Татьяна Викторовна Полякова 9 страница

– Местные новости, – тихо сказала Зойка, переключая канал.

Дядя в погонах сурово хмурился и обещал, что приложит все силы, все приложат, не только он. И терялся в догадках, что послужило причиной чудовищного преступления. Здесь Кузьминская находилась из-за болезни матери. У прокуратуры нет сомнений, что преступление никак не связано с нашим городом. Далее шел пассаж о чьей-то мести и заверения, что преступник будет пойман.

– А ведь ты сволочь, – усмехнулась я, рассматривая физиономию на экране, сдвинутые брови, прямой взгляд, интеллигентное лицо. Вполне сгодится на обложку журнала к юбилею правоохранительных органов, честный служака и все такое, или еще лучше: двадцать лет безупречной службы.

– Кто сволочь? – не поняла Зойка, а я вздрогнула от неожиданности, успев забыть про нее.

– Это я так.

– Ага. Слышь-ка, Виссарион Машку отправил, а Ник твой не появлялся, никого из ваших, то есть, я хотела сказать… короче, не спрашивали тебя.

– Не спрашивали? Это хорошо. – Я направилась к двери.

– Ты куда? – растерялась Зойка.

– Домой. Сколько можно злоупотреблять твоим гостеприимством.

Я в самом деле отправилась домой. Мне было все равно, ждет меня там Ник или нет, я дошла до того спасительного отупения, когда просто перестаешь бояться. Мало того, ничто тебя уже по большому счету не волнует. Я долго стояла под душем, а после легла спать. Проснувшись, пялилась в темноту, потом оделась и пошла к Виссариону. Он сидел за стойкой, подперев кулаком щеку, и слушал вихрастую девку, мудреное имя которой я все никак не могла запомнить. Увидев меня, он резко выпрямился, но тут же принял первоначальную позу, только взгляд изменился.

– Ты сегодня на час раньше, – сказал он, когда я приблизилась.

– Скучаю по работе, – ответила я. – Мог бы хоть раз выписать мне премию за старательность.

– Обязательно. – Он поставил на стойку две рюмки, налил водки и одну пододвинул мне. – Слышал новости. Наверное, она была хорошим человеком.

– Наверное, – не стала я спорить.

– Когда совсем хреново, надо помнить: и это пройдет.

– Запиши мне данное изречение на бумажку, я его буду читать на ночь.

– Жизнь кончается только тогда, когда тебя снесли на кладбище.

– И это запиши.

– Я думал, ты уехала, – вздохнул он.

– С какой стати? – ответила я и залпом выпила.

С того момента я практически только и делала, что вливала в себя водку. От этого было мало толку, потому что алкоголь никогда не действовал на меня, то есть действовал, конечно, но совсем не так, как хотелось бы. И в ясном сознании я скатывалась под стол в очередном кабаке, потому что отказывали ноги, руки были им под стать. Иногда я добиралась до дома, чаще являлась к Виссариону или просто засыпала в дешевой пивной, откуда сердобольные девки тащили меня все к тому же Виссариону. Однажды я проснулась в своей комнате и увидела Машку. Она стояла и щупала мой лоб, и в первую минуту я подумала, что я снова маленькая девочка, рядом мама с градусником в руках тревожно хмурится, а я тихо радуюсь, что не надо идти в школу. И тут поняла, что это не сон и не плод моего воображения, а рядом и правда стоит Машка.

– Какого черта ты здесь? – резко поднимаясь, спросила я.

– А что мне делать в Питере? – пожала она плечами. – Ты ведь и не собиралась приезжать. И Тони не смог приехать, его не отпустили с работы.

– Можешь ты объяснить своему малахольному мужу… – Я подавилась словами, заметив «малахольного». С разнесчастным видом он подпирал стену в пяти шагах от меня.

– Что я должна ему объяснить? – пожала Машка плечами, отводя взгляд.

– Ладно, – буркнула я. – Вернулась и вернулась. Может, и обойдется.

Я и сама не знала, что имею в виду. С трудом поднялась и обвела взглядом комнату. В ней царила образцовая чистота, мне всегда было плевать, где жить, и я могла не убираться месяцами. Очень сомнительно, что у меня был припадок стремления к порядку, значит, Машка здесь давно, терпеливо ожидала, когда я проснусь, и приводила мое жилище в божий вид. Наверное, Тони ей помогал. Образцовый мужчина.

Я направилась в прихожую, обойдя по кругу сначала Машку, потом Тони. Они смотрели на меня с тем особым выражением на лицах, свойственным несчастным родителям, чье чадо обмануло их надежды. Я невольно поморщилась, с трудом справившись с желанием послать их к черту.

– Ты куда? – спросила Машка, увидев, что я надеваю куртку.

– К Виссариону, – ответила я.

– Еще рано.

– В самый раз. Надо окна помыть.

– Какие окна, Юлька?

– Весна, – развела я руками. – Люди моют окна.

Разумеется, к Виссариону я не пошла; поторопившись отделаться от Машки с ее мужем, я направилась в ближайший бар. Бармен, завидев меня, скроил недовольную мину, за эти дни я успела ему порядком надоесть.

– Ты долго будешь дурака валять? – спросил он.

– Да пошел ты… – ответила я.

– Чего на тебя нашло, скажи на милость? Горе какое?

– «Скажи на милость», – передразнила я. – Какое тебе дело до моего горя?

– Мне никакого, только все это добром не кончится.

– Вот это правильно, – согласилась я и, уставясь в рюмку, вдруг подумала: а где мой нежный друг Ник? И почему я сижу в баре, хотя должна быть уже давно в другом месте, и не сидеть, а лежать? Но размышлять об этом не хотелось, вообще ничего не хотелось. Я злилась на Машку и злилась на себя, надо было ехать к ней в Питер, быть рядом, не дать сюда вернуться. Вряд ли бы она меня послушала, раз ее обожаемого Антона не отпустили с работы. Вспомнив о нем, я фыркнула. Бедолага, похоже, искренне переживал за меня и только что не плакал, глядя на мою пьяную физиономию.

Вечером выяснилось, что Тони не оставил идеи меня спасти, потому что появился вновь, на этот раз в компании Рахманова, призвав того на помощь для большей убедительности. Я лежала на полу в подсобке, постелив одеяло и свернувшись калачиком. Виссарион был тут же, сидел на табуретке и читал вслух Соловьева. С чего он взял, что Соловьев благотворно скажется на моей душе, поди разберись, но читал с выражением, положив книгу на колени. В кафе управлялась Наталья, но она то и дело заглядывала к нам, как будто ждала некоего события и боялась его пропустить.

– «Если человек, как явление, есть временный, преходящий факт, то, как сущность, он необходимо вечен», – произнес Виссарион, дверь хлопнула, и я услышала голос Рахманова.

– Вот, полюбуйся, – возмущенно предложил он кому-то.

Я повернула голову и рядом с ним увидела Тони, тот, по обыкновению, прилип к стене. Иногда я думала, что он всерьез опасается за надежность стен, оттого с такой старательностью их и подпирает, чтобы они, не дай бог, не рухнули кому-нибудь на голову, и в этом видит свою миссию.

– И ты еще пытался уговорить меня, – возвысил голос Рахманов. – Только идиот доверит ей ребенка. Посмотри на нее… Думаешь, это в первый раз? Ничего подобного. Ты и представить не можешь, на что она способна. Эти ее выкрутасы… Да мне памятник давно положен за то, что я все это терплю.

Он так увлекся, что забыл про друга, обращаясь к невидимой аудитории, жесты его были плавными и выверенными, а голос то вздымался ввысь, то вдруг становился доверительно-печальным, плыл в маленькой подсобке, и я уплывала вместе с ним. Рахманов сделал паузу, чтобы передохнуть, а я захлопала в ладоши.

– Отличная речь, – сказала уважительно. – А теперь катитесь отсюда. Я без вас не скучала.

– Нет, ты полюбуйся, – едва не подпрыгнув, вновь обратился Рахманов к Антону. – Полный идиотизм. Эта сумасшедшая лежит на полу, а он ей книжки читает. Сказки Андерсена, я полагаю, на ночь, так сказать, для сладких снов. Встань немедленно! – заорал он на меня, но тут вмешался дотоле молчавший Виссарион, закрыл томик, снял очки и невозмутимо произнес:

– Молодой человек, оставьте девушку в покое. Читаем мы не сказки, а философа Соловьева, впрочем, фамилия вам вряд ли что скажет.

– О, – ткнул в него пальцем Рахманов, вроде бы обрадовавшись. – Ты слышал? Философ, Соловьев…

– Олег, – позвал Тони. – Ты бы лучше спросил, по какой причине она…

– А нет никакой причины, – хлопнув себя по ляжкам, перебил его Олег. – Это у нас стиль жизни такой. Мы то пьянствуем, то философов читаем, еще очень любим подбирать в кабаках кого попало, какую-нибудь пьяную скотину, а потом являться и требовать вернуть ребенка. Ты мне не верил… я знаю, не верил, а я все это наблюдаю не первый год. Вставай! – опять заорал он, точно взвод поднимал в атаку, подхватил меня под мышки и поволок к зеркалу. – Полюбуйся, на кого ты похожа.

В зеркале отразилось дикого вида существо с красными глазами и опухшей физиономией.

– Ух ты, – буркнула я, отводя взгляд.

– Нет, ты смотри, смотри! – Рахманов схватил меня за шиворот, как нашкодившего кота за шкирку, я перехватила его руку и попросила вежливо:

– Не увлекайся.

Это подействовало, он попятился, хмуро глядя на меня, но рот закрыл.

– Завтра суббота, – сказал Антон, как будто для меня это имело какое-то значение. – Олег обещал, что вы сможете увидеться с сыном, если захотите. Я мог бы поехать с вами, – добавил он, опять отводя взгляд.

Рахманов кивнул и, не удержавшись, добавил:

– Надеюсь, ты не явишься в таком вот виде? – И горестно заключил: – Господи, где были мои глаза?

– Интермедию «Евреи у Стены Плача» предлагаю считать исполненной мастерски, – кивнула я.

– Ты слышал? – возмутился Рахманов. – С ней же невозможно разговаривать.

– Давай в самом деле прекратим все это, – отлипая от стены, заметил Антон, наверное, решив, что она и без его помощи постоит еще некоторое время. – Юля, я отвезу вас домой.

Рахманов посмотрел на меня, на своего друга и, пытаясь скрыть недовольство, направился к двери. Уверена, он был не против еще немного поораторствовать, но публика на этот раз оказалась неблагодарной.

Возле кафе стояла машина Рахманова, других рядом не было, наверное, Тони приехал вместе с ним. Олег чуть замешкался, не зная, что делать.

– Ты поезжай, – сказал ему Антон и пожал руку на прощание. – Мы возьмем такси.

Тот нахмурился, подозревая, что в глазах друга выглядит недостаточно благородно, но в машину сел и отчалил, а Тони повернулся ко мне:

– Не возражаете, если мы немного пройдемся?

Меньше всего на свете мне хотелось вести с ним задушевные беседы, но я покорно кивнула, и мы поплелись в направлении моего дома. Я-то думала, что он заговорит, как только мы сделаем первые шаги, но он молчал. Шел рядом очень медленно, приноравливаясь к моему шаркающему шагу, и что-то разглядывал у себя под ногами.

– Вы что, так и будете молчать? – не выдержала я.

Он остановился, повернулся ко мне, и в свете уличного фонаря я увидела его: большого, сильного, с открытым лицом, сейчас очень молодым.

– Вы ведь не хотите говорить, – вздохнул он.

– Не хочу, – пожала я плечами.

И мы пошли дальше. Возле подъезда он опять повернулся ко мне, взял мою ладонь двумя руками и сказал:

– Вы озябли, руки у вас холодные. – Я поспешила высвободить свою ладонь, злясь на себя за эту поспешность, так приятно было чувствовать его тепло. – Я заеду за вами в десять, хорошо? – деловито сказал он, и я, кивнув, вошла в подъезд.

Появление Рахманова, его необыкновенная забота обо мне могли означать только одно: я опять вытащила счастливый билет – по неведомой мне причине Елену со мной никак не связали. Это было почти невероятно, если учесть, что ее убийство готовили заранее и, вне всякого сомнения, вели от съемной квартиры. Над этим следовало поразмышлять, но я отмахнулась от этих мыслей, как от назойливых мух. Сидела перед плакатом команданте Че и ныла, пытаясь понять, что меня здесь удерживает. Не в квартире, конечно, отсюда я могла уйти в любую минуту, в этом мире…

Мысли о Елене вернулись, причиняя почти физическую боль. Если ее убили из-за документов (а в этом я не сомневалась), то должны были догадаться, откуда они появились у нее. Цепочка выстраивалась простая: Пашка, я и Елена. На приеме нас познакомил сам Долгих, так что сомнений у них быть не должно. А сейчас я таскаюсь по кабакам который день, и никому до этого нет дела. Может, Долгих на радостях, что получил документы, решил простить мой грех? Поверить в такое невозможно. Тогда почему? Что-то в цепочке не сработало, пошло не так. Елена мало кого знала в этом городе, как бумаги, по их мнению, могли попасть к ней, если исключить меня? Не складывалось. А если дело не в документах и речь действительно идет о чьей-то мести? Нет. Парень достал из машины дорожную сумку, он знал, что искать. А если все проще: она отказала Долгих, и он убил ее? С него станется. Хотя… если честно, такая мысль не казалась мне особенно серьезной. Он, конечно, мерзавец и терпеть не может отступать, для него отказ женщины – оскорбление, и все же убийство – это слишком. Он ведь прекрасно понимал, какой шум поднимется. Такие, как он, охотно рискуют из-за денег (в основном чужими головами) и никогда из-за чувств. Времена Шекспира прошли, из-за любви давно не убивают, по крайней мере, люди с положением, у которых головы заняты мыслями, как сколотить лишний миллион. На век Долгих красивых женщин хватит, не только красивых, но и сговорчивых. Тогда что? Потратив на бесполезные размышления часа три, я пошла спать, вспомнив, что завтра в десять я должна выглядеть если и не образцовой матерью, то хотя бы не горькой пьяницей.

Тони подъехал ровно в десять. Выглянув из окна, я увидела у подъезда его машину, схватила пальто и спустилась вниз. Он вышел, помог сесть, сказал серьезно:

– Прекрасно выглядите.

– Вы сама доброта, – усмехнулась я.

– Я сказал правду, – смутился он.

– Не сомневаюсь. Вам, должно быть, в детстве внушили, что врать нехорошо, и вы с тех пор в это верите.

– Вы никогда не принимаете меня всерьез, – вздохнул он. – Иногда это обидно.

– Обижайтесь на здоровье. – Я поймала его взгляд и вздохнула: – Ладно, извините.

– Почему Маша уехала в Питер? – спросил он, когда мы выехали со двора. – Ведь у нее нет никакой тетки. Ведь нет?

– Я своих-то родственников не знаю, где мне знать Машкиных.

– У нее нет никакой тетки, – буркнул он недовольно. – Вы хотели, чтобы она уехала. Почему?

– Думала попьянствовать без ее материнской опеки. Знаете, иногда это раздражает. Опять же мое дурное влияние, а у нее семья…

– Зачем вы все это говорите? – разозлился он. – Всю эту чушь? И не стройте из себя пьяницу – это просто смешно.

– Попробуйте убедить в этом своего друга.

– Знаете, о чем я думаю? – вздохнул он. – Если бы мы могли поговорить, я бы…

– Что? – хихикнула я.

– Я бы смог вам помочь, по крайней мере, попытался.

– Не надо помогать, в смысле, все нормально. Если честно, Олег прав, у меня скверный характер, иногда вдруг накатит…

– Заткнитесь, – неожиданно заявил он, отвернулся и до самого дома Рахманова больше не произнес ни слова.

Тот встретил нас с видом радушного хозяина, даже кинулся обниматься с Антоном, точно век не виделись, правда, меня принципиально игнорировал. Мазнул взглядом и нахмурился, но решил быть добрым. Ему очень хотелось выглядеть таковым в глазах друга, оттого мое свидание с сыном длилось целых четыре часа. Невиданная до сей поры роскошь. Мужчины пили пиво на веранде, а я устроилась на ковре рядом с малышом, в очередной раз поразившись, как он быстро растет. Он уверенно ходил, забавно болтал и мог произнести примерно двадцать слов: «папа», «тетя», «гулять», «дай», но среди них не было слова «мама».

Я попыталась вспомнить, сколько раз за последний год виделась с малышом. Набралось негусто. Он смотрел серьезно, избегал моих рук и то и дело бежал к отцу. Они были очень похожи, и Рахманов невероятно гордился этим. Рассказывал о его шалостях и громко смеялся. Легким шлепком отправлял его обратно, шепнув: «Иди, поиграй с Юлей». Он был уверен в своей правоте и гордился своим благородством в ней, оттого так удивился, когда Надежда Степановна увела Колю спать, а я подошла к нему и сказала:

– Я тебя ненавижу.

И поспешила уйти, уловив краем уха, как он возмущенно говорит Антону:

– Слышал? Теперь ты сам убедился, что она совершенно не ценит хорошего отношения.

Однако убежденность в моей неблагодарности не помешала ему явиться ко мне уже на следующий день как ни в чем не бывало. В общем, выходило: моя жизнь вновь идет по накатанной колее. Еще две недели в газетах и по телевидению на все лады обсуждали гибель Елены, потом ее имя упоминали все реже, пока о ней совсем не замолчали. Список нераскрытых убийств пополнился ее фамилией, и, похоже, этому никто не удивился. Да и чему удивляться? В этом мире каждую секунду кого-нибудь убивают.

Размышления о ее гибели завели меня в тупик, и встреча с Долгих отнюдь не внесла ясности. Мы столкнулись в конторе Рахманова. Олег позвонил мне, чтобы справиться о моих планах, у меня их не было. На какое-то срочное дело он собирался потратить минут сорок, а потом намеревался где-нибудь поужинать, вот и предложил мне заехать за ним в офис.

Рахманов в своем роскошном кабинете сновал вдоль длинного стола и диктовал что-то секретарше, даме бальзаковского возраста, элегантной и очень деловитой, которая в нем души не чаяла. Он ей платил большой привязанностью, про деньги, конечно, тоже не забывал. Ее любовь от этого лишь усиливалась, каждому его слову она внимала с видом прилежной ученицы, рождая в нем вдохновение. Временами он так вдохновлялся, что не мог остановиться. Она после подобных припадков словоблудия неизменно сообщала всем в конторе: «Горжусь, что мне посчастливилось работать с таким человеком», и слезы умиления неизменно появлялись в ее подслеповатых глазах. Меня она терпеть не могла, я платила ей взаимностью, о чем она прекрасно знала. Заметив меня, дама слегка подняла бровь и вздохнула. Неразумную связь со мной она считала единственным недостатком Рахманова, впрочем, извинительным. В ее взгляде, обращенном ко мне, читалось что-то вроде: «Кто их поймет, этих мужчин, даже лучшие из них ведут иногда себя как избалованные дети». Она презрительно усмехнулась, оценив мой костюм, с ее точки зрения, совершенно неприличный, и дорогое пальто, купленное, безусловно, на его деньги. «Неблагодарная дрянь, – говорил ее взгляд. – Можешь сколько угодно вертеть хвостом, Рахманов на тебе все равно не женится».

Я лучезарно улыбнулась ей и сказала громко:

– Здравствуйте, Амалия Кондратьевна.

Она в ответ кивнула. Рахманов, проносясь мимо, указал мне на кресло, продолжая диктовать. Амалия Кондратьевна обратила к нему вдохновенный лик и принялась строчить в блокноте. Я немного поскучала в кресле.

– Если вы надолго, я лучше подожду тебя в ресторане.

– Мы уже заканчиваем, – поспешно ответил он, а дама поморщилась. С ее точки зрения, меня и на порог пускать не следовало. Сделав еще два круга вокруг стола, Рахманов наконец заткнулся.

Тут дверь открылась, и в кабинет вошел Долгих. Амалия Кондратьевна расцвела улыбкой и привстала со стула, выражая переполнявшие ее чувства легким приседанием. Долгих кивнул ей и тут увидел меня.

– Здравствуйте, Юля, – сказал он, сделав шаг мне навстречу, потом сгреб мою руку и поцеловал со словами: – Прекрасно выглядите.

– Вы тоже неплохо, – ответила я.

Рахманов одновременно с Амалией поморщились, Долгих улыбнулся, в отличие от них, не сочтя мои слова издевкой. Я и не думала ерничать, хотя выглядел он не то чтобы очень хорошо. Седины в волосах прибавилось, глаза смотрели устало, с легким презрением, точно все, что его окружало, давно и основательно ему надоело. А мне в голову пришла нелепая мысль: интересно, он счастлив? Или все, что он делает, успело превратиться в рутину и он плетется по жизни без чувств, без радости, без надежды, как я по своей? «Ты еще пожалей его», – мысленно фыркнула я.

– Как ваши дела? – спросил он, а я, признаться, удивилась: что это ему вздумалось затевать светскую беседу?

– Побойтесь бога, – ответила я. – Какие у меня могут быть дела?

– Тогда вы счастливый человек, – засмеялся он.

– Не спорю. – Не знаю, что за черт дернул меня продолжить: – Слышала о постигшем вас горе, искренне сочувствую.

Вот что ему точно было ни к чему, так это мое сочувствие. Лицо его мгновенно изменило выражение. Взгляд застыл, он смотрел мне в глаза, но ни одна мышца на лице не дрогнула. Он смотрел так очень долго, и окружающие почувствовали неловкость, все, кроме меня. Я стояла совершенно ошарашенная, потому что видела в его глазах нестерпимую боль, боль, от которой каменеет лицо, а взгляд становится пустым, как у слепца.

Амалия Кондратьевна, подхватив блокнот, поспешно удалилась. Рахманов кашлянул, с недовольством глядя на меня из-за плеча Долгих, и даже делал какие-то знаки. А мы продолжали стоять и таращиться друг на друга.

– Спасибо, – вдруг сказал Долгих, и лицо его тронула улыбка, точно рябь прошла по гладкой поверхности озера.

– Я не хотела вам сделать больно, извините, – услышала я свой голос, который доносился из дальних далей и вроде бы вовсе не принадлежал мне.

– Я знаю, – ответил он серьезно. – Терять близких тяжело. Вам ведь это известно. – Он не спрашивал, а констатировал факт.

Рахманов приблизился. Долгих обратил на него внимание и заговорил деловито:

– Олег Николаевич, я хотел с тобой кое-что обсудить.

Оба выразительно посмотрели на меня, и я, пожав плечами, удалилась из кабинета. Игнорируя Амалию, я устроилась на диване в приемной и листала какой-то журнал. Секретарша ерзала на стуле, не удержалась и сказала:

– Какая бестактность. Напоминать человеку о его горе, когда он сам не свой, а тут вы со своими глупыми соболезнованиями.

– Почему же глупыми? – удивилась я, не отрывая взгляда от журнала.

– Потому что могли бы понять, любое напоминание о ее гибели… ах, что с вами говорить. – Она досадливо отвернулась, а я поднялась с дивана.

– Скажите Олегу, я жду его в ресторане.

– Олег Николаевич… – начала она, но я перебила:

– Если через час он не появится, может вообще не приезжать.

Дама горестно закатила очи, а я покинула приемную.

Рахманов появился в ресторане через пятьдесят минут. Иногда я думала, глядя на него, что Ник, в сущности, прав: чем более разнузданно я себя веду, тем покладистее он становится. Сейчас он заискивающе улыбнулся и сказал с намеком на упрек:

– Я ведь просил подождать меня в офисе. Одинокая женщина в ресторане выглядит неприлично.

– Плевать мне на это. Твоя Амалия выговаривала мне за бестактность. Старушенция мне и так действует на нервы, и я ее замечания слушать не намерена.

– Между прочим, она права. Не стоило упоминать… я понимаю, что ты сочла своим долгом… – перебил он сам себя. – Но все равно, не стоило. Это убийство просто выбило его из колеи. У него был сердечный приступ, когда он узнал. Вызывали «Скорую».

– Боже, как трогательно.

– Прекрати, – поморщился Рахманов. – Неужели ты не в состоянии не ерничать. – Он махнул рукой в досаде.

– Тогда приглядывай за другом, – съязвила я. – Как бы он с горя таблеток не наглотался.

– Каких таблеток? Слушай, что за юмор, черт возьми? У человека горе, он потерял любимую женщину. Впрочем, для тебя чувства ничего не значат. Ты-то уж точно таблетки глотать не станешь.

– У меня другое средство – длительный запой. Пьешь неделю, и все беды как рукой снимает.

Рахманов нахмурился, посверлил меня взглядом.

– Хочешь, махнем куда-нибудь на недельку? Мне не нравится, что ты в последнее время…

– Мне тоже многое не нравится.

– Какие у тебя ко мне претензии? – разозлился он. – Только давай не будем говорить о сыне. Это вопрос решенный. Скажи: почему ты не можешь жить как все нормальные люди? Один твой Виссарион чего стоит.

– Он мой друг.

– Вот-вот. Почему бы не найти друга поприличнее? Бери пример с Машки. Остепенилась, любит мужа и живет себе припеваючи.

– Может, и я остепенюсь, если замуж выйду.

– За кого? – нахмурился он. Я усмехнулась, но Рахманов продолжал взволнованно: – Ты ведь не просто так это сказала. Уж я-то тебя знаю… опять кого-нибудь подцепила? Имей в виду… – Ему пришлось заткнуться, потому что официант принес нам заказ, а скандалить при посторонних Рахманов считал неприличным. Когда официант ушел, я решила вернуться к теме разбитого сердца.

– Значит, твой друг страдает, – сказала я.

– А как ты думаешь? Он ведь любил ее.

– Вроде бы последнее время они не очень ладили.

– Кто это тебе сказал?

– Ты, – нагло соврала я, Олег призадумался. Он всегда так много болтал, что сейчас не мог достоверно утверждать, говорил нечто подобное или нет.

– Ну, да… были кое-какие проблемы. Она не хотела жить здесь, он не собирался переезжать в Москву. Но в конце концов они бы нашли выход. И тут эта трагедия. До сих пор у следствия нет никаких зацепок, хотя этим делом занимаются Генпрокуратура, ФСБ… Да какой от них прок, – с горечью добавил он, чем, признаться, удивил меня. Дураку бы радоваться надо, когда-нибудь докаркается на свою голову. – Вадим предпринял собственное расследование, – доверительно сообщил он.

– Это разумно, – хихикнула я.

– Что смешного ты в этом нашла? – возмутился Рахманов.

– Ничего. Просто тебе хорошо известно, что такие убийства чаще всего остаются нераскрытыми.

Он опять пригорюнился:

– К сожалению, вынужден с тобой согласиться. В десяти километрах от города обнаружили два трупа, оба с огнестрельными ранениями в голову. Еще раньше нашли «Жигули» в районе Михайловской, их бросили рядом с гаражами, у оврага. Машину подожгли, так что никаких отпечатков. Свидетели говорят, что убийца вышел из «Жигулей», скорее всего, из тех самых. Киллеров наверняка было двое. И оба трупы.

– Знакомая картина, – кивнула я. – Тела опознали?

– Опознали, но от этого мало толку. Оба пару месяцев назад освободились, приехали из районного города, там никто ничего о них толком не знает, сюда подались искать работу. Но Вадим не теряет надежды, с кем-то же они здесь встречались…

– Что ж, – кивнула я. – Возможно, ему повезет.

Заподозрить Долгих в том, что он, разыгрывая убитого горем любовника, попросту валяет дурака, было проще всего. Однако приходилось признать, что разыгрывает он это мастерски. И его расследование! Боится, что менты ненароком сунут нос, куда их не просят? Я бы на его месте сидела тихо и не высовывалась. Генеральная прокуратура и фээсбэшники из Москвы – это не местные дяди, что охотно кушают из его рук. Как бы мальчик не перемудрил. Но вместе с этими мыслями вдруг появилась другая. А если Долгих знать ничего не знал ни о расследовании Елены, ни о документах в ее сумке? Вот, кстати, и причина моего очередного везения: он просто не знал. А что, влюбился и понятия не имел, что происходит у него под носом. Но кто-то был в курсе и ситуацией воспользовался? Конкуренты? Вполне возможно, они давно охотятся за компроматом. Следили за Еленой и обратили внимание на нашу дружбу. А дальше дело техники. Может, печаль Долгих относится вовсе не к потере возлюбленной, и кто-то уже намекнул, что время его господства в городе миновало безвозвратно?

А следом за этой пришла другая мысль, и от нее мне стало не по себе. Но чем больше я над ней размышляла, тем вероятнее она мне казалась. Оттого на следующий день я вознамерилась отыскать Ника.

На звонки он упорно не отвечал, и я отправилась по злачным местам на его поиски. Ник сидел в баре «Подсолнух» в компании трех придурков и находился в той стадии опьянения, когда его тянуло пофилософствовать. В настоящий момент он цитировал Ницше и весело хихикал, а благодарные слушатели ему внимали с очумелыми лицами, знать не зная, как следует реагировать. Ницше им был малоинтересен, непонятно, кто такой, и фамилия подозрительная, но, если Ник им восторгается, с комментариями лезть не следовало, чего доброго, получишь в ухо. Ник обожал отыскивать каких-нибудь идиотов и разом обрушивать на них свою ученость, которой он любил прихвастнуть, и потом наблюдать страдания окружающих. Парни уже заметно измучились и моему появлению обрадовались, оно внесло разнообразие в затянувшуюся пьесу «Моисей вправляет мозги своему народу».

– Это моя девушка! – заорал Ник. Парни заинтересованно на меня уставились, гадая, что за идиотке пришла охота иметь дело с Ником. – Скучает без меня, – продолжил он кривляться. – Проходу не дает. Чего притащилась, радость моя?

– По-моему, ты уже достаточно наклюкался, – сказала я.

– Достаточно для чего?

– Чтобы ехать домой.

– Ничего подобного. Кстати, солнышко, последний раз я видел тебя в кабаке, пьяную в хлам, ты висла на каком-то уроде и на мой призыв припасть к родной груди послала папу на хрен. Так что не обессудь и двигай в указанном направлении. У нас тут серьезный разговор.

– Мальчишник считаю оконченным, – сказала я парням. – Топайте отсюда. – Они переглянулись, а Ник хихикнул.

– У нее жуткий характер и хороший удар правой, моя, между прочим, школа. Так что возражать ей не советую. – Олухи переглянулись вторично, видно, Ницше сильно ударил по мозгам, и они еще не успели обрести простой и ясный взгляд на мир.

– Топайте, – сказал Ник, чуть изменив интонацию, но этого оказалось достаточно, чтобы они поднялись и скоренько удалились. – Ты испортила мне вечер, – пожаловался Ник. – Я сегодня был в ударе, и люди такие славные попались… ладно, что с тобой делать, вези домой.

В машине он надвинул кепку на глаза, сложил руки на груди и вроде задремал.

– Ты спишь? – окликнула я.

– Практически да. Но плоть моя восстала и жаждет воссоединения с твоей. Надеюсь, мои желания найдут отклик в твоей душе.

Дата добавления: 2015-08-29