бутылку французского шампанского, когда и так пьян от запредельного количества эндорфинов в крови?..
- Жень, ты чего по сторонам поглядываешь? Ищешь кандидатуру на роль крашеной кошки?
- А чего искать – вон, сразу две штуки за угловым столиком. Посматривают в твою сторону и беспрерывно шепчутся. Наверное, их терзает вопрос – и что ты во мне нашел?..
- Фантазерка, ты в примерочной в зеркало-то смотрелась?
- В том-то и дело, что да. Тот же самый вопрос мучил и меня.
- К счастью, ты не мужчина и просто-напросто ничего не понимаешь. А вот мне предстоит «зайцев» всяких от тебя поганой метелкой отгонять. Кстати, о «зайцах»…
- Ой, я тебя умоляю. Этот Кирилл – просто похотливое животное, гуляющее от жены направо и налево. В Токио я его отшила самым надежным и проверенным способом.
- Это каким?
- Сказала, что я лесбиянка.
- Женька, предупреждать надо, я же чуть не подавился…
- Ром, а мы танцевать будем?
- Сам об этом напряженно думаю. Не опасны ли мы для окружающих.
- Ну, мы же цивилизованные люди, умеем владеть собой… Ну ладно, ладно, глупость сказала. Что, так и не рискнем? Я до сих пор помню, как плакала за занавеской, когда ты танцевал с Майкой Голиковой.
- Кто такая Майка Голикова?
- Одноклассница моя. Ты приезжал на летние каникулы, у нас вечеринка была дома. Какой ты был тогда красивый, взрослый, все мои подруги были от тебя без ума. А я что?.. Улыбалась с вызовом на людях и втайне слезами исходила.
- Чудо ты мое. В упор не помню никакой Майки.
- Ну, разумеется, где ж тебе всех упомнить. А еще ты с Катей так трогательно плыл в танце в клубе…
- Это когда ты у бара сразу двум парням по своей милой привычке головы морочила?
- А что мне еще оставалось?
- Так, пошли скорее танцевать. А то ты еще чего-нибудь навспоминаешь и совсем загрустишь.
- Уверен в своей выдержке?
- Неа. Но попытаться-то можно?..
- Ну вот, видишь, получается вполне прилично. У тебя руки такие сильные.
- Жень, последняя фраза – провокационная.
- Извини, вырвалось. И пахнешь ты так изумительно.
- На прочность меня испытываешь?
- Нет, нет, просто хорошо. Так хорошо, я дышу тобой…
- Женька…
- Не целуй меня, ты что, с ума сошел?
- «С ума сошел» - это очень мягко сказано.
- Ром, мы просто танцуем.
- Угу.
- И мы очень выдержанные.
- Само собой разумеется.
- Приличные люди в приличном обществе.
- Ну, это уж как дважды два – четыре.
- Сказать тебе хотела…
- Что?
- Ты бог, Ромка. Как мужчина ты – бог.
- Так. За мной. Немедленно.
…Неистово целоваться и одновременно нашаривать в кармане ключ от номера, который еще и зацепился там за что-то, – вот уж воистину пытка…
Малиновский проснулся от какого-то внутреннего сигнала, похожего на удар гонга в голове, и сразу два явственных осознания – что еще очень рано и что рука его лежит на соседней пустой подушке. Скорее всего, именно это ощущение пустоты и послужило тревожным толчком к пробуждению – ни физически, ни морально не способен был находиться без Женьки даже во сне.
Паника продолжалась недолго, обнаружил ненаглядную свою неподалеку – сидела, сжавшись в комок, на краю кровати, кутаясь в халат и уткнув лицо в колени.
- Цыпленок, ты чего? Что это за сидячая забастовка?
Она обернулась, улыбнулась грустно и виновато:
- Не спится.
- А с голосом что?
- Всё в порядке с голосом.
- Нет, не в порядке. Иди сюда, разбираться будем.
Евгения послушно перебралась к нему поближе, легла, прижалась. Только Роман собрался сказать что-то шутливое про раннеутреннюю акцию сидения на краю кровати в поддержку исчезающих видов фауны Эквадора, как Женька вдруг потерянно, почти отчаянно прошептала:
- Ты не женишься на мне, Ром.
- Чего? – изумился он.
- Чего слышал.
- Так. Девушка. Что за хрень вам приснилась? Не Укупник случайно, съедающий перед загсом свой паспорт?
- Очень смешно, - вздохнула она печально.
- Жень, да что с тобой? – уже всерьез обеспокоился Малиновский. – Ну-ка покажи глазки. Что за чушь ты несешь?
- Не чушь, - тоскливо пробормотала Евгения. – Ты передумаешь, я знаю. У меня ведь ужасный характер, я вздорная…
- Это ты мне Америку сейчас открыла?
- Я собиралась попросить тебя о невозможном. Так стыдно стало.
- Заинтриговала. Колись.
- Ни за что.
- Пытать буду.
- Всё равно не скажу.
- Живой ведь не выпущу – ты же знаешь. Говори давай свое «невозможное». Даже если оно стоит миллион долларов. Ну, собственно, даже при таком раскладе, если напрячься…
- Какой миллион, - тихонько фыркнула она ему в плечо. – Понимаешь, мама очень привязана к Гоше и Проше, поэтому они, конечно, останутся с ней…
До Малиновского не сразу дошло, что речь идет о Женькиных попугаях.
- Джеймс – он кот, ему перемена места ни к чему, - продолжила меж тем она подавленно, - о ежике речь вообще не идет. Я хотела попросить тебя взять в Москву Тёму… Ромка, я такая дура. Понимала ведь, что это неуместно, ты солидный человек, и вдруг хорёк какой-то… Всё понимала – и всерьез хотела попросить! Вот зачем я тебе такая? Не дай бог еще что-то подобное в голову придет… Ты почему смеешься?
Роман не смеялся – Роман хохотал, буквально до слез. А в следующую секунду утопил ее в объятиях и поцелуях.
- Чудо ты расчудесное, - почти простонал он. – Хочешь, я усыновлю этого хорька?.. Хочешь?.. А что, Артем Романович Малиновский – по-моему, звучит!
- Ты возьмешь Тёму? – робко и неуверенно обрадовалась Евгения. – Правда возьмешь?
- Женька… - он изумленно и нежно всматривался в ее лицо. – Наказание ты мое любимое. Я слона в салон самолета запихаю, если понадобится, лишь бы ты была со мной. А Тёмка – отличный парень, мы с ним ладим. Тоже мне – примостился цыпленок на краешке кровати, нахохлился, просьбу свою «невозможную» оплакивал… - и в потрясении, в очередном полном потрясении тихо проговорил: - Я так тебя люблю. Это в меня не вмещается, это как тонуть, переполняясь…
- Я люблю тебя, - в точно таком же потрясении эхом откликнулась она.
…Нахлынуло – в который раз – обоюдное неверие, что всё это наяву. Что их многолетняя душевно-родственная близость, пропитавшись горячим потоком чувственной любви, вылилась в сплав такого сильного чувства, когда берегов не видно, и не нужны они, никакие берега.
- Иди ко мне.
- Я с тобой.
- Еще ближе.
- Ближе не бывает.
- Бывает. Сейчас докажу.
…В окнах синел рассвет, добавляя комнате аквамариновых красок.
…День был солнечным-пресолнечным. Роман и Евгения это обнаружили, когда наконец-то выбрались из гостиницы на свет белый (удалось часам к трем дня). Женька была в свитере Малиновского – под курткой было незаметно, как он ей велик.
- Жень, пойдем купим тебе что-нибудь из одежды.
- Да ну, зачем. Мне хорошо в твоем свитерке.
- Но ты же не любишь эту куртку.
- Конечно, я не люблю эту куртку. Я тебя люблю.
- Женька, я серьезно. Ветрина, а ты в капюшончике на рыбьем меху. И что это, прости господи, за шарфик у тебя на шее? Таким только банный халат перевязывать.
- Мне жар-ко! – победно объявила она. – А ты мерзнешь, да?
- Да я-то не мерзну. Но я большой, а ты маленькая.
- И мне это нравится, - Женька блаженно вздохнула и ткнулась носом в его грудь. – Мне всё-всё нравится, и мне очень-очень тепло. Даже горячо. Нам сейчас одинаково, Ромка. У нас с тобой не может быть разной температуры.
- Вертишь мной, как хочешь, - ласково проворчал он. – Ну вон магазин, совсем близко. Может, всё же зайдем? Вдруг тебе что-то понравится.
- Ром, ну их, эти магазины, у меня дома всё есть. Хочу просто идти вот так с тобой… близко… Давай погуляем?
- Давай погуляем, несговорчивая моя.
- На набережную?..
- Можно и на набережную. Веди куда угодно.
…Да, это было дикое-дикое, неукротимое-неукротимое счастье, восторг – идти и держать его за руку, и периодическим горячим пожатием как бы напоминать об их долгих часах полнейшего жаркого слияния. Знакомые улицы и дома казались такими красивыми, яркими, лучащимися, что Женька после молчаливой паузы потрясения заговорила, остановившись перед Романом:
- Ромка, я только что вывела теорию рая. Глупо думать, что он на небесах. То есть и там, может, что-то есть, но и здесь – тоже, только люди не видят, большинство – не видит, они видят дороги, тротуары, мосты и здания, стрелки на циферблатах… И даже природа – просто растения, дающие озон… Если бы я сейчас рисовала то, что вижу вокруг себя, то картинка была бы совсем иной, не соответствовала бы действительности, я бы просто краски смешивала по-другому. А измерений в мире – не три и не четыре, их много, можно попасть в них, а можно и нет. Есть измерение рая, идешь и видишь – это рай, а объяснить этого не можешь…
- Ты – мой рай, Женька.
- Знаешь, сколько раз я рисовала тебя? – она максимально приблизилась к нему, даже на цыпочки привстала, заглянула в самую глубину его зеленых глаз. – У меня сотни твоих портретов – и по памяти, и по фото, я рисовала тебя всяким, веселым и грустным, и там, на бумаге, ты всегда был моим. Последний я нарисовала несколько дней назад, мне было так скверно, холодно, ветер дул в открытую форточку, а у меня не было моральных сил встать и закрыть ее. Пальцы заледенели, едва карандаш удерживали, и твое лицо получилось таким… измученным, я даже испугалась. Само так получилось, понимаешь, я ведь не срисовывала с фотографии, я тебя представляла… Ты таким пришел ко мне – страдающим очень, стало жутко от наваждения, что твое тогдашнее состояние просто легло на лист бумаги… А это было вовсе не наваждение! Теперь я понимаю, как плохо тебе было, я вижу что-то темное, нездоровое, какую-то болезненную грань. Я вижу тебя, Ромка…
- Всё верно, - изумленный Малиновский целовал ее щечки. – Мог я таких дел натворить… Неважно что, не спрашивай, всё плохое закончилось. Спасибо Андрюхе – голову мою на место поставил.
- Андрей всё знает?..
- Можно сказать, гвоздодером из меня вытянул, и слава богу, что ему это удалось. Мне нужна была эта встряска извне, сам я так постыдно себя потерял.
- Мой хороший…
Запел мобильник Романа.
- Ну что, проигнорируем? - Малиновский подмигнул, улыбаясь.
- А может, опять погадаем?
- Люблю – не люблю? Нет уж, родная моя, с этим мы разобрались раз и навсегда. Если уж гадать, то на пол.
- На чей пол?
- Первого ребенка, чей же еще. Он или она?
Евгения смущенно улыбнулась ему в ответ, но это было очень-очень счастливое смущение.
Роман достал телефон, посмотрел на экран, разулыбался еще шире.
- Готовься к мальчишке, Женька. А Жданов долго жить будет. Алло. Привет, Палыч.
- Уф… Слава богу, хотя бы стопроцентно живой, – констатировал Андрей с облегчением. – Уже хлеб, а то чего я тут уже только не передумал. Дозвониться до тебя – дохлый номер. Ром, произнеси любую фразу, неважно какую, чтобы я понял, в каком ты там… эээ градусе пребываешь?
- Любую фразу, говоришь? – Малиновский с улыбкой покосился на свою любимую. – Ладно. Ты в курсе, что в мире измерений – не три и не четыре, а много, и если очень постараться, то можно попасть в измерение рая?
- Ясно, градус соответствует температуре кипения, - Жданов был искренне рад – это чувствовалось. – Женька с тобой?
- Со мной. И навсегда.
- Я верил в тебя, разбойник. Ты настоящий атаман. А мама как?
- У мамы мы еще не были. Только собираемся идти сдаваться.
- Еще не были? А, ну это понятно. Владивосток – красивый город, столько мест необходимо посетить. Говорят, там очень интересный музей морского флота Дальневосточного пароходства – наверное, вы часа три оттуда не вылезали?.. А в краевой картинной галерее были?.. А в океанариуме?..
- Издевайся, издевайся, Жданчик, я сейчас слишком счастлив, чтобы отвечать подколами на твои подколы.
- Ромка, серьезно – я очень рад за вас. Осмелюсь спросить – когда в Москву?
- Детали мы еще не обсуждали.
- А. Ну, конечно, не обсуждали – некогда было, из музея в музей, из галереи в галерею…
- Ох, доберусь до тебя, Палыч.
- Да ладно, я же любя. Ты, Ром, исключительный везунчик – можешь диктовать своему начальнику сроки своей командировки. В границах разумного, разумеется.
- Постараюсь не затягивать.
- Удачи вам с мамой. Женьке привет.
- Спасибо, Андрюха.
- Ну что, мадемуазель Снегирева, в неумолимом будущем – мадам Малиновская?.. - Роман убрал телефон в карман. - Поехали оформлять явку с повинной.
- Прямо сейчас? – испугалась она.
- Ну а когда? Не ночью же. «Раньше сядешь – раньше выйдешь» - очень мудрая поговорка. Эй, что за паника в синих глазах? Отставить.
- Я не паникую, - Евгения нервно сглотнула. – Вот ни капельки.
- Вижу, - он улыбнулся, обнял ее, прижал к себе. – Всё будет хорошо. Твоя задача – улыбаться и выглядеть счастливой.
- Поехали, - смирившись, вздохнула Женька.
В дороге Евгения храбрилась, даже шутила, и в подъезд родной пятиэтажки вошла спокойно, а вот у дверей квартиры вдруг как-то сникла и инстинктивно отступила за спину Романа. Ободряюще сжав ее ладонь, он полез в карман за ключами и неожиданно сам заколебался: а действительно ли он уверен, что стопроцентно готов к этому разговору с матерью? Казалось бы, чего проще – сказать такую простую и светлую правду. Но это для него она простая и светлая, а чем обернется для мамы?.. Да еще и без всяческой моральной подготовки…
Но отступать было некуда, замок щелкнул, прихожая встретила их яркой иллюминацией – горели и люстра, и бра на стене.
- Ну, наконец-то! – голос Валентины Федоровны из гостиной – она отреагировала на хлопанье двери. – Евгения, ты у меня точно порки дождешься! Несмотря на то, что тебе двадцать пять лет и что это не мой метод!
- Ой… - тихо и жалобно пискнула Женька, впав в эту последнюю секунду в полную панику.
- «Спокойно, Маша, я Дубровский», - шепнул ей Роман твердо, скрывая собственное волнение.
Большой рыжий кот Джеймс, вышедший из кухни, урчал и терся о его ноги – узнал, проказник.
Мама появилась в дверях большой комнаты, Малиновский отметил – не изменилась ничуть за полгода, всё такая же полненькая, с милым, всегда готовым к улыбке лицом, хотя сейчас оно было озабоченно-расстроенным… и тут же стало изумленно-растерянным. Смотрела и не верила.
- Рома?.. Ох, господи… Ромочка! – смесь эмоций, сквозь шок – радость, бессознательная материнская радость при неожиданной встрече с собственным ребенком, с которым давно не виделась, и неважно при этом, в каком он возрасте.
- Здравствуй, мамочка, - он наклонился, чмокнул ее в щечку, и она горячо расцеловала его в ответ.
- Рома, сыночек, вот это подарок! Опомниться не могу. Ты что же не предупредил-то?.. Мы же только вчера с тобой… по телефону… - мыслительный процесс в голове Валентины Федоровны никак не мог войти хоть в какое-то ровное течение, она бросила недоуменный взгляд на дочь, которая почти утонула в одежде на вешалке, вжавшись в нее спиной. – А вы… где встретились-то?.. Во дворе, что ли?..
- Мам, ну, может, в комнату пройдем? – бодро улыбнулся ей Малиновский, расстегивая пуговицы на пальто.
- Да-да, конечно, - засуетилась она. – Евгения, найди тапки брату. Что ты стоишь как пришибленная?.. Ну надо же, радость-то какая, ну никак я не ждала…
- Сюрприз, мам, - Роман мягко обнял ее за плечи и повел в гостиную, оглянувшись на Женьку и подмигнув ей – она всё еще путалась в пуговицах и петлях на своей куртке, пальцы дрожали и не слушались.
А мать не унималась:
- Тебе как вырваться-то удалось? Отпуск, что ли, внеурочный? Или командировка?
- Ну… можно сказать, что и командировка. Срочная…
- Надолго?
- Мамочка, ты садись.
- Да сяду я, сяду. Ты тоже садись. Похудел, Ромочка! С сестры пример берешь?.. Но и похорошел – тоже, даже помолодел… Женя! – окликнула она. – Чайник включи – брат с дороги!
…Ох, мама, мамочка, сейчас утопишь в этих «сестре» и «брате» так, что и не выберешься…
- Мама, как ты себя чувствуешь?
- Да как, - махнула рукой Валентина Федоровна. – Как с этой, - кивок в сторону прихожей, - я могу себя чувствовать?.. С выходками с ее?.. Я же тебе говорила вчера по телефону… Погоди, погоди… - она потерла лоб, сознание более-менее прояснялось, даже логически мыслить получалось. – Мы с тобой поговорили о ее проделках, и ты на следующий же день - здесь… о господи!
- Мамочка…
Евгения робко вошла в комнату с тапками Романа.
- А ну садись, - решительно и сурово велела ей мать.
Женька испуганно присела на диванчик рядом с Малиновским. Тапки так и не выпустила из рук, вмиг забыла, для чего они предназначены.
- Я всё поняла, - Валентина Федоровна жгла ее укоризненно-негодующим взглядом. – Поняла, что это за командировка у моего сына срочная! Тебе не стыдно, Евгения?.. Не стыдно, что брату с работы сорваться пришлось?.. У него такая работа ответственная, он солидный, серьезный человек! Ты что же – сама его вызвала?.. Позвонила и вызвала, да?.. Значит, во что-то такое вляпалась, что брату теперь вмешиваться придется?.. Или он уже вмешался?.. Рома, что она натворила?..
- Мам, ты, главное, успокойся…
- Да что значит «успокойся»! – перебила его она, продолжая кипеть возмущением. – Успокоишься с ней, пожалуй! Навечно!.. И сидит смотрит на меня ясными своими глазками – сама невинность! Что ты натворила – я у тебя спрашиваю?! Вот ничему не удивлюсь. Я же знаю, что с типом этим дело связано – с «зайцем» с твоим! Ничем хорошим такие истории обычно не заканчиваются! Жены – они всякие бывают. И порчу наводят, и… похуже чего!
- Мама, - решительно вмешался Малиновский, - давай для начала вдохнем и выдохнем. И по порядку. По пунктам. Первое – я увезу Женьку в Москву.
- В Москву? – ахнула Валентина Федоровна, едва осознала смысл его слов. – То есть… до этого уже дошло?.. Ромочка, ей что-то реально здесь угрожает?
Евгения, опустив ресницы, уже с трудом подавляла распирающий ее смех – комизм, в который невольно скатывался разговор, подавлял страх и неловкость. Роман чувствовал это и тоже не смог сдержать улыбку. В первую минуту мама этого не заметила – всё еще пребывала в своих жутких предположениях, которые озвучивала вслух:
- Подумать только – в Москву! Вот докатилась. Довела ситуацию до предела!.. Бежать уже надо из родного города!.. Совсем там брату на шею сядешь, делать ему больше нечего – нянчиться с тобой…
- Мам, я ее люблю, - не выдержал Малиновский.
- Да понятно, что любишь, - отмахнулась она. – Вот она этим и пользуется! Ей бы замуж выйти за нормального парня, а тебе бы, сынок, жениться, наконец, а то оба вы у меня неприкаянные болтаетесь, а эта к тому же без головы совсем!.. Нет, она еще и хихикает!
…Женька действительно не вынесла – фыркнула в кулачок.
- Мамочка, - мягко произнес Роман, улыбаясь, - посмотри на нас, пожалуйста. Внимательно.
Валентина Федоровна удивилась и посмотрела. Заметила, наконец, какие они оба посветлевшие – ее дети. Подходит даже слово «просветленные». И еще кое-что заметила.
- Жень… в чем это ты? – спросила она растерянно. – Свитер какой-то. Явно мужской…
- Это мой свитер, - спокойно сообщил Малиновский.
- А… - у мамы было явственное ощущение, что она не понимает чего-то очевидного, что лежит на самой поверхности, а она всё тычется куда-то мимо с темной повязкой на глазах. – А с кофтой твоей что?..
- Молния… гхм… сломалась, - это были первые произнесенные Евгенией слова.
- Понятно, - кивнула Валентина Федоровна еще более растерянно, потому что как раз ничего понятного не было. – А где ты… переодевалась-то?..
- В моем номере, в отеле, - Роман решил, что пора закруглять разговор «слепого с глухим». – Мамочка, ты только не волнуйся, всё хорошо. Ничто Женьке не угрожает, ни с каким «зайцем» она не связана. Я прилетел вчера, и всё это время она была со мной. И когда ты мне звонила – со мной. Прости, что так вышло – по телефону я не мог тебе ничего, разумеется, сказать. Мам, мы по-прежнему твои дети, но вот братом и сестрой мы больше быть не можем. Мы любим друг друга и собираемся пожениться. И мы очень-очень счастливы.
Последнюю фразу он выделил интонационно – как главную.
Сразу прекратив хихикать, Женька с тревогой следила за выражением лица матери, впрочем, как и Роман. Непонятно было, уяснила ли она вообще, о чем ей толковали, черты оставались неподвижными, только взгляд переводила с одного на другого. Затем будто во сне подняла ладони и закрыла ими лицо.
- Мам, мамочка! – Евгения, выронив тапки, стремительно порхнула к ней, к левому подлокотнику кресла, где она сидела, опередив на мгновение Малиновского, тут же оккупировавшего правый подлокотник.
Заговорили наперебой:
- Ну ты что, ну всё же хорошо!
- Всё замечательно!
- Мамуль, ты не представляешь, какая я счастливая! Может, тебе валерьяночки?..
- Мам, я женюсь – как ты и мечтала, и Женька – разве не за «нормального парня» выходит – по твоим же словам?.. Ну случилось так, и не в силах мы ничего изменить…
- Мамочка, это же лучше, чем женатый «заяц», про которого ты сама себе всё напридумывала. Ну, кто будет обо мне заботиться так, как Ромка? Скажу больше – кто меня, такую малахольную, вытерпит?..
- Мам, а тебе к незнакомым людям не надо будет привыкать – к каким-то чужим затьям-невесткам… Все на месте, все в наличии, все свои…
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |