Четыре года он ждал. В его квартире нет ни одной лишней вещи, ни одной безделушки, в холодильнике всегда ровно столько еды, сколько требуется на один день.
Предопределение сыграло с ним злую шутку, засветив все свои карты заранее, и он, зная, что проиграет, все никак не мог сбросить с рук свои карты-пустышки, прирос к ним, одинаковым дням-картам, сплошь трефовых мастей, исчерченных маленькими тусклыми мыслями.
Одно время он ходил в какую-то группу психологической поддержки, где люди делились между собой историями о чудесных выздоровлениях, пели хором песни и хором же клялись прожить остаток жизни достойно, весело, ярко.
Недзи тогда еще хватался за любой проблеск надежды, поэтому воодушевился было, но потом увидел то, что не мог увидеть ни один нормальный человек – кривляющиеся под музыку трупы в обрывках костюмов и юбок, шипящие о яркой жизни, раздутые, изъеденные, прогнившие, рассыпающиеся...
Он ушел из группы, и еще два года жил со своим страхом в одиночку. Ходил в магазины, покупал диски с фильмами, чтобы скоротать ночи, читал книги, но после лишился и этой радости – каждая строчка в книге и каждое движение на экране раздражало его безмерно.
Он умрет, его не будет, его не останется, а эти движения, страницы, буквы – останутся.
Такие же, точно такие же, другим людям в руки, другим мыслям в радость... Они переживут его.
- Как тот кролик, - сказал Наруто.
- Как кролик, - кивнула Хината.
Виной всему была татуировка. Давно сведенный нехитрый рисунок, выбитый приспособлением, сделанным из моторчика для электрической бритвы, струны и иглы.
Такие машинки часто делались дворовыми бойщиками, и татуировки они били не хуже салонных, за втрое меньшую плату.
- Тебе не холодно? – спросил Наруто, заметив, что Хината кутается в беленький меховой воротник своей куртки.
- Нет, - ответила она, тихонько вздрогнув. – Я привыкла здесь гулять. Не обвиняй его...
Конечно, он скажет о ненависти. Его мыслей никому теперь не узнать, а, узнав, – не понять. Сказав, что понимаешь умирающего – солжешь подло, мерзко.
Поэтому просто прости его.
Не уходи со своего пути. Недзи может, и прав, но не проверишь – не узнаешь, ведь так?
Каждому свое, и даже предопределения нет общего для всех.
- Не уйду, - сказал Наруто, останавливаясь под светом фонаря.
Хината тоже остановилась. Маленькая, хрупкая, она застыла напротив, похожая на первый мягкий снежок. Из-под ровно обрезанной челки виднелись светлые задумчивые глаза, мягкие губы, неплотно сомкнутые, оказались изогнуты нежно, по-детски.
- Ты ничего не сказала родителям?
- Нет. – Хината вздохнула. – Не сказала и не скажу. Мое «правильно» здесь не работает, самое главное – чего хочет он.
Она помолчала, потом постучала носком ботинка о бордюр, размышляя.
- Ты сюда еще приедешь?
- Да, - ответил Наруто, - закончим с проектом, и я обязательно вернусь. Хочешь – звони мне. Давай свой номер, я наберу.
- Нет, - махнула рукой Хината и улыбнулась. – Я не умею разговаривать по телефону. Так что... лучше приезжай.
- Ну что? – спросил поджидавший в машине Омои. – Работаем?
- Работаем, - твердо ответил Наруто, захлопывая за собой дверцу и устраиваясь на сидении. – Ты тропу собирался укрепить, правильно я понял?
- Да, только боялся, что ты примешься орать.
- Укрепим. Завтра же начинай над этим работать. Сколько и чего нам нужно, как это дело все оформить, чтобы газетчики не вопили о халтуре.
- Сбить их с толку скандалом каким-нибудь... Вытащи отсюда девчонку, погуляй с ней по ресторанчикам, саунам... хватит ей с мумиями сидеть. Пропадает.
- Ну нет, - поморщился Наруто. – Не хочу я так... ничего не хочу.
- Точно работаем?
- Да что с тобой? – рассердился Наруто. – Когда я свои слова назад брал?
Омои вздохнул, высматривая просвет между текущих по шоссе освещенных фарами машин.
- Конверт, - сказал он. – Наверное, тебе стоит знать.
Сердце гудело в напряжении, словно обмотанное высоковольтными проводами. Секунды, которые Наруто ждал после разлившегося в невидимой квартире звонка, наполнились вязкой предобморочной зеленью. Справился – с силой закусил губу, и еле успел слизнуть выступившую капельку крови: перед взглядом Саске. Отколовшаяся от косяка дверь вернула его так просто, как не могли вернуть самые жаркие просьбы, обращенные черт знает кому и черт знает сколько раз.
Он, белеющий сильным и ставшим жестким в линиях телом, вопросительно наклонил голову. В сумерках, наполнивших лестничную клетку, в черном коробе прихожей, его кожа слегка светилась – оптический обман, ведь за узкими окошками первый светлый снег, негаснущие фонари, особая синева молодой зимы.
- Я хочу тебя... проводить, - сказал Наруто, неловко пряча руки в карманы яркой куртки.
- Ладно, - без удивления ответил Саске.
- Света нет, - сказал Наруто.
- Нет.
- Я не хочу без света.
- Я тоже задолбался. Подожди.
Саске прикрыл дверь и через несколько минут вышел из квартиры уже одетый. В полутьме звякнула тяжелая связка ключей. Саске прижал дверь коленом и защелкнул замок.
- Пешком, - сказал он.
Наруто шел за ним вниз по лестнице, привычно пытался найти взглядом ту самую белую полосочку кожи между воротником и линией волос и думал: это как-то волнует... Не силой взрослой укоренившейся любви, не тянущей болью расставания, а беззаботным, почти детским... Как если бы зашел за другом, еще школьник, вполне здоровый, без гибельных идей в башке, без уймы связей за плечами, без вытертой чужими руками кожи, без кончившихся слез... Зашел так, как мечтал в детстве – зайти за тем другом, которого никогда не было.
Пригласить погулять. Пойти в морозный свежий вечер, поиграть в снежки, в комкий, тугой снег. Называть его по имени, не давясь его сухой отравой, не видеть в нем заманчивого, желанного. Другом быть – как и планировал, как и хотел... но, черт, не так все повернулось.
Терпи, Наруто. Ты слишком многого хотел, чтобы получить все точно по расчету.
Все было не так, как когда-то мечталось, но другого Наруто вряд ли пожелал бы. Дали бы ему шанс вернуться назад и изменить свою жизнь от начала до конца – пожал бы плечами.
Слишком долго и уверенно вело его именно к этому моменту – к узкому лестничному пролету, со смутно видневшимися на стенах надписями, к человеку, чьи шаги отдавались не только эхом ледяных ступеней, но и эхом пульса. К его плечам, черно-белой куртке, сгибу локтя, пальцам, скользящим по пластику перил.
К простейшей истине, не требующей богатой обстановки и прочих непременных атрибутов счастья.
Шаг в шаг, с запахом краски, пыли, ожидания – за ним, за ним…
На улице Саске моментально укрылся под капюшоном, быстрым взглядом оценив белизну свежевыпавшего снега, нежной дымкой искр улегшимся по тропинкам и дорогам. Воздух разливался нежным синим холодком. Деревья стояли черными, в сказочных переплетениях оголенных ветвей. Кое-где еще мельтешил слабенький лоскуток листка, но уже потихоньку крошился в пыль. Дома, окружающие двор, тоже заволокло синим, и яркие желтые квадраты окон не грели.
- Самая ненадежная сцепка… - сказал Наруто, скатываясь с лестницы, - снег и лед. Иногда не помогают даже цепи, хотя шипы сантиметра по три…
- Антарктида? – осведомился Саске, спускаясь следом. – Шоу для пингвинов?
- Да нет, - беззлобно отозвался Наруто, накатывая ботинком маленький ледяной пятачок.
Была одна идея, но Омои наложил вето… Саске, мы куда пойдем? В люди или так побродим?
- А разница в чем?
Наруто запустил пальцы за шиворот, вытащил и раскатал ворот водолазки, обтянув плотной тканью лицо до самых глаз. Накинул сверху широкий капюшон и стал похож на современного ниндзя.
- Вот так я сюда добрался, - пояснил он.
Саске осмотрел его со всех сторон, коротко вздохнул:
- В парке в это время никого нет.
- А пруд тут?
- Не знаю.
Пруд оказался на месте. За кружевом кованных перил, с особой пластичностью ледяной воды, густой, словно полное специй кофе.
Утки жались под изогнутым мостиком пестрой кучкой.
- Привет, - сказал им Наруто.
Саске молча провел пальцами по припорошенной снегом металлической полоске ограды, и оба, не сговариваясь, пошли дальше.
Прошли под аккуратными, словно кукольными ветками рябин, по узким тропинкам утоптанной твердой земли, вдоль серого дощатого забора, начинающегося посередине парка и обрывающегося где-то у дороги. Мимо освещенной коробки магазина, сероспинной реки, сбитых бордюров, золотистых вывесок кафе, запертых молчаливых зданий, круглящихся куполов маленькой церквушки, вниз по примятой чернеющей траве влажного от подтаявшего снега склона, к змеистому пути стальных рельс, запаху креозота и масла.
Наруто говорил, Саске слушал, изредка закуривая и искоса поглядывая на спутника.
Наруто объяснял: трудно сосредоточиться и выдать оформленную мысль, но на этот раз все обдумано до последнего слова. Саске, понимаешь, не в шоу дело… Дело в скорости, движении, силе, достижении, побежденном страхе, занятости, уверенности, умении, навыке, характере. Когда родители впервые задают ребенку вопрос, кем он хочет стать, они ожидают услышать что-нибудь умилительное, над чем приятно одобряюще посмеяться вместе с гостями. Когда ребенок впервые понимает, кем он хочет стать, у него остается два пути – к себе и от себя. Пойти к себе – нелегко. Одного желания мало, ведь нет пути без сомнений, без слабостей, опасений, боязни. Уйти от себя – перечеркнуть все, спрятать свои детские фото, зная, что не посмотреть им больше в глаза.
И вот фото уложены в ящик, жизнь налаживается, совесть обожралась и больше не может отхватить ни куска, на смену ей приходит цинизм и крепнет, заменяя собой последние проблески надежды на исполнение мечты. Приходит пора гасить и давить чужие робкие и хрупкие порывы, время, когда не пройти мимо азартного пацана, не потрепав его по голове с извечным «и это пройдет». Постепенно угасают последние волны, и все давно хорошо. Посмеиваясь, спросить у знакомого малыша: «кем ты хочешь стать?».
И сердце уже не сердце, а губка, и пора начать ходить на массаж, чтобы размять холестериновую холку, по вечерам прогуливаться с собакой, расписываться на кредитных бланках, кричать на грузчиков, уронивших новый диван в грязь, потом подолгу лежать на спине, разглядывая потолок и строя планы на ближайшее курортное лето.
Саске, это все хорошо. Это важно для людей.
Другой путь сложнее. Уверенность сменяется периодами тяжелой апатии, потому что век спортсмена короток, а удерживание вечного пика – утомительно. Постоянные попытки разгадать намерения окружающих, укоризненный взгляд матери, переезды, ересь в газетах и журналах, неоконченное и страстно заявляющее о себе детство, одиночество среди людей, сплетни и неискренность женщин, сотни простейших выходов – алкоголь, наркотики, допинг.
Но, Саске… Все это перекрывается несколькими секундами полного контроля над машиной и собственным телом. Собираясь с техникой в одно целое, становишься идеален – мышцы, нервы, зрение, слух, чувство равновесия, интуиция, глазомер, разум.
Снимая шлем возле дымящейся от напряжения металлической махины – снова смог. Ты слышал это, Саске – с-м-о-г, с-у-м-е-л.
Домашний мальчик, слабак и эпилептик хренов – с-у-м-е-л.
- Эпилепсия? – переспросил Саске, отбросил окурок, и тот покатился по склону неугасимой искоркой, подпрыгивая на щебне и путаясь в уснувшей траве.
Повернулся и посмотрел долгим взглядом. Взглядом, который проникает сквозь кожу похлеше рентгеновского луча, и открывает все – и собранное мешочком мышц сердце, и неровности костей, и совсем потаенное, горячее сплетение внутренностей, непосвященным показавшееся бы беспорядочным комом, затылочные полукружья, височные полуарки, донышки глазных яблок, тоненькие волоски нервов, шнур спинного мозга. Наруто невольно вздрогнул. Это был взгляд человека, твердо знающего, что он увидит, вывернись это тело наизнанку. Уловил и скрытую подоплеку взгляда – Саске искал признаки болезни.
- Я влетел сразу же на эпистатус, - сказал Наруто. – Нежданно-негаданно меня почти убило… походя.
- Почему? – прямо спросил Саске, и снова Наруто уловил подтекст, ответил поспешно:
- Накопилось. Вредная работа… - он улыбнулся.
- Ясно, - ответил Саске и отвернулся, как показалось Наруто, разочарованный.
Внизу синей лентой поволоклась, гремя и набирая скорость, последняя электричка.
Даже такой замечательной штуке, как эгоизм, приходит конец. За желаниями сложно заметить собственную жестокость и бесполезность. Кажется – весь мир обязан только потому, что идешь вперед. Потом приходится расплачиваться – бессонными ночами, ощущением подступающей пустоты и никчемности, охлаждающей душу ленью, страхом перед будущим, неуверенностью в близких. Начинается ад. Болит голова, бьешь лампы и стекла, собираешь бумагу в подобия жертвенных костров и надеешься, что, когда боль доконает окончательно, просто сунешь голову в их пламя. Таблетки не помогают, тело не слушается, воображение гаснет, ночи темнеют, гордость злит и толкает на безумства.
Отступать некуда, идти дальше незачем. Кажется – конец.
Если в этот момент не узнаешь, что нужен кому-то еще – конец, самоубийство, крах.
Но…
- Но, - сказал Саске.
- Но я нужен, - просто ответил Наруто. – Я сегодня встретил девушку… которая поставила меня на мое место. Я впервые пойду на обман, Саске, потому что не имею права облажаться и погибнуть на глазах тех людей, которые в меня верят. Омои предлагал укрепить тропу перед проходом, я отказывался – эгоист… Теперь я согласен. Мы укрепим эту тропу, даже если придется вылить туда цистерну цемента, ночью перетаскивая его в детском ведерке. Мой эгоизм если ломать, то только так – заставив смириться.
- Ну-ка, - сказал Саске, поворачиваясь к нему. – Сделай так еще раз.
- Как? – растерялся Наруто.
Саске показал, как, и Наруто снова развернул плотное горло водолазки, натянул на лицо.
- Ага, - сказал Саске. – Дыши.
И крепко обнял Наруто, заставил сделать шаг назад и опереться спиной о ствол ближайшего дерева. Запах мокрой коры распластался в холодном воздухе.
Саске так и остался выше ростом – ему пришлось наклонить голову и найти губами очертания губ Наруто, скрытые водолазкой. Уголком рта потерся о согретую дыханием ткань.
- Дыши…
Его голос упал до ледяной отметки, сковал мышцы, запретил любое движение. Наруто стоял, прижавшись к нему, ощущая себя вписанным в вырисованный синим зимним светом силуэт, а потом и вовсе – влившимся, словно дыханием стер границы, отделяющие одного человека от другого, и впитался в кровь, согрелся ею, потек по венам и артериям
Саске.
Дышать становилось все труднее, будто и кислород был поделен на двоих, но оба слишком многого от него требовали. Стояли, вцепившись друг в друга, ласкаясь губами через туго натянутую теплую ткань. Делясь последним.
Наруто опомнился первым, вдруг осознав, почему Саске заставил его закрыть лицо.
- Блядь, брезгливая зараза! – сказал он, выворачиваясь.
- Я не обязан после Омои тебя вылизывать, - невозмутимо ответил Саске.
- Откуда, а… - только и сказал Наруто.
- Ты действительно хочешь это знать? – поинтересовался Саске, смотря куда-то мимо него.
- Подумаю над этим вопросом, - отозвался Наруто. – Что там?
Саске отстранил его рукой, наклонился и поднял с синеватого лесного ледка раскрывшуюся сосновую шишку.
- Их тут полно, - сказал Наруто, осматриваясь.
Саске тоже огляделся, потом вытянул руку:
- Видишь?
- Знак?
- Да. Попадешь отсюда?
Помятый металлический диск железнодорожного знака виднелся далеко внизу. Наруто даже не смог толком рассмотреть, что там нарисовано. Осторожно, склон?..
- Дай шишку.
- Свою найди, - коротко ответил Саске, размахнулся быстрым сильным движением.
Внизу отозвалось дребезжащим звуком.
- Шишку пожалел… - сказал Наруто, примериваясь к броску. – А в электричку не попадем?
- Последняя ушла. Неудачник…
- Почти попал.
- Раз, - сказал Саске, отправляя следующую шишку вслед за первой. – Два. Три.
Три раза ровно звякнул внизу диск плохо укрепленного знака.
Наруто откинул капюшон, застегнул куртку плотнее, чтобы не мешала при замахе.
- Хватит шишки переводить, - буркнул он. – Мне не достанется… Где они тут валяются…
Опомнились только через час, переправив все ближайшие шишки с пригорка вниз, взмокшие, с онемевшими запястьями и пересохшими губами. Опомнились – ночь окончательно залила лес черным, оставив филигрань серебра на подлунных верхушках деревьев и только.
- Двадцать два – восемь, - объявил Наруто счет и потянулся, распрямляя уставшую спину.
- Ты с какого места считать начал? – спросил Саске.
- Со своего первого попадания. Саске, пойдем домой?
Саске не ответил. Аккуратно отряхнул руки от приставшей хвои, сразу же снова повзрослевший, сосредоточенный.
Наруто вдруг вспомнил – ему же… уже двадцать пять?
Назад возвращались молча, не заботясь о тропинках и дорогах – напрямик. Опустевшее шоссе за посадками влажно блестело, словно шкура старого кита, растянутая на многокилометровое полотно. Фонари желтели. Снег прекратился, и лежал на бордюрах обессиленными тающими клочьями. Под ногами ерзало, скользило. Ступени в плохо освещенном переходе покрылись вязким серым крошевом, молчали наглухо закрытые ларьки, свет гнездился за проволочными сетками ламп.
В длинном рукаве подземного перехода безмолвно и мерзло стояла припозднившаяся торговка, нелепая, как последняя шахматная фигура на расколотой пополам шахматной доске. У ее ног в высоком картонном коробе вяло шевелилась зеленовато-сизая масса, то сплетаясь в единый агонизирующий ком, то снова распадаясь на составные части.
Речные раки. Суставчатые, с изломанными усиками, жесткими панцирями и судорожно вытаращенными глазами.
Наруто невольно замедлил шаг. Остановился.
В отвратительном холодном страшном воздухе погибали, медленно, долго, мучительно – умеющие чувствовать боль существа.
- Саске, - позвал Наруто.
Саске даже не обернулся.
Эгоизм, говорил он, доставая из холодильника скрепленную кольцами связку пивных банок, это необходимость. Без эгоизма ты, дурак, даже очередь за сигаретами не выстоишь. Так и будешь каждую рожу вперед пропускать.
Если ты хочешь от эгоизма избавиться – вперед. Помни только, что это должно принести тебе пользу.
- О господи, – вырвалось у Наруто.
- Замкнутый круг, да? – спросил Саске. – Молодец, хорошо соображаешь.
Наруто щелкнул зажигалкой, и, задумавшись, долго держал ее у скрученного фитиля стеариновой свечи – огонь жрал огонь и вопросами не задавался. Саске наглухо задернул шторы, и осталась темнота и рождественский теплый круг света. Тусклые бока банок заалели.
На Саске оказался зеленый натовский свитер, тонко обхвативший торс и плечи.
Саске сел напротив, обхватил ладонями алюминиевую банку – в свете ровно горящей свечи подушечки его пальцев показали свою глубинную розовую мякоть.
Полупрозрачную.
- Я плохо тебя знаю, я тебя не понимаю, - признался Наруто, с трудом сглатывая сухой спазм горла. – Я сказал Омои, что ты… - слов подобрать не смог.
- Неправда, - спокойно сказал Саске. – Ты меня понимаешь. Просто не разобрался.
Чтобы добиться чего-то для себя, приходится пускать в расход жаждущих того же самого, и это закономерно. Если хочешь – назови это эволюцией.
Кто-то вышивает крестиком, кто-то идет служить по контракту, кто-то посвящает жизнь экстриму. Удовлетворение человеческих потребностей порой принимает причудливую форму. Что делать, если потребность – быть сильнее, умнее, удачливее, зорче, гибче, приспособленнее, бесшумнее? Идти стрелять в тир и выигрывать плюшевых медведей?
А если потребность – скорость, движение, риск, победа? Заменить гонки картингами?
Обвини меня. Обвинишь – себя.
- Я понимаю, - тихо сказал Наруто, катая по столу колечко-крышку от банки. – Поэтому ты больше не уговариваешь меня все бросить…
- А ты пришел меня проводить.
- Но ты же хотел меня остановить.
- А ты хотел со мной остаться.
Люди меняются. Ежедневно, ежеминутно, с током мыслей – значимых или незначительных, с каждым вдохом, во время которых умирают отжившие свое клетки и рождаются новые. Парадокс старинного корабля, в котором с течением времени заменена каждая доска, люверс и деталь – применим и к людям. Останется ли корабль тем же самым или станет совершенно иным?
Останется ли кто-нибудь из нас тем же самым ровно через секунду после нового вдоха?
А что будет спустя несколько миллионов вдохов и выдохов? Останется прежним цвет глаз и улыбка, не изменится поворот головы и привычка кусать губы, запах кожи и отпечатки пальцев, но все это лишь похожие доски для старого корабля.
Неизменным остается то, что не зависит от тела, сознания, характера. Для корабля это – название. Для человека – чувство.
- Пойдем, - сказал Саске, убирая со стола опустевшие банки. – Смоем с тебя все лишнее.
- Подожди, - остановил его Наруто. – Я действительно хочу знать.
- Про Омои? – Саске повернулся, скрестил руки на груди. – Хорошо. Парень боится потерять свою кормушку… - помедлил, рассматривая обращенное к нему лицо Наруто. - До тебя он был генератором смелых идей, которые никому на хуй не нужны. С тобой он номер один. Второго такого придурка он больше не найдет, поэтому пойдет на что угодно, чтобы удержать свои позиции.
- Ты о нем хорошо осведомлен, - сухо сказал Наруто.
- Кто владеет информацией, тот владеет миром, - невозмутимо процитировал Саске и продолжил: - Остальное чистая логика. Ты воспользовался его слабиной, чтобы доказать себе какую-нибудь очередную чушь. И все это произошло после нашей встречи. Вывод говорить?
- Да.
- Он блядь, ты мудак.
- Я тебя люблю, Саске, - неожиданно сказал Наруто, поднимаясь. – Очень люблю. Таким.
Саске покачал головой, а язычок стоявшей на столе свечи дрогнул, словно в комнате, кроме них, находился кто-то третий, кто жадно наблюдал, долго ждал, и теперь беззвучно смеялся, мешая пламени дышать.
Стены ванной, зеленые, словно прессованные водоросли, раздвинулись. Тусклый маячок свечи трижды отразился в узком зеркале и положил на них густой атласный блик. Теснота заставила раздеваться вплотную друг к другу, и за снимаемой одеждой тут же тянулись прикосновения, неизбежные, как притяжение металла и магнита.
Кожа Саске потеряла белизну, набралась свечения, кожа Наруто стала бы оранжевой, если бы не мягкость оттенка.
Торопиться было некуда и незачем – в такие моменты ход времени предусмотрительно отключается. Глубоко переплетенные кольца головоломки снова сошлись, на этот раз – сами, без чужих неловких неосторожных рук, сминающих детали, лишь бы подогнать.
Наруто, найдя под натовским свитером Саске свое тело, окончательно доверился. Саске, целуя сомкнутыми губами свои губы, наконец, смирился.
- У меня идиотская идея, - шепотом сказал Наруто, прижимаясь обнаженным телом к телу
Саске, уже вливаясь в его пульс, ритм, кровь. – Давай... если вдруг что случится, то первый, кто из нас умрет, приснится другому и скажет, как там обитается?
- Какой бред...
И снова пламя свечи дрогнуло.
- Жалко, что ли? – спросил Наруто. – Ну давай, это же интересно...
- Хорошо, только умолкни, наконец...
Наруто умолк, получив то, что хотел целиком и полностью.
Склад. Глава 44
Наруто стоял в душе, защищенный плечами и спиной Саске от бьющих беспощадно струй, и все-таки захлебывался, вцепляясь в его волосы, вымокшие в черные гладкие пластины. Кусал потерявшие истинный вкус губы, упирался лбом в сгиб его локтя, отдыхая. Капли срывались с кончиков волос. Позади синело остывающее в отражении плитки пламя.
Набирался сил, запрокидывал голову – уголок глаза покалывало от спутанных слипшихся ресниц.
Чувствовал пальцы Саске, распрямляющие влажные пряди на затылке, тяжелый упорный запах лимона, скользящий по коже вместе с его ладонями – по гладкой груди, соскам и тем понятным ему легким впадинкам, что обозначают силу торса.
Да таял, он, таял, с льющейся водой, с терпким запахом, с теплым телом Саске, находя знакомые линии – упирался в них губами, руками, дыханием. Пропадал.
Столько важного было заключено в простейшем – столько похожего, узнаваемого, вбитого в память генов еще до рождения.
Словно сам его придумывал. Придумывал Саске, ни разу не свернув с пути воображения, не проведя ни одной неверной черты, и теперь ощупывал, проверяя – все ли так, не ошибся ли, действительно ли это он...
Ошибки не было. То, что мечтал оставить в себе навсегда, оказалось кровью, и Наруто видел ее – закрывая глаза, видел, как с плеч Саске стекает, становясь прозрачной, та самая кровь. Смешанная с водой, она разбивалась о белое дно ванны и распадалась на быстрых птиц, распахнувших крылья.
Страшно не было. Саске смотрел на него в полвзгляда, в полтона, черного, глубокого. Он готов был обороняться, опровергать, как всегда, когда ему требовалось защитить себя, а защищался он – постоянно.
Наруто не хотелось нападать. Не хотелось объяснять Саске, что видит пропитавшую его кожу кровь, и обнимал поверх нее, бесстрашно прижимаясь к сильной твердой груди, понимая, что и запах лимона – лишь маскировка, умелый камуфляж... Но сквозь острые свежие нотки пробивался другой острый запах.
Была и горечь. Не распирающий ком, а спокойная, признанная горечь, обязательная для того, кто мог любить Саске.
Наруто дышал через нее, словно через плотную ткань, и поэтому так часто отрывался от губ Саске, отворачивался, отдыхал, глотал воду.
Саске понял.
- Не бойся ты меня, - сказал он на ухо сливающимся с шумом воды шепотом.
От чувства дежавю у Наруто больно стянуло легкие.
- Я не боюсь, - ответил он, - раньше было страшнее. Мне просто надо въехать, каким ты мне теперь достался.
- Каким? – Саске вдруг поднял голову и всмотрелся в глаза Наруто. – Расскажи мне.
Наруто промолчал.
Раньше он умел рассказывать о своих чувствах и ассоциациях, брался за описания сложнейших чувств и оттенков, но сейчас не хотел волочь за собой вереницу слов, смысл которых можно было передать одним именем.
Он явственно понимал, что Саске ждет прощения и оправдания, но объяснения для этого не годились. Где-нибудь посередине обязательно бы запутался, пытаясь доказать, что смерти – плохо, но Саске и смерти – это как часть мозга, которую не вырежешь и не выкинешь потому, что смерти – плохо, иначе рискуешь остаться ни на что не годным овощем.
Да и обстановка не та.
Поэтому Наруто просто потянулся за очередным поцелуем, встретив языком кончик влажного языка, прижал зубами, отпустил и сказал:
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |