Забравшись обратно к осыпавшейся стене и разложив на колене уже смутно белеющий в сумерках листок, Саске щелкнул автоматической ручкой.
«Все дело в воде. На соседнем участке есть вода. Воняет дерьмом, но они ее пили. Сбоку какие-то бараки. За разгадкой далеко не ходи – тиф. Доигрались. В таком состоянии их мог уложить отряд бойскаутов. Если кто из моих позарится на эту воду – прикончу сам и спишу на легенду о местном оборотне».
Над колодцем поползли сумеречные тени. У горизонта рассыпалась целая сеть из крупных звезд.
Песок жестче, чем вода. Саске сел поудобнее, придерживая соскальзывающий планшет, обвел глазами неподвижные громады черных скал, посеревшие волны пустыни, мертвый каменный колодец, прилепившиеся к склону палатки, похожие на осколки валунов.
«Я хочу домой».
Рядом зашелестела сухая змеиная чешуя.
Планшет упал на песок, Саске подтянул ногу и спрятал лицо на сложенных руках. Ручку он тоже выпустил из рук, но продолжал думать так, будто каждое его слово по-прежнему ложится на бумагу, становясь заклинанием, заклинанием погибающего от одиночества демона, которого словно в насмешку заставили научиться любить.
«У меня тоже есть слабость...»
Тот Саске, который шагнул за Наруто под подъемник, уже знал, в чем она заключается.
Ему полагался отдых. Спокойные пятнадцать суток – подписывай бумаги, сдавай оружие, меняй форму на ставшую непривычной гражданку и вали куда хочешь. Срок контракта истекал. Пора было присматриваться к нормальной жизни и вливаться в стройные ряды обывателей. Саске экспериментировал – пытался слиться с толпой на вокзале, забить голову быстрыми городскими мыслями, простенькими желаниями. Но все равно ощущал себя среди людей, как душа, еще не сообразившая, что потеряла свое тело.
На вокзале, пестром бумажными обертками и говорливом хорошо поставленными женскими голосами, он разглядывал незнакомых людей и злился их беспечности. Раздражало – кидались под такси, торопясь уехать домой, торчали на краю платформ, высматривая цвета светофоров.
Подошедший состав знакомо взвизгнул тормозами, скрипуче, длинно, и Саске непроизвольно прижался к стене, распластавшись так, чтобы воображаемые осколки не смогли его задеть.
Заметил пару удивленных взглядов, отлип от стены и пошел вдоль перрона, заставляя себя успокоиться, не искать больше смерть в небе или резких звуках.
В поезде его соседями оказались две девушки: рыжая с туго закрученным узлом волнистых волос на маленькой голове, усыпанная веснушками так, что казалось – лицо вымазано яичным желтком; и маленькая, тихая, с гладкими кукольными черными волосами и ласковыми глазами.
Девушки выставили на стол розовые банки с коктейлем, мобильные телефоны с цепочками-брелоками, переоделись в короткие футболочки и залепетали.
Туристки, определил Саске по беглому английскому. Прислушиваться к их разговору не хотелось, а вот рассматривать их было интересно: совсем беленькие, тонкие, с мягкими детскими шеями.
Абсолютно беззащитные, неприспособленные существа, сувенирная продукция эволюции.
Срок контракта можно было продлить спустя эти пятнадцать суток, а можно было закрыть три потрепанные южным ветром страницы жизни и приобрести себе такую статуэтку, рыженькую или черноволосую. Привести в свою квартиру и жить, ее не замечая, лишь для того, чтобы не оказаться последним, замыкающим звеном некогда сильной и известной семьи.
Сила крови окрепла в Саске.
Спал он неспокойно. Мешал запах духов и бьющийся на осколки горизонт за окном. Его то и дело резало на ломти быстрым светом фонарей, а разрезы тут же заливало ощутимой густой тьмой.
Для отдыха Саске выбрал не свой город и не свою квартиру. Тензо жил в шести сотнях километрах оттуда, и улицы его города мало чем отличались от тех, прежних улиц, но были совершенно иными. Серый влажный камень многочисленных набережных, шпили и пики старинных зданий, золотящиеся купола храмов, на закате бордовые. Парки, скверы, переулки, тупики, повороты.
Гулкий этаж, лязгающий за решетчатыми дверями лифт. Маленький черный пудель, метнувшийся из-под ног с жалобным воем. Сердитая толстая тетка, протрусившая мимо с целеустремленностью танка.
Саске опасливо посторонился: такая заденет – сломает на хрен руку.
Красный прямоугольник двери лопнул, раскрываясь.
- Проходи, - безо всякого удивления сказал Тензо. – Я один. А ты?
Саске не ответил.
Широкий диван, покрытый шерстяным колючим пледом, – его Саске сразу же свернул и спихнул в сторону. Раскрытый и застывший на какой-то игрушке ноутбук, выстроившиеся в ряд на подоконнике пожелтевшие кружки – из каждой свисало по чайному хвостику.
Высокая банка, набитая пеплом, баллончики дезодоранта, коробка с таблетками. Плотно закрытые жалюзи, легкая модель самолетика, свисавшая на длинной нити с потолка.
Саске тронул самолетик пальцами, закрутил его и отпустил.
Беспомощная хрупкая модель пошла юзом, содрогаясь и тычась носом в подставленную ладонь.
- В ящике еще подлодка есть! – крикнул Тензо из кухни. – Недоделка. Проебал я куда-то от нее детали...
Саске присел на корточки, выдвинул ящик стола и под стопками документов нашел узкую стройную модель подводной лодки. По бокам модели зияли дыры.
- Деньги уже получил? – спросил Тензо, освобождая стол от завалов дисков и журналов.
- Нет, - ответил Саске, - я еще там. Наведи здесь порядок.
И вышел, вытаскивая на ходу сигареты.
Тензо проводил его удивленным взглядом, посмотрел на заставленный кружками подоконник и пол в сером мху пепла и вздохнул.
Городской двор-колодец, висящий на сети черных влажных ветвей, унизанных крупными желтыми бабочками листвы. Неровно сбитая песочница, покрашенная в три цвета, дуга качелей с широкой доской-сидением. Скамеечка, на ней извечные комья старух, вцепившихся в землю клюками, – словно иглой капельниц в тело земли.
Саске остановился и пригляделся – так и есть, клейкий суглинок уже гуляет по их венам, а на лицах отпечаток смерти.
Холодный стылый ветер сбил с его сигареты крошечный жаркий огонек и тут же погасил.
Слишком спокойно, слишком тихо, слишком безопасно. Движения лишены смысла, зрение практически бездействует, за спиной никого нет...
«На кой черт они тут сидят? На кой хрен выводят гулять детей? Курточки-помпончики, коляски-бантики. Бабы в косметике, коже и пудре. Половина из них не узнает, зачем жили, вторая даже не задумается. Вирусы живут так же. Облюбовывают место, пригреваются и начинают размножаться. Принципиальной разницы нет.
Еще пример: животные не умирают по глупости, они умирают, когда противник оказывается сильнее. Они не бегут опасной тропинкой для того, чтобы полюбоваться ебаным закатом за особо удачным кустарником и не пьют отравленную воду, надеясь на сидящего в норе в сотне километров умника-доктора.
Если животное погибает от несчастного случая – значит, оно не могло подозревать об опасности. Мышление человека слишком вариативно для того, чтобы быть толковым: а ведь ничего не будет, если я пролезу под этим товарняком, потому что он в этот момент может не тронуться, а если тронется, то я успею выбраться, а если...
А потом начинают заниматься украшательством: вот сюда я к гробику ленточку прицеплю, вот туда веночек поставлю. Ах, блядь, какой человек был. Добрый, хороший, всем позарез нужный, а главное, умный, как сука...
Был бы умный – жил бы дальше.
Я надеюсь, что Итачи жив. Я надеюсь, что он избежал глупостей. Я уверен – он тоже животное. Если это так, то я не останусь один».
Без планшета писать было неудобно. Лист соскальзывал с колен, как ни придерживай. Слова выходили смятыми, рваными, словно сбитое дыхание.
«Я не умею прощать – это я понял давно. Но я себе больше не враг. Ненависть к брату угнетает, ненависть к Какаси раздражает. Есть еще Наруто...»
- Телефона мобильного здесь не видел?
Саске сложил лист пополам и поднял голову. На него смотрели две пары колючих веселых глаз.
Порождение дворов-колодцев, пацаны в извечных кожаных курточках, джинсах с цветными нашивками на карманах, с азартным прищуром и уже пожелтевшими от никотина пальцами.
- Я его на скамейке оставил, бля буду, - поклялся один, рыская взглядом по опавшим охапкам желтой листвы. – Сука, прикрысил, что ли? – уже повернувшись к Саске.
Настроение у Саске испортилось окончательно. Старухи эти, холод, быдло... Пустота.
- Что за блядство в нашей хате?
Тензо. Кружки свои домыл, что ли?
Тензо остановился за спиной Саске, медленно присвистнул, улыбаясь.
- Жить надоело? Надо чего?
- Телефон, - признались нестройным покорным хором.
- Будка за углом, - ласково пояснил Тензо. – Жетончик дать?
Нет, им не надо. Спасибо, конечно, но вот он, мобильник, нашелся, просто не в тот карман попал...
- Бывает, - согласился Тензо. – Еще чего?
Да нет, все нормально... Счастливо-удачи.
- Научись ты разговаривать, - посоветовал Тензо, проводив неудачливых вымогателей взглядом. – Не доводи до предела. С нашей профессией до тюрьмы рукой подать. Народ-то слабенький... а лезут.
- Вот именно, - коротко ответил Саске.
Сходили в магазинчик, украшенный крупной деревянной вывеской «Продукты», потерявшей «к». Из ряда прозрачных, желтоватых, малиновых и черных бутылок выбрали что покрепче, дополнили блоком сигарет, консервами, нарезкой.
Практически не переговариваясь, понимая друг друга по слабым намекам на жесты, – отточено.
Тензо произвел дома уборку – сгреб весь хлам в один угол и прикрыл его тем самым шерстяным пледом. То же самое сделал с грязной посудой, забив ей раковину под завязку.
- Я тут жениться собирался, представляешь?
- Нет.
- Вот и я теперь не представляю. Но думал – блядь, кто-нибудь должен хотя бы пылесосить...
- Адрес Какаси мне подкинь, - сказал Саске, думая о своем.
Тензо качнул головой.
- По памяти если только...
- Память у тебя хорошая.
- Да, – согласился Тензо, садясь на диван рядом с Саске. – Но светиться там мне не хочется. Тебя любили когда-нибудь, Учиха?
- Не уверен, - сдержанно сказал Саске, - но допускаю.
- На. – Тензо подал Саске стакан, откинулся на спинку дивана. – Когда баба любит – все понятно. Она с тобой до гроба, естественно, и ты единственный у нее, и все будет вообще заебись, если ты еще и мусор готов выкидывать. Она тебе не просто так, а подруга жизни, все горести пополам, все проблемы решаем вместе...
Саске встал и снова подцепил пальцами легкую модель самолетика.
Тензо посмотрел на его выпрямленную спину под эластичной тонкой тканью черного свитера. Саске никогда не наберет мышечную массу – он слишком узкий в кости, но то, что у него есть, оформилось идеально – плечи, руки, бедра...
- Я лично знаю людей, которые вполне счастливы с женами, - продолжил Тензо, глядя на красивый профиль, бумажно-белый на фоне синего вечера. – Но это те, кто начал мыслить по-женски. Как ни ебись, но разговариваем мы на разных языках. И если я вдруг не согласен выносить мусор – это только начало конца. А потом эта подруга жизни примется еще и гнать волну, стряпая заявы, в которых некий обидчик, в дальнейшем именуемый «козел» и потерпевшая сторона, в дальнейшем именуемая «оскорбленной невинностью»... – Тензо умолк.
Саске сделал большой глоток, отошел от самолетика и сел на подоконник, предварительно тронув его пальцами.
- Чистоплюй, - сказал Тензо. – Ты в пустыне песок не подметал?
Саске одними глазами показал: «продолжай».
- С Какаси мы говорили на одном языке. Так что, я не козел, а он не несчастная жертва. Но он меня любил, а я его нет. Возвращаться к этому не хочется.
- Закономерно, - непонятно ответил Саске. – Тензо, найди мне в этом городе рассадник разврата. Блядь нужна позарез. У меня уже на мертвых вставать начинал.
- Ты так фразу построил, что себя хрен предложишь, - рассмеялся Тензо.
- На то и расчет, - ответил Саске.
- Есть тут один курятник. Ты только определись – курицы или петухи. А то, помнится, кто-то из кожи вон лез: я не гей, да как вы посмели...
В глазах Саске промелькнуло что-то затаенно-теплое, словно его взяли за руку, подвели к реке и указали на другой берег, где все еще играется в песочек прежний, не повзрослевший Саске.
- Тензо, - он помедлил. – Я никому ничего не должен. А ебать себе мозг – худший из вариантов полового акта.
А пустоту сколько ни заполняй... Нет у нее дна, в ней не родиться эху.
И живое тепло греет не нежней батареи, и оргазм за оргазмом встряхивают тело, как ледяные капли с осенних деревьев. Алкоголь не друг и не враг, сны тоже опустели, и лишь старые привычки кое-как держат на плаву. Целовать – разучился. Нет желания, нет потребности.
Кожа отвыкла от прикосновений – моментально загорается жаром, но секунды идут за секундами, и появляется глухое раздражение: жар уходит впустую, он оплачен, он не принимается.
Вот тебе и секс ради секса. Повзрослел? Или – перерос?
Рылся в ящиках в поисках таблеток. За неделю прикончили с Тензо упаковку растворимого аспирина – вон она, пустая, валяется в углу. Не может быть, чтобы ничего обезболивающего не осталось. Болит не только голова, болят почки, и этой боли Саске боялся больше всего, прекрасно помня, как согнуло его с год назад.
...Отлежался в налитой мутной ледяной водой канаве, поджидая свою цель. Промок насквозь, валялся потом под собранными в кучу шерстяными тонкими одеялами у костра, не ощущая ни рук, ни ног. Горело только у сердца. Под утро температуру задрало так, что бился в судорогах, кусая согнутую руку, чтобы не закричать. На него тактично не обращали внимания. Медпакеты у всех одинаковы, и помочь ничем не могли.
Ждали улучшения молча.
К середине дня от боли не мог дышать. Сознания не терял, спать не мог. Бредил наяву, рассказывая кому-то длинную историю, состоящую всего из пяти слов, повторяющихся бесконечно. Слова цеплялись друг за друга мелкими крючками, и Саске рад был бы заткнуться и перестать говорить, но все новые и новые крючки подцепляли махровый валик слов и ловко переворачивали его – запускали заново.
Ему казалось, что и жизнь его такая же – вся в мелких повторяющихся крючках, и его самого крутит на них, как распластанную тушу дикого зверя над костром. Явственно представил лопающиеся и разбрызгивающие прозрачный мясной сок почки. Не выдержал – закричал.
Помнил неласковые колючие шали костра, руки, пальцы, взгляды, что-то вечно шевелящееся, похожее на червей, белесое, жирное. И все говорил и говорил, до стертого в кровь языка – сплюнуть не мог.
А потом вдруг отрубился, словно кто-то милосердно повернул рубильник и прекратил подачу питания измученному мозгу. Провалился в упоительную свежесть, запах чистого белья и, пожалуй, солнца. Тела словно не было – боль ушла. Медленно и спокойно обдумывал: видимо, вернулся Наруто с этими его таблетками... Если Наруто, то будет заставлять пить воду...
Появилась и вода, тоже свежая и прохладная. Саске глотал ее, не понимая, что сместил два пласта реальности – прошлую, двухлетней давности и нынешнюю. Он не мог думать иначе – никому другому, кроме Наруто, он себя не доверял и не доверил бы...
Две недели спустя, получив выписку из полевого госпиталя, выписку, на которой аккуратно вывели что-то вроде ОРЗ, пытался забыть странное видение ласковых синих глаз и знакомого изгиба кисти. Быть этого не могло, и не должно...
- Хватит химии, - сказал Тензо, выставляя на стол прохладные темные бутылки. – Подобное лечат подобным. Клин клином. Дедовские методы.
- Я не похмеляюсь, - сказал Саске, возвращаясь на диван.
Узкой ладонью прикрыл утомленные глаза.
- Неделя прошла, - напомнил Тензо.
- Я умею считать.
- Значит, погуляешь и назад?
- Да.
Тензо повернулся, положив руки на кромку стола. Что-то пошло не так – явно. Да, парень избавился от комплексов, нашел себя. Но то, что он нашел, не имело для него смысла. Видимо, Саске давно был знаком со своим хищником и теперь, позволив ему лечь у своих ног, моментально потерял к нему интерес. Интерес к жизни не приобрел для него объема, став просто подтверждением целесообразности инстинкта самосохранения.
Во всей его позе Тензо видел ту первоначальную свободу, которая присуща развалившимся на выжженной солнцем траве гепардам. И так же он прикрыл сытые усталые глаза. Он был спокоен, удовлетворен и не хотел ничего более.
Только хрупкие линии кисти и выступ округлой косточки на запястье, да крепкие складки джинсов говорили о нем, как о человеке, еще не утратившем тепла. Но пустота прокралась и тут – неподвижная кисть распластала пальцы, словно вырезанные из пластика, натренированные на нажатие тугого курка; округлость запястья не осталась уязвимой – косточка ушла вглубь, оставив белую плоскость кожи, с еле заметной синевой вен. Саске потянулся, закинул ногу на спинку дивана, и складки джинсов тоже улеглись, а бедро выступило, подчеркнутое грубым швом, сильное и тоже какое-то звериное...
Тензо почему-то пришло в голову – странно будет, если окажется, что Саске способен на нежность. Эта жесткость и сила, напитавшая его кожу, темноту глаз, даже угольную рванину словно выложенных из густых мазков волос – гибкая ли?
- Познакомься с внешним миром, - сказал Тензо и кинул на диван новенький глянцевый журнал. Журнал развернулся в разноцветную пышную бабочку и с треском увял, перехваченный рукой Саске.
Расширившийся зрачок сделал черноту его глаз ужасающей.
- Я пойду проветрюсь, - сказал Тензо, отворачиваясь, чтобы не видеть: вскинутую руку с зажатым журналом, отчаянную в сгибе заострившегося локтя. Не видеть: нервную синеву губ, жалкую попытку подняться...
У каждого свое слабое место, Саске, и зря ты винишь людей в слабостях.
Так вполне могло случиться, думал Саске, наклонившись над развернутыми страницами, неосознанно кусая кончики пальцев. Нет – так должно было случиться. Знал же, что Наруто не из тех, кто остановится, споткнется, упадет и предпочтет проделать остальной путь на брюхе.
Знал – так и будет.
Будут глянцевитые журнальные черты, знакомая, но совсем чужая улыбка, будет оранжево-серебристая стрела суперкара под его загорелой ладонью... Всплеск солнечного света, пронзительно-синий накрененный горизонт, и даже тени – лежат у ног как верные псы, а не порождения тьмы...
Он не мог остаться один – у таких иммунитет к одиночеству, поэтому рядом высокий красивый парень в небрежно распахнутой ветром куртке. Странные восточные глаза на смуглом широкоскулом лице.
Рядом – это плечом к плечу.
На всех фотографиях они плечом к плечу. За пределами замерших прямоугольников изображений, наверное, еще ближе.
Чем же ты занимаешься, идиот?
«...Я занимаюсь этим для себя и своей команды. Моя деятельность – удачно запущенное колесо. Круговорот, если хотите. Я получаю деньги за предыдущий трюк и трачу их на постановку и оборудование для следующего. Как видите, выгоды никакой. (Смеется)»
Нет, конечно. Ни выгоды, ни смысла. И как же ты при таком подходе с этим всем справляешься?
«...Я никогда ничего не планирую. У меня аллергия на упорядоченность и схемы».
Сука.
«...Мы с Омои выбираем страну, находим в ней какое-нибудь место, куда не проехать, ни пройти, и начинаем думать, как там развернуться и что можно преодолеть. Обычно это горные районы или пустынный ландшафт. Мое дело – сказать, куда я хочу попасть, на какой скорости и на какой технике. Все остальное – дело Омои. Он начинает работать с выбранным местом, а я шляюсь вокруг и оказываю моральную поддержку. Звучит хреново, да? Но мы привыкли друг к другу, и по-другому не можем. Он не может без моих идей, я не могу без его помощи. Ну, еще он меня дисциплинирует».
Это как, интересно?
«Да хотя бы будит вовремя. Боится, что просплю собственные похороны. (Смеется)»
На комплектовку тебя. Кишки сгребать лопатой. Бестолочь. Хорошо, а что с личной жизнью?
«У меня четыре любимых женщины».
А спишь ты с дисциплинированным постановщиком. И белый треугольник шрама на ладони давно зашлифован его прикосновениями...
«Я не собирался становиться примером для подражания или чем-то там еще эпическим. Я говорю в каждом интервью – не повторяйте мой путь, не считайте мои поступки верными, а жизнь – правильной. Каждый из вас достоин своей дороги».
Надо же, мозги еще работают...
Саске перевернул страницу и замер. Фото большого формата. Камера поймала удивительный взгляд – без глубины, без блика на яркой радужке. Тени ресниц, уложенные чересчур мягко, почти беззащитно. А ведь раньше в его глазах можно было увидеть любую его мысль, какую бы причудливую форму она не принимала... Что стало с тобой сейчас, Наруто? От чего закрылся? От вспышек фотоаппаратов?
Ты не один, ты занят украшением собственного самоубийства, ты вывернул свой страх и уязвимость напоказ и получил за это славу и деньги. Обзавелся друзьями и женщинами, исполнил мечту, и нет для тебя препятствий...
Ты не один. Хоть и потерял глубину, хоть и научился скрывать свое «я».
Порадоваться за тебя не получается.
Легкое ласковое касание к затылку заставило Саске дернуться, уронив журнал. Показалось – Наруто за спиной, за плечом, и был здесь с самого начала, читал мысли, слушал дыхание, а теперь не выдержал чужой горечи и утешающе провел по волосам...
Модель самолетика, потревоженная, качалась на длинной нити.
Вот и все.
Этот конверт Саске не вскрывал больше года. Вскрыл теперь, забравшись с ногами на диван, разложил тонкие смятые листки.
«Обещай, что ты этого не прочитаешь.
Подумал – если написать, станет легче. Как думаешь – по доброй воле избавляются от донорских органов? Я бы избавился, если бы обнаружил, что отторжение отравляет мне кровь, и жить надо на таблетках. Избавился, будь это печень или сердце. Лучше сдохнуть, чем такое терпеть. С мясом проще, с чувствами – никак. У меня эта встроенная от тебя любовь, лишний, ненужный орган, который врос и не вытащить. Или меня просто вывернет, и выпишут билет в психушку, или терпеть. Я терплю, хотя отторжение идет полным ходом: я не понимаю, зачем мне это нужно, почему досталось мне, почему досталось от тебя. Чертово время не лечит, а заражает все новыми и новыми симптомами. Появляются сны, остреют воспоминания. Все. Вросло. Блевать кровью легче, чем говорить, что люблю. Я и не скажу. Я не смогу тебе сказать, но...»
Дальше Саске читать не смог. Опустил голову на сложенные руки и замер.
Тензо вернулся поздно вечером и нашел его в той же позе, в серых плавающих сумерках, картонным силуэтом. Поднял с пола журнал, положил на стол и прислушался – тихое тиканье часов слилось с редким неглубоким дыханием в жутком мертвящем дуэте.
- Саске, - позвал Тензо.
- Я его сам грохну, - ответил Саске, не поднимая головы. – Если ему так хочется на тот свет, я убью его сам.
Глава 42 (Sasuke|Naruto, Sasuke|Kiba, Naruto|Kiba, Kakashi|Itachi, Kakashi|Naruto, Naruto|Sakura, Kakashi|Tenzo, Naruto|Haku, Naruto|Sasuke, Orochimaru|Sasuke, Sasuke|Orochimaru, Sasuke|Suigetsu, Pain|Naruto, Naruto|Pain, Naruto|Omoi etc.)
В памяти Саске Какаси оставался сильным, красивым мужчиной, с серебристым оттенком гладкой кожи, ровными линиями мускулов, редкой улыбкой и спокойным уверенным взглядом. Теперь перед ним оказался поседевший постаревший мужик, неуверенный даже в движениях, прихрамывающий. Огромная квартира поражала одиноким и пустым пространством. Казалось, здесь особо и не жили. Серые потолки, серые обои, черный прямоугольник монитора, потускневшая обивка длинного дивана.
Саске же показался Какаси тонким лезвием, вопреки всем законам природы полным жизни. Жизнь в нем приобрела ту самую форму абсолюта, которую принимает, берясь за важнейшие решения. Наказующая, строгая, сильная, опасная, но невероятно красивая – в идеальности линий и цветов.
Не та жизнь, что рисуется яркими красками из запасов оптимистов, а настоящая, состоящая в кровном родстве со смертью, всезнающая.
Саске вряд ли понимал, какое произвел впечатление своим появлением, а Какаси не спешил ему объяснять.
Он сухо предложил пройти и выпить, Саске так же сдержанно согласился все это проделать, и выбрал на диване тот самый уголок, куда обычно забирался Наруто.
- Все что ни делается – делается к лучшему, - резюмировал Саске, рассматривая кубики льда в своем стакане.
- Хорошо, что ты это понял, - парировал Какаси скрытую атаку.
- И ты пойми, - жестко сказал Саске.
Вырос мальчик. Стремительно вырос, и уже не тот, что стоял перед Наруто мартовским солнечным днем.
- Не буду вдаваться в сентенции, - сказал Саске. – Из-за тебя я потерял Наруто, и с твоей помощью я могу его вернуть. Помогай.
- С какой стати? – Какаси посмотрел на него и вспыхнул в опустевших глазах прежний острый огонек.
- Потому что все возвращается, - сказал Саске, глядя на него в упор и ища в себе хоть крупицу отклика – не получалось. С таким же успехом можно было разглядывать бетонную стену. – Тебе откликнулось с помощью Тензо, мне откликнулось с помощью Наруто. Но ты был виноват больше, поэтому у тебя шансов нет, а у меня есть. Ты мне настолько мозги в детстве выеб, что я даже спустя семь лет не смог смириться с тем, что ты отказался от меня, а его принял. В чем была между нами разница, Какаси?
Какаси хотелось сказать – не люблю брюнетов, и сбить с Саске его уверенность, но сдержался.
- В возрасте.
- Ага. – Саске поставил стакан на запыленную поверхность стеклянного столика. – Да не посадили бы тебя. Я бы молчал и молча тебе сосал и давал. От большого и светлого чувства.
Какаси поднялся и отошел к окну. Уложил руки на подоконник и ответил, не поворачиваясь:
- Не питайся мертвечиной, раз такой смелый.
- Хорошо, - согласился Саске. – Ты прав. У тебя есть контакты Наруто?
- Мотивы, - односложно ответил Какаси и спиной почувствовал холодное напряжение замкнутого человека.
- То, что он сейчас делает – не к лучшему.
Завуалировал. Вывернулся.
Но он не врет. Врал бы – сказал бы напрямик какую-нибудь заготовленную заранее фразу.
- У меня есть его номер, но не уверен, что действующий, - ответил Какаси, равнодушно следя глазами за скользящими по небу лоскутами облаков. – Он как-то обращался по теме машин.
- Да хоть так, - ответил Саске и поднялся.
Ожидая в прихожей, пока Саске застегнет куртку, Какаси, прислонившись к ледяной стене, вытягивающей из него последнее тепло, поднял глаза и сказал:
- Ты знаешь Тензо.
- Да, - ответил Саске, придирчиво осматривая чуть тронутые брызгами грязи кроссовки. – Дай губку какую-нибудь... Тензо на тебя насрать. И ты сам это знаешь, так что смирись и не порть себе жизнь.
Обернулся уже на пороге и вдруг улыбнулся – открыто, спокойно и весело.
- Не думал, что мне когда-нибудь придется тебя учить...
У мобильных телефонов есть свойство – всегда хранить в себе ломтик надежды. Номера с них стираются, заменяются новыми, но пока в кармане маленький аппарат, надежда есть. Ее не изжить, какие слова не обращал бы к тому человеку, который ушел и потерялся среди толпы, чей взгляд и голос не вспомнить без напряжения. Ее не уничтожить, разбив телефон – он заменится новым, и надежда переселится туда. Сжимая его в руках, понимаешь, что когда-нибудь случится так, что по тонким нитям цифр тебя найдут, наберут номер – и снова появится в трубке полузабытый голос.
Можно сотни раз обещать себе отказаться от человека, можно убить и вытоптать в себе ту часть души, которая принадлежала ему, но у души, как и у мобильного телефона – свойство хранить надежду.
Наруто долго сидел, сжимая в руках мобильник и глядя в одну точку. Он – этот голос, - сказал: Саске. Помнишь такого? Встретимся, Наруто.
Наруто сказал: да.
А подумал: вдруг ты меня поддержишь. Скажешь, что рад за меня или что-нибудь в этом роде. Скажешь: я был неправ, ты смог, ты молодец, ты добился...
И тогда все тени уйдут, и уйдут сомнения. Тогда тебя можно будет отпустить и пойти дальше, уже не мучаясь, закрыв эту страницу жизни раз и навсегда.
Ведь... если совсем честно, то твоей поддержки не хватало. Только твоей.
Дай мне силы на еще один рывок, ты так вовремя...
***
С мокрых до угольной черноты деревьев ветер сбивал крупные ледяные капли, сыпалась и последняя пронзительно-желтая листва, и только позади кленов еще трепетали молоденькие в светленьких бликах березки, словно туго натянутые струны. Листва заляпала скамейки, бордовые, с чудовищно загнутыми парковыми спинками и отекшими металлическими лапами.
Над прудами застыло выкинувшее последний солнечный флаг небо. Его уже испепелило. Городская вода, неглубокая, в пене, отражала разноцветные пятна прохожих. Узкие деревянные лодки бились о свои привязи, плавучая платформа кафе с жалкими пирамидками кружевных пластиковых стульев, спрятанных под рекламными плакатами, плотно прижалась к берегу.
В Наруто было все – и тугая натянутость замерзших деревьев, и холод осенней воды у самого сердца, и иллюзия солнечного света, и опавший пепел… Он не знал, почему Саске выбрал для встречи именно это место – остатки былой безмятежности, заброшенной в центр города. Картина эта врезалась в его память с детальной и страшной отчетливостью, словно торопясь захватить все, что связано и окружает Саске, что было его выбором. На будущее.
Саске был рядом – сидел, засунув руки в карманы непромокаемой куртки, пахнущей влажной синтетикой и ледяным одеколоном. Белые вставки на черном фоне посерели от сбегающих прозрачных капель мороси. Он защитился от этих капель – натянул капюшон, и Наруто видел только линию его подбородка и спокойно сомкнутые губы, в уголках которых наметилась теперь странная неподвижность, присущая пластику.
Сколько было важного в этой неподвижности: статика нежности. Закодированное воспоминание, зашифрованный и понятный Наруто порыв, защищенный так жестко, так умело, что видеть его было невыносимо.
Металлическая пластинка зажигалки в пальцах Саске лопнула пополам и заискрила.
- У меня нет, - ответил Наруто на незаданный вопрос. – Я бросил курить.
Саске сжал зажигалку в руке.
- Не надо ее ломать.
Вспыхнул короткий огонек.
- А, ты погреть… - догадался Наруто. – Я уже забыл, как с ними обращаться. Саске…
Имя, звучавшее в голове, произносимое кому-то лишь изредка, снова обрело смысл и вес.
Оно принадлежало не абстрактным линиям памяти, а человеку, сидящему рядом – его мыслям, его глазам и телу. Оно налилось жаркой кровью, и не произносилось – глоталось, соленым, горячим, с металлическим привкусом, острое до бессильной тошноты.
Сам Саске, очерченный реальностью, казался полузнакомым. Память хранила иного – не такого, укрытого черным капюшоном, не повзрослевшего, без этих вертикальных черточек на губах, неглубоких, на нежной тонкой коже. Обветрены?
- Шлялся по городу, видел мальчиков в твоих курточках, - перебил Саске.
- В моих? А, понял… Есть такое. Цвета удачные и модели разрабатывались специально под потребности скейтеров, сноубордистов, велотрекеров и так далее, - ответил Наруто.
- «Лонгин». Знакомое название.
- Может быть, - сухо согласился Наруто и отвернулся.
Саске может стать иным внешне – стать выше и опаснее в линиях сильного тела, начать носить черно-белые куртки вместо однотонных, стать совершенно недоступным, еще более непроницаемым, чем раньше, но он останется тем Саске, который с легкостью пробивает смертельный удар в сердце.
А ведь название это – одна из тех самых зацепок, которые не отпустят никогда.
«Я опять от тебя задыхаюсь».
Но уже – по-другому. Лишнее доказательство того, что боль от вбитого в мясо ножа сильнее, чем боль открытой раны. Показался ты рядом, и клинок снова вошел в подготовленный для него некогда окровавленный паз.
- Так что оно значит? – спросил Саске, вытаскивая из заднего кармана джинсов смятую пачку сигарет.
Выгнулся…
- Считается, что это имя легионера, прекратившего муки Христа.
- Какой пиздец, - рассудил Саске. – В близости смерти ударяемся в религию?
- Мне твой тон не нравится, - ответил Наруто и повернул голову, рассматривая теплые желтые флажки листвы за спиной Саске. – Я на это время тратить не намерен, поверь, у меня его не так много. И вести с тобой теологические диспуты мне тоже не с руки. У тебя своя система – у меня свое ее отсутствие. Так что давай по существу.
Да многое не нравится и не нравилось, с облегчением понял Наруто. Не нравится эта привычка употреблять без повода множественное число, манера задавать наводящие вопросы, ответы на которые Саске нахер не нужны, не нравится вечная обвиняющая позиция, сверхъестественная проницательность и паршивая память на самое главное, растерявший интонации голос, и явно истертые чужими прикосновениями губы, и…
Дышать стало легче. Чего бояться? Запертых дверей? Открытых дверей надо бояться, с их коридорной тьмой, а не этих, давно и навсегда опечатанных.
У Саске больше нет власти над чувствами, мыслями и рассудком, он появился отыграть роль шлифовального камня, которым уничтожают последние шероховатости окончательного выбора.
Легкие желтые листочки за спиной Саске стали прозрачными бликами – Наруто перевел взгляд, а Саске медленным движением стянул капюшон, показав темные бесстрастные глаза, окруженные холодной белизной кожи.
- По существу, - повторил Саске. – Звучит так, будто мы собираемся разделывать мясо.
Обожгло запястье словно капельками ледяной воды или теми монетками, что укладывали на глаза умерших. Саске протянул руку и взялся за руку Наруто медленным, беззащитным и трогательным движением.
Все потеряло смысл. И осенние листья, и городские пруды, и клочковатое небо. Ему, спрятанному в своем теле, погибающему в своих мыслях, можно помочь, если он умеет так просить…
Пальцы Саске сомкнулись вокруг запястья, прижали нужную точку. Его зрачки застыли – вслушивался. Просто считал пульс.
- Ты нервничаешь, - сказал он, откидываясь на спинку скамейки. – По внешним признакам определить я не смог.
- Чего ты хотел? – устало спросил Наруто. Его начало подташнивать, словно весь день провел на старых скрипучих качелях, вдоволь наслушался визга старого железа и насмотрелся на низенькое качающееся небо.
- Я хочу, чтобы ты закрыл свои проекты.
Наруто непонимающе помотал головой.
- Перестал заниматься херней.
- Саске, - сказал Наруто, отряхивая воротник куртки от водяных мелких брызг. – Ты понимаешь, что чушь городишь? Я тебе сейчас только по старой дружбе отвечаю, а должен был встать и уйти. И я тебе по старой же дружбе отвечу искренне – пошел на хуй.
- Я просто сэкономил твое время, - отозвался Саске. – Убрал ненужную предысторию.
- Ты бы сэкономил мое время, если бы не стал меня сюда тащить. Это никому не нужно. Я – так живу. Я через мать перешагнул и кучу другого народа, который пытался уцепиться мне за штаны, и уж на твое мнение мне точно плевать. Ты думаешь, мне все это досталось просто так? Думаешь, не было моментов, когда я готов был сдаться? Да я ключи из окна выкидывал, чтобы не выбраться из дома и не побежать Шизунэ плакаться! Я с Омои сколько мучился, пока к этому привлекал... На мне не только собственные желания – на мне люди завязаны, близкие, нужные люди. А ты мне кто?
- Вернулись к предыстории, - сказал Саске. Провел рукой по волосам, покрытым холодным водяным напылением.
- Говори, - разрешил Наруто, уже понимая, что злится, и сейчас лучше послушать Саске, чем продолжать орать.
- Такими вещами нельзя заниматься, - спокойно сказал Саске. – Ты смахиваешь на клоуна, которому аплодируют потому, что он в любой момент может башку себе об асфальт раскроить. Сдохнешь – зароют и забудут. А человек или жив или мертв. Третьего не дано, и мало тебе потом поможет, если останется парочка долбанутых фанатов, которые постер себе на дверь повесят на дешевый скотч. Показухой занимаются люди с талантом. У тебя его нет…
- Подожди, - остановил его Наруто. – У меня телефон.
По мелодии звонка узнал – Омои. Приложился пылающей щекой к холодному аппарату, сделал глубокий вдох, чтобы не вывалить на друга набравшееся в душу бешенство.
- Тут. – Боковым зрением уловил – Саске опустил лицо в ладони, в которых вспыхнул оранжевый теплый свет зажигалки. Закурил.
Омои коротко описал проблему, не вдаваясь в лишние подробности, серьезный, как и всегда, когда что-то шло наперекосяк.
- Сколько перевес получается? – спросил Наруто, поднимаясь и принявшись бессознательно пинать ножку скамейки – легкими размеренными ударами, словно отсчитывая тот самый спокойный пульс, который должен был уловить Саске.
- Килограмм восемьдесят, - ответил Омои. – Наруто, это не наш вариант. Тропа не выдержит. Мы и так брали легкие сплавы, но легче некуда – не выдержат трения. Движок из картона не слепишь.
- Омои, мне нужна эта тропа, - ответил Наруто. – Блядь, только не сейчас! Скажи этим разработчикам, чтобы вывернулись и скинули килограмм двадцать.
- Плюшевых медвежат с лобовухи убрать? – разозлился Омои. – Идиот! Эта тропа четыре года назад осыпалась под двумя ослами с мешками яблок. Ты хочешь стать следующим?
- Всегда есть резерв.
- Тебе худеть некуда.
- Да вы сговорились, что ли?
- Кто – мы? – насторожился Омои. – Наруто, ты как вообще, в сознании? Хочешь, приеду?
- Займись делом, - отрезал Наруто. – Я не откажусь от этого проекта. Разработчики не хотят связываться с моделью повышенной аварийности и поэтому дают откат. Вытряси из них максимум. Они работают с «Лонгином», а не с заводом детских колясок, пусть думают – им же реклама. Скажи – я откажусь на хрен от их услуг и обращусь в другую контору.
- Я тоже против, - помолчав, сказал Омои. – Ищи заодно другого постановщика. Я не убийца.
- Ты мне нужен, - сказал Наруто. – Я без тебя не могу.
Сбоку снова щелкнула зажигалка – Саске закурил следующую сигарету.
- А я не могу тебя переубедить, придурок! Ты хочешь меня подставить? Твоя безопасность на мне!
- Приезжай, - коротко сказал Наруто. – Я тебе все объясню. Ты меня поймешь, я уверен.
- Какие нежности, - усмехнулся Омои. – Хорошо, любимый. Куда?
Запихнув умолкший телефон в карман, Наруто напоследок грохнул кроссовком по ножке скамейки и сел, опустошенный и злой.
- Что у тебя там? – устало спросил он. – Продолжай.
А Саске словно разучился говорить – смотрел поверх синеватого сигаретного дыма остановившимися глазами, не отражающими ничего. Начало темнеть, и привычная к нему тьма приняла его спокойно, сладостно – обняла мягкой дымкой его черты. Наруто кинул короткий взгляд и ощутил, как знакомо сжалось сердце – ночная, непередаваемая красота любимого лица, хрупкая, как смазанная пальцами пыльца с крыла черной бабочки, но едкая, как кипящая смола. Обжигающая жажда обладания им, таким, до сих пор неразгаданным, пробирающим до костей, и родным – дышали же друг другом… не могли оторваться, вцеплялись друг в друга, сбивались в клубок, набирались желания до предела, до пересохших губ, стонов…
Тонкая пластинка прозрачной опоздавшей осени крепче, чем любое разочарование. Она делит мир напополам – мир Саске и мир Наруто. Мир Саске?
- Я забыл спросить… ты-то как? Я понимаю, обо мне где хочешь прочитаешь: и какой урод моральный, и какой педик, и какой герой… А ты ведь не…
- Не герой и не моральный урод, - сказал Саске и откинул окурок в сторону. – Работаю, как и все.
- Хорошо, - сказал Наруто и больше не знал, что сказать.
Понимал – если начать спрашивать то, что хочется спросить и говорить то, что хочется сказать – захлебнется, будет сидеть здесь, под костлявыми сводами вечереющих деревьев и плакать, уткнувшись лицом в рукав мокрой куртки. Понимал: я тебя так люблю, Саске, до сих пор люблю, но ничего не могу поделать, и даже взгляда не позволю, я же гордый, я же человек, я предупреждал, - скажет.
Скажет: у меня все напополам, я напополам сплю и дышу, и смеюсь напополам, и чувствую тоже, и небо у меня не синее, а с водяным блеском, и боль у меня притупленная, и сны бесцветные...
Скажет: ты же всегда наперекор... И снова – бросай все, да? Да пошел же ты, оставь меня в покое, не трогай меня, не говори мне правду никогда, иначе я тебе поверю – и чем тогда жить?
Скажет: у меня столько дел, столько забот, меня на части, я запутался, я устал от людей и уже не знаю, кого хочу видеть, а кого нет, и не знаю, хочу ли вообще кого-то видеть, у меня болит голова, я не могу больше... Но я все сделаю так, как нужно делать и поступать буду так, как сложнее, как тяжелее, иначе сдамся и сдохну.
Скажет: я обещал. И я поставил себе новую высоту.
И все равно я так люблю...
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |