- Нет никаких масок, - решительно заявила Женька. – Хочешь?.. – и протянула ему яблоко.
Яблоко на ладони.
Дежа вю.
- Не хочу, - Малиновский убрал из ее руки надкусанный фрукт, положил его на подоконник, потянул на себя Евгению, она буквально съехала в его сильные объятия.
- Женька, мерзавец я, да?
- Ну, что ты, - тихо и ласково ответила она. - Нет. Ты обычный живой человек. Не робот. Ты надломился сегодня. У тебя мечта умерла. В таком состоянии и совершаются неадекватные поступки. Элементарное выживание.
- Прости меня, моя родная, моя золотая, - раскаяние хлынуло волной, крепко-крепко прижал ее к себе. – Сам себя не прощу, но, может, хоть ты…
- Перестань, - горячо сказала Женька. – Мне не за что тебя прощать! Ты самый лучший в мире брат!
- Какой я, к черту, брат. Скажи еще – защитник. Защитил, называется…
- Самый лучший, - твердила она, зажмурившись и пропадая от грустного и острого своего счастья в этих сладостных объятиях. – Самый лучший на свете…
- Жень, я был не с ней, я был с тобой, - произнес вдруг Роман.
- Неправда, - прошептала она.
- Тут иллюминация яркая, - он улыбнулся, вдыхая аромат ее волос. – И зрение у меня хорошее.
- Причем тут твое зрение. Не надо меня утешать. Всё я понимаю.
- Понятливая моя...
- Ты ведь ее любишь, Машка.
Ответом было молчание. У Романа в голове – густой и жаркий туман.
- Закажешь пиццу? – спокойно спросила она, выскользнув из его рук.
- Да, сейчас.
Он вышел из комнаты, как во сне.
Резко стерев со щеки одну-единственную выкатившуюся слезинку, Женька села за ноутбук и стала искать сайт авиакомпании «Владивосток-Авиа».
Катя лежала на тахте и глядела в черный проем между отодвинутой шторой и кусочком стены. Мерцание далеких огней завораживало, полностью блокировало мысли. Зазвонил мобильник.
«Андрей Жданов».
Надо ответить, наверно. Десятый пропущенный звонок от него. Юбилейный. Андрей ведь тоже ни в чем не виноват. Странная такая история. Без виноватых.
- Алло.
- Кать…
- Да, Андрей Палыч.
Вздох в трубке – реакция на официальное имя-отчество.
- Как ты, Катюша?
- Пустота такая… угнетающая.
- Пустота?
- Я говорила с Ромой.
- Понятно. Тебе его жаль?
- Не то слово. Я ведь совсем не могу причинять боль. Я сама болею потом. Вот и лежу больная. Самое ужасное – он всё сказал за меня. Максимально облегчил разговор – ради меня…
- Я могу подъехать к тебе?
- Нет.
- Собственно, ничего иного я и не ожидал.
- Поймите…
- Я понимаю, Кать. А я сказал всё Кире. Всё как есть.
- Господи…
- Так продолжаться больше не могло. Черта, край. Ничего не поделаешь.
- Наверное, она в шоке – насчет меня?
- Нет. Шок у нее был, когда я разорвал помолвку. Потом сообщил причину – люблю другую женщину. Кира сама назвала твое имя. Причем не вопросительно, а утвердительно.
- Не может быть…
- Не удивляйся, Катя. Приняла же она, что Ромка в тебя влюблен, что ухаживает с серьезными намерениями. Сразу другими глазами стала на тебя смотреть. А тут Роман как раз вылетел из кабинета сам не свой, чуть с ног ее не сбил… Кира неглупая женщина – связала одно с другим. И она всегда знала – что ты значишь для меня. В общем, поговорили мы у нее дома. Она сама так захотела. Потребовала. Уже практически всё понимала…
- Плохо ей сейчас. Роме плохо. Слишком много жертв, Андрей Палыч. Любовь, оказывается, бывает отнюдь не счастьем. Когда разрушает другие жизни. Как всё было хорошо и спокойно, когда я просто писала о своей любви в дневнике…
- Кать. Не смей так говорить. Не смей так думать. Я не дам тебе утонуть в этой тоскливой пучине. Ты еще не знаешь, на что я способен, чтобы вырвать тебя из нее. Кира сильная, и Ромка сильный. Теперь как раз у всех есть шанс на счастье.
- Вы говорите, почти как он…
- Ну, мы же с ним всё-таки друзья. По крайней мере, были…
- Вот видите. Еще одно разрушение.
- Кать, хватит про разруху. Я верю в хорошее. Верю, что Ромка успокоится. Он молодец. Он вел себя сегодня так достойно, что я еще раз убедился – в плане друга это абсолютно мой человек. Надеюсь на его такое же к себе отношение. Кать… я тут узнавал – апокалипсиса завтра не будет. Будет новый день. Посмотри этому дню в глаза смело. Потому что ты ни в чем не виновата, птица. В том, что чувствуешь, - не виновата. И еще… У нас всё только начинается, Катя. Это кружит мне голову.
…Ох… Что же он творит… От таких слов и волнующего низкого голоса у нее тоже сразу всё закружилось, заныло в сладком предчувствии.
Всё верно. Она посмотрит в глаза новому дню. Она придет завтра на работу в том самом платье, как посоветовал Роман.
Готова ко всему.
Всё выдержит.
- А вы расскажете мне, почему я – птица? – впервые за вечер Катя улыбнулась, благодарная Жданову за то, что он смог вот так согреть и ободрить ее.
- Расскажу…
Утро было морозным и безветренным. Выпавший накануне снег мерцал под фонарями крохотными бриллиантиками. Здание Делового центра впустило Катю в свое нутро. Она шла в неизвестность, в свою новую жизнь, не зная, что ее ожидает – очередная череда потрясений, боль, стыд, ненависть, любовь?..
Ей предстоит встретиться с глазами Романа. Ей предстоит увидеть лицо Киры. Ее ждет Андрей Палыч. Андрей…
Как бы там ни было. «То, что посеял, то я и пожинаю». Строчка из стихотворения…
У ресепшена – привычная утренняя кутерьма. Улыбнулась подругам и ловко увернулась от перспективы быть вовлеченной в треп:
- Если я сию секунду не отправлю факс, то приказ о моем увольнении, Танюша, через полчаса будет лежать у тебя на столе. Я должна была сделать это вчера – вылетело из головы.
- Да никто тебя не уволит, Кать! – крикнула ей в спину Шурочка.
- Роман Дмитрич не позволит, - лукаво добавила Амура.
…Вот и первый выстрел. Слабенький, конечно, по сравнению с перспективой…
В кабинете пусто. Катя сняла в каморке пальто, впервые за время работы в Зималетто сменила сапоги на туфли – того требовало платье. Коснулась волос – просто сколоты заколкой, но в новой манере, очень изящно. Это Женька ее научила…
В каморке зеркала не было – вспоминала, как изучала себя дома, как охала мама и выразительно помалкивал отец. Явившийся к завтраку Зорькин долго таращился на подругу и, разумеется, не удержался от реплики, понизив голос: «Пушкарева, а там у вас еще какие-нибудь молодые-красивые-богатые, пока что страстью к тебе не охваченные, по коридорам ходят? Должен же я знать, к чему мне готовиться. Базу данных составить. По алфавиту…» За эти слова Коля получил свернутым журналом по лбу и «дружеский» совет сосредоточиться на банковских документах.
Задумавшись, Катя не услышала шагов, и дверь в каморку открылась слишком внезапно.
Жданов приехал на работу нервно-собранным, озабоченным. Вчера по телефону он изо всех сил старался подбодрить Катю, настроить на позитив. Далось это нелегко – умолчал о том, что оставил Киру в ужасном состоянии. Ладно бы она кричала и плакала, выплескивала из себя боль. Нет, она была бледной и спокойной, задавала очень четкие вопросы, составляя для себя подробную картину ее рухнувших надежд: «Ты боялся разрушить отношения с Романом – поэтому согласился на скорую свадьбу?». В своих ответах Андрей себя не щадил: «Дело не только в Романе. Мне в принципе не хватало смелости так круто изменить свою жизнь. Думал – поздно поворачивать против течения». – «Сейчас думаешь иначе?» - «Сейчас я просто не смогу по-другому. Прости меня». «К черту просьбы о прощении, - Кира поморщилась, ей было это не нужно. – Что такое любовь, Жданов? Если это не то, что было у нас с тобой в давние хорошие времена, - то что это? Поделись теорией, мне ведь никогда не узнать на практике». – «Ну что за глупости, Кирюша? Ты обязательно будешь счастлива». Он говорил искренне, но слова помимо его воли складывались в штампованные фразы, и Кира отвергала их с еще большим негодованием – взглядом отталкивала. И без того худенькая, она, кажется, еще меньше стала в объеме, как усохла. Безумно было ее жаль. Но Кира не позволяла облегчить ее боль теплыми словами. А потом она просто легла и замолчала, уставившись на стенку и попросив Жданова уйти.
Не ушел – сидел на кухне. Боялся за нее. Через час Кира появилась и сухим, как шуршащие листья, голосом твердо произнесла: «Андрей, хватит тут дежурить. Со мной всё в порядке. И вены я себе вскрывать не собираюсь. Когда погибли мои родители, я однозначно уяснила – страшнее смерти ничего нет. Иди. За вещами приедешь позже».
Белое лицо и по-прежнему – ни одной слезинки. Вот это и пугало. Медлил.
Еще одно четкое и однозначное: «Уходи».
Ушел. Что же еще оставалось.
…И вот он приехал в Зималетто – точно так же, как Катя, в полную неизвестность. Открыл дверь в каморку и застыл.
«Я – человек традиционный. Красота – это когда красиво».
Слова из прошлого, сказанные им Малиновскому, когда они обсуждали (на полном серьезе!) план соблазнения Кати. К чему пришел сейчас он, Андрей Жданов?.. К кому?..
К любимой женщине.
К красивой женщине.
Она всегда была такой.
Вопросы зрения.
Молча приблизился к ней, улыбка прорывалась, хоть и сдерживался. Взял ее маленькие ладони, утопил их в своих больших, как в домике.
- Не знаю, что готовит этот день, Кать, - сказал он, лаская ее взглядом и голосом. – Твердо уверен только в одном: сегодня вечером – наше первое свидание. И помешать этому ничто не сможет. Апокалипсис мог бы, да вот не случился. К счастью.
- Свидание? – она купалась в нежности его голоса, волнение и печаль в ее глазах. – Вы торопитесь, Андрей Палыч. Я бы не стала сбрасывать этот день со счетов.
- Да готов я ко всему, Кать, - твердо произнес Жданов. – И ты выдержишь – что бы ни было. Так что на вечер ничего не планируй – он у тебя по-любому занят.
С минуту просто смотрели друг другу в глаза.
А потом Катя потянулась к нему сама, коснулась подушечками пальцев его лица, как вслепую. Просто – поверить, что это не сон.
Приказав себе не спугнуть напором эту восхитительную невинную ласку, Андрей губами ловил ее пальцы. Не выдержал – подхватил ее руку, поцеловал несколько раз в ладонь.
Всё только начинается – а уже пребывает в блаженстве. От такой малости. Что же дальше?..
- Я вас люблю, - зачарованно сказала Катя. Пробовала эту фразу на звук. Впервые.
Счастливый, он обнял ее мягко, хотя хотелось стиснуть. Шепнул на ухо:
- С ума от тебя схожу. Гони немедленно.
- Гоню. В девять тридцать приедет госпожа Виноградова. Сейчас распечатаю для нее документы.
- Нашла чем остудить, да?
- Ага.
- Ох…
…Оторвался от нее, в дверях качнуло от головокружения.
Малиновский проснулся по будильнику – в семь. Надо было вставать – работа, которой не было никакого дела до «бремени страстей человеческих», звала, как обычно, в бой.
Не было желания не только подняться – даже пошевелиться.
Роман лежал, глядя в потолок, и прислушивался к звукам. Обычно Женька вскакивала раньше него – она была «жаворонком», ранней пташкой. Напевая, варила на кухне кофе, готовила завтрак, шлепали туда-сюда по коридору ее тапочки. Иногда засовывала нос в спальню: «Поднимайся, соня, я сегодня добрая – сырники тебе поджарила. Без-воз-мезд-но, то есть даром».
А сегодня тишина в квартире. Спит девочка его измученная.
Накануне они поели пиццы практически молча, уставившись в телевизор, и тут же разошлись по комнатам, оба без сил от потрясений. Роман уснул сразу – как в бездну провалился. Сон странный снился. Морской берег, песок, синие волны. Катя снимает через голову платье – то самое вишневое мини. Входит в воду и плывет – уплывает далеко-далеко, а он сидит на песке и наблюдает за тем, как по мере отдаления она в конце концов превращается в маленькую черную точку. Поднимается ветер, накатывают волны всё сильней и сильней, едва ли не с головой его уже накрывают. Он в костюме и давящем галстуке, мокрый от брызг, но ему как-то всё равно. Вдоль берега идет Женька в бирюзовом открытом купальнике, ее шатает от ветра, он ей кричит, чтобы немедленно ушла от воды и надела халат, а она не отзывается, будто не слышит из-за шума волн. А потом и вовсе абракадабра – какое-то странное сооружение поплыло по морю, навроде летучего корабля из мультика, и Женька уже на нем – весело машет рукой. И корабль действительно начинает подниматься в небо…
Приснится же…
Хоть вой в голос – но надо вставать. Можно сломать чертов будильник – время от этого тикать не перестанет.
На кухне – холодно и пусто. Да и есть не хотелось, даже кофе не хотелось – подташнивало от одной мысли. Нашлась маленькая бутылка минералки – сделал несколько глотков.
Приняв душ, надев джинсы и свитер, Малиновский заглянул в комнату.
Женька крепко спала, разметавшись на диване под тоненьким покрывалом. Постель почему-то не расстелена, вместо пижамы на девушке дорожная футболка.
Взгляд Романа зацепился за объемную дорожную сумку сестры, зачем-то вытащенную из шкафа и водруженную на кресло. Вещи перебирала? Ночью? Какая такая срочная надобность?
Объяснение одно – готовилась к скоропалительному отъезду. И ни словечка не сказала.
Малиновский присел на диван, погладил спящую Женьку по щеке. Какая милая. Какая светлая…. Она медленно открыла туманные глаза. В первую секунду при взгляде на него – сонная счастливая улыбка. Которая тут же исчезла, как только у Евгении прояснилось в голове. Счастье сменилось растерянностью и тревогой.
- Ты уже встал?.. Который час?! – она села на постели.
- Восемь.
- Черт! Я проспала…
- Торопилась куда-то? – с горечью спросил он.
- Нет, я… - быстро оглянулась на сумку, потерла лоб и выпалила: - Я хотела завтрак тебе приготовить.
- У нас продуктов в доме нет, конспираторша моя. Иди сюда.
Роман обнял ее осторожно и бережно, положил ее голову на свое плечо.
- Ну, что, сбежать собиралась? Втайне? Под покровом ночи?
- Рейс как раз удобный, и билеты на него есть… - выдавила она. – Со скидкой. Хотела в пять встать. Не надо было мне вообще ложиться. Скосило. Будильник не слышала…
- Ох, Женька, Женька. Тайком-то зачем?
- Так проще.
- Простых путей ищем?
- А зачем сложности, Машка? Куда их еще городить, эти сложности?
- Ты можешь остаться до конца января.
- Правда? – усмехнулась она, съежившись в его руках. – Я, по-твоему, мазохистка? Неужели не понимаешь? Чем раньше мы всё это начнем забывать, тем лучше. Трудно, когда рядом.
…Понимал, разумеется. Только всё равно вырвалось помимо воли:
- Не убегай, прошу тебя. Ну, еще хоть пару дней.
- И что изменит эта пара дней?
- Я не знаю. Чувствую – не могу отпустить вот так сразу, и всё.
И тут же обожгло: «Я ж ее мучаю. Что я творю?» Заставил себя добавить:
- Как хочешь, конечно. Давить на тебя не буду.
- Сегодня всё равно уже не улечу, - вздохнула Женька и отстранилась от него. – Может быть, завтра. Всё, иди работай.
- Чем заниматься собираешься?
- Весело проводить время, - в глазах ее вызов и смешинки.
- Мобильник только не отрубай, окей?
- Назойливый контроль за мной поумерь, окей?
…Всё та же – дерзкая упрямица. Но уже не обманет. Ее умопомрачительная нежность – в коже горит…
Черт.
Мысленно опрокинув на себя бочку ледяной воды, Малиновский поднялся.
- До вечера.
- Андрей, я улетаю в Прагу на неделю, - ровный, глуховатый голос Киры в мобильнике. – У меня там дела – ты знаешь. Уже в аэропорту. Амура передала мне документы через Федора.
Жданов не стал говорить всякие банальности типа «Что за срочность?» и прочее, понимал – Кира делает то, что ей в этой ситуации необходимо. Спросил только:
- Как ты?
- Нормально, - отмахнулась она от вопроса. – Скажи, пожалуйста, ты уже сообщил родителям об отмене свадьбы?
- Нет еще.
- У меня к тебе просьба – не делай этого до моего приезда.
- Почему? – насторожился он.
- Просто прошу – и всё.
- Ты ведь понимаешь – они могут звонить, вопросы всякие задавать, особенно мама. Я врать должен?
- Придумай что-нибудь, отшутись, переведи разговор. Тебе не кажется, что в сложившихся обстоятельствах я вообще слишком мало от тебя прошу?
- Хорошо, Кира.
- Спасибо, - сдержанно поблагодарила она и отсоединилась. Никаких «до свидания» и «пока».
Андрей глянул на часы – одиннадцать. Пять минут назад Катя уехала в банк. Роман не показывался, хотя Шура сообщила, что он пришел на работу вовремя – в девять ноль-ноль, сидит в своем кабинете. Что ж, значит «гора» пойдет к «Магомету».
Малиновский пытался сосредоточиться на содержании документа на экране монитора. Получалось плохо – одержимо думал о Женьке.
О том, что она его спасла. Шокотерапия – по высшему накалу – удалась.
Сердце не кровоточило.
К Кате – грустная нежность и благодарность. Она представлялась ему на большом портрете. Красивые карие глаза смотрели на него с этого портрета ласково и печально. «Прости меня», - говорили эти глаза. И он улыбался и отвечал: «Всё хорошо. Мне нравится, что ты счастлива».
Какое-то новое странное ощущение – открытой двери в некое неведомое пространство, где много-много света. В нем самом тоже был этот свет – переполнял. Что-то теплое и доброе теснилось в груди. У этого теплого и доброго были синие Женькины глаза.
Бросилась, дурочка, вчера на выручку.
Выручила…
Ох.
Чего только не случается в этой жизни. Может, если двигатель всему – искренняя и горячая любовь, то тьма не прорвется в свет?..
Какие странные мысли…
Повзрослел он, что ли, за эти сутки?..
Андрей вошел в кабинет Малиновского. Ждал чего угодно, от сдержанного «выйди вон» до ненормативной лексики – всё-таки слишком мало времени прошло, а он тут явился соль на рану сыпать одним своим видом… Только плохо ему от одной мысли, что, возможно, отныне между ними – стена с колючей проволокой. С первого курса – не разлей водой.
Вошел и встал перед столом с опущенными руками – открытый, какой есть. Мол, хочешь – стреляй, хочешь – придуши, всё приму.
Роман поднял глаза и некоторое время молча смотрел на президента компании, покусывая кончик авторучки. Наконец произнес:
- Палыч, трагическое выражение лица тебе идет, примерно как мне – сарафан Надежды Бабкиной. Расслабься.
Как ливнем смыло напряжение. Расцеловать Ромку хотелось за эту фразу. За то, что улыбка в его глазах. За то, что первым протянул руку.
- Не раздави, - добродушно проворчал Малиновский, когда Жданов крепко ее пожал.
- Ты каким-то повзрослевшим выглядишь, - заметил Андрей, присматриваясь к нему.
- Вот только что сидел и думал об этом, - с иронией сообщил Роман. – Когда в человеке философ просыпается – это к чему, к старости?
- Просто к новому жизненному этапу.
- Думаешь?
- Уверен.
Весь долгий рутинный рабочий день Малиновский не сталкивался с Катей – так получилось, то она отсутствовала в офисе, то он. Случилось это уже вечером у лифта – Роман подошел, а они там оба – Катерина и Жданов. Вместе. И больше из желающих спуститься – никого. Значит, придется ехать в лифте втроем. Не садиться же трусливо в соседний.
Да, в общем-то, и негатива никакого не возникло, только легкий напряг. Роман видел: эти двое – такие светлые. День странный сегодня для его сознания и видения – под знаком света. В Катином взгляде на него не было вины и жалости – было что-то очень-очень доброе и благодарное, и это здорово. Она спросила с таким искренним участием, как у него дела, как Женька, что ему ничего не стоило столь же легко ответить, что всё в порядке (хотя до порядка – как до Марса пешком). Малиновский смотрел на Катю и прощался, отделял себя от нее, мысленно отрезая, раздваивая, как фотографию, на которой – пара. Прощался без острой боли, как накануне у ресторана, опять же – со светлой грустью. Помогало то, что он видел – они оба такие счастливые, они на пороге своего рая. А его, Ромкин, рай с Катей так и остался в фантазиях, любовь, не обретшая чувственной близости и перспектив на будущее, тихо свернулась в уголочке сердца, чтобы жить там, но уже не мучить. И когда-нибудь уснуть навсегда.
…В лифте говорили о выплатах по кредитам и о подготовке к показу новой коллекции.
…Сев за руль, Малиновский набрал номер Евгении. После довольно долгих гудков она наконец откликнулась – бодро и под звуки музыки:
- Привет, братик!
Ясно – теперь она будет совать ему этого «братика» каждую удобную минуту. Дурочка…
- Ты где? – спросил он мягко. – Чую – не дома.
- Правильно чуешь. Я в клубе.
- Одна?
- За кого ты меня принимаешь? Конечно, нет.
- С кем ты?
- Это важно? Ну, ладно, я с… прости, как тебя? – задала она дразнящим тоном кому-то вопрос. - …Я с Геной. Который просто Гена – не крокодил, - Женька захихикала.
- Название клуба говори.
- Зачем? – очень правдиво изумилась она.
- Может, я присоединиться хочу. И с некрокодилом Геной познакомиться, - скрывая тягостное, мутное чувство, сказал Роман.
- А зачем нам кузнец? – засмеялась Евгения. – Гена, нам нужен кузнец?.. Гена передает – нам кузнец не нужен, мы не лошади.
- Женька, сколько ты выпила?
- Всего лишь второй коктейль. Машка, что ты пристал? Сейчас шесть часов, можно у меня комендантский час будет хотя бы до одиннадцати? Я и так о тебе позаботилась – продуктов купила, мясо поджарила, в холодильнике – картофельный салат, а по телеку сегодня футбол. Приятного вечера, братец!
Разумеется, выстрелила «братцем» напоследок.
Что ж, это его Женька, всегда такой была, ласковой и колючей. С золотым сердечком и умением кусаться. Сейчас она вот таким образом его же и оберегает – старается снять его чувство вины своим дерзким поведением. Вздорная, мол, девица, что с нее взять. Это так явственно – вся ее подоплека. Как же хорошо он ее знает…
Он думал о ней весь день. И продолжает думать, как заведенный.
Если бы не поцеловала его первая – не было бы надобности ей признаваться в чувствах. Не было бы ничего.
Однако случилось то, что случилось.
И пусть его публично назовут преступником, перед собой кривить душой не получалось – это было сказочно. Черт побери, это было светло. Оттого и день сегодня – под таким знаком.
Пережитые ощущения и не думали никуда выветриваться. Это пугало.
Женька права – ей надо уехать.
«Родная моя. Чудо мое синеглазое».
* * *
Малиновский лег спать рано, не дожидаясь Евгению. Сделал это сознательно, вот только сон не шел – как отключилась эта функция в голове. Ворочался целый час – без толку.
Скрежет ключа в замке – явилась гулена. Роман слышал, как скидывала она сапожки, как шлепала тапками, включала в ванной свет, плескалась под душем…
Спустя несколько минут она вошла в его комнату. Окликнула шепотом:
- Машка, спишь?
Не отозвался. Пусть думает, что спит.
Не тут-то было. Женька приблизилась к кровати, чуть склонилась над ним.
- Ты притворяешься, - констатировала она. – Когда спишь, ты не так дышишь.
- Откуда ты знаешь, как я сплю? – Малиновский вынужденно открыл глаза.
- Можно подумать, я не видела тебя спящим.
Он вглядывался в полутьме в ее лицо. Бледный овал, волосы влажные. Кажется, улыбается фирменно. А вот взгляд – не прочитать.
Села к нему, с краешку… Черт…
- Как твой некрокодил? – лишь бы что-то произносить, лишь бы не молчать...
- Я его продинамила, - Женька пожала плечами. – Ушла припудрить носик и не вернулась. Старый трюк.
- Как тебе удалось улизнуть?
- Через служебный вход.
- Тебя пропустили?
- Ага. Пришлось для этого пятнадцать минут кокетничать с каким-то типом, поставленным там бдить, и дать ему неправильный номер телефона.
- Ох, Женька…
- Ох, я, - согласилась она.
- Что решила с отъездом?
- Завтра, - твердо и грустно ответила Евгения. – И ты не поедешь меня провожать.
- Не выдумывай. Я тебя отвезу.
- Ты не поедешь… - зашептала она горячо и придвинулась к нему. – Ты никуда не поедешь, и не будет этого дурацкого радио в дороге под молчание или под треп ни о чем, этих дежурных фраз типа «долетишь – позвони», «поцелуй маму», «семь футов под килем» - не хочу, тошнит от этого. Мы простимся здесь и сейчас, и это мой выбор. И ты не смеешь мне отказать. Мы последний раз с тобой – не брат и сестра.
…Не дала ему возможности что-то сказать – поцеловала. Роман сразу отстранил ее, крепко взяв за плечи, - смог это сделать, несмотря на стремительно разлившийся по телу жар.
- Женька, не сходи с ума.
- Куда уж дальше сходить?
- Сколько ты выпила?
- Немножко. Вчера ты – немножко, сегодня – я.
Теперь, близко, даже в полутьме он видел ее глаза, полные любви и желания, напряженные полураскрытые губы. Чувствовал ее тепло, ее нежность, ее зов.
- Родная моя, не надо, - сдержав стон, тихо произнес он. – Нам и так сложно. Хочешь еще крепче затянуть узел? Как развязывать потом?
- Потом – рубить, - она потянула пояс на халатике, скинула его. – Топором.
- Прекрати… - он закрыл глаза, но это было бесполезно – ее ладони на его щеках, лицо – совсем близко и жаркий, умоляющий шепот:
- Рома, Ромочка… любимый мой… Мы разъедемся… На полгода или на год… Когда встретимся в следующий раз, может быть, я буду чьей-нибудь женой, всё уйдет в прошлое, в глубины памяти, но сейчас… сейчас побудь со мной, я прошу… Я так тебя люблю!.. Миллион лет люблю, идиотка прокаженная!.. Пусть кто-то думает, что это грех – мне всё равно, я так не считаю, для меня это светло… Ты запомнишь, что это я пришла к тебе, сама навязалась, что это я во всем виновата, ты ни при чем! Пожалуйста…
…Потрясли ее слова «для меня это светло». Самого весь день преследовала эта метафора.
- Что ж ты творишь, - пытаясь ее образумить, отодвинуть, избежать столь катастрофической близости к ней, он вынужден был прикасаться к ее шелковой коже, ладони горели, сил сопротивляться не оставалось. – Свяжу сейчас. Вот этим пояском. Я не железный – ты не понимаешь?!
- Так на это и расчет, - она горела огнем и отчаянием, сумасшедшая смесь, горела и целовала, - на это и расчет, что не железный. Пощади – я вечер убила на этого долбанного некрокодила Гену, я его ненавидела люто и хотела пристукнуть чем-нибудь тяжелым по голове, например серебряным подносом для бокалов… Всех ненавидела, кроме тебя!.. Только о тебе и думала… С ума меня сводишь… Мы завтра начнем забывать, всё забудем, пожалуйста – завтра! Не сегодня…
- Жень, мы не должны…
- Мы не должны, - торопливо согласилась она, забралась на постель с ногами и прижалась губами к его шее, обхватив за плечи. – Мы не должны – так мы и не будем!.. С завтрашнего дня – не будем!.. У меня чертова туча планов, другой город и другая жизнь!.. Даже не напомню ни о чем. А если напомнишь ты – сделаю удивленные глаза и пошлю тебя к психиатру с твоими навязчивыми воспоминаниями о том, чего не было!.. Но не сегодня, Машка…
- Дурочка… - не выдержав, Роман хрипло простонал и ответил на ее поцелуй, и потом, после него, уже задыхаясь, еще раз попытался «повернуть реку вспять». – Женька, опомнись. Остановись, Наказание мое Божеское. Унесу сейчас под холодный душ!
- Это не поможет… - ее быстрые поцелуи – повсюду. – Не поможет, я пробовала. Я даже в снегу валялась на улице. В сугробе под твоим окном. Без шапки. Беда приключилась – крыша у меня сорвана. У меня волосы мокрые – от снега, они пахнут снегом. Ты чувствуешь запах снега?.. Чувствуешь меня? – нашла его ладонь, прижала ее к своей левой груди с острым соском, под которой неистово билось ее сердечко. – Чувствуешь?..
…Малиновский чувствовал одно – эту схватку он проиграл. Помимо всяческой воли руки его налились силой, обхватили пылающую Женьку, опрокинули ее на спину. Ее глаза сияли счастливыми звездами. Благодарно отдалась во власть его губ, уже понимая – волшебство необратимо…
Катя и Жданов поужинали в «Лиссабоне». Ее потрясла не роскошь обстановки и не изысканность блюд – со всем этим уже приходилось сталкиваться на переговорах. Потрясло поведение Андрея.
Он ею гордился. Так явственно и открыто, что в реальность происходящего не верилось вопреки глазам и слуху. В ресторане было многолюдно, много знакомой Жданову публики – они подходили поздороваться, и всякий раз он откровенно радовался возможности представить Катю.
Он говорил: «Знакомьтесь – моя Катя». И счастливо улыбался.
Кто-то был удивлен, кто-то растерян, кто-то просто нейтрально вежлив.
Катерине хотелось закрыть глаза и попросить у Бога: если это сон – пусть он не прерывается. Она согласна жить в грезах и никогда не вернуться на Землю, в свою привычную жизнь. Если это мир фантазий, некий «виртуал» - альтернатива ее будничному существованию, то она выбирает его…
…Потом они медленно шли по зимней аллее, взявшись за руки, и сон не заканчивался. Иллюзия или реальность – уже было не важно.
- Кать, ты замерзла?
- Совсем нет. У вас горячая ладонь, Андрей Палыч.
- Твое «вы» кружит мне голову, но вызывает некую оторопь. Как-то будем с этим бороться?
- Зачем бороться? – она улыбнулась. – Мне нравится так, как есть. Как рождается... Смотрите – какая грустная скамейка.
- Грустная? – не понял Жданов.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |