Мы торжественно расписались в ЗАГСе, причем абсолютно были не в курсе, что за этот «акт» надо платить три рубля. Все нарядились, с собой денег ни у кого не нашлось. Самым зажиточным оказался мой шафер – Иосиф Давыдович Кобзон. Если б не он, свадьба не состоялась бы по причине некредитоспособности. Потом нас свозили к церкви на Никитской, где венчался Пушкин с Натали, мы постояли там на ноябрьском ветру, ёжась от холода, пофотографировались, посмотрели на купола и решили заранее ехать в ресторан.
Место для свадьбы выбирали долго. Дома точно отпадало – такую тучу приглашенных ни одна квартира не выдержала бы, на даче никак нельзя, потому что ноябрь и непогода, а столько гостей можно только на лужайке принять, а в ресторане ЦДЛ куча лишних нетрезвых классиков набежит с мерзкими криками «Горько!». Ресторан Союза композиторов совсем мал. Выбирали, как водится, по блату – необходимо было договориться с директором, чтобы принести хоть часть своего алкоголя. Хотя при наличии такого замечательного шафера, как Иосиф Кобзон, блат везде был обеспечен. Иосифа Давыдовича знали и уважали все, поэтому в любой проблематичной ситуации, когда помощь действительно была необходима, обращались к нему. Он предложил ресторан «Прага». Мы выбрали самый большой и красивый зал со сценой и с фонтаном посередине – «Зимний сад».
– Удобно, солидно, в самом центре, вкусно. А с директором я договорюсь.
Так и решили. В «Праге». На свадьбу пригласили всех по тому же списку, что и на Робин день рождения. Еще столько же гостей со стороны жениха, всего 200 человек.
В «Праге», несмотря на такое чешское название, была хорошая старая русская кухня с небольшими чешскими вкраплениями. Наше свадебное меню было пафосным, праздничным, как в таких случаях и положено: на столе покоилось пять полутораметровых копченых или вареных осетров на длинных серебряных блюдах с засунутыми во все места маслинками, розочками из масла на хребте, как у дракона, приделанными к бокам прозрачными кусочками лимона с вкраплениями красного перчика – произведение искусства, достойное царского стола! Одно только «но» – рыбины нарезаны не были, а декоративно стояли цельной тушкой посередине стола, как реквизит в театре. Не все гости отваживались ковырять вилкой осетров – стеснялись вроде, а когда просили официантов нарезать, те вежливо соглашались и уходили якобы за ножом. Видимо, по сценарию свадьбы эти осетры должны были достаться официантам и поварам, что, собственно, и произошло. Почти вся еда осталась на столах во главе с осетрами, а маме дома потом пришлось жарить яичницы гостям, которые пришли к нам после «Праги» продолжать народные гуляния. Из закусок еще было три-четыре салата – оливье, сырный, из свежих овощей, что-то еще, много разной нарезки – буженина, сервелаты, ветчины, рыбные ассорти помимо осетров, – нарезано же, вот и ешьте! Много солений, икра такая и сякая, тарталетки с сыром и чесноком и знаменитые пражские завитки – рулетики из ветчины с сыром в желе, которые были только в «Праге». На горячую закуску подали жюльен из шампиньонов и основное блюдо на выбор – бифштекс, котлета по-киевски или судак орли. Вино пили грузинское. Водку «Столичную» и «Московскую» купили в магазине «Березка» – договорились, чтобы была своя, блат все-таки. И так свадьба нам обошлась в целых пять тысяч – огромные по тем временам деньги. Чтобы водку не воровали, нам порекомендовали свинтить все крышечки от бутылок.
Дима благодарит своих родителей за то, что они наконец-то разрешили ему на мне жениться
Шафер Иосиф Кобзон растроганно утирает слезу
В Грибоедовском ЗАГСе
Свадебная песня в исполнении И. Кобзона. У рояля А. Пахмутова
Поздравление Магомаева. Аккомпонирует А. Бабаджанян
Что же тогда папа мне говорил?
Шафер Иосиф Давыдович подписывает наше с Димой свидетельство о браке
Приехали за три часа и были усажены в кабинете директора. Аквариум с рыбками, бутерброды с осетриной и копченой колбасой, чай с лимоном – вот мои предсвадебные воспоминания. И мысли: поскорей бы все это закончилось. Нас выпустили из заточения, только когда пришли все гости и встали по бокам лестницы, и мы тогда прошли как сквозь строй. Я почти бежала, наступая на лепестки роз. Внизу лестницы разбили по бокалу – на счастье, – и потом весь вечер мы цокали из-за осколков, которые впились в подошвы. Пока торжественно шли к столу, к Димке, новоиспеченному мужу, подошел в стельку пьяный метрдотель и сказал, что если его не угостить бутылкой водки, то жизнь у молодых может не сложиться. Дима показал на стол, где стояли бутылки, тот взял одну и сунул ее в карман почему-то горлышком вниз. Поблагодарил, присев в смешном книксене и нетвердо пошел вон, оставляя за собой неровный след водки, которая сочилась из открытого горлышка через весь его организм.
Свадьба была по всем правилам – у нас среди приглашенных был один генерал и одна видимая беременная: Неля Кобзон тогда ждала Андрюшку, который должен был вот-вот родиться. Были танцы и шикарный концерт, который устроили сами гости – а как иначе, если шафер Иосиф Кобзон и все остальные рангом не ниже? Драки, правда, не было, как на свадьбе положено, но зато один из гостей со стороны жениха упал в фонтанчик и некоторое время молча и невозмутимо лежал там, глядя на всех своими голубыми глазками. Видно было, что ему там нравится. Когда вытаскивали, начал сопротивляться. Лучшим тостом на свадьбе был тост жениха: спасибо, сказал мальчик, маме и папе за то, что они наконец разрешили мне жениться на Кате. И всё. И навсегда!
Димка
Веселая семейка
Димка. Уже 7 лет законный муж
С Димкой мы познакомились на отдыхе в Юрмале, а где ж еще с Димками знакомиться? Мы стали приезжать в Дубулты со второй половины 60-х. В течение 13 лет подряд ездили сюда с родителями, Лидкой и сестрой отдыхать на полтора-два летних месяца и жили в коттеджиках у моря. Я с такой теплотой вспоминаю их названия: Директорский дом, старая развалюха в стороне от всех, где жил сам директор Михаил Бауман; Детский корпус для писательских детей с бабушками и одним туалетом на этаж; Белый дом, в котором жили обычно секретари СП; любимый корпус главреда «Литгазеты» Александра Чаковского, о нем сейчас мало кто уже помнит, а тогда говорили с придыханием; Дом у фонтана, деревянный, двухэтажный, с башенкой, и фонтан был большой, круглый, с золотыми рыбками и лягушками; мой любимый Шведский дом, в котором когда-то жил Паустовский, а перед входной дверью, на цементном полу, сохранился отпечаток ножки хозяйской дочки, кому этот коттедж и был в свое время подарен; Дом с привидениями и главный девятиэтажный, вполне современный корпус. В главном корпусе была своя иерархия – чем ниже живешь, тем меньше значишь! Самых важных персон селили на престижном девятом этаже. Отец, как секретарь СП, жил с мамой там, высоко. А мы с бабушкой прозябали ближе к земле, в коттеджах, пережили во всех! Приезжие делились на особенные литфондовские категории: мудопис, жопис, допис. Неужели не ясно? Муж дочери писателя, жена писателя и дочь писателя. Были, конечно, еще и сыписы и тёписы, редко когда маписы. А главным, без сомнения, был сам писатель, член Литфонда, надежда и опора семьи!
Очень часто семью в Литфонде разлучали, как в нашем варианте – селили писателя с женой отдельно, в Главном, самом-самом главном корпусе, а домочадцев в Детском, например, или, хуже того, в Доме с привидениями. Он стоял особняком от основной курортной жизни, в самом дальнем углу большого парка с гротами и лишайниками, в тени огромных сосен и объемных густых кустов жасмина, откуда вечером и ночью доносились таинственные женские вздохи и мужские бормотания – детям сразу становилось ясно, что этот дом, дом с привидениями, так назван не случайно!
Это социально-возрастное неравенство в одном отдельно взятом санатории-государстве никак не влияло на общение детей – они, собираясь в стайки, играли в пинг-понг, теннис и бильярд, если столы не были заняты классиками советской литературы, плавали, ходили смотреть взрослое польское кино, ели мороженое и пили молочные коктейли в баре, шлялись по улице Йомас, отрывались в Луна-парке и были просто по-детски счастливы, независимо от того, на каких этажах жили их отцы.
Жизнь в Дубултах кипела, бурлила и выплескивалась через край. Новые молодые жены писателей, если они посмели приехать с мужем на отдых, подвергались резкому и бескомпромиссному обсуждению общественности, в которое включались все – от самого молодожена до официанток в столовой. Любовницы писателей жили, как водится, на разных этажах со своими воздыхателями – уж не знаю, как они назывались в Литфонде – люпис? любопис? А может, племяпис? И взъерошенно-смешно выглядывали из дверей номера, чтобы посмотреть, не застукает ли их кто на чужом этаже, нет ли лишних глаз. Лишние глаза были всегда! У нас существовала своя детско-шпионская сеть на всех 9 этажах основного корпуса. Новостей ведь раньше совсем не было, сплошная посевная и перевыполнение планов пятилетки, а тут вся школа жизни перед глазами! И вечером в номере с мамой и бабушкой девчоночья беседа, обсуждения, дискуссии на тему адюльтера, супружеских ценностей и какемунестыднопослеэтогосмотретьвглаза! А ходоки были будь здоров! Имена! Лауреаты! Миллионные тиражи! Писатели, поэты, лирики, романтики! Надо же было практиковаться, понятное дело.
Все тусовались в огромном вестибюле главного корпуса, который вел в столовую и бар, где обожали сиживать писатели, пить и размышлять о судьбе классика советской литературы. Там же был кинозал, а перед вечерним фильмом около входа в зал стоял трогательный подносик с разлитым в стаканчики кефиром, чтобы облегчить писателям назавтра муки творчества…
Моё детство, уже вполне сознательное, пришлось на расцвет Вознесенского и Ахмадулиной, Аксенова и Искандера, Гамзатова и Риммы Казаковой. Любили в Юрмалу приезжать Галина Волчек, Михаил Козаков, Любимов с Целиковской, Коротич и Мариэтта Шагинян. Шагинян была почти совсем глухая и очень старенькая. И когда однажды она не вышла на завтрак, а потом и на обед, писатели заволновались. Они собрались делегацией, долго стучали в номер, но поэтесса не отзывалась. Приняли решение ломать дверь. Классики были в теле, хлипкую дверь выломали легко и увидели работающую за столом Шагинян. Рядом на столе лежал выключенный слуховой аппарат. Она подняла на раздухаренных мужиков глаза и сказала:
– Думали, я сдохла? Даже и не надейтесь! Мой номер никому не достанется! Вон отсюда! – Девушка была с характером!
А однажды я стала свидетельницей диалога двух поэтов – Ошанина и Шагинян. Я оказалась с ними в одном лифте, маленькая такая, невзрачная. Лифт тронулся. Мариэтта посмотрела в упор на Льва Ошанина и спросила:
– Это вы Ошанин, я не ошибаюсь?
– Да, – сказал тот, заулыбавшись в ожидании комплимента от самой Шагинян.
– Тогда должна вам сказать, что как поэт вы – говно! – неожиданно произнесла Шагинян и вынула из уха слуховой аппарат, явно давая понять, что дискуссия окончена и всё самое важное она уже сказала.
В летние месяцы классики в Дубултах просто гнездовались. Иногда – а это было целое событие – появлялись новые лица, не имеющие к писательству никакого отношения. Свежая кровь, иными словами!
Письмо Лидки Диме
Тот самый главный корпус в Доме Творчества писателей в Юрмале
Отец семейства
На отдыхе в Дубултах (Юрмала). 70-е
На дне рождения папы
За неделю до свадьбы. С будущей свекровью Кларой Дмитриевой
С Даней
Дима с сыновьями Лешей, Даней и Митей!
Музыкальная пауза со старшими сыновьями
Летом 1974 года сразу после выпускного я приехала с родителями на Рижское побережье. Нас с родителями и бабушкой раскидали по корпусам: бабушку поселили на втором этаже основного корпуса, папу с мамой на 9-м, самом верхнем, ближе к звездам, а меня вообще выселили в Шведский домик на первый этаж в каморку с маленьким окошечком. Но это был большой прогресс! Я стала якобы взрослой и могла жить самостоятельно, хотя бы в течение лета.
Вскоре в наш корпус на второй этаж приехали абсолютно незнакомые товарищи – отец с сыном лет шестнадцати-семнадцати. Сын был безумно хорош собой и совсем из другого мира, никак не похожий на моих друганов-ботаников-писательских детей. Он бегал с отцом по утрам трусцой на море в кислотно-оранжевых трениках с вытянутыми коленками, все время говорил слово «супер» и мягко произносил слово «социализьм». Мы сразу приняли его в свою компанию. Я потеряла голову. Особенно когда приехала его девушка Наташа. Ее срочным порядком вызвал его папа, который решил пуститься во все тяжкие, откупаясь от брошенного ребенка четвертным в день (перебор, конечно, но, наверное, чтобы не проболтался дома). Девушку Наташу я запомнила хорошо. У нее была одна, ранее невиданная мной отличительная черта, очень сильно повлиявшая на мои еще не окрепшие мозги. Она не мыла голову, а посыпала волосы мукой, чтобы грязь и сало впитались, а затем долго вычесывала частым гребешком впитанное. Про посыпание головы пеплом я что-то раньше слышала, но ситуация была более жизнеутверждающая, а тут мука… Сначала я думала, что у нее вши и так она с ними борется. Потом спросила, не удержалась. Ответила, что моет голову раз в 10 дней, а каждый день проделывает эту процедуру по «впитыванию». Очень полезно для волос, особенно длинных. Особенно черных, как у нее, где особенно видна свалявшаяся мука, а к десятому дню особенно приятный запах. Удержалась она в нашей компании не очень долго. Через пару дней Димка отправил ее в Москву. По-моему, насильно.
То было шикарное лето! Димка был интересным, широким, много знал, любил потрепаться, хорошо одевался. Мы всей командой ходили в новый бар в гостинице «Юрмала», куда швейцар пускал только за мзду из Димкиных суточных, и на пять рублей пили пять коктейлей: «Розовый слоненок», «Отвертка», «Золотая карета», «Русская красавица» с сахарным краем бокала и ненавистный, но выпитый мной на спор «Монах в пустыне»: в маленькой рюмке на дне был налит рижский бальзам, сверху тихонечко опускался сырой желток, по-видимому, монах, и по ложечке – аккуратненько водка. Гадость. Но, видимо, полезная. А на закуску там можно было заказать… не поверите… ПИЦЦУ! Просто это была первая пицца, которую я когда-либо ела в ресторане – домашние не считаются. Маленькая, величиной с блюдце, на толстом пышном слое теста с местным латвийским тминным сыром, кружочком помидора на томатной пасте и мааааленькой кругляшкой черной оливки. Всё неправильно, конечно, никакая это была не пицца, скорей, горячий бутер, но совершенно неповторимый вкус запомнился навсегда! Для нас, семнадцатилетних, почти детей, эти коктейли и пицца были эдаким вступлением во взрослую жизнь, полузаграничную, такую всю из себя таинственную, такую запредельную и почти запретную. И конечно, гастрономическим шоком!
Дома мы тоже делали замечательную пиццу, которая всегда была у нас на званых ужинах. Конечно же, это тоже была никакая и не пицца, а открытый пирог из всего, что есть в холодильнике. Но обязательными ингредиентами были помидоры и сыр. Мы раскатывали на большом противне слоеное тесто, смазывали кетчупом, сверху наслаивали нарезанные кружочками помидоры, тертый сыр, все возможности из холодильника: ветчину, грибы, колбасу, перчик, иногда консервный лосось, оливки, а сверху все это запорашивали сыром и ставили в духовку. Часто сами делали тесто, что было намного вкуснее – сливочное масло пополам со сметаной или майонезом и сколько возьмет муки, щепотку соли. А сверху как обычно.
Как меня спас Поженян
На пляже в Дубултах. 70-е гг. Папа, мама и Муслим Магомаев
В Юрмале было удобно то, что после любого застолья можно было дойти до дому по пляжу, протрястись, так сказать. И мы гуляли часами, доходили до каких-то ручьев и заброшенных необжитых уголков, шастали в «Яундубулы», самую известную на побережье шашлычную, или в самый модный в то время ресторан-кабаре, вылезающий полукругом прямо на пляж, – «Юрас перле» – морская жемчужина. На ночные шоу уже ходить было можно, по возрасту пропускали, и мы наблюдали смешную, молодую и тогда еще совсем незнаменитую Лайму Вайкуле в костюме мухоморчика, которая танцевала летку-енку с кучкой других мухоморчиков и пела какую-то грибную песню. А потом была премьера отцовской песни, и Лайма из ядовитого гриба превратилась в человека:
Убегу от зноя южного,
пыльного и злого дня.
Здравствуйте, товарищ Юрмала,
как вы жили без меня?
Нацепив из пены бантики,
на берег плеснет волна.
Пусть нахмурит брови Балтика,
Знаю, как добра она!
Я завидую художникам —
Встану рано поутру,
Нарисую тучу с дождичком,
А потом ее сотру.
Будет ветер плыть над дюнами,
Светом солнечным пронзён,
И пойду я к морю, думая,
Ни о чем и обо всём.
Станет жизнь моя высокою,
К теплым дюнам припаду,
С тихими крутыми соснами
Разговоры заведу.
Захмелев от ветра юного,
Смелая горит заря.
Подари на память, Юрмала,
Мне кусочек янтаря![9 - Рождественский Р. Юрмала // А. Пахмутова в интернете URL: http://www.pakhmutova/songs/vorumets.shtml/ (13.03.2015)]
С таким милым мягким латышским акцентом, так было приятно, когда весь зал начал ей подпевать, а я вся из себя сидела гордая и чувствовала вроде как причастность! Хотелось встать и сказать: «Это ж мой папа написал!» Маленькая была. А за соседним столиком сидел Раймонд Паулс, с которым папа тогда работал.
Отец всегда много писал в Дубултах. Ехал не на отдых, а на работу. И распорядок дня был рабочий. В 9–10 начинался завтрак в большом, дальнем зале со стеклянными стенами: сидишь, словно в саду, а вокруг вкушают и чавкают столпы советской литературы. На завтрак обычно вкуснейший творог или сырники и снова кефир, местный сыр с тмином, нарезанный волнистыми треугольничками, крестьянский завтрак – тушенная с луком и шпиком картошка, залитая яйцом, нечто вроде омлета. Кофе с молоком, чай из титана. И меню, которое надо заполнить на следующий день.
До сих пор помню название супа, которое очень меня удивило – суп «Шелестень». В супе ничего особенно не шелестело, это были скорее щи из кислой капусты с какой-то крупой.
Мама привозила с собой в Дубулты любимый нами соевый соус, и я демонстрировала своим приятелям, как меняется вкус, скажем, бульона, если в него добавить сои. Я бегала от стола к столу и каждому предлагала соус – попробуйте, как вкусно! На второе обычно были лангет, зразы, бифштекс с яйцом, жаркое по-домашнему. Еще луковый клопс! Мы шутили, что это уважительное обращение к клопу – клопсссс! На самом деле очень вкусное блюдо.
Луковый клопс
Говядину моем, сушим, режем на небольшие кусочки, слегка отбиваем. Обжариваем на сливочном масле. Лучше небольшими порциями, чтобы мясо действительно жарилось, а не тушилось.
Лук режем тонкими кольцами и слегка обжариваем на другой сковородке со сливочным маслом.
Перекладываем мясо и лук в глубокую кастрюлю вместе с соусом из сковороды, в которой жарилось мясо, и чуть добавляем воды. Солим, перчим, закрываем крышкой и тушим час на медленном огне. Затем разводим муку сметаной, добавляем к мясу и тушим еще 8–10 минут на слабом огне.
Клопс благодаря обилию подливки очень хорош с картофельным пюре, да и рис с гречкой тоже вполне подойдут в качестве гарнира.
Для клопса понадобятся:
1 кг мякоти говядины,
5 ст.л. сливочного масла,
5 средних репчатых луковиц,
1/2 стакана воды,
соль и перец по вкусу,
2 ст.л. пшеничной муки,
1 стакан сметаны.
После обеда все обычно недолго сидели в зале перед столовой, читали газеты и обсуждали с друзьями новости и планы на вечер. Потом отец поднимался к себе в номер и садился писать. Работал почти до ужина. В номере всегда были чай, кипятильник и большая кружка. И какие-нибудь печенья. Без чая папа просто не мог. Пока он работал, мама с Ксенькой и Лидкой сидели в другом номере или были на пляже, а я бегала по окрестностям с писательскими детьми. Иногда ездили домтворческим автобусом в лес за грибами и черникой. И того, и другого было много. Грибы я обычно жарила на кухне в столовой и угощала потом тех, кого любила.
Ужинать ходили без мамы. Она держала диету, на ночь не ела. Иногда после работы перед ужином оставалось время полежать чуть-чуть на пляже и окунуться в холодную балтийскую воду. Однажды пошли все втроем – мама, папа и я, лет десяти, купаться. Вода холодная, обжигает, градусов 18, окунуться страшно, долго-долго шли, чтоб нырнуть. Вроде уже более-менее стало глубоко. Отец поплыл. Мы с мамой рядом идем, уже на цыпочках, прыгаем, веселимся, машем отцу, он в ответ. Вдруг я подпрыгнула и провалилась под воду уже с головой, глотнула воды, запаниковала и стала тонуть! По-настоящему. С животным ужасом, как котенок в ведре. Паника страшная штука, лишает рассудка. Я в одно мгновение забыла, что плаваю почти профессионально, хожу к тренеру с 6 лет – все это от страха мгновенно забылось! Я стала бить руками по поверхности воды, пытаясь нащупать ногами дно. Дна не было. Плыть я не могла, мне свело ноги. Мама сразу поняла, что я тону. По моим полным ужаса глазам. Она дала мне руку, но я, ухватившись что есть силы, бросилась к ней на плечи, и мы обе пошли ко дну. Кое-как оттолкнувшись от песка, мама вытолкнула меня на поверхность и стала кричать и махать отцу. Папа радостно махал в ответ. Он был от нас далеко и не понял, что с нами происходит. Я обхватила мамину шею, пытаясь спастись, мы дружно глотали воду и пытались кричать. Вдруг меня кто-то приподнял, отодрал от мамы и мощными гребками отбуксировал к берегу. Осталась картинка в памяти: дядя Гриша Поженян, красиво держа меня на руках, как в фильме, выносит на берег. Следом бежит мама. Он кладет меня на полотенце, я страшная, синяя и дрожу. К нам сбегаются все пляжные писатели. Гриша чувствует себя героем. И я немножко героиня, хоть и жертва. Он и вправду герой: ушел на фронт в первый день войны, раненый, контуженый, его посчитали погибшим, выжил, победил, поступил в Литинститут, откуда его два раза исключали за поддержку опальных друзей и учителя Павла Антокольского. И песни у него прекрасные: «Мы с тобой два берега у одной реки» – его. Вот такой настоящий герой меня спас! К моему одру сбежался весь пляж, все хотели внести свою собственную лепту в спасение: кто-то укрывал полотенцем, кто-то выбирал из волос пупыристые желтые водоросли, кто-то принес воды, от которой я категорически отказалась – наглоталась уже, спасибо! Рядом молча сидела мама, обессиленная и опустошенная.
К нашей толпе подошел только что вышедший из воды отец. Он с удивлением посмотрел на народ вокруг нас и вопросительно-тревожно взглянул на маму.
– Робочка, мы чуть не утонули.
– Мы утонули, но нас спасли! – уточнила я.
Папа выслушал, что произошло, помрачнел и сильно-сильно обнял нас.
– Девоньки вы мои… А я-то, дурак, ничего не понял…
Потом посмотрел туда, где на шезлонге обычно лежал Гриша. Поженяна уже не было. Он пошел на ужин.
Пляж в Юрмале
Немного Галича и Магомаев
За роялем Муслим Магомаев и Арно Бабаджанян
В Дубултах всегда было очень интересно, обстановка необычная, творческая, удивительная. Часто приезжал Михаил Козаков и приглашал всех друзей на 9-й этаж в холл, где, закрыв шторы от белого балтийского солнца, полулежа на диване, читал стихи, глядя на остальных полуприкрытыми выпуклыми глазами. Ахматову, Цветаеву, Мандельштама, Корнилова, Сашу Черного – его натренированная память вмещала, наверное, всю антологию русской поэзии. Читал так, что захватывало дух и казалось, читает именно тебе, лично. На низком журнальном столике стояла водка, железные рюмки-матрешки – одна в одну и закуска, кто что принесет. Но пока он читал, никто и пошевелиться не мог, слушали. А он все читал и читал, а все вокруг боялись вздохнуть.
Пел Галич, приблизительно в такой же обстановке, с теми же неубиваемыми рюмками-матрешками. Пел, проверяя на нас свои новые песни, а как допевал последнюю, а потом на бис, и ещё, и ещё, начинался разговор и его обычное приглашение перед уходом: «Ну, приходите ко мне, сельдя заколем…» Именно сельдя и именно заколем. И много рассказывал. Вспоминал, как встретился с Александром Вертинским в ресторане «Славянский базар». Галич туда зашел отметить в одиночестве очередной гонорар, сел, назаказывал, устроился, стал ждать. Вдруг открылась дверь, и вошел Вертинский – в цилиндре, черном длинном пальто и белом кашне. Устало оглядел зал, кивнул Галичу и сел за соседний столик. Подошел официант, Вертинский попросил только стакан чая. Ему принесли. Некрепкий, сказал он, я люблю крепкий. Поменяли. Теперь уже не такой горячий, он любит, чтобы пар шел. Принесли другой, крепкий и горячий. Там чаинки, я так не люблю, сказал Вертинский. Процедили. Ну он же ведь совсем остыл теперь – закапризничал он. Пять раз гонял Вертинский пожилого официанта из-за стакана чая. Попросил счет, оплатил копейка в копейку, не оставив чаевых. Поднялся и вальяжно ушел. Галич жалостливо посмотрел на официанта, но тот слегка улыбнулся и мечтательно сказал: «Дааа, настоящий барин. Сейчас таких нет». И ушел, покачивая головой.
Ох, как много всего было в этом холле рассказано, и как жаль, что мало запомнилось.
Приезжал к нам часто и Муслим Магомаев. Ходили в его любимый ресторан «Под лодками». Ели жаренные в масле черные тминные сухарики с чесноком, салаку, как папа ее ласково называл, «копчушку», пирожки с беконом, рыбу в молоке и горох с луком. Рижский бальзам Муслим не любил, предпочитал водку. В юрмальские рестораны ходили очень часто: и в «Лидо», и в «Юрас», везде. Муслим, как и любой кавказский мужчина, не то что любил готовить – на это у него и времени-то никогда не было, – а имел какое-то особое чутье на готовку, чаще общался с мамой на кухне, чем сидел за столом, и советовал, что из трав куда добавить, что из блюд готовить под крышкой, что без, давал какие-то нужные и полезные кулинарные советы. От него мама узнала, что бывают котлеты не только из мясного фарша, но и с добавлением тертой картошки.
Котлеты по-магомаевски
Бралась говяжья вырезка, прокручивалась через мясорубку, на мелкой терке натиралась одна сырая картофелина, одна небольшая луковка, немного чеснока, соль, перец, мелко нарезанная зелень и специи. Формировались небольшие котлетки и жарились в масле, под конец жарки сковородка накрывалась крышкой, и огонь выключался.
Почему только вырезка? – спросила тогда. Сухо ведь. А кроме вырезки одно время ничего не было, говорит, а потом так к более постным и привык. Еще часто у Магомаева делали на десерт русский вариант тирамису. Его подругой тогда была Мила Фиготина, она нам этот рецепт и дала. Про итальянский тирамису тогда вообще мало кто знал, ведь за границу почти никто не ездил, а этот рецепт был очень хорош, хоть и безумно калориен. Магомаев всегда взбивал крем самостоятельно, никого к этому важному делу не подпускал, а потом долго и тщательно соскребал пальцем с плошки и слизывал остатки крема. Усовершенствовал этот рецепт, придумав добавлять туда коньяк или ликер, но обычно лил слишком много.
Русский тирамису по-магомаевски
2 стакана воды и 4 ч.л. молотого кофе вскипятить, процедить через марлю и остудить. Полстакана сваренного кофе вылить в кастрюлю, засыпать один стакан сахара и вбить яйцо, все тщательно размешать. В оставшийся кофе влить еще стакан воды, вскипятить в отдельной кастрюле, добавить немного коньяка или ликера и охладить. Размягченное сливочное масло взбивать, добавляя полученную сахарную массу с яйцом и порошок какао до получения крема. Овсяное печенье окунать в кофе с коньяком и выкладывать на тарелку слоями, смазывая каждый слой кремом. Украсить какао-порошком, посыпанным через сито.
Вам понадобятся:
900 г овсяного печенья,
300 г сливочного масла,
1 стакан сахара,
1 яйцо, молотый кофе,
какао-порошок,
2 стакана воды,
коньяк или ликер «Гран Марнье».
Однажды после сольного концерта Муслима в Колонном зале мы позвали всех друзей к нам в длинную и узкую, похожую на вагон квартиру на Калининском проспекте отмечать концерт. Назавтра был его день рождения, и всех пригласили в ресторан «Баку», где Муслим всегда накрывал роскошный стол, специально для этого случая вызывая проверенных, «своих» поваров из Баку: один отменно жарил шашлык, другой потрясающе варил плов, третий фантастически делал цыплят-табака. Но это должно было случиться только завтра, а сегодня, пригласив кучу друзей с концерта, мама решила сделать вырезку с грибами в сметанном соусе – просто, быстро и вкусно. Дело было вечернее, гостей много, голодных, послеконцертных, жаждущих выпить. Мама с Милой с порога бросились на кухню. Потихоньку подъезжал народ. Быстро нарезана сырокопченая колбаса, вынута на волю и ровно разложена селедка, залитая настояще-пахнущим подсолнечным маслом, вымыты зелень, овощи и много-много зеленого салата, который будет обязательно с кефирной заправкой – наш фирменный, поставлена вариться картошка в мундире – нет ведь времени очистить, быстрей-быстрей! Да, водка из морозильника, запотевшая, обжигающая, не дотронешься! Кромсаются грибы – и на сковородку. И отбиваются ломти вырезки – рраз, молотком, чтоб она распласталась, утоньшилась и размягчилась, а потом каждый кусок смазывается горчицей, перцем и на сухую раскаленную сковородку с диким шипением. Переворачиваются и еще пару минут на другой стороне, затем солятся, добавляются уже успевшие выпустить влагу и подрумяниться грибы, и заливается все это, наконец, банкой сметаны. И сразу снимается сковородка с огня и шкворчит по дороге на стол, и вдруг какое-то неловкое движение – и вырезка с грибами летит в сметанной волне прямо на гостей! Немая сцена. Больше всего вырезки и сметаны досталось тогда Оскару Фельцману, один кусок даже сняли с его ботинка. Но неужели вы думаете, что в то дефицитное время можно было вот так просто выкинуть улетевшую вырезку? Что вы! Гости во главе с Муслимом поползали по полу, заглянули под стол, аккуратно собрали все мясо и отдали хозяйкам, чтобы те его помыли и выдали снова: «Да ладно вам, не выбрасывать же, другого горячего ведь нет…» Быстро пожарили лук, соединили с картошкой и многострадальной вырезкой, снова залили сметаной, вскипятили и тихонечко, аккуратненько оттащили на стол – новый вариант горячего блюда, практически реинкарнация. Съели все за милую душу, ели и нахваливали! А наш зеленый салат особенно!
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |