- Стой, - Андрей не дал ему уйти – мгновенно обогнул стол и схватил Романа за рукав, когда тот был уже у двери.
- Ну, что ты меня держишь, что? – Малиновский даже улыбнулся через боль. – С какой целью? Ну, что мы – разбираться сейчас будем, как пятнадцатилетние пацаны за гаражами? Взрослые люди. Не надо так смотреть – я абсолютно спокоен. Пульс в норме – можешь посчитать, руки твердые, руль удержат – гарантирую. Жалость твоя мне не нужна.
- Причем тут жалость, Ромка, - отрывисто произнес Жданов. – Ты думаешь – Катя со счастливой улыбкой бросилась в мои объятия? Как бы не так. Она сказала мне – поздно. Не желает ничего рушить и не может так поступить с тобой.
- Так объясни ей, что не о чем волноваться. Или ты хочешь, чтобы это сделал я?
- Нет. Я хочу сказать, что она может принять какое угодно решение.
- Я тоже имею право принять какое угодно решение. И я его принял. Катя – твоя.
- Не надо говорить о ней, как о трофее. Всё гораздо сложнее, чем ты себе представляешь. Любовь – она разной бывает. А если я действительно опоздал? Если так и останусь – на страницах ее дневника, а ты – жизнь, и она это осознает?
- Палыч, лицо попроще сделай и не городи чушь, - жестко обрубил Роман. – Она любит тебя, ты любишь ее – вот такой, какой она пришла сегодня на работу. В старой вытянутой кофте, с бледным лицом ребенка и гладкой причесочкой.
- Но ведь и ты любишь ее такой…
- Теперь – да. Теперь – всякой. Но начинал я вполне стандартно.
- То есть? – Андрей ничего не понимал.
Малиновский помедлил и с абсолютной безжалостностью к себе выдал:
- Сюрприз для тебя, Жданов. Катя – красавица. У нее божественные формы и волосы, в которых можно утонуть. Не надо бледнеть у меня на глазах, успокойся – у нас с ней ничего не было. В тот день, когда мы с тобой решили жребий тянуть, ты меня в мастерскую Милко отправил – припоминаешь? А там женсовет наш дружно примерял шикарную шмотку – мини-платье. В том числе и Катя. Я пронаблюдал в щель между портьерами весь процесс – вот такой я негодяй. И обалдел. И придумал командировку, а тебе об истинной причине не сказал. Дважды негодяй. А ты, наивный, всё удивлялся – чего это я на амбразуру лезу… Так что не надо смотреть на меня, как на умирающего близкого родственника – я наказан по заслугам. Могу Кате всё это повторить – дословно, чтоб ей легче стало. И хватит держать, меня Женька ждет!
Роман вырвался из рук Андрея, распахнул дверь и нос к носу столкнулся с Кирой.
- Эй, поосторожней. Ты на пожар, что ли? Куда так летишь? – удивилась она и вопросительно поглядела на Жданова.
- Твоя очередь, Кира, - Малиновский показал рукой в сторону кабинета и стремительно пересек приемную.
- Андрей, какая очередь? Что случилось?..
…На Москву обрушилась дерзкая, ослепляющая глаза метель. В машине от нее одно спасение – «дворники». Трудились исправно – влево-вправо.
- Ужин в «Риголетто», значит?
- Ты в третий раз спрашиваешь. В третий раз отвечаю – в «Риголетто», в итальянском ресторане. У тебя перманентные выпадения из памяти?
Малиновский промолчал, хотя по определению должен был пошутить в ответ. Женька поглядывала на него искоса всё чаще. Скрывая беспокойство, постаралась произнести беззаботно и миролюбиво:
- Братец не в духе. Надеюсь, причина не в перепаде погоды? Ты ведь у меня здоровый, молодой и прекрасный. Да?
- А то, - кивнул он, сосредоточенный на дорожном движении.
Она не выдержала:
- Ромка, что с тобой?
- Ромка? – усмехнулся Малиновский, по-прежнему не отводя взора от лобового стекла. – Что-то новенькое в твоем репертуаре. А куда Машка подевался?
- Вот и я в недоумении – куда подевался, - хмуро согласилась Евгения. – Сидишь весь такой неподвижный, будто лом проглотил, ни одного ехидства за всю дорогу мне не сказал… Верни мне моего Машку!
- Ох, Наказание ты мое Божеское, - Роман улыбнулся, только глаза оставались печальными. – Всё-таки здорово, что ты есть.
- Я напыжилась от гордости, - хмыкнула Женька. – Какой комплимент!
- Это больше, чем комплимент…
Остаток пути ехали молча. Последний поворот – и машина встала.
- «Риголетто», - объявил Малиновский, бросив быстрый взгляд на неоновые огни ресторана.
- Катя, наверное, уже там, - Евгения посмотрела на часы. – Не войдешь поздороваться?
- Ну, это же девичник. Мальчики не участвуют. Заехать после ужина?
- Да прямо, зачем тебе мотаться. Вызовем такси.
- Хорошо. Приятного вечера.
Женька открыла дверцу, но задержалась перед выходом:
- С тобой всё в порядке? Честно.
- Всё хорошо.
- Врешь.
- Не спорь со старшими.
- Ох…
Она нехотя выбралась из машины. Стояла на тротуаре, пока Роман не отъехал. Провожала глазами.
Катя сидела за маленьким столиком у окна, красивая и грустная. На ней было платье, которое они купили с Евгенией вместе во время шопинга, - облегающее миди цвета темного шоколада. Женька шла к ней, сияя фирменной улыбкой, - посетители ресторана оборачивались ей вслед.
- Привет, - сказала она, усевшись за столик. – А миленько тут! О, ты уже взяла меню…
- Да, - будто очнувшись, ответила Катя. – Выбирай. Я сегодня угощаю.
- А что у тебя с лицом? – приглядевшись к ней, полюбопытствовала Евгения. – Ну и вечерок сегодня, как сговорились…
- Жень… я веселье изображать не буду, нет его.
- Правильно, не надо ничего изображать. Ты ведь неспроста меня сюда позвала? Вот и рассказывай всё как есть.
- Думаю, ты поймешь меня как никто другой. Именно ты.
- Почему я?
- Потому что ты – его сестра…
…Роман проехал метров триста, развернул машину в неположенном месте и вернулся к ресторану «Риголетто». Подошел к украшенным иллюминацией окнам – обеденный зал был как на ладони. И столик, за которым сидели две девушки, - совсем близко. Только руку протянуть…
- Рассказывай. Что же ты молчишь?..
Катя будто во сне повернула голову к окну. Женька недоуменно проследила за ее взглядом.
- Машка?.. – изумилась она. – Зачем он вернулся?..
- Господи… - читая сквозь стекло выражение его лица, как страницу открытой книги, пробормотала Катерина. – Подожди меня здесь… Мне надо поговорить с ним… Какая же я идиотка…
Не осознавала, как бросилась к гардеробу, как с пальто в руках, забыв его надеть, выскочила на улицу. Малиновский пошел ей навстречу.
- Рома!
- Оденься немедленно, - буднично потребовал он.
- К черту…
- Оденься, я сказал.
Она послушно накинула пальто, вцепилась в обшлага.
- Метель, - Роман улыбнулся. – Вечно мы с тобой в нее попадаем… И на Невке, и на Мойке, и у «Риголетто».
- Ты всё знаешь, - в отчаянии произнесла Катя. - Он сказал тебе. Он не имел права!.. Я должна была сама…
- Ничего он мне не говорил. Я сам догадался. Есть вещи, которые скрыть просто невозможно.
- Рома…
- Давай не будем длить мелодраму, Катюша. И уж тем более – трагедию. Нет никакой трагедии. Мы же друзья с тобой. Как ты предупреждала – так оно и получилось. И не смотри так испуганно, и не дрожи, а то сверху свое пальто надену. Случилось то, что должно было случиться, я совершенно напрасно хватался за воздух.
- Ты сильный, Ром, - прошептала Катя. – Ты очень сильный, ты держишься сейчас ради меня. Ты понимаешь, что, зная это, я не смогу быть счастливой? В этой истории вообще не может быть счастливых!
- Глупости! – почти рассердился он. – В этой истории ВСЕ будут счастливы – рано или поздно, запомни это. «Человек рожден для счастья…» - ну и далее по тексту. Видишь – я улыбаюсь, абсолютно искренне. Немедленно улыбнись мне в ответ. Вот так, молодец. Я тебе очень благодарен. Ты научила меня любить, непроизвольно, но научила. Я знаю теперь, что это такое. Всё будет хорошо – поверь мне. Возвращайся в ресторан, а я поеду.
- Нет! – жалобно воскликнула Катя, вцепившись в его рукав.
- Да что ж такое, не оставляют сегодня мой рукав в покое, и всё тут, - рассмеялся Малиновский и мягко убрал ее руку. – Ты очень красивая в этом платье. Надевай его на работу, а то тоже мне – спряталась сегодня в панцирь… Ну, спряталась ты – помогло это? Не помогло. Всё, Катюша. Увидимся в Зималетто.
Роман не дал ей что-либо ответить – быстро зашагал к машине.
Катю обметала поземка. Сильная боль вытекала крупными горячими слезами.
- Кать! – Женька выскочила из дверей ресторана, надевая на ходу шубу. – Что происходит?.. Почему ты плачешь?.. Вы поссорились?..
- Нет.
Это «нет» было таким исчерпывающим, что Евгения застыла, не сводя с нее тревожных глаз.
- Катя, говори.
- Он самый лучший, - измученно произнесла Катерина. – Но, черт меня побери, я люблю Андрея Жданова.
- Что? – ужаснулась Женька. – Ты сейчас сказала Машке об этом?
- Он уже знал.
- Ясно. Куда он поехал?
- Не знаю...
- Прости, Кать, ужина не будет, - быстро проговорила Евгения и побежала к дороге, подняв на ходу руку, чтобы поймать машину.
- Возьми трубку… Возьми, упрямец… - бормотала Женька вполголоса, слушая длинные гудки в мобильнике и жадно всматриваясь в поток автомобилей впереди. – Где ты едешь?.. Куда ты едешь?.. Отвечай…
- Мы что, гонимся за кем-то? – игриво поинтересовался у нее водитель – молодой паренек.
- Не ваше дело. Дайте мне свой мобильник! – потребовала она.
- Это ограбление? – хихикнул он.
Евгения зыркнула на него так многозначительно, что юноша вмиг перестал улыбаться и торопливо полез в карман за телефоном.
Женька схватила его, набрала номер.
Гудки. Три, пять, десять. Двадцать.
- Ага, и на незнакомые номера не отвечаешь… Все мои проделки знаешь… Черт…
- Может, вы меня хоть приблизительно сориентируете, куда ехать? – осторожно спросил водитель. - Прямо, влево, вправо?
- Дайте подумать, - отмахнулась она, покусывая ноготь.
Бары, клубы, рестораны… Их слишком много, даже если отбросить те, в которые Ромка в принципе не ходит… Домой?.. Маловероятно, но всё же начать лучше с дома.
Евгения назвала парню адрес.
…Влетела на нужный этаж, открыла своим ключом дверь. Свет в прихожей горел, пальто Романа на месте.
- Уф… - перевела дух Женька.
В квартире стояла полнейшая тишина.
Евгения скинула шубку и сапоги и интуитивно пошла в спальню. Там было темно, но свет из прихожей позволил разглядеть – Рома полулежал на постели, закинув руку за голову, и курил сигарету, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу.
- Лежишь, - хмуро констатировала Женька. – В костюме. И куришь.
- Ты забыла добавить: «Это вредно», - спокойно отозвался Малиновский. – Чего прилетела, ракета космическая? Как же ваш девичник?
- А мне с мальчишками веселее, - ответила она с вызовом.
- Это я, что ли, мальчишка, с которым веселее? – он усмехнулся. – Боюсь, плохой из меня сейчас выйдет клоун. Наказание мое, мне не нужна скорая помощь. Как видишь, я в полном порядке.
- Ни в каком ты не в порядке. Почему трубку не брал?
- Именно потому, что мне не нужна скорая помощь.
- Вот и сказал бы мне это по телефону!
- И ты бы послушалась и вернулась в ресторан?
- Неа.
- Я так и думал.
Роман сел, загасил окурок, отставил пепельницу и погрузил лицо в ладони.
- Мне уйти? – Женька подавленно шмыгнула носом.
- Останься, если хочешь, - глухо ответил он.
Она присела рядом.
- А… на эту тему… ну, ты понимаешь… нельзя говорить?
- Можно.
- Я спросить хочу.
- Спрашивай.
- У Кати с Андреем… взаимно, что ли?
- Да. Как выяснилось.
- А как же невеста? Скорая свадьба?
- Видимо, уже никак.
- Ромка…
- Опять Ромка, а не Машка? Я, кажется, понял – Ромкой ты меня называешь, когда жалеешь. Жень, не надо меня жалеть. Ничего ведь у нас с Катей толком и не было. Кире должно быть хуже – четыре года прожила со Ждановым, свадьбы ждала.
- Тебе больно…
- Нет, мне не больно.
- Зачем ты сдерживаешься? – расстроенно спросила она. – Передо мной – зачем?
Малиновский посмотрел на нее и вдруг улыбнулся:
- А что я, по-твоему, должен делать? Посуду бить? Стулья швырять о стену?
- Кстати, да! – оживилась Женька. – Очень помогает!
- Ты пробовала, что ли? Бедная мама…
- Я не пробовала – так психологи говорят: выместить зло на неодушевленных предметах.
- Да во мне нет зла. На кого злиться-то? На Господа Бога? – он пожал плечами.
- Ну, не зло. Страдание.
- Какое высокопарное слово, - рассмеялся Роман. – Умеешь ты, Наказание, в любой ситуации меня уморить… Да нет страдания. Оглушенность какая-то. «Песня о любви, которой не было».
Неожиданно Евгения отвернулась от него и всхлипнула.
- Ты чего? – удивился он. – Плакать, что ли, вздумала?
- Вот еще! – сердито ответила она.
- А ну-ка покажи лицо.
- Тут темно.
- Ничего, я разгляжу. Эй… - она всё не поворачивалась, и Малиновский развернул ее к себе сам. – Ну вот. Ресницы мокрые. Женька, прекращай. Ну что ты как маленькая? Чего только в жизни не бывает, а тут… все живы-здоровы. Всё будет хорошо. Ну, мы с тобой оптимисты или где? Всё, никаких слез. Хочешь – сходим куда-нибудь поедим. Или просто чаю попьем. Я заварю.
- Ты лучше всех… - она смотрела на него, не мигая, и свет в ее синих глазах разгорался. – Ты лучше всех на свете, Машка… Это так несправедливо…
То ли голос ее, какой-то совсем непривычный, то ли вот этот свет из глаз затянул его в некое иное измерение, где он не понимал абсолютно, что происходит.
Женька целовала его ладони с жаром и нежностью – он не сопротивлялся, будто впал в этом непонятном измерении в странный коматоз. Затем она скользнула к нему ближе, обвила руками его голову и поцеловала в губы. Сладко, обжигающе, восхитительно. Эти ощущения – самые первые. И только потом…
- Жень… - изумленный Роман отстранил ее от себя. – Ты… что делаешь, а?.. Что ты делаешь?!
- Ну, давай, давай, - горячо выдохнула она ему в лицо. – Давай, скажи мне, что я сошла с ума. Что я – твоя сестра. Давай!
- Ты – моя сестра, - ответил он растерянно.
- Ты знаешь, что это не так!.. - разрыдавшись, закричала Женька что есть силы. – Не так, не так, не так!..
Выкрикнув в десятый раз свое отчаянное «не так!», Евгения пулей вылетела из комнаты. Малиновский ошеломленно посмотрел на свои руки, машинально прикоснулся пальцами к губам. Прислушался – ни звука. В голове – настоящая гроза в ночи, с молниями и девятым валом.
Наконец, он вынырнул из вязкого полупаралича, поднялся и отправился на поиски Женьки.
Она обнаружилась на кухне – буквально утонула в занавеске у окна. Не плакала – тихо стояла и глядела на метель за стеклом.
- Жень, давай поговорим, - Роман сделал попытку приблизиться и получил яростный приказ:
- Не подходи ко мне.
- Хорошо, стою на месте. Скажи, пожалуйста, это что сейчас было?
- Ничего.
- Прекрасный ответ. Только он меня не устраивает.
- Ну, тогда считай, что меня шиза скосила. Короткий такой шизофренический приступ. Сдай в дурдом, если хочешь.
- Женька, это не разговор. И мне надоело созерцать твою спину. Иди сюда, садись на табуретку.
К его удивлению, она послушалась – вздохнула, оторвалась от окна и опустилась на сиденье, не поднимая глаз. Лицо ее было припухшим, влажным и несчастным. Малиновский сел напротив.
- Я слушаю очень внимательно, - напряженно произнес он. И добавил с нервным смешком: – Ну и вечерок у меня нынче.
- Ты не поймешь, Машка, - тоскливо пробормотала Евгения. – Ты меня в детстве на горшок сажал, ты не поймешь…
- Причем тут горшок?
- Да притом! – Женька подобрала под себя ноги, обхватила себя руками за плечи, словно ей было очень-очень холодно. Обреченно опустила голову. – Ладно, только не перебивай меня. И не смотри в мою сторону.
- Не буду.
- Когда папа разбился на машине, мне полтора года было. Я совсем его не помню. Но наша мамочка – очень правильный человек. Еще бы – педагог. Учительница истории… Надо знать историю мира. Историю страны. И уж, конечно, - историю семьи. Про папу мне рассказывалось регулярно и подробно – каким он был замечательным человеком, как много мог бы сделать, если бы так трагически не сложилась его жизнь, если б он так рано не ушел от нас… ну и прочий пафос. Хотя, возможно, мама просто была поставлена в такие условия. Ей надо было элементарно объяснить мне, подросшей и научившейся задавать вполне взрослые вопросы, почему я Снегирева, а не Малиновская. Почему я Сергеевна, а не Дмитриевна. Но зачем было глаголить всю правду? Почему она не сохранила во мне веру, что это она родила меня, а не вышла за вдовца с крошечной дочерью на руках? Ведь мы даже похожи с тобой, Машка, все это отмечают, никто не сомневается, что мы родные по крови. Я бы верила! На черта эта правда сдалась – что женщина, меня родившая, глупо умерла от кровотечения, потому что было Восьмое марта и в роддоме занюханного городишки под Владивостоком находилась только одна полупьяная акушерка? Вот зачем мне эта правда – скажи? Ради истории? Долой белые пятна, да? Чтобы я Восьмое марта ненавидела и свой день рождения заодно?.. Мама ведь меня любила и любит безумно, и тряслась за меня всегда куда больше, чем за тебя… И внушала мне: я родная, родная. Любимая, обожаемая доченька, несмотря на то что знаю правду – для истории. И тебе это было внушено – сестра. Ты – брат и защитник. Ты им и был всегда. Это у тебя в голове, это у тебя почти в крови! Или не почти. Могу поспорить – ты никому не говорил, что мы – сводные. Тебе было просто непонятно – зачем это говорить, уточнять. Этот факт изначально вообще не имел никакого значения. Родные – и всё. Вдолблено! Мама – молодец. Постаралась. Только раз она трясла нашим родством, как знаменем, ей нельзя было говорить мне всю правду! К черту – историю! Отцы разные – мать одна, вот что она должна была мне внушить и тебя заставить молчать! Чтобы не сошла я потом от тебя с ума! Чтобы по природе своей – просто не смогла бы влюбиться!
Выдав речь сплошным потоком слов, без всяческих пауз, Женька выдохлась и двинула себя кулаком по лбу. Видимо, неслабо двинула – тут же поморщилась от боли.
Малиновский щелчком выбил сигарету из пачки. Высечь огонь из зажигалки получилось с пятого раза – пальцы не слушались.
- Ты действительно мне сестра, Жень, - сказал он отрывисто, затянувшись дымом. – Родная сестра. Роднее не бывает. Так было всегда. Так есть.
- Я знаю, - ее голос упал до шепота. – Когда ты уехал из дома, мне было тринадцать лет. Я была тощим подростком с прыщиками. С тех пор – только встречи. В лучшем случае – раз в полгода. Самое длительное – на полтора месяца. Ты приезжал – и заставал то бунтовщицу, то рокершу, то байкершу, то просто лохматое дерзящее существо. Что я только не вытворяла, мама намучилась со мной… Потом парни появились. Один, другой, третий. Пятый, десятый. Попадались очень интересные. Я даже увлекалась. Но ты приезжал – и всё разбивалось вдребезги. Ты один. Единственный. Самый лучший. На разных этапах своей жизни я любила тебя по-разному. Но с двенадцати лет или даже раньше – не как брата. Прости. Я боролась с собой, гордая идиотка, пряталась за насмешками и подколами… Машкой стала тебя называть, женским именем, в башку себе вдалбливала таким образом: не мужчина ты для меня... Ты бы никогда об этом не узнал, если б сегодня твоя Катя не отправила бы тебя в нокаут и у меня не случилось бы по этому поводу переклина в башке. Больше не повторится. Давай забудем об этом разговоре. Я уеду, выйду замуж, и всё будет по-прежнему, братец.
- Я всё-таки выпью, - Роман привстал и вытащил из шкафчика бутылку коньяка, - этот вечер откровений меня доконал.
- Не надо, - виновато попросила Евгения. – Лучше пойдем поедим.
- Кусок в горло не полезет, - Малиновский опрокинул в себя граммов сто, подумал и подлил в бокал еще. – Женька, скажи, что ты пошутила. Я кошмарно себя чувствую. Вернее – как-то запредельно непонятно всё...
- Я пошутила, - ответила она с вызовом. – Это психологический трюк такой – отвлечь от горя каким-нибудь шоком. Вот ты за последние минут пятнадцать про Катю хоть раз вспомнил?
- Нет…
- Во-о-от. Видишь, сработало. Скоро еще что-нибудь придумаю, помимо влюбленности в собственного брата. Глядишь – и оклемаешься. Всё, ты мне надоел. Пойду телевизор смотреть. Сейчас сериал начнется.
- Жень…
- Отстань! – почти выкрикнула она. Как выдуло ее из кухни. Только на миг мелькнули перед Романом ее синющие глаза-озёра с плещущейся через берега болью.
…Спустя полчаса Малиновский вошел в комнату. Евгения сидела в углу дивана, закутавшись в плед, и глядела невидящим взором в экран плазмы. В нем человек с аквалангом плыл вдоль дна какого-то водоема, его обгоняли мелкие и крупные рыбы всех форм и мастей. Комментатор увлеченно вещал что-то по-английски…
- Пьяный? – подавленно спросила Женька, не оборачиваясь.
- Немножко, - честно ответил Роман. – Сил нет никаких моральных. Закончились.
- Может, лечь тебе?
- Не хочу.
- Через «не хочу». Тебе надо поспать.
- Я не усну – знаю.
Она наконец повернула к нему голову. Встретила его грустный, растерянный, хмельной взгляд и неожиданно фыркнула:
- Теперь ты меня жалеешь, да? Вот уж кого вообще не за что жалеть – это меня.
- Ну да, - он сел к ней на диван, откинулся на спинку. – Наказание, у меня полный кавардак в голове.
- Это пройдет, - ее голос дрогнул. – С бедой надо переспать ночь – это всем известно.
- Я не про беду. Я про твои слова.
- Я же сказала – я пошутила! Психологический прием. Шокотерапия.
- Врешь.
- Что, так хочется, чтобы я тебя любила как мужчину, да? – теперь глаза ее были холодными, насмешливыми, голос – таким же. – Льстит, что ли? Вроде как только что ты был в ужасе от этого, братец. Расслабься – мне есть кого любить. И вообще, чего ты тут расселся? Уходи. Ты мне мешаешь сериал смотреть!
- Сериал про подводный мир? На английском? Ты же французский изучала.
- Не твое дело!
- Почему ты мне грубишь?
- Хочу и грублю! Я всегда что хочу, то и ворочу. Это мой жизненный принцип. Ясно?
…Ее колючесть, дерзкие слова, коньяк в крови, караул в голове и на сердце – адская смесь. Роман стремительно притянул Женьку к себе и вернул ей поцелуй, которым она одарила его недавно. С лихвой, с напором, с жадным умением «профессионала» - она только слабо простонать смогла. И уже сама целовала в ответ как в полуобмороке, кожа пылающая, в губах огонь. Паралич всяческой мыслительной деятельности.
…Целый месяц ждал отклика от Кати, ждал близости с ней, решительно отвергнув всех своих девиц, саму мысль о том, чтобы получить с кем-то из них разрядку, ибо уже убедился – не поможет, только ввергнет в тоску. Месяц стоического воздержания. А сейчас он – сумасшедший, потерявший все ориентиры. Хоть бы один проблеск ему в сознание…
- Рома… Ромочка… - жалобно пробормотала вдруг Женька, обхватив его за шею и спрятав свое лицо. – Ты пожалеешь об этом, ты как в горячке… Не надо, хороший мой…
- Иди ко мне, - его голос звучал с возбуждающей хрипотцой, не слышал и не понимал ничего...
Нетерпеливо вернул себе ее губы, прильнул исступленно – и больше она не сопротивлялась. Сама сорвала с себя плед, с Романа – пиджак. Дышали тяжело – будто старались выжить в пространстве с пятью процентами кислорода. Ее тонкий свитерок цвета электрик – рывком через голову, бюстгальтер снят мгновенно умелыми руками опытного любовника. Розовые кружочки сосков казались такими нежными, беззащитными, твердели под языком, Женька сладко стонала и всё шептала это «Рома… Ромочка…» - так ей несвойственное, погрузив ладони в его волосы...
Лихорадочный процесс снятия одежды завершился, Роман прижал стройное горячее женское тело к дивану. Светло – горела люстра, голос всё бубнил в телевизоре английские слова, аквалангист плыл наперегонки с рыбами… Светло так, что виден каждый штришок на лицах, в Женькиных глазах – синие волны в тумане, не жмурилась, не стеснялась, смотрела открыто, только как-то испуганно, что ли… или умоляюще… Ресницы ее задрожали и сомкнулись при вторжении.
Всё происходило при почти безотрывном поцелуе, сквозь который прорывались приглушенные стоны.
Всё – через пелену и морок.
Женька уже билась в экстазе, а Романа тормозил, видимо, алкоголь в крови. Наградой стал долгожданный яркий пик и длительное, судорожное, острое наслаждение.
Опустошение…
- Как же ты ее любишь! Как сильно любишь… - Женька плакала, уткнувшись в грудь Малиновского, плакала отчаянно и по-детски.
- О чем ты? – потрясенный, он прижимал к себе ее голову со взмокшими волосами.
- Это же ты как будто с ней сейчас был!.. Всё, что не случилось у вас!.. - нечленораздельно выдавливала она, захлебываясь. – Всё, о чем ты мечтал – с ней!.. А тут я… подвернулась… Сестра – не сестра!.. С признаниями своими… Я умереть хочу!
- Дурочка. Что ты несешь?.. Прекрати, - от шока Роман едва мог внятно отвечать, крепко обнимал теплое тело и укачивал, как младенца. – Всё, всё. Тише. Тише, глупая моя. Господи, затмение какое-то…
- Затмение, - торопливо согласилась Женька, всхлипывая и гладя его по щекам. – Это просто затмение. Это день такой. Черная дыра. Только не переживай! Не вини себя. Мы забудем. Мы всё забудем, и будет как прежде!.. Пожалуйста – как прежде, Машка!.. Мы – брат и сестра, у нас одна мама, одна на двоих…
- Молчи, Жень. Мозг сейчас взорвется.
Она глубоко вздохнула и приникла к нему. Роман в ответ обнял еще крепче. Склеены были горячим потом. Скованы – изумлением.
- Мне было хорошо, - шепнул он ей в ушко. Само собой сказалось – без осознания, уместно ли это.
Евгения отчаянно замотала головой. Взмолилась:
- Ничего не говори!
Значит, неуместно.
- Не буду.
Укачивал ее, гладя по голове, пока она не затихла. В детстве так укачивал, когда болела. По комнате носил, полыхающую от температуры. У матери артрит, держать подросшую Женьку ей было тяжело...
Успокоившись, Евгения тускло и буднично произнесла:
- Мне надо одеться.
- Давай халатик принесу.
- Не нужно халатик. Мне на улицу.
- С ума сошла? Не пущу никуда.
- Мне в аптеку надо, - отчеканила Женька. – За постинором. Не ясно?
Дошло. Чуть не застонал в голос. Что такое постинор – хорошо знал. С его-то стажем.
- Я сам схожу.
- Хорошо, - не стала упрямиться она. – Глаза закрой. Не смотри на меня.
Роман покорно зажмурился. Евгения вырвалась из его объятий, похватала свою одежду и выскочила из комнаты.
Ресницы разлепились. Всё тот же аквалангист на экране, всё те же рыбы. Та же бодрая английская речь.
Малиновский натянул на себя плавки и брюки. Забрал с пола рубашку с пиджаком и галстуком, отнес всё это в спальню, бросил на стул. Достал из шкафа свитер, надел, не определив – правильной ли стороной. Вернулся в прихожую, прислушался. В ванной плескалась вода.
Вдел руки в рукава пальто, ноги – в ботинки. Вышел, щелкнув замком двери.
…Снег уже не шел, и ветер стих. Белым-бело, светло и красиво. Проклятая зажигалка опять щелкала вхолостую. Наконец замерцал огонек на кончике сигареты.
«Что же я натворил?..»
Женька.
Родная сестра.
Роднее не бывает.
В биологическом плане – никакой не инцест.
Всё дело в чертовой голове. Там всегда было табу. Ни единой мысли не возникало.
Даже когда отмечал невольно, какая она хорошенькая, милая, очаровательная. Просто – гордился чудесной сестренкой.
И убивал ее, оказывается, этой братской нежностью.
Бесконечной вереницей своих женщин – убивал.
Убивал любовью к Кате.
Таилась, дурочка, что любит не как брата. Это ей блистательно удавалось. Элементарно – столько лет живут в разных городах. Встречи – нечастые, почти всегда на людях…
И вот – взрыв. Черт знает что за взрыв…
«Это же ты как будто с ней сейчас был… Всё, что не случилось у вас… Всё, о чем ты мечтал – с ней… Ты только не переживай…»
Она еще и утешала его. Она – его!
«Ну и сволочь же я, - зачерпнул пригоршней снег, обтер им лицо. – Ко всему прочему одну ее там оставил…»
…Домой Малиновский возвращался почти бегом, взвинчивая себя по дороге и понося последними словами. Ворвался в квартиру, быстрый взгляд в сторону ванной – дверь полуоткрыта, темно. Прямо в ботинках и пальто прошел в комнату.
Женька восседала в теплом голубом халатике на широком подоконнике и грызла большое румяное яблоко. Вид у нее был самый что ни на есть хладнокровный. Голос таким же оказался:
- Эй, ты чего это в ботинках? Я тут пол сегодня мыла, между прочим!
- Черт с ним, с полом, - он подошел к ней вплотную. – Сам вымою. Как ты себя чувствуешь?
- Прекрасно! – фыркнула она, демонстрируя пренебрежение к вопросу. – Голодная только как волк. Может, пиццу закажем? Тащиться никуда неохота, а в холодильнике шаром покати. Из съедобного нашла только яблоко… Машка, что ты на меня уставился? Таблетки принес?
- Да, - Роман помедлил и вытащил из кармана бело-розовую упаковку.
- Отлично, - Евгения тут же, при нем, вскрыла коробочку, выудила ногтем крохотную пилюльку и сунула ее в рот.
- Маленькая, - деловито сообщила она. – Запивать не нужно.
И зажевала кусочком яблока.
- Жень, маска Железного Дровосека, которому всё по фиг, - очень тяжелая по весу. По себе знаю. Надорвешься, - сказал Роман, испытав резкий болевой приступ в груди.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |