— Да?
— Ты можешь как-то узнать, что с ними? — Нихмуд, казалось, встревожился еще больше, чем Хизая.
— Я попробую. Если не получится так, придется мне уснуть… Но вообще, я плохо ищу пропавших, — прижала уши Сэнзалли, вспомнив тени прошлого.
Послышался язвительный, с издевкой, смех Хизаи. Она и себе повторила трюк Нихмуда, только со значительно лучшим результатом: глаз охотницы верно и точно нашел то, что нужно.
— Не надо ничего искать. Вон они, идут сюда.
Нихмуд бросился к Хизае:
— Куда это они ходили? — спросил так, будто она была повинна в их отсутствии.
— Сейчас придут, вот и спросишь, — небрежно бросила львица Велари.
— Чепуха какая-то. Нельзя вот так, ни слова не сказав, бросать часть группы. Я первый раз вижу такую глупость от Ману.
Так и ждали их прихода: Нихмуд — вглядываясь в высокие травы; Хизая — с нарочито равнодушной мордочкой села возле него; Сэнзалли же, не в силах выносить дремоту, чуть прилегла, аккуратно подложив для подбородка лапы.
— Ману, где вы были? — спросила Хизая таким тоном, каким могут задать такой вопрос только львицы.
— Искали воду, — вздохнул он, почему-то отряхивая лапы. — Мы ведь вчера не разведали ее… Это мое упущение.
Сэнзалли вдруг навострила ушки и даже чуть привстала; нет, ее не обманешь — она хорошо чувствует чужой взгляд, а тем более нацеленный с такой… с таким… с чем?
Сарнисса глядит на нее с выражением довольства и утверждения самой себя. Взгляд уничижительный, втаптывающий. Конечно, Сэнзалли снесет такое легко, без труда, она сама может втоптать ее куда поглубже, но… Ах, вон оно что. Вон оно что.
Молодая шамани, оставив это соревнование, поглядела на Ману. Тот избегал даже смотреть в ее сторону, нечто рассказывая Хизае с преувеличенной важностью.
«Ах ты, подлец! Ах ты ж подлец… Впрочем, почему подлец?.. Ты ничего не говорил мне. Не клялся. Не обещал. Сарнисса для тебя лучше, видимо… Она шустрее, хитрее, быстрее. Что ж. Ты не выдержал горечи марзары, которую храню я в себе, как любая из нас. Как всякая шамани… Побоялся ты меня, но не побоялся ее».
Она вздохнула и подумала, что их цветы увяли, так и не распустившись.
Но внешне, конечно, не подала виду.
Всем слабо улыбнулась:
— Ну что ж. Нам пора отправляться. Нас ждут наши прайды.
**
Хизая выжидала момент, долго и терпеливо. Она уж думала, что не выловит его, не улучит. Но таки поймала.
На самом деле, набив лапу во всяких мелких итригах внутри прайда, Хизая прекрасно научилась разбираться в чужих поступках и мотивах. Кроме того, как ей рассказывала мать, кто-то из ее предков был львицей-шамани; мать говорила, что в Хизае передалась часть ее сил, а потому в Хизае живет такая хорошая интуиция.
Кроме того, Хизая наблюдательна. Крайне наблюдательна. Потому у нее не осталось сомнений, по какую такую «воду» ходили Ману и Сарнисса.
«Стоит? Не стоит говорить? Ай, ладно. Пусть знает, дурак такой», — решилась Хизая.
— Останьтесь тут… Я залезу на эту мелкую скалу, осмотрюсь, — сказал Ману, когда проходили мимо небольшой скалы.
Сэнзалли знала, что они практически дошли до своей цели — тропы между Делванни и Регноран: она вспомнила эту самую скалу, на которую сейчас хотел взобраться Ману. Если идти из Делванни в Регноран, то она будет по правую лапу, всего лишь в сотне прыжков. Но смолчала.
«Теперь пусть они идут направо, а я — налево. Расходятся наши тропы. Я сама пойду в Делванни, а Ману пусть идет в Регноран. Пусть предупредит. Пусть ведет… свою Сарниссу в свой Хартланд. Да-да, забирай ее, а еще детей впридачу не забудь, что забыты ею в Иллари», — Сэнзалли, как-то совершенно неожиданно для самой себя, начала до боли ревновать.
Терзал этот извечный вопрос: почему? Почему он выбрал ее, а не меня?! Где я ему не понравилась, где ошиблась?.. Ты боялся меня, и потому решил пойти легким путем?! Ты побоялся меня! Ты побоялся меня, ибо я шамани. Теперь мой «Нйах!» назначен лишь для врагов, а я больше не смогу и не захочу снимать им твою неуверенность…
Сэнзалли один миг казалось, что всё хорошо, и она отрешенна; в другой, тут же, казалось, что готова изодрать весь мир в клочки, а особо эту пакостную Сарниссу, которая медленно, исподтишка, но уверенно добилась чего-то своего. Ничто ее не удерживало, кроме воли.
— Не вполне уверен, но кажется, нам не так много осталось… — всматривался Ману прямо в закатную даль, щурясь от яркого, алого солнца.
Он находился на уступе, а Хизая подступилась к нему снизу:
— Ману, думай про меня что хочешь. Но я спрошу тебя: ты что наделал?!
— В смысле? — не обернулся он.
— Не притворяйся!
— О чем ты, Хизая? Я, право, не могу тебя понять, — не оборачивался он, хотя и не видел, во что смотрел.
— Ману… Ты хоть на толику понимаешь, как сегодня сглупил?
— Да объяснись же, наконец! — посмотрел на Хизаю.
— Куда ты и Сарнисса ходили? Гм?!
— Пить воду. Нууу, в смысле, искать воду.
— Ага. Да. Теперь это так называется, — хмыкнула она.
Ману выдержал нужное для возмущения время.
— Ты на что намекаешь?
— Ой, прямо совсем не понимаешь? Зачем дальше притворяться, Ману?
— Ну и что с того? — осмелел он.
— Ничего. Совсем ничего.
— Сарнисса сама захотела, понимаешь? Са-ма. Она сказала мне, что это просто так. Ей захотелось. Извини, но со мной всё в порядке… — с чувством большого опыта молвил Ману.
— Никогда нормальная львица не делает этого «просто так». А Сарнисса более чем хорошо смекает. Или ты считаешь ее сумасшедшей?
— Не считаю, — равнодушно повел он ушами.
— То-то же. Запомни: львица всегда ждет чего-то взамен.
— Какая ты циничная. И вообще, не надо судить по себе.
Хизая проглотнула обиду.
— Взамен, это значит: привилегий, любви, внимания, теплоты, хорошей жизни, хороших детей и тому подобное. И будь уверен, что Сарнисса что-то от тебя затребует.
— Как хотел, так сделал. Она сама передо мной вертелась так, что уж извините…
«Я правду говорю, в конце концов!», — раздраженно подумал Ману. — «Подумаешь — большое дело!».
— А о Сэнзалли ты не думал?
— Ты ведь ей не расскажешь, правда ведь, ага? — смешливо сказал он.
— Угу. Не расскажу. Но поверь, ей ясно всё и без меня.
— Тебе-то какая разница, Хизая? Не забывайся, в конце концов. С чего это ты решила меня воспитать?
— С того, что ты — будущий конунг. И мне небезразлично, каким львом он будет!
Ах, эта Хизая, львица старых, глупых правил.
— Можно подумать! Мой отец — плохой конунг? А? А, скажу тебе, паинькой он не был! И не есть! Что хочет, то и делает!
— Знамо ж ты дурак, Ману. А с виду умный… Сейчас, в это трудное время, ты мог бы получить себе такую пару, которая бы помогла всему Союзу. Ты бы с ней никогда не пропал, Ману. Ты, считай, обменял пару хорошеньких мгновений на будущее Союза.
— Что за чушь ты несешь? Причем здесь вообще Союз? Где Сэнзалли, а где Союз! Ты хоть понимаешь, что тут говоришь?
— Это ты не понимаешь, ты еще дитя… Тебе кажется, что жизнь — это веселая прогулка. Ты даже не подозреваешь, какие трудные времена нас ждут. Мне не жаль того, что у тебя был шанс получить такую львицу… Мне жаль того, что у Союза был шанс. Теперь он исчез. Ману, поверь — ты останешься со страшным миром один на один, хоть возле тебя будет куча голов. Но никто из них тебе не поможет… А той, что могла бы, ты расцапал сердце когтями.
Вдруг Хизая реально толкнула его, без жалости:
— Что она тебе сделала? Зачем ты так с нею?!
— Пошла ты… Хизая! Слушай немедленно сюда! Ты позволяешь себе слишком много! Я не лез в твою жизнь! И ты не лезь в мою!
Хизая ничего не ответила, и только уставилась на собственную тень, которая казалась пугающе живой и большой.
**
Сэнзалли остановилась.
— Это — тропка от Делванни к Регноран. Я пойду домой, а вы идите в Регноран.
— А это точно она? — спросил Нихмуд, которого сразила та неожиданность, с которой остановилась и обнаружила этот путь молодая шамани.
— Точно. Давайте попрощаемся… Времени у нас очень мало.
— Погоди, погоди, Сэнзи. Ты пойдешь в Делванни сама?
— Я пойду сама, мне не впервой. Вы идите к регноранцам. Предупредите. А потом в Хартланд. Впрочем, что я говорю — тебе, Ману, виднее, как делать.
Само собой получилось, что все встали в ряд перед шамани. Сэнзалли, несмотря на то, что Ману неуверенно сделал несколько шагов к ней, первой подошла к Сарниссе.
Львица Иллари смотрела на нее с всё тем же вызовом, только теперь с огнем превосходства.
— Сарнисса.
— Да?
— Хочешь предсказание на прощание?
Ей, конечно же, стоило ответить «нет». Наверняка она должна услышать в какую-то мстивую пакость. Но вдруг Сарнисса по глазам Сэнзалли поняла, что такого вовсе не будет. Не то что бы стало совестно или еще как… Сарнисса вообще никогда ни о чем не жалеет. Да и о чем тут жалеть? Она ничего плохого не делала для Сэнзалли, а Ману — так у него своя голова. Никто никого не заставлял. Просто подумалось, что Сэнзалли, как ни крути — львица с «высоко поднятой головой», как сказала бы ее мать.
Мать. Почему-то Сарниссе вспомнилась мать.
— Давай.
— Ты умрешь храброй и достойной смертью. Предки улыбнутся, когда увидят ее.
Сэнзалли оставила ее и подошла к Нихмуду.
— Прощай, Нихмуд.
— Чего так грустно? Лучше: до свидания!
— Да. Давай, — улыбнулась шамани. — Может, еще свидимся.
Оставив и его, подошла к Хизае. Та кивнула шамани, когда взгляды встретились.
— Хорошо, Сэнзалли. Хорошо, — почему-то сказала она.
— Хорошо?
— Да. Очень. Прости, если что не так.
— И ты прости. Прощай.
— Прощай, Сэнзалли. Я горда, что была с тобой в одном походе.
Улыбнувшись ей, Сэнзалли, наконец, посмотрела на Ману.
— Давайте отойдем, — тихо предложила Хизая.
Сарнисса удивленно посмотрела на нее. Но перечить не стала, стыдясь портить момент прощания собственной наглостью или еще чем. Пусть попрощаются себе, им так назначено…
Сэнзалли видела, как отошли остальные, но Ману не видел; а потому чуть пугливо обернулся, когда она подошла вплотную. Впрочем, она не стала подходить слишком близко, а потому он сделал несколько тех самых шагов навстречу ей, которых недоставало.
Рассматривая его сердце и душу, Сэнзалли вдруг поняла, что ее вирд жесток, но в чем-то хранит истинную справедливость. Она раньше не желала смотреть на него, не желая знать о нем слишком многое — это вредно для нежных отношений. Но теперь, когда всё выжжено дотла, можно делать что угодно, и молодая шамани могла сказать, что ей с ним не по пути.
Пришло небольшое безмолвное знание, которое вызвало на ее мордочке легкую усмешку:
— Ты, кстати, будешь править. Это мое предсказание для тебя.
Ману попытался дотронуться к ней, но Сэнзалли, естественно, мягко ускользнула. Он бросил свою попытку.
— Что тебе оставить? Боль или воспоминание? Я не могу решиться.
— Оставь воспоминание… Хотя, нет. Знаешь что… Оставь мне боль. Чтобы я не был у тебя в долгу, — ответил он, устыдившись себя, но несильно. Так. Для приличия. Ведь приличие должно соблюдать не только перед другими, но и перед собою. Так можно чуть поугрызаться совестью.
Сэнзалли дотронулась к гриве Ману.
— Хорошо. Я хотела когтями оставить память на твоем плече, и это было бы твоим воспоминанием. Но ты выбрал боль…
А затем она очень медленно и легко лизнула его в щеку; его обжег ее поцелуй.
— …теперь ты всегда будешь нести в себе горечь марзары от поцелуя шамани. Это будет твоей болью.
— Прости меня. Всё случилось не так, как я… — пытался он что-то сказать.
— Не извиняйся. Льву это не пристало. Прощай.
— Сэнзалли, не прощайся! Я еще увижу тебя!
Она уходила на юг, домой.
— Будь осторожна, Сэнзи! — прокричал он ей вдогонку, не сходя с места. К нему подошла Хизая. — Вдруг вольсунги уже наступают!
Всякая дорога, если слишком длинна — утомительна. Вот и теперь Сэнзалли, крайне устав от этого похода, отрешенно шла по тропке на родную землю, в Делванни, не особо терзаясь мыслями. Она немножко подумала о Ману, и ее сентиментальная натура не могла не дать волю слезам; теперь можно — теперь никто не видит. Поплакавши, ей стало легче и уютнее на душе. Но ненадлолго.
Мир укрыла ночь.
— А, может, я слишком мягка? — подумала Сэнзалли, ступая во мраке тихо, неслышно. — Слишком много влила чувств?
И верно. С чего она решила, что всё это к чему-то приведет? Ману ей ничего не выказывал, не обещал, и вообще…
Не было в нем к ней страсти или большой любви. Так, симпатия.
Ее это вдруг озлило. Она так надеялась на нечто настоящее, чистое, скрепленное общим вызовом, общностью, трудностью; по сути, никогда ты не убежишь от самого себя, и романтичное сердце всегда таким и останется, как ни выдумывай себе что иное. То, что теперь у нее есть знание и сила, не меняет этого совершенно.
«Если бы у тебя, Ману, было бы простое, преданное чувство, то я пошла бы с тобой куда угодно и сделала что угодно».
Сэнзалли уязвило то, что он, в итоге, испугался ее; ведь она чувствовала, как Ману боится.
— Трус! Негодный трус! — вдруг пришла она в темную ярость. — Вокруг лишь трусость! Все боятся, и больше ничего с вами не происходит!
Как-то враз в ней всё перевернулось, и мысли стали темнее, мрачнее, от них повеяло холодом, уверенностью и силой. «А почему всё так случилось? Просто всё. Ясно, что Сарнисса просто взяла да соблазнила его. Негодница. Испортить бы ей всё. Но нет уже, поздно».
Хотя нет, почему поздно?
Совсем нет. Сэнзалли знает одно хорошее средство, нужна только стоячая, гнилая вода. Можно быстро, черненько пакостей наделать.
«Ведь смеялась в самые глаза, насмехалась!».
Даже несмотря на то, что Сэнзалли много сильнее ее. Но в итоге Сарнисса победила — шамани проиграла.
Дело даже не в Ману. Гиена с ним, пусть делает, как хочет. Дело именно в том, как Сэнзалли позволила с собою обойтись.
«Правильно сделала в самом начале, что дала ей страх. Это было верно… А потом взыграла во мне вина, добродетель… Вот Сарнисса и потихоньку осмелела, исцарапала мне душу. В мире суть так: покажешь слабость — мигом съедят…».
«А что такое «добродетель». Где-то чушь, где-то вздор, где-то обман».
Ведь мы всегда стараемся выглядеть пристойно в собственных глазах, уверены, что наш дух не испорчен до конца и не полностью принадлежит этому миру; мы надеемся, что все наши пороки, которые всегда видны нам в полном и незапятнанном виде, рано или поздно изотрутся нашими достоинствами. Мало кто желает принять себя порочного, мало кто следует сути этого мира полностью и без оглядки. Все верят в свою добродетель и правильность, но никто не верит в свой порок. Хотя, по-честному, только он в нас — настоящий. Мало кто честен с собою до конца; все лгут даже себе, следуя привычке, которой учатся с детства. Оттого и бывают муки и сомнения: твое естество знает себя, порочного, но ум считает, будто ты нечто другое.
«Я темна, темна… Как и все — я темна. Но они не видят своей темной бездны, а я — шамани, и мне суждено видеть; потому буду следовать своему желанию, силе и своему Я. Это будет моим пороком; если таковым оно есть — так пусть, мне неважно».
Сэнзалли вскоре пришла к берегу реки. Всё, теперь следовать ей — попадешь домой. А вот и подходящее место, со стоячей водой. Как раз, что надо.
— Сейчас я тебе устрою, — чуть прорычала шамани себе под нос. Устроит! Не впервой расправляться с обидчиками.
Пройдя по утопленному бревну взад-вперед, Сэнзалли остановилась. Она глядела на мутную водную гладь и злость отпустила, освободила. А потом исчезла. Сэнзалли с печалью смотрела на саму себя, красивую и грустную.
«Что за чушь во мне живет. Эти глупые мысли лишь крадут мне силу, а дают взамен что? Да ничего… Если я истрачу ее на это, то… Ха-ха-ха, забрать силу трех львов сквозь их смерть лишь для того, чтобы мстить соперницам после любовных интрижек», — Сэнзалли даже улыбнулась, хотя ей не стало смешно. — «Как нелепо. Впрочем, в жизни всегда есть место нелепости».
Она растянулась телом по упавшему дереву, свесив лапу к черно-серебряной глади воды.
«В этом мире нет ни победивших, ни проигравших. У каждого просто свой путь, который должно пройти безупречно».
— Я не буду мстить тебе, Сарнисса. Но ты напомнила мне о темной бездне, что я храню в себе. Вечность с тобой, живи, как умеешь.
Оставив воду в покое, молодая шамани продолжила идти домой. Нужно спешить, там ждут… Странно, но Сэнзалли чует какую-то пустоту от родной земли… Но ждут они, ждут, должны — прайд Делванни будет стоять на своем, на собственной земле! И мать, и отец, и сестра, и наставницы… Наставницы. Ай, а почему и здесь пустота? Почему тихий зов Сэнзалли не дает отклика, эха от их душ?
Ладно. Недолго осталось.
«Приду — всё сама увижу».
Ману…
«Ах, Ману. Ты же трус, в конце концов. Атрисс верно говорила: есть смелые и есть боязливые. Всё остальное — ерунда».
— Зачем мне трус? Раз нету смелых, так буду сама. А то: один подарил нежное слово, поймал удачный момент, взял свое и бывал таков; трое лишь и могли, что настичь во сне и насиловать; а третий вообще ничего не мог, лишь трястись со мною в глупой неуверенности. Самцы! Львы! Ха! Смеяться лишь мне со всех вас.
Вдруг Сэнзалли подумала, что Ману боялся не только ее. Может, он боялся и Сарниссы?
Об этом даже можно сновидеть, но Сэнзалли, конечно же, этого делать не будет. Есть вещи и поважнее, которые стоит узнать в сновидении.
«Я могла помочь тебе Ману, но ты отверг меня. Надеюсь, Сарнисса помогла тебе. Ну, пусть так — зла в сердце держать не надо; стоит просто делать выводы. И больше о себе, чем о тебе».
Ночью мир вовсе иной, чем днем — настоящий. Когда светит солнце, то мы, радуясь свету и теплу, забываемся и перестаем чувствовать одиночество; то одиночество, что сопровождает всякое существо этого мира, и которое вполне изъявляет себя во мраке. Во мраке мы настоящие: остаемся наедине с собою. Так и Сэнзалли: ступая по своему пути, она прислушивается к различным ночным звукам, шаг сам собою делается тише, а слух — острее.
Смешно сказать, но много раньше она боялась темноты. Однажды Ушала, вообще-то не щедрая на истории, рассказала ей, что многие шамани (в прошлом, конечно же, не теперь — теперь всё проще и глупее) жили и охотились только ночью, а днем по большинству лишь спали. Сэнзалли тогда пугалать такого: как это — добровольно жить во тьме, не желая видеть света дня?
«Вольсунги…», — подумала Сэнзалли. — «Что же с вами делать? Чего вам надо и куда вы идете, болезные?».
За всё это время Сэнзалли совсем немногое успела о них передумать, воспринимая их словное некое бедствие: затяжной ливень либо же ветренный шторм. Ужасно, конечно, но думать тут не о чем. Теперь же, когда она одинока, то времени на раздумья полно.
«Ладно. У меня есть для них кое-что в запасе… Победа? Чушь. Главное — следовать тому, что должна».
Повстречалось трое гепардов, что спали под деревом. Один их них проснулся и зорко проследил за львицей. Вдруг тронет?
«Странно. Аж трое. Они ведь одиночки».
Сэнзалли уже практически на земле собственного прайда.
Ночь яркая: луна почти выросла в полную. Сэнзалли поглядела на нее и села, прекратив идти. Вообще-то, она немногое знает о луне. Ушала и Фриная рассказывали, что луна суть сестра шамани, их знак, но мельком, словно не веря в собственные слова. Рассказывали, что сила шамани во многом зависит от того, полная ли луна либо же новолуние, растет ли она или убывает, и такое прочее. Если честно, Сэнзалли никогда не могла найти этой зависимости, да и не слишком старалась, интуитивно понимая, что всё это — строго личное; у каждой шамани — по-разному.
У шамани вообще всё всегда индивидуально.
Так, знает она, что есть такая вещь: глядеть на луну. Она слыхала, что так шамани останавливают внутренний разговор, что так легче сновидеть. Раньше это казалось невероятно нудным. Вот ты, вот ночь, вот луна. Что смотреть на нее? Она неизменна, разве что если слишком долго пялиться, то кажется, будто четко видишь, как та движется. Но в целом — муть, скука.
Тут же Сэнзалли пришла в восторг от мирного и величественного ощущения, что родилось в душе. Не хотелось никуда идти, ничего делать, а просто сидеть и смотреть на серебристую сестру всех шамани.
«На ней пятна. Что они значат? Говорят, львицы с пятнами особенные. Так и ты у нас, сестра, тоже — особенная».
Внутренний диалог притих сам собой. В душе стало тихонько, ясно и чисто.
И тут началось такое, что даже прочная духом Сэнзалли реально посчитала, что ее поглощает нечто огромное, и это нечто попросту сделает ее безумной, сведет с ума и так бросит на произвол жизни.
Поначалу луна с тихим, но прочно сидящим внутри ушей звуком начала приближаться, увеличиваться в размерах, причем сначала медленно, а потом всё быстрее. В какой-то момент Сэнзалли вознамерилась отпрянуть, не из страха, а просто из инстинкта. Потом Сэнзалли ощутила знакомый по сновидению рев, с которым она резко и быстро словно прошла сквозь саму луну, от которой уже не было спасения; ощущение стремительной скорости вверх, просто безумное во своей быстроте, овладело ею. Ни оглянуться вокруг, ни подумать, а только отдаться этому ощущению — всё слишком стремительно.
Вверх-вверх-вверх…
Потом вмиг — остановка. Сияющая темнота вокруг.
«Что со мною? Сошла я ума, умерла, меж двумя мирами?».
Вниз-вниз…
Сэнзалли вернулась к себе, в собственное тело бренного нижнего мира. Сначала показалось, что нечто не так, будто всё видится перевернутым; а потом…
«По всему, я не во втором теле… Но ощущения точно такие, будто бы я во втором теле! Будто в сновидении, словно сновижу тот мир, в котором родилась. Но ведь чему ты удивляешься, Сэнзалли-шамани: любой мир суть сон твоего сознания».
Всё вокруг: три баобаба впереди, приземистые дроматии, высокая трава саванны, неприкаянный одинокий камень и тропка изнутри светились белесо-голубым, искристым светом. Тропка, по которой пролегал ее путь, чуть переливалась. Ну, натурально сновидение.
«А что…», — с озорством подумала молодая шамани. — «Почему нет? Точно выпала в сновидение. Сейчас проверим. Если это оно, значит, тут можно вовсю намереваться».
По мирам сновидений можно без особой сложности перемещаться взглядом. Это знают все шамани, даже маленькие ученицы. Посмотри, куда тебе нужно и намеревайся — и вот, хоп! — второе тело уже там. Этот прием шамани частенько используют для того, чтобы вполне увериться в том, что они сновидят. Своего рода испытание: если получилось, значит, ты во втором теле.
Всё чуть плывет, переливается, словно дышит жизнью. Странное только чувство от второго тела, какое-то оно очень реальное, пугающе реальное, даже тяжелое; ведь второе тело — это душа, в ней нету веса, она ничего не должна весить, она легка и свободна… А тут прямо под мягкой травой лапы заплетаются, да такие реальные!
Если были существовали некие создания, что охотятся на львиц и львов, то Сэнзалли могла бы сейчас стать их легчайшей добычей. Она не идет, а плетется, пошатываясь, а взгляд совершенно отсутствующий и полубезумный.
«Ну…», — Сэнзалли избрала своей целью ближайший холмик.
Знакомое чувство перемещения, которое Сэнзалли для себя назвала «длинной пещерой»: словно маленькую долю мгновения пролетаешь сквозь темноватый туннель. Да, есть! Конечно же, это сновидение, сомнений нет. Странно, что так, ни с того, ни с сего в него выпала; ну ладно, чего только не бывает в жизни...
Так… Так.
Погодите, погоди…
Почему холодный камень дотрагивается к моей такой реальной щеке? Почему всё тело пронзает ноющая боль и вместе с нем — оно онемело? Почему я валяюсь на земле, не в силах встать?
Сэнзалли встала с огромным трудом; в ушах немилосердно гудело, всё вокруг плыло, а тошнота просто измучивала. Похоже, что никакое это не сновидение, о нет. Она более, чем не спит. Вся эта боль — она слишком реальна.
«Тогда как же я могла переместиться взглядом, если я не сновидела?!», — изумившись вопросу, Сэнзалли даже на миг забыла о мерзких ощущениях.
Помотала головой, чуть прилегла, чтобы стало легче. Сразу захотелось пить и есть. Да, она действительно мгновенно переместилась на вершину этого холма. Эй, погоди… Посмотрев на восток, шамани заметила предвестники рассвета. Значит, переместилась не мгновенно? Сделав усилие, встала; ставало легче. Может, как-нибудь, не помня себя, прошла этот путь? Сэнзалли начала вынюхивать камни и землю, чтобы подвердить или отвергнуть собственную догадку.
Но никаких собственных следов, никакого своего запаха.
— Да что ж такое творится? — тихонько спросила саму себя.
Села, чтобы подумать.
«Так. Это моя сила так играет со мною. Резвится, делает, что хочет, желает выхода, применения. Рычит: «Хозяйка, дай мне заботу, а то не могу в тебе усидеть!». Как-то так».
Поднялась, помотала головой. Жажда и голод усилились; до безумия возжелалось, наконец-то, добраться домой, упасть в объятия своих и просто забыться в сладком сне. Сэнзалли посмотрела вниз и хмыкнула: похоже, ее саму закинуло на такое место, где никто и никогда не лазил — повсюду были густые заросли. Кое-как выбравшись оттуда, она, взглянув на Верхний холм, до которого уже почти лапой подать, быстренько затрусила домой.
Вот такое путешествие без лап. И что тут думать, что сказать себе самой?
Ранний, пока еще не лучистый рассвет. Всё пришло в обыденность, в норму. Перестало тошнить, перестала болеть голова. Вот и хорошо.
Сэнзалли начала припоминать всё, что помнит о вольсунгах, чтобы добротно пересказать всё дренгиру и прайду. Ясное дело, сейчас ее вопросами забросают, потому нужно собраться и внятно отвечать на любой из них. Дело не пустяковое, важное.
Первым ее встретил Верхний холм. Пустота… Какая-то пугающая пустота. Должны быть слышны шаги, голоса, зов матерей к своим детям, зовы охотниц, вечно недовольный рык Аргира. Где всё это?
Сэнзалли со всё возрастающим удивлением и тревогой покрутилась на полянке отдыха, возле скалы, а потом заглянула в пещеру дренгира; она не глупа и понимает, что все отошли от Верхнего холма по большой причине, и всё это наверняка связано в вольсунгами.
Судя по запаху, ушли они недавно.
— Ладно, ладно… — начала шамани говорить сама с собою. — Значит, наши ушли драться навстречу вольсунгам. Значит, где-то возле Южного должны быть дети.
Но возле Южного холма никаких детей не было, ни львиц. Сэнзалли безуспешно начала издавать зов, мол, вот я здесь, отозвитесь хоть кто-нибудь. Начиная верно чувствовать, что прайд всей кучей куда-то сбежал, тем не менее, Сэнзалли не могла в это поверить до конца. Ведь ясно, что если отсюда уйти, то земли прайда тут же облюбуют вольсунги. А Сэнзалли не хочет, чтобы здесь сновали вольсунги, ей это не нравится, очень не нравится.
«А я?», — подумала шамани, и сразу поняла, что такая постановка вопроса глупа. Ведь она, по идее, должна была неотрывно следовать за своей группой, за Ману, и не приходить самостоятельно домой, а в Хартланд. Ведь это уже потом было решено предупредить по дороге Делванни и Регноран; они, понадеявшись, что всё будет спокойно, как прежде, не предусмотрев того, что прайды могут уйти со своих мест.
Значит, именно потому отец, мать и сестра сравнительно беспечно ушли вместе со всеми. Ведь они считают, что Сэнзалли придет вместе с Ману!
— Ай-яй-яй, — вздохнула она. — Вот они заволнуются, когда Ману придет без меня…
По всему получается, что ей тоже надо идти в Хартланд. Куда же еще идти? Скорее всего, прайд ушел, бросив землю, чтобы соединиться с остальными. В чем-то это весьма разумно. Разумно, но Сэнзалли жаль своей земли, которой она так верна.
Для верности еще покрутившись возле Южного холма, Сэнзалли, прижимаясь к земле, пошла к Дальнему холму. Ее ела тревога. Всё выглядело вполне разумно: прайд ушел, не желая бессмысленно цепляться за землю и подвергать себя огромному риску. Но смутное предчувствие не давало Сэнзалли спокойно дышать. Было заметно, в какой огромной спешке уходил прайд. И почему было решено отступить? Неужели веларийцы и хартландцы не успевали на помощь? Понятно, юнианцы, например, не успели бы… Но оттуда, за все эти дни, вполне можно было придти. И почему вольсунги не занимают пустую, брошенную землю?
«Не успели еще. Займут обязательно, наверняка», — зло подумала Сэнзалли.
И самое главное: почему такое пустое чувство при мысли о наставницах? Где Фриная и Ушала? Вместе со всеми?
Сэнзалли тихо-тихо пробиралась вверх, по крутой тропе, к пещере шамани. Нужно посмотреть, как там и что.
Запах. Что это за запах? Запах смерти?
Уже не таясь, она большими прыжками добралась наверх и зашла вовнутрь пещеры; она чувствовала острый запах смерти, но пока еще ничего не видела: глаза привыкали к темноте. А потом Сэнзалли увидела то, чего боялась — прямо посреди пещеры лежала мертвая львица; и Сэнзалли тут же побоялась признать ее, но признала. Это — Фриная.
Она подошла, зачем-то подложила лапу под шею, хоть не оставалось никаких сомнений. Рой мух вспугнулся, когда Сэнзалли дотронулась к ней, но ее это не заботило, и она прилягла рядом с нею и заплакала.
Почему все ушли, но она осталась?
Почему прайд Делванни бросил ее?
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |