- Вынужден тебя огорчить – неженатых друзей у меня не осталось. Хоть в Москве, хоть в каком другом городе, - разочаровал ее Роман.
- Как? – Женька ахнула. – И Жданов женился?!
- Ну… почти. И он сейчас в Лондоне вместе с невестой.
- Вот блин! – она досадливо хлопнула ладошкой по столу. – Какие кадры вырваны из холостяцких рядов!.. Андрей – шикарный мужчина. Я с ним в свой прошлый приезд познакомилась, - доверительно сообщила Евгения Катерине, и тут ее осенило: - Ой, он же, получается, твой шеф, да?
- Да, - коротко и спокойно ответила Катя, сосредоточенно потянувшись вилкой к вазочке с маринованными огурчиками.
- Отпад! – заключила Женька мечтательным тоном. – Я вот его увидела – и сразу перевертыш известной песни в мозгах: «Ах, какой мужчина, какой мужчина… Мне б такого!»… А ты чего меня буравишь взглядом, Машка? – тут же весело удивилась она. – Успокойся, ты – вне конкуренции, но ты мой брат, совсем иная категория.
- Треплешься много, вот и буравлю, - проворчал Малиновский и покосился на Катю.
Она ласково улыбнулась ему. Понимала, как напрягают его дифирамбы в адрес Жданова.
- Ладно, раз знакомых кавалеров нема, значит, будем искать случайных попутчиков прямо в клубе, - заключила Евгения. – Поехали!
- Слушай, ты, случайная попутчица, - Роман погрозил ей пальцем, - мать сегодня звонила – о чем меня просила? Напомнить? Чтобы я не отпускал тебя на длинном поводке, искательницу приключений на свою пятую точку.
- У мамули нашей редкая болезнь – избирательный склероз, - захихикала Женька. – Так-то она всё помнит, кроме одного-единственного факта – что мне уже двадцать пять лет. А еще у меня острые зубки и я перегрызаю любые поводки влет! Всё, иду переодеваться. Ждите меня!
- Ну, как тебе сие создание? – с иронией спросил Роман у Кати, когда они остались одни.
- Она мне очень понравилась. Даже больше, чем я ожидала. Я так завидую ее легкости. Столько огня, столько жизни…
- Угу. И при этой легкости она шпарит наизусть целые поэмы, запросто цитирует Ницше и Гегеля, в искусствоведении – настоящий Эйнштейн. В шахматы с ней садиться играть – полный бесполезняк, нипочем не выиграешь.
- Я бы хотела с ней подружиться, - сказала Катя чистую правду. – Жаль, что она так далеко живет…
- Я рад, - он посветлел лицом. – А что далеко живет… проблема разрешимая. Можно ее попробовать в Москву переманить. Тут для художников возможностей больше…
- Кому кости перемываем? – Женька нарисовалась в дверях гостиной в черном мини-платьице с шелковым малиновым шарфиком. – Мне, разумеется? Катя, не верь ему, на самом деле я белая и пушистая!
- Да он, собственно, так и сказал, - засмеялась Катерина.
…И снова огни клуба, цветовые переливы, быстрые музыкальные ритмы сменялись медленными и чувственными. Роман вел Катю в танце и в который раз поражался этому новому сокрушительному ощущению трепета. Всегда с женщинами он шел и брал требуемое, ничего не боясь, а тут – шалел от одного только предвкушения. Смаковал это самое предвкушение, и только чуть-чуть, осторожно губами – в краешек щеки около уха… в висок… в прядь волос… На каждое его прикосновение Катя слабо вздрагивала, но не отстранялась, а как бы прислушивалась к себе, сомкнув ресницы и задержав дыхание… Когда приблизился к ее губам, она открыла глаза. В ее взгляде было что-то такое… необъяснимое… что опять не позволило Малиновскому поцеловать ее по-настоящему. Но трепетного восторга это не уменьшило.
- Голова кружится… - прошептала Катя.
- Хочешь, сядем?
- Нет, нет… хочу танцевать… А где Женька?
- О, за нее не беспокойся, - улыбнулся он, счастливый от слов «хочу танцевать». – Пусть боятся все остальные посетители этого клуба.
Роман всё же оглянулся, разыскивая глазами сестру, и усмехнулся:
- Ну, что и требовалось доказать. Картина маслом: сестрица у бара и два «попутчика» с двух сторон. Один только что поднес ей коктейль, второй подобострастно держит шарфик, пока принцесса поправляет свою цепочку.
- Сразу двое? Круто…
- Ручаюсь – не обломится ни одному, - скептически заметил Малиновский. – Заморочит обоим голову, весело проведет время и улизнет в последний момент, не оставив номера телефона. Подобные трюки она проделывает очень лихо.
- А постоянный друг у нее есть?
- Я давным-давно зарекся задавать ей этот вопрос, поскольку знаю – услышу в ответ поток ехидностей типа: «Кто бы мне говорил про постоянство! Машка, посмотри на себя в зеркало и умолкни!» Мама жалуется, что Женька занята чем угодно, только не устройством личной жизни. При этом телефон ее лопается от звонков, вечно ее куда-то зовут, тянут, разрывают на части…
Катя посмотрела в сторону бара. Евгения о чем-то ворковала с молодым человеком, держащим ее малиновый шарфик, второй бедолага топтался рядом, явно не зная, что предпринять для привлечения к себе внимания очаровательной незнакомки.
Женька, будто почувствовав на себе Катин взгляд, обернулась. Сначала смотрела то ли серьезно, то ли задумчиво, потом улыбнулась, помахала рукой и вновь обратила взор на своего собеседника.
…В клубе троица пробыла до одиннадцати вечера.
- Машка, отвези сначала меня, потом проводишь Катю, - распорядилась Евгения, плюхнувшись на заднее сиденье.
- Нет, лучше меня сперва, - воспротивилась Катерина. – Так ведь быстрее и короче.
Роман посмотрел на нее вопросительно. Она ответила ему взглядом: «Это не потому, что я не хочу оставаться с тобой наедине. Просто уже поздно. Глупо ехать сначала до твоего дома, потом до моего, потом тебе – опять до своего. Концы неблизкие - полночи прокатаешься». Малиновский молчаливую фразу понял правильно.
- Ладно, везем сначала Катю, - сказал он, подавив вздох. – В самом деле, надо пораньше лечь и выспаться. Завтра две милые леди с замашками инквизиторов собираются применить ко мне изощренную пытку – вывести на лыжную прогулку.
- Подъем в девять утра, - бойко уточнила Женька.
- Ох… - только и выговорил Роман.
…«Какой хороший день, - думала Катя, натянув на себя одеяло до подбородка. – У меня всё хорошо. У меня жизнь изменилась до неузнаваемости. Мне нравится Роман. Мне нравится его сестра. Мне комфортно. Мне приятно такое к себе внимание. Жизнь согревает меня после стольких холодных лет…»
Проговорив мысленно все эти слова три раза по кругу, она, наконец, поняла, что это похоже на чтение мантры.
…Мобильник лежал у нее под подушкой. Зачем она его туда сунула?..
«Катя, я на связи… Если что… звоните… Хотя… все учреждения впали в спячку на две недели, пустое время, но, может быть…»
Нет, не может быть. Не может ничего быть.
Уже засыпая, Катя машинально нащупала телефон. Он показался ей горячим…
- Андрей, ты горячий совсем! – ахнула Кира, приложив ладонь к его лбу. – Ты полыхаешь! Тебе нужен врач!
- Кирюша, не надо трагизма, - он попытался ободряюще ей улыбнуться, но не вышло, - и врача не надо. Я банально простудился. Уже выпил какой-то английский чудо-порошок. Мне просто надо поспать.
- Принести тебе что-нибудь?
- Нет, спасибо.
- Там… Кэрстоны пришли и Питер Дженкинс. Пьют в гостиной глинтвейн.
- Извинись перед ними за меня, хорошо?
- Хорошо. Свет тебе погасить?
- Да.
- Отдыхай…
Как славно. Полная темнота. Даже свет от фонарей не проникает сквозь плотно задернутые шторы. И как горячо. Это от температуры. Ощущение, что он варится в огромном чане, вода дымится и уже начинает закипать.
…Весь день он чувствовал себя паршиво – из-за противного мелкого озноба. Но градусник показывал тридцать шесть и восемь – вполне в пределах нормы. А потом Жданов позвонил Ромке, чтобы поздравить его с наступившим новым годом – ни тридцать первого, ни первого этого сделать не удалось из-за перебоев со связью.
- Привет, Андрюх! – голос Малиновского был самого высокого градуса по шкале жизнерадостности. – Я тоже до тебя не мог дозвониться! С Новым годом! Как здоровье, как настроение?
- Отлично, - соврал Андрей. – Как у тебя?
- Да тоже не жалуюсь.
- Слышу музыку. Отрываешься на полную катушку?
- Ну, можно и так сказать. Я в клубе.
…Жданов мысленно сосчитал до пяти, прежде чем озвучил следующий вопрос:
- С Катей?
- С Катей и с Женькой. Но в данную секунду сижу в полном одиночестве – девушки упорхнули в дамскую комнату.
- С Женькой?.. С какой Женькой?
- Да с моей Женькой, с сестрой, ты ж ее знаешь! Ой, я же тебе забыл сказать – она мне тут как снег на голову свалилась на все каникулы, а может, и дольше пробудет.
- Всё такое же чудо в перьях? – Андрей невольно улыбнулся, припомнив симпатичную озорницу.
- Ага, кажется, еще больше это чудо перьями обросло. Она, кстати, сетовала на твое отсутствие в Москве, хотела с тобой пообщаться. Но я ее обломил, сообщив, что ты в другой стране, к тому же повязанный по рукам и ногам. С Катей Женька нашла общий язык, я так рад. Они уже о чем-то мило секретничают…
Малиновский разливался соловьем, не подозревая, что поворачивает при этом в сердце друга острое лезвие, но Андрей не злился – понимал, что сам виноват, сам организовал себе эту пытку и слушает… слушает…
- Как у тебя с Катей, Ром?
Спросил и об этом. Наверное, просто хотел, чтобы омертвело всё внутри. Чтобы стало всё равно. Пустоты хотел в душе.
- Я ее люблю, - просто ответил Ромка.
- Я в курсе. А она?..
- Палыч, всё, не могу говорить. Они идут. Катя с Женькой. Давай, до связи.
…Вот и всё. С этим он и остался, на оборванной ноте. И буквально тут же почувствовал жар и густой очаг боли в области лба и висков. Кровь стремительно нагревалась. Градусник больше себе не ставил – и так видел в воображении, как быстро ползет вверх по шкале ртуть.
И вот теперь один – в темноте. Чудо-порошок как-то не спешил оказывать свое действие, кровь сопротивлялась перспективе охлаждения. Ничегошеньки не опустело и не омертвело, наоборот – вопило и неслось вскачь. Температура сильно влияла на мозговую деятельность, поскольку бредовый внутренний монолог был примерно следующим: «К черту всё и всех… Завтра же – в Москву… Катя – моя… Она писала в своем дневнике, что любит меня. Она моя!.. Она же птица… Я ее принял в свои ладони, я ее давно люблю, только не знал… У меня одна жизнь. Не пять и даже не две!..»
Демоны неслись по венам вперегонки с огненной лавой…
- Какая красота… - Женька воткнула одну лыжную палку в снег, оперлась на вторую и блаженно прищурилась, вдыхая чистый лесной воздух полной грудью. – Катя, смотри – кусочек розового неба в облаках тонет. И прутики деревьев так красиво всё это перерезают! Как хочется нарисовать, запечатлеть, прямо руки чешутся! Эх, не захватила я холст да краски.
- Я бы хотела посмотреть твои рисунки, - созналась Катя.
- Я их не привезла с собой, - беспечно махнула Евгения ладошкой в варежке и поправила сползшую на глаза лихую вязаную шапочку, желтую как цыпленок. – Но если сподоблюсь, нарисую здесь что-нибудь. Я в основном детские книжки в издательстве оформляю, еще всякой левой работы полно. А для души люблю природу рисовать. Портреты – тоже.
- Ты только на две недели приехала?
- Да как получится. Обратного билета у меня нет, в издательстве до конца января заказов не предвидится, так что на весь месяц я вольная птаха. Но меру знаю – слишком долго братца обременять не буду… Кстати, где он? Всё еще возится со своим креплением? Кажется, мы далеко от него ушли.
- Жень, почему ты говоришь, что его обременяешь? – недоуменно спросила Катя. – По-моему, он очень рад твоему приезду.
- Ну да, рад, - фыркнула Женька, бросив на нее острый, пытливый взор. – Мы редко видимся, и в каждую встречу он вбивает себе в голову, что обязан развлекать меня сутками. А как же его личная жизнь?.. Кать… всё я понимаю.
- Что ты понимаешь? – Катерина смутилась, но взгляд Евгении выдержала. – Ты лучше прямо говори, что имеешь в виду, так проще.
- Прямо? Хорошо. У вас с ним роман?
Катя поежилась. Да уж, прямее некуда. Сама напросилась.
- Не знаю. Всё только началось, поэтому… - она запнулась, вздохнула.
- Ты его не любишь? – спросила Женька в лоб. Перед внимательными синими ее глазищами почему-то невозможно было лукавить. Лазеры, а не глаза, – прожигали насквозь.
- Я хочу его полюбить, - искренне произнесла Катя. – Очень хочу.
- Ясно, - Евгения отвела взгляд, и ощущение прожигания сразу пропало. – Надеюсь, у тебя получится. Он хороший. Очень…
- Я знаю…
- Красавицы! – раздался голос сверху, с пригорка. – Расступитесь, сейчас будет осуществлен спуск с горы!
- Что ты называешь горой, чемпион планеты по гигантскому слалому? – ернически крикнула Роме в ответ Женька. – Вот эту кочку? Смотри не побей невзначай мировой рекорд, а то обидно будет – свидетелей нету, чтобы зафиксировать!
Малиновский съехал по склону довольно лихо, но в финале слишком резко отвернул от дерева и в результате оказался в сугробе. Катя и Женька хохотали.
- Довольны? – Роман тоже смеялся, лежа на спине и раскинув руки в стороны. – Ухайдокали дяденьку, да? Всё-таки лыжи – это не мой вид спорта. Предпочитаю футбол!
- Сидя перед телевизором с банкой пива, - поддразнила его сестрица.
- Ничего подобного! – возмутился он. – Я центральный нападающий в своей команде! Забыла, что ли?
- Встать тебе помочь, нападающий?
- Сам справлюсь, спасибо, - Малиновский поднялся, отряхивая куртку от снега. – Кстати, о пиве. Наказание, ты случайно коньячку во фляжке не захватила?
- Еще чего! Чай из термоса и бутерброды с салями и сыром – вот что доктор прописал! – важно изрекла Женька.
На бутерброды все трое накинулись, как изголодавшиеся волки на долгожданную добычу. Лыжи с палками «отдыхали» в сторонке.
- Всё-таки вы молодцы, девчонки, что меня вытащили из берлоги, - вынужден был признать Роман. – И хоть лыжник из меня аховый, зато я бодр как никогда. Чем займемся во второй половине дня?
- Вам налево, мне направо, - сообщила Евгения с набитым ртом.
- Не понял. Переведи с нечленораздельного на чистый русский.
- Я говорю – у меня планы, отдельные от вас. Сначала пошарашусь по магазинам, потом у меня встреча с подругой.
- Что за подруга?
- Инка Ковалева, мы с ней со школы не виделись. Так что на мое общество не рассчитывайте!
- Ты разбила нам сердца, - заявил Малиновский голосом, полным комического трагизма. – Да, Кать?
- Да, - подтвердила Катерина с улыбкой. – Только мне самой домой нужно. Родственники придут в гости, надо маме помочь…
- Ну вот, - вздохнул Роман. – И остался я один, как высохший куст посреди жаркой пустыни.
- Метафора - супер, - одобрила Женька. – Только ты забыл, Машка, что мы не в жаркой пустыне, а в зимнем лесу, и я тебе сейчас это напомню.
Малиновский оглянуться не успел, как был атакован – в него подряд полетели три тугих снежка, один из которых угодил за воротник.
- Вот негодяйка! – Малиновский увернулся от очередного «снаряда» и тоже потянулся за снегом, в следующую секунду и Катя получила от расшалившейся Евгении снежком в плечо.
- Ах, так! – весело возмутилась она, включаясь в игру. – Без объявления войны! Хорошо же… Рома, я на подмогу!
- Двое – на одну? Так нечестно!
- Катя, обходи ее слева!
- Я лучше с тылу!
- Мазила ты, братец!
- Получай!
- И опять не попал!
- Верткая, зараза! Катя, не дай ей уйти!
- А вот так – не желаешь?
- Снайперски!..
…Трое взрослых людей, превратившихся вдруг в детей, оглашали хохотом лесок и розовое, в облаках, небо...
…Зимние праздники шуршали листками настенного календаря. Каждый день был для Кати мини-открытием. Иллюзия беззаботности и полного отсутствия проблем.
Новый клуб.
Новый спектакль в Большом.
Кинопремьера.
Концерт известной группы.
Рестораны, в которых она никогда прежде не бывала.
Так получалось – чаще всего они были втроем. Иногда Женька решительно откалывалась от «парочки», исчезала куда-то с загадочным видом и со словами: «Я уплываю в свое личное пространство». – «Телефон только в этом своем личном пространстве не выключай», - ворчал на это Малиновский. «А в моем пространстве мобильная связь отсутствует», - дерзко парировала она…
Как-то, наоборот, выдался такой день, который Евгения с Катериной провели вдвоем – устроили шопинг (обе прикупили себе одежды, Женька разбиралась в моде не хуже своего брата), потом ели в кафе мороженое и болтали. При этом Евгения набрасывала карандашом в блокноте Катин портрет.
- Перенесу потом на нормальный лист, - пояснила она. – Полуфабрикат не покажу – не проси.
К Женьке подходило странное словосочетание «звонкий огонек». Именно так – свет и звон «в одном флаконе».
- Жень, ты когда-нибудь грустишь?
- Неа, - она смешно наморщила нос. – Бессмысленное это занятие. И времени у меня на него нету. У меня жизнь под завязку забита.
- Это здорово…
- А ты что, часто грустишь?
- Бывает. Но повод серьезный должен быть, мелочи меня давно не расстраивают.
- А серьезный повод – это что? – Евгения посмотрела на нее внимательно, едва ли не испытующе. – Чья-то смерть, например?
- Это ты про горе говоришь.
- Душевная драма? Несчастная любовь?
- Ну, это уже ближе к понятию «грусть», - Катя с удивлением отметила, что на лицо сидящей напротив девушки набежала тень – как фитилек прикрутили на лампе… Или показалось?..
Правда, Женька тут же улыбнулась своей «фирменной» улыбкой от уха до уха и заявила:
- А я придерживаюсь версии, что несчастной любви не бывает. Если ты несчастлив – значит не любишь, а горюешь от неразделенности. А это уже из области эгоизма, а не из области чувств. Вопрос взаимности – вторичен.
- А я согласна с тобой, - абсолютно серьезно откликнулась Катя. – Тоже так думаю. Только вот совсем отменить грусть не могу. Но это другая грусть – светлая.
- Ну, это от личности зависит. У светлого человека всё светлое, в том числе и грусть. Это я, типа, комплимент тебе сказала, - засмеялась Женька и встряхнула головой, как наваждение отогнала. – Чего это нас на философию потянуло… Давай еще по мороженому? С ликерчиком? Обожаю!
- Давай…
…Пять дней осталось до отъезда из Лондона. Пять дней.
Порыв рвануть в Москву угас вместе с падением ртутного столбика на градуснике. А еще повлияли глаза Киры. Растерянные, тревожные: «Андрей, как ты себя чувствуешь?» - «Лучше. Ты что, не ложилась?». – «Нет. Не хотела спать». – «А что делала?». – «Сидела тут и боялась за тебя». – «Кирочка, это всего лишь простуда». – «А я всего лишь тебя люблю и волнуюсь».
…Он уже вполне нормально себя чувствовал, но и Кира, и мать не прекращали эту убивающую его усиленную заботу: «Что ты хочешь на ужин?», «Что тебе принести?», «Что-то бледный опять… Голова не болит?..» Только отец, спасибо ему, не принимал участия в «оберегании болезного мальчика», был сдержан, скептичен, лишь посматривал издалека внимательно, будто всё-всё понимал, но предпочитал отмалчиваться.
Андрей что-то делал, куда-то ходил, встречался с кем-то – и при этом был занят только тем, что тупо отсчитывал дни. Кира существовала рядом без единого упрека, и если это была ее новая тактика, то гениальнее этой тактики придумать невозможно – Жданов испытывал к невесте теплое чувство, замешанное на вине и жалости.
…Пять дней до отъезда. Пять дней.
Смешно, по-идиотски абсурдно, что он так ждет возвращения в Москву.
К чему он приедет?
К почти семейному очаровательному содружеству Ромка-Женька-Катя?..
К перспективе созерцать всё это?..
Ну и пусть.
Есть ведь еще Зималетто. Есть Катина каморка. Есть его начальническая власть над ней. Есть общие дела и заботы…
Доходил в мыслях до этого – и ужасался. И хохотал про себя мрачно. И злился, вдаривая кулаком по попадающимся на пути поверхностям – стене, столу, лестничным перилам… Если, конечно, никто не видел.
Пять дней тащились по незримому временному пути, как пять столетий.
И вот - рейс завтра ранним утром.
…Кира тихо стояла у окна в спальне и смотрела на огни. Худенькие плечи – поникшие. Уязвимые. Андрей приблизился к ней, опасаясь услышать всхлипывания.
Нет, она не плакала. Почему-то от этого стало еще больше ее жаль.
- Кир…
Она медленно повернулась к нему, улыбнулась:
- Да, Андрюш?
Улыбка эта покорная добила. Жданов обнял Киру, прижал к своей груди ее голову.
- Кирюша, прости меня. Измучилась ты со мной.
- Ты не виноват. Ты просто заболел…
«Да, я болен. Если воспринимать мою запоздалую любовь как болезнь, то, наверное, можно и нужно искать от нее исцеления. Но в чем и как?»
- Кир, это период такой. Он пройдет.
- Да, конечно. Период. Я понимаю. Они всякие бывают – периоды. Черные, белые. Серые. Синие и зеленые. Я всё понимаю, Андрей. Остается ждать. Но это так тяжело…
- Знаю, что тяжело. Может, и не надо ждать. Может, надо самим менять ситуацию. Двигаться куда-то. Мы же люди. Не овощи на грядке.
- О чем ты? – она подняла к нему бледное лицо.
Он машинально взял ее лицо в ладони. Помнил отчетливо, каждую секунду своего существования после того караульного корпоратива помнил – в последний раз он вот так прикасался к Катиным щекам, перед тем как ее поцеловать. И теперь надо заново учиться целовать другие губы, поскольку измотало стойкое и жгучее ощущение – кроме тех губ никаких иных не существует. И вот это самое ощущение и предстоит вырвать с корнем, задавить и затоптать, потому что в противном случае можно рехнуться. Потому что надо быть готовым морально – к тому, к чему он вернется. Голос Романа в трубке был счастливым. А Ромка не умеет быть счастливым без повода, просто по той причине, что жизнь прекрасна и солнце светит. Малиновский – парень конкретный…
…Жданов медлил с ответом и с какими-то действиями, и Кира заговорила сама, вернее, горячо зашептала:
- Ты прав, надо что-то менять. Ты прав. Андрюша… давай поженимся… Сейчас, сразу… Без всяких торжеств, вообще никому не скажем… Вот… Предложение тебе делаю… Как ты – тогда, только я – не публично, я – в глаза, тебе одному… Ты один у меня, единственный… Я буду тебе хорошей женой… Я изменилась, я многое поняла… Нельзя давить на тебя, надо принимать таким, какой ты есть. Столько хорошего было у нас, оно ведь никуда не делось, просто засунуто куда-то… под шелуху… Надо вытащить на свет белый и жить, и улыбаться, и ждать детей… Я выброшу к черту свои противозачаточные таблетки, они мне обрыдли, я рожу тебе мальчика и девочку… А захочешь – двух мальчиков и двух девочек… У нас будет радость в доме, я обещаю… Наш с тобой мир, отдельный от всех, ничто его не разрушит, не поколеблет… Защита… от всего плохого… Сейчас ты еще нездоров… Сейчас мы далеки, но это изменится… И не от штампа в паспорте, он – лишь символ нашего решения быть вместе, и без всяких шоу… Прошу тебя, Андрей, женись на мне…
После этой маленькой, отчаянной, исступленной речи, которая и мертвого бы не оставила равнодушным, Кира наконец расплакалась.
- Пожалуй, это хорошая идея, - медленно проговорил Жданов.
Хорошо, что ее полные слез глаза не могли узреть и оценить выражение его лица.
В последний день праздников Женька сделала неожиданный «финт ушами» - пропала с самого утра до глубокой ночи, ничего не сказав Роману. Мобильник ее был недоступен. В половине второго ночи, когда Малиновский уже не знал, что делать и куда бежать, она наконец нарисовалась – в меховой кепке набекрень, в джинсах и черной байкерской куртке, порядочно под хмельком. Телефон свой она держала на вытянутой ладони и хохотала.
- Он разрядился! – объявила Женька весело. – Я ни при чем. Я не виновата!
- Ты… соображаешь вообще?! – злющий Малиновский заволок ее за капюшон в прихожую, как нашкодившего котенка за шкирку. – Ты что творишь, а?!
- Прости, - смиренно покаялась она (поскольку Рома продолжал крепко держать ее за верх куртки, девушку мотало, будто она за прищепку к веревке подвешена). – Ты утром спал, я не стала будить… а мобильник разрядился…
- А это что – единственный аппарат в Москве?! А мой городской телефон на что?.. Или память цифры отшибла?!!
- Не кричи… - поморщилась Евгения. – Отпусти меня… Чего вцепился?..
- Где ты была? С кем ты пила? Ты же не пьешь почти! Здоровый образ жизни проповедуешь! И вдруг – здрасьте, получите-распишитесь! Нашлись люди – «подогрели, обобрали»! Где ты была, я спрашиваю?!
- Где была, там уже нету, - она расстегнула куртку, выскользнула из нее, избавившись тем самым от железной хватки Романа. – Ты по какому праву меня допрашиваешь, а?
- Я твой брат, если ты забыла!
- Точно – брат! – захихикала Женька, пытаясь снять ботинки и удержаться при этом на ногах. – Брат, а не кум и не сват… Так вот, братец, заруби на своем распрекрасном носу – в садик меня уже водить не надо, с тренировок по вечерам встречать – тоже. У меня своя жизнь, ясно?.. И вообще… переела я твоей Москвы долбанной… Каникулы кончились – домой поеду! А ты тут оставайся… со своей Катей!
- При чем тут Москва? – от удивления Ромка сбавил голос. – При чем тут Катя? Я волновался за тебя – это непонятно?
- Я извинилась, - буркнула Евгения, не поднимая глаз. – Так вышло. Можешь выпороть меня ремнем, если тебе от этого полегчает.
- Жень, что с тобой? – спросил он растерянно. – Это не твои слова, и тон не твой. Какая муха тебя укусила?..
Женька вдруг рассмеялась, прислонившись спиной к стене. Легко и звонко – как всегда смеялась. Потом умильно сложила ладошки у груди, разулыбалась и смирным-смирным, с лукавинкой, голоском почти пропела:
- Прости, дорогой братец, самый лучший в мире братец, свою нерадивую сестричку-обормотку. Она обязательно опять будет паинькой, а сегодня с ней произошло несчастье – ее укусила муха. Прямо в попу. Большая такая, зловещая Муха-Цокотуха. Я гонялась по ней по всему городу, чтобы прихлопнуть, но так и не догнала…
- Что ты несешь?
- …не догнала и напилась с горя, - продолжила Евгения, словно не слышала вопроса. – Один-то раз можно, а?.. Вот только муха меня беспокоит. Она же так и летает по Москве. Вдруг еще кого-нибудь укусит? Начнется страшная эпидемия…
- Мне надоел этот бред, - хмуро сказал Малиновский и пошел на кухню включить чайник. Пока закипала вода, достал из холодильника лимон, отрезал кружочек. С кружкой чая в руках вошел в гостиную. Там было темно – Женька уже забралась на диван, под одеяло.
- Пей. С лимоном.
- Спасибо. Я потом, - тихо и жалобно выдавила она. – Что-то мне плохо…
- Будет тут плохо, - пробурчал он. – Горе ты мое луковое.
- Я – Божеское Наказание. Посиди со мной, Машка.
- Да у тебя язык едва ворочается.
- Ну, чуть-чуть…
Роман присел на край дивана, поправил одеяло.
- Ты что, правда решила уехать? Ты же свободна до конца января.
- Разве я тебе еще не надоела? – голос ее был усталым, измученным.
- Что за глупости?
- Не глупости. У тебя работа начинается. Что я буду одна делать?
- Только не то, что ты делала сегодня, - нервно усмехнулся Малиновский. – Хотя я так и не знаю, что именно ты делала и с кем… Молчишь как партизан. Женька, я же тут чуть с ума не сошел.
- Прости…
- Да хватит, проехали. И вопросов про «надоела» я чтоб больше не слышал. Мы и так редко видимся, а тут такая возможность. Ты еще не везде побывала, где планировала. По вечерам, по выходным я свободен. Катя всегда составит тебе компанию. Мне казалось – она тебе понравилась…
- Понравилась, - прозвучало тихое-тихое из-под одеяла. И сразу, без всяческого перехода: - Ты влюбился, Машка, влюбился… Это произошло с тобой… Не надо, не отвечай, я вижу, знаю. Я знаю тебя лучше всех остальных людей на свете. Можешь не верить, но это так. И расстояния тут ни при чем. Помнишь, в детстве… я всегда всё про тебя угадывала, тебе ни разу не удалось меня обмануть. Я тебе никогда не говорила, а сейчас я пьяная и скажу. Может, это оттого, что я не помню отца… но ты всегда был всем для меня. ВСЕМ. С тех пор как ты уехал из дома поступать учиться в Москву, я много-много раз приезжала к тебе, заставала рядом с тобой всяких девиц… каждый раз разных… иногда по нескольку одновременно… и я знала – это несерьезно. Это ненадолго. Твое сердце свободно. А сейчас ты влюбился…
- Жень… - удивленный и тронутый ее словами, произнес Роман. – Ты хоть нос из-под одеяла высуни, а то такие милые вещи говоришь, как из колодца глухого.
- Не высуну.
- Ладно, упрямица. Я тоже скажу – ты очень дорогой для меня человечек. Я скучаю. Ржу над твоими потешными эсэмэсками. Звоню часто. Думаю о том, как бы вас с матерью в Москву перетащить. Правда – чего мы в такой дали друг от друга?..
- Не всем нравится жить в Москве, Машка, - голос под одеялом становился всё глуше, будто угасал. – Я люблю Владивосток, люблю море… - и опять резкая смена темы. – Ты мне насчет Кати ничего не сказал.
- А что насчет Кати? Ты права, я влюбился. Странно, да?
Женька не отзывалась.
- Эй, - позвал он ее.
Молчание.
Малиновский осторожно сдвинул краешек одеяла с ее лица. Ресницы плотно сомкнуты. Дыхание ровное, глубокое. Заснула?.. Вот так – в секунду?.. Хм…
Первый послепраздничный рабочий день. Начало девятого утра.
…Роман спал глубоким сном – сказались ночные треволнения из-за Женьки. Будильник не услышал…
…Катя влезла в свою давнюю коричневую юбку и рыжую шерстяную кофточку, оставив приобретенные обновки на вешалках в шкафу. Она бы и очки старые надела, спряталась бы под ними, если б те существовали. Волосы – в валик. Долго смотрелась в зеркало. Всё как обычно? Ну да. За исключением очков. Подумаешь, очки. В остальном – Катя Пушкарева, модель прежняя, неусовершенствованная.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |