Все было не так, как когда-то мечталось, но другого Наруто вряд ли пожелал бы. Дали бы ему шанс вернуться назад и изменить свою жизнь от начала до конца – пожал бы плечами. Слишком долго и уверенно вело его именно к этому моменту – к узкому лестничному пролету, со смутно видневшимися на стенах надписями, к человеку, чьи шаги отдавались не только эхом ледяных ступеней, но и эхом пульса. К его плечам, черно-белой куртке, сгибу локтя, пальцам, скользящим по пластику перил.
К простейшей истине, не требующей богатой обстановки и прочих непременных атрибутов счастья.
Шаг в шаг, с запахом краски, пыли, ожидания – за ним, за ним…
На улице Саске моментально укрылся под капюшоном, быстрым взглядом оценив белизну свежевыпавшего снега, нежной дымкой искр улегшимся по тропинкам и дорогам. Воздух разливался нежным синим холодком. Деревья стояли черными, в сказочных переплетениях оголенных ветвей. Кое-где еще мельтешил слабенький лоскуток листка, но уже потихоньку крошился в пыль. Дома, окружающие двор, тоже заволокло синим, и яркие желтые квадраты окон не грели.
- Самая ненадежная сцепка… - сказал Наруто, скатываясь с лестницы, - снег и лед. Иногда не помогают даже цепи, хотя шипы сантиметра по три…
- Антарктида? – осведомился Саске, спускаясь следом. – Шоу для пингвинов?
- Да нет, - беззлобно отозвался Наруто, накатывая ботинком маленький ледяной пятачок. Была одна идея, но Омои наложил вето… Саске, мы куда пойдем? В люди или так побродим?
- А разница в чем?
Наруто запустил пальцы за шиворот, вытащил и раскатал ворот водолазки, обтянув плотной тканью лицо до самых глаз. Накинул сверху широкий капюшон и стал похож на современного ниндзя.
- Вот так я сюда добрался, - пояснил он.
Саске осмотрел его со всех сторон, коротко вздохнул:
- В парке в это время никого нет.
- А пруд тут?
- Не знаю.
Пруд оказался на месте. За кружевом кованных перил, с особой пластичностью ледяной воды, густой, словно полное специй кофе.
Утки жались под изогнутым мостиком пестрой кучкой.
- Привет, - сказал им Наруто.
Саске молча провел пальцами по припорошенной снегом металлической полоске ограды, и оба, не сговариваясь, пошли дальше.
Прошли под аккуратными, словно кукольными ветками рябин, по узким тропинкам утоптанной твердой земли, вдоль серого дощатого забора, начинающегося посередине парка и обрывающегося где-то у дороги. Мимо освещенной коробки магазина, сероспинной реки, сбитых бордюров, золотистых вывесок кафе, запертых молчаливых зданий, круглящихся куполов маленькой церквушки, вниз по примятой чернеющей траве влажного от подтаявшего снега склона, к змеистому пути стальных рельс, запаху креозота и масла.
Наруто говорил, Саске слушал, изредка закуривая и искоса поглядывая на спутника.
Наруто объяснял: трудно сосредоточиться и выдать оформленную мысль, но на этот раз все обдумано до последнего слова. Саске, понимаешь, не в шоу дело… Дело в скорости, движении, силе, достижении, побежденном страхе, занятости, уверенности, умении, навыке, характере. Когда родители впервые задают ребенку вопрос, кем он хочет стать, они ожидают услышать что-нибудь умилительное, над чем приятно одобряюще посмеяться вместе с гостями. Когда ребенок впервые понимает, кем он хочет стать, у него остается два пути – к себе и от себя. Пойти к себе – нелегко. Одного желания мало, ведь нет пути без сомнений, без слабостей, опасений, боязни. Уйти от себя – перечеркнуть все, спрятать свои детские фото, зная, что не посмотреть им больше в глаза.
И вот фото уложены в ящик, жизнь налаживается, совесть обожралась и больше не может отхватить ни куска, на смену ей приходит цинизм и крепнет, заменяя собой последние проблески надежды на исполнение мечты. Приходит пора гасить и давить чужие робкие и хрупкие порывы, время, когда не пройти мимо азартного пацана, не потрепав его по голове с извечным «и это пройдет». Постепенно угасают последние волны, и все давно хорошо. Посмеиваясь, спросить у знакомого малыша: «кем ты хочешь стать?».
И сердце уже не сердце, а губка, и пора начать ходить на массаж, чтобы размять холестериновую холку, по вечерам прогуливаться с собакой, расписываться на кредитных бланках, кричать на грузчиков, уронивших новый диван в грязь, потом подолгу лежать на спине, разглядывая потолок и строя планы на ближайшее курортное лето.
Саске, это все хорошо. Это важно для людей.
Другой путь сложнее. Уверенность сменяется периодами тяжелой апатии, потому что век спортсмена короток, а удерживание вечного пика – утомительно. Постоянные попытки разгадать намерения окружающих, укоризненный взгляд матери, переезды, ересь в газетах и журналах, неоконченное и страстно заявляющее о себе детство, одиночество среди людей, сплетни и неискренность женщин, сотни простейших выходов – алкоголь, наркотики, допинг.
Но, Саске… Все это перекрывается несколькими секундами полного контроля над машиной и собственным телом. Собираясь с техникой в одно целое, становишься идеален – мышцы, нервы, зрение, слух, чувство равновесия, интуиция, глазомер, разум.
Снимая шлем возле дымящейся от напряжения металлической махины – снова смог. Ты слышал это, Саске – с-м-о-г, с-у-м-е-л.
Домашний мальчик, слабак и эпилептик хренов – с-у-м-е-л.
- Эпилепсия? – переспросил Саске, отбросил окурок, и тот покатился по склону неугасимой искоркой, подпрыгивая на щебне и путаясь в уснувшей траве.
Повернулся и посмотрел долгим взглядом. Взглядом, который проникает сквозь кожу похлеше рентгеновского луча, и открывает все – и собранное мешочком мышц сердце, и неровности костей, и совсем потаенное, горячее сплетение внутренностей, непосвященным показавшееся бы беспорядочным комом, затылочные полукружья, височные полуарки, донышки глазных яблок, тоненькие волоски нервов, шнур спинного мозга. Наруто невольно вздрогнул. Это был взгляд человека, твердо знающего, что он увидит, вывернись это тело наизнанку. Уловил и скрытую подоплеку взгляда – Саске искал признаки болезни.
- Я влетел сразу же на эпистатус, - сказал Наруто. – Нежданно-негаданно меня почти убило… походя.
- Почему? – прямо спросил Саске, и снова Наруто уловил подтекст, ответил поспешно:
- Накопилось. Вредная работа… - он улыбнулся.
- Ясно, - ответил Саске и отвернулся, как показалось Наруто, разочарованный.
Внизу синей лентой поволоклась, гремя и набирая скорость, последняя электричка.
Даже такой замечательной штуке, как эгоизм, приходит конец. За желаниями сложно заметить собственную жестокость и бесполезность. Кажется – весь мир обязан только потому, что идешь вперед. Потом приходится расплачиваться – бессонными ночами, ощущением подступающей пустоты и никчемности, охлаждающей душу ленью, страхом перед будущим, неуверенностью в близких. Начинается ад. Болит голова, бьешь лампы и стекла, собираешь бумагу в подобия жертвенных костров и надеешься, что, когда боль доконает окончательно, просто сунешь голову в их пламя. Таблетки не помогают, тело не слушается, воображение гаснет, ночи темнеют, гордость злит и толкает на безумства. Отступать некуда, идти дальше незачем. Кажется – конец.
Если в этот момент не узнаешь, что нужен кому-то еще – конец, самоубийство, крах.
Но…
- Но, - сказал Саске.
- Но я нужен, - просто ответил Наруто. – Я сегодня встретил девушку… которая поставила меня на мое место. Я впервые пойду на обман, Саске, потому что не имею права облажаться и погибнуть на глазах тех людей, которые в меня верят. Омои предлагал укрепить тропу перед проходом, я отказывался – эгоист… Теперь я согласен. Мы укрепим эту тропу, даже если придется вылить туда цистерну цемента, ночью перетаскивая его в детском ведерке. Мой эгоизм если ломать, то только так – заставив смириться.
- Ну-ка, - сказал Саске, поворачиваясь к нему. – Сделай так еще раз.
- Как? – растерялся Наруто.
Саске показал, как, и Наруто снова развернул плотное горло водолазки, натянул на лицо.
- Ага, - сказал Саске. – Дыши.
И крепко обнял Наруто, заставил сделать шаг назад и опереться спиной о ствол ближайшего дерева. Запах мокрой коры распластался в холодном воздухе.
Саске так и остался выше ростом – ему пришлось наклонить голову и найти губами очертания губ Наруто, скрытые водолазкой. Уголком рта потерся о согретую дыханием ткань.
- Дыши…
Его голос упал до ледяной отметки, сковал мышцы, запретил любое движение. Наруто стоял, прижавшись к нему, ощущая себя вписанным в вырисованный синим зимним светом силуэт, а потом и вовсе – влившимся, словно дыханием стер границы, отделяющие одного человека от другого, и впитался в кровь, согрелся ею, потек по венам и артериям Саске.
Дышать становилось все труднее, будто и кислород был поделен на двоих, но оба слишком многого от него требовали. Стояли, вцепившись друг в друга, ласкаясь губами через туго натянутую теплую ткань. Делясь последним.
Наруто опомнился первым, вдруг осознав, почему Саске заставил его закрыть лицо.
- Блядь, брезгливая зараза! – сказал он, выворачиваясь.
- Я не обязан после Омои тебя вылизывать, - невозмутимо ответил Саске.
- Откуда, а… - только и сказал Наруто.
- Ты действительно хочешь это знать? – поинтересовался Саске, смотря куда-то мимо него.
- Подумаю над этим вопросом, - отозвался Наруто. – Что там?
Саске отстранил его рукой, наклонился и поднял с синеватого лесного ледка раскрывшуюся сосновую шишку.
- Их тут полно, - сказал Наруто, осматриваясь.
Саске тоже огляделся, потом вытянул руку:
- Видишь?
- Знак?
- Да. Попадешь отсюда?
Помятый металлический диск железнодорожного знака виднелся далеко внизу. Наруто даже не смог толком рассмотреть, что там нарисовано. Осторожно, склон?..
- Дай шишку.
- Свою найди, - коротко ответил Саске, размахнулся быстрым сильным движением.
Внизу отозвалось дребезжащим звуком.
- Шишку пожалел… - сказал Наруто, примериваясь к броску. – А в электричку не попадем?
- Последняя ушла. Неудачник…
- Почти попал.
- Раз, - сказал Саске, отправляя следующую шишку вслед за первой. – Два. Три.
Три раза ровно звякнул внизу диск плохо укрепленного знака.
Наруто откинул капюшон, застегнул куртку плотнее, чтобы не мешала при замахе.
- Хватит шишки переводить, - буркнул он. – Мне не достанется… Где они тут валяются…
Опомнились только через час, переправив все ближайшие шишки с пригорка вниз, взмокшие, с онемевшими запястьями и пересохшими губами. Опомнились – ночь окончательно залила лес черным, оставив филигрань серебра на подлунных верхушках деревьев и только.
- Двадцать два – восемь, - объявил Наруто счет и потянулся, распрямляя уставшую спину.
- Ты с какого места считать начал? – спросил Саске.
- Со своего первого попадания. Саске, пойдем домой?
Саске не ответил. Аккуратно отряхнул руки от приставшей хвои, сразу же снова повзрослевший, сосредоточенный.
Наруто вдруг вспомнил – ему же… уже двадцать пять?
Назад возвращались молча, не заботясь о тропинках и дорогах – напрямик. Опустевшее шоссе за посадками влажно блестело, словно шкура старого кита, растянутая на многокилометровое полотно. Фонари желтели. Снег прекратился, и лежал на бордюрах обессиленными тающими клочьями. Под ногами ерзало, скользило. Ступени в плохо освещенном переходе покрылись вязким серым крошевом, молчали наглухо закрытые ларьки, свет гнездился за проволочными сетками ламп.
В длинном рукаве подземного перехода безмолвно и мерзло стояла припозднившаяся торговка, нелепая, как последняя шахматная фигура на расколотой пополам шахматной доске. У ее ног в высоком картонном коробе вяло шевелилась зеленовато-сизая масса, то сплетаясь в единый агонизирующий ком, то снова распадаясь на составные части.
Речные раки. Суставчатые, с изломанными усиками, жесткими панцирями и судорожно вытаращенными глазами.
Наруто невольно замедлил шаг. Остановился.
В отвратительном холодном страшном воздухе погибали, медленно, долго, мучительно – умеющие чувствовать боль существа.
- Саске, - позвал Наруто.
Саске даже не обернулся.
Эгоизм, говорил он, доставая из холодильника скрепленную кольцами связку пивных банок, это необходимость. Без эгоизма ты, дурак, даже очередь за сигаретами не выстоишь. Так и будешь каждую рожу вперед пропускать.
Если ты хочешь от эгоизма избавиться – вперед. Помни только, что это должно принести тебе пользу.
- О господи, – вырвалось у Наруто.
- Замкнутый круг, да? – спросил Саске. – Молодец, хорошо соображаешь.
Наруто щелкнул зажигалкой, и, задумавшись, долго держал ее у скрученного фитиля стеариновой свечи – огонь жрал огонь и вопросами не задавался. Саске наглухо задернул шторы, и осталась темнота и рождественский теплый круг света. Тусклые бока банок заалели.
На Саске оказался зеленый натовский свитер, тонко обхвативший торс и плечи.
Саске сел напротив, обхватил ладонями алюминиевую банку – в свете ровно горящей свечи подушечки его пальцев показали свою глубинную розовую мякоть. Полупрозрачную.
- Я плохо тебя знаю, я тебя не понимаю, - признался Наруто, с трудом сглатывая сухой спазм горла. – Я сказал Омои, что ты… - слов подобрать не смог.
- Неправда, - спокойно сказал Саске. – Ты меня понимаешь. Просто не разобрался.
Чтобы добиться чего-то для себя, приходится пускать в расход жаждущих того же самого, и это закономерно. Если хочешь – назови это эволюцией.
Кто-то вышивает крестиком, кто-то идет служить по контракту, кто-то посвящает жизнь экстриму. Удовлетворение человеческих потребностей порой принимает причудливую форму. Что делать, если потребность – быть сильнее, умнее, удачливее, зорче, гибче, приспособленнее, бесшумнее? Идти стрелять в тир и выигрывать плюшевых медведей?
А если потребность – скорость, движение, риск, победа? Заменить гонки картингами?
Обвини меня. Обвинишь – себя.
- Я понимаю, - тихо сказал Наруто, катая по столу колечко-крышку от банки. – Поэтому ты больше не уговариваешь меня все бросить…
- А ты пришел меня проводить.
- Но ты же хотел меня остановить.
- А ты хотел со мной остаться.
Люди меняются. Ежедневно, ежеминутно, с током мыслей – значимых или незначительных, с каждым вдохом, во время которых умирают отжившие свое клетки и рождаются новые. Парадокс старинного корабля, в котором с течением времени заменена каждая доска, люверс и деталь – применим и к людям. Останется ли корабль тем же самым или станет совершенно иным?
Останется ли кто-нибудь из нас тем же самым ровно через секунду после нового вдоха?
А что будет спустя несколько миллионов вдохов и выдохов? Останется прежним цвет глаз и улыбка, не изменится поворот головы и привычка кусать губы, запах кожи и отпечатки пальцев, но все это лишь похожие доски для старого корабля.
Неизменным остается то, что не зависит от тела, сознания, характера. Для корабля это – название. Для человека – чувство.
- Пойдем, - сказал Саске, убирая со стола опустевшие банки. – Смоем с тебя все лишнее.
- Подожди, - остановил его Наруто. – Я действительно хочу знать.
- Про Омои? – Саске повернулся, скрестил руки на груди. – Хорошо. Парень боится потерять свою кормушку… - помедлил, рассматривая обращенное к нему лицо Наруто. - До тебя он был генератором смелых идей, которые никому на хуй не нужны. С тобой он номер один. Второго такого придурка он больше не найдет, поэтому пойдет на что угодно, чтобы удержать свои позиции.
- Ты о нем хорошо осведомлен, - сухо сказал Наруто.
- Кто владеет информацией, тот владеет миром, - невозмутимо процитировал Саске и продолжил: - Остальное чистая логика. Ты воспользовался его слабиной, чтобы доказать себе какую-нибудь очередную чушь. И все это произошло после нашей встречи. Вывод говорить?
- Да.
- Он блядь, ты мудак.
- Я тебя люблю, Саске, - неожиданно сказал Наруто, поднимаясь. – Очень люблю. Таким.
Саске покачал головой, а язычок стоявшей на столе свечи дрогнул, словно в комнате, кроме них, находился кто-то третий, кто жадно наблюдал, долго ждал, и теперь беззвучно смеялся, мешая пламени дышать.
Стены ванной, зеленые, словно прессованные водоросли, раздвинулись. Тусклый маячок свечи трижды отразился в узком зеркале и положил на них густой атласный блик. Теснота заставила раздеваться вплотную друг к другу, и за снимаемой одеждой тут же тянулись прикосновения, неизбежные, как притяжение металла и магнита.
Кожа Саске потеряла белизну, набралась свечения, кожа Наруто стала бы оранжевой, если бы не мягкость оттенка.
Торопиться было некуда и незачем – в такие моменты ход времени предусмотрительно отключается. Глубоко переплетенные кольца головоломки снова сошлись, на этот раз – сами, без чужих неловких неосторожных рук, сминающих детали, лишь бы подогнать.
Наруто, найдя под натовским свитером Саске свое тело, окончательно доверился. Саске, целуя сомкнутыми губами свои губы, наконец, смирился.
- У меня идиотская идея, - шепотом сказал Наруто, прижимаясь обнаженным телом к телу Саске, уже вливаясь в его пульс, ритм, кровь. – Давай... если вдруг что случится, то первый, кто из нас умрет, приснится другому и скажет, как там обитается?
- Какой бред...
И снова пламя свечи дрогнуло.
- Жалко, что ли? – спросил Наруто. – Ну давай, это же интересно...
- Хорошо, только умолкни, наконец...
Наруто умолк, получив то, что хотел целиком и полностью.
Глава 44 (Sasuke|Naruto, Sasuke|Kiba, Naruto|Kiba, Kakashi|Itachi, Kakashi|Naruto, Naruto|Sakura, Kakashi|Tenzo, Naruto|Haku, Naruto|Sasuke, Orochimaru|Sasuke, Sasuke|Orochimaru, Sasuke|Suigetsu, Pain|Naruto, Naruto|Pain etc.)
Наруто стоял в душе, защищенный плечами и спиной Саске от бьющих беспощадно струй, и все-таки захлебывался, вцепляясь в его волосы, вымокшие в черные гладкие пластины. Кусал потерявшие истинный вкус губы, упирался лбом в сгиб его локтя, отдыхая. Капли срывались с кончиков волос. Позади синело остывающее в отражении плитки пламя.
Набирался сил, запрокидывал голову – уголок глаза покалывало от спутанных слипшихся ресниц.
Чувствовал пальцы Саске, распрямляющие влажные пряди на затылке, тяжелый упорный запах лимона, скользящий по коже вместе с его ладонями – по гладкой груди, соскам и тем понятным ему легким впадинкам, что обозначают силу торса.
Да таял, он, таял, с льющейся водой, с терпким запахом, с теплым телом Саске, находя знакомые линии – упирался в них губами, руками, дыханием. Пропадал.
Столько важного было заключено в простейшем – столько похожего, узнаваемого, вбитого в память генов еще до рождения.
Словно сам его придумывал. Придумывал Саске, ни разу не свернув с пути воображения, не проведя ни одной неверной черты, и теперь ощупывал, проверяя – все ли так, не ошибся ли, действительно ли это он...
Ошибки не было. То, что мечтал оставить в себе навсегда, оказалось кровью, и Наруто видел ее – закрывая глаза, видел, как с плеч Саске стекает, становясь прозрачной, та самая кровь. Смешанная с водой, она разбивалась о белое дно ванны и распадалась на быстрых птиц, распахнувших крылья.
Страшно не было. Саске смотрел на него в полвзгляда, в полтона, черного, глубокого. Он готов был обороняться, опровергать, как всегда, когда ему требовалось защитить себя, а защищался он – постоянно.
Наруто не хотелось нападать. Не хотелось объяснять Саске, что видит пропитавшую его кожу кровь, и обнимал поверх нее, бесстрашно прижимаясь к сильной твердой груди, понимая, что и запах лимона – лишь маскировка, умелый камуфляж... Но сквозь острые свежие нотки пробивался другой острый запах.
Была и горечь. Не распирающий ком, а спокойная, признанная горечь, обязательная для того, кто мог любить Саске.
Наруто дышал через нее, словно через плотную ткань, и поэтому так часто отрывался от губ Саске, отворачивался, отдыхал, глотал воду.
Саске понял.
- Не бойся ты меня, - сказал он на ухо сливающимся с шумом воды шепотом.
От чувства дежавю у Наруто больно стянуло легкие.
- Я не боюсь, - ответил он, - раньше было страшнее. Мне просто надо въехать, каким ты мне теперь достался.
- Каким? – Саске вдруг поднял голову и всмотрелся в глаза Наруто. – Расскажи мне.
Наруто промолчал.
Раньше он умел рассказывать о своих чувствах и ассоциациях, брался за описания сложнейших чувств и оттенков, но сейчас не хотел волочь за собой вереницу слов, смысл которых можно было передать одним именем.
Он явственно понимал, что Саске ждет прощения и оправдания, но объяснения для этого не годились. Где-нибудь посередине обязательно бы запутался, пытаясь доказать, что смерти – плохо, но Саске и смерти – это как часть мозга, которую не вырежешь и не выкинешь потому, что смерти – плохо, иначе рискуешь остаться ни на что не годным овощем.
Да и обстановка не та.
Поэтому Наруто просто потянулся за очередным поцелуем, встретив языком кончик влажного языка, прижал зубами, отпустил и сказал:
- Ты... девочка моя любимая.
- Блядь, - только и сказал Саске.
Губы у него плотно сжались, превратившись в светлый шрам.
- Я тебе...
Под непрерывным течением воды, облизывающей согнутую напряженную спину, заломленную за нее руку с беззащитно вывернутым запястьем.
-...сколько говорил...
Под прижавшим ноющий сустав крепким коленом.
-...еще раз эту херню услышу...
Перед глазами – запотевший ледяной кафель. Мысленно Наруто раскрутил ситуацию на секунду вперед – головой о бортик, скорее всего. И заливаться уже не вымышленной кровью, а настоящей, липкой и соленой. Тоскливо.
Следом пришла совершенно иная картинка, и Наруто не выдержал, рассмеялся:
- Я такие сюжеты на греческих амфорах видел, - проговорил он, отплевываясь от воды. – Ты же знаешь, что я сам не свой до всяких древних тарелок и горшков? Так вот – торжественное заклание пидараса на алтарь. Усугубляется твоим голым хуем.
Почувствовал, что хватка Саске ослабла, и сполз на дно ванны, постанывая от смеха.
Саске смотрел на него сверху вниз со странным выражением в лиловых от отсвета свечи глазах.
- Что? – спросил Наруто, удобно поставив ногу на его колено. – Ты еще скажи: «воспринимай меня всерьез».
Не складывалось. Не получалось выбросить из головы все лишнее, приняться за другую сторону любви – плюнуть на все и забыться.
Саске почему-то медлил, Наруто почему-то не торопил.
Свеча истекала. Вода остановила бег, в пропитанной туманом ванной стало холодно, не смотря на близость.
Причина была, неназванная, но веская – ни одному, ни второму не хотелось подходить к грани, после которой наваливается усталая сонливость, закрываются глаза, и наступает утро.
Нет грани, значит, впереди вечность.
В комнатах тоже было холодно. Холод таращился из окон, обнимал лодыжки, накидывал на плечи дрожь.
И где-то вдали уже рождался рассвет, невидимый, но закономерный. Страшный рассвет.
Наруто увидел его первым – в угрожающе рассеивающейся синеве, в помутневшем оке неба.
Увидел и с трудом перевел дыхание.
- Холодно, - выговорил он.
- Я отвык, - вдруг сказал Саске.
Не умирай, не умирай, мое любимое сильное животное, живущее в жарких пустынях, крадущееся по горным тропам, молчаливое, осторожное. Не умирай, моя любимая девочка, теплый редкий отблеск в черных глазах. Не умирай, а уходя – возвращайся, вопреки всему. Будь воспоминанием – живым, любовью – отвечающей, не умирай, не умирай, и никому не говори, что я просил тебя не умирать...
Саске замер, словно уловив отклик безмолвного заклинания. Медленно поднял заинтересованные глаза.
И все. Сорвались.
К черту время, бесконечность и прочие незнакомые никому абстракции! К черту холод, рассветы, прощания, смерть!
Сплелись нерасторжимо. Все стянулось в единый узел – желания, губы, сорвавшиеся стоны-вдохи, выведенные тонкой кожей лопатки, подушечки пальцев, растертые током крови вены, нервы у виска, смешавшиеся волосы. Без света, в немой темноте, одни и вместе, для самих себя.
Рваными движениями, слишком беспорядочными и слишком сильными, с затаенным желанием причинить боль – чтобы запомнилось.
Чтобы не день и не два еще видеть на своей коже отпечатки синевы ушедшей ночи.
Языком по зубам, по подрагивающей влажности, по губам – моментально пересыхающим, и губами же к уголку рта, поймать движение вместе с дыханием, когда сомкнутая плоть расходится, как обескровленная рана, и нет в ней боли, и только нежность незаживающего.
Руками прижимать к себе пахнущую горькой цедрой голову, опутанные мокрыми нитями волос скулы, трогать клейкие стрелки ресниц, незащищенные выжженные изнутри виски, хвататься за выскальзывающий непокорный затылок с подсыхающими прядками, черными. Черными.
И себя подставлять его рукам – почему-то вырываясь. Страшно, когда кажется, что вот-вот остановится...
Саске давит, давит, вынуждая выгибаться нечеловеческой напряженной дугой, когда внизу – ощущение пустоты, и руки сами тянутся туда, искать опору, а желание ощутить под собой твердый пол пересиливает все остальные желания. Саске не дает найти уверенность, держит под спину, узкими ладонями сжав опрокинутую цепь позвоночника – не отпускает, не дает упасть, и не держит толком – на весу, ненадежно...
Его губы ласкают выступившие ребра, натянутую тонкую кожу соска, впалый живот, затвердевший от напряжения мышц.
Наруто пришлось запрокинуть голову – мелькнул перед глазами перевернувшийся рассвет, молочно-белый.
Он запомнил... Саске запомнил.
- Поднимешь меня?..
- Подниму, - еле слышно ответил Саске.
Наруто перестал цепляться за воздух, улегся на предплечья Саске всем весом, и затих, стискивая зубы. Нервы выступили на поверхность, окутав тело мелкосетчатой пеленой, и касания отзывались яркими легкими волнами, словно на раскинутой под крылом самолета карте засыпающего города – огонек за огоньком, в одиноком провале тьмы загорался свет.
Не умирай, не умеющий чувствовать нежность, неловкий, ненаученный, преступно терпеливый. Не умирай, будь всегда – ты так вовремя родился, как раз, чтобы подождать и дождаться...
Не умирай.
Жесткий ковролин растирал спину. Вверх уходили столбцы тканевых складок штор, матовый экран выключенного телевизора, погасший циферблат электронных часов.
Наруто, хватая воздух ртом, выгнулся, ожидая теплых оберегающих рук, но Саске его словно не замечал.
Его глаза набрались тревожной темноты, тени потекли по щекам, меняясь, изгибаясь, как чешуи змеиной шкуры при ярком солнечном свете.
Наруто увидел его лицо и успел схватить за напрягшееся предплечье.
- Не надо, а... – попросил он.
И подался вперед, точно зная, что стоит только позволить Саске задуматься – и все пойдет прахом, он обязательно вспомнит то, что не имеет права вспоминаться и выдаст то, чего не хочется слышать.
- Потом, - пообещал Наруто. – У нас будет время, и ты успеешь поставить меня на место.
Свои слова он подкрепил плавным движением – положил ладонь на головку члена Саске и чуть сжал пальцы, подушечками касаясь открытой под ней тонкой кожи.
Пересел ближе, разведя колени, и прижался так, чтобы головка его собственного члена скользнула по уздечке члена Саске, потерлась слегка, набираясь влажности чужой смазки.
- Не трогай, - предупредил он Саске, требовательно покусывая снова сомкнувшиеся губы. – Дай мне нас поласкать.
Саске посмотрел вниз, на очертания его пальцев, сумевших соединить оба ствола, скользящих поочередно по обеим головкам, смешивая смазку на гладкой блестящей коже.
Разобраться, кто и отчего получает удовольствие Саске не смог – чувствовал себя Наруто, и Наруто собой, и не понимал, что именно становится источником сладкой судорожной тоски – его ли ладонь или всего лишь шепот.
Наруто уперся лбом в его плечо, облизнул губы, задышал чаще, легче, отполз, согнулся, меняя пальцы на язык, оставив ладонь на своем члене, а член Саске обхватив губами, вместе с пряно-соленым вкусом, с подтекающими по тугому стволу капельками, налитой головкой, по которой скользнул зубами – осторожно, чуть касаясь. Спустился еще ниже, к окрепшим под нежной кожей яичкам, и заставил Саске вздрогнуть.
Вцепился пальцами в короткие черные волоски на его лобке, потянул, прижавшись щекой к подрагивающему влажному члену.
- Можно мне... тебя?
- Иди на хуй, - отозвался Саске тоном, предполагающим больше приглашение, чем оскорбление.
Ему было уже не до признаний, которые рвались с языка несколько минут назад. Желание оказалось сильнее, а ласка Наруто – важнее.
- Пошел, - согласился Наруто и перевернулся на живот, упершись руками в пол. Посмотрел через плечо светлыми с затаенной нежностью глазами.
Его тело, вынутое из повседневных норм приличия, повзрослевшее, с обостренными линиями мышц, составляло получивший плоть образ желания – от поднявшихся на затылке по-детски светлых прядей до хрупкого, словно тонкая карамель изгиба косточки лодыжки.
Саске поступил со своим желанием так, как поступают с ними все хищники.
Наклонился и вцепился зубами в обнаженную теплую шею как раз под линией роста волос, подхватил под живот, привлекая к себе ближе, и провел кончиками пальцев между прохладных ягодиц, ища тугую сборчатость кожи, окружавшей горячий неподатливый анус.
- Я сто лет... Ах, блядь! – выдохнул Наруто. – В пассивах не обретался... А то тебе... и ебать через тряпку пришлось бы... – умолк, пытаясь освободиться от боли в шее, скинуть стиснувшего зубы Саске.
Саске разжал зубы сам. Разжал, когда все силы понадобились на то, чтобы осознать себя пробивающимся глубже и глубже в чужое тело – медленно, по миллиметрам раздвигая головкой члена крепкие мышцы, растягивая истончившуюся кожу.
Осознавать и видеть моментально взмокшую спину Наруто, его судорожно дернувшиеся пальцы, скомкавшие руки в кулак, слышать его стон – начавшийся с резкой болезненной нотки и под конец начавший таять, размытый наслаждением.
Сам он впервые губы искусал, чтобы не стонать – так сказалось на нем проведенное без близости время, и так четко выступила разница между вечно сонными блядями и Наруто, который с жадностью ловил каждое движение, каждое изменение, и казался единственно-верным и нужным с этой своей откровенностью и навернувшимися на глаза слезами, которые прятал в сложенных перед собой руках.
Саске казалось – не в сексе совсем дело, просто его заключило внутрь любимого тела, и он – заключенный по своей воле, и Наруто заключенный, наплевавший на рассвет и прошлое.
Дышал ему на ухо, подтягиваясь и держась за согнутые плечи, пальцы соскальзывали, оставляя длинные розовые полосы, запах тела стал жарким, пряным, запахом мятой травы, смешанной с ночью.
Находил распахнутые в стоне губы, нежный влажный комочек языка, твердость зубов – Наруто отзывался, запрокидывал голову и тянулся за поцелуем, быстрым, жестким, со смазанной линией единого целого, обрывающейся в бешеное сердцебиение. Оно было всюду – и под затвердевшими сосками, и между тяжело поднимающихся ребер, и под крепким животом, и во вздрагивании члена, и даже в подколенной ямке билось часто, сильно.
Наруто пытался что-то проконтролировать, хватаясь за бедра Саске, но не выдерживал – давясь быстрыми непонятными словами, прогибался, вскрикивая – Саске чувствовал возникающую тугую преграду, по которой головка члена проходилась с трудом, а держа ладони на животе Наруто, хотел почувствовать себя в нем – почувствовать через кожу, снаружи, и потому обходился с ним почти жестоко, не позволяя отдохнуть ни секунды.
Наруто оставил попытки его притормозить, просто жил, оглушенный состоянием, в котором смешалась и предобморочная истома, и горячие импульсы, и судорожные волны удовольствия, и надежда на то, что это никогда не закончится.
Закончилось. Обессиленный Саске, тяжело дыша и слизывая с губ капельки пота, разжал руки и повалился на вздрагивающую спину Наруто, исполосованную влагой и розовым.
Наруто повернул голову и, заметив сонно смыкающиеся ресницы, тоже закрыл глаза и небольшим усилием перевернулся на бок, заставив Саске опрокинуться назад.
Его руку перекрыла и отстранила узкая ладонь, крепко сжавшая ноющий член. Наруто прикусил губу и замер, отдавшись последним и самым острым ощущениям. Вместе с движениями пальцев Саске спустя полминуты по стволу члена полилась быстро остывающая сперма, а Наруто медленно вытянулся, остывая вместе с ней, измученный длительным опасным жаром.
Освободившийся.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |